Переводы

💸 Как сделать бизнес проще, а карман толще?

Тот, кто работает в сфере услуг, знает — без ведения записи клиентов никуда. Мало того, что нужно видеть свое раписание, но и напоминать клиентам о визитах тоже. Проблема в том, что средняя цена по рынку за такой сервис — 800 руб/мес или почти 15 000 руб за год. И это минимальный функционал. Нашли самый бюджетный и оптимальный вариант: сервис VisitTime.
⚡️ Для новых пользователей первый месяц бесплатно. А далее 290 руб/мес, это в 3 раза дешевле аналогов. За эту цену доступен весь функционал: напоминание о визитах, чаевые, предоплаты, общение с клиентами, переносы записей и так далее.
✅ Уйма гибких настроек, которые помогут вам зарабатывать больше и забыть про чувство «что-то мне нужно было сделать».
Сомневаетесь? нажмите на текст, запустите чат-бота и убедитесь во всем сами!

Переводы

1. Николай Заболоцкий. Турналар (Журавли). Шеърлар. Тошкент, 1985

1. Денгиз япроқ лари (Dengiz yaproqlari) (Листья моря). Япон шеърияти антологияси. Тошкент, 1988

1. Сельма Лагерлеф. Нильснинг ёввойи ғ озлар билан ғ аройиб саёҳ ати, 1986

Родился в древнем городе Самарканде (20.01.52). Автор 15 книг поэзии и прозы.Народный поэт Узбекистана.
В его переводах на узбекский язык вышли книги стихов Анны Ахматовой, Николая Заболоцкого, Ояра Вациетиса, Мариса Чаклайса, сборник древней и современной японской поэзии «Листья моря».На русском языке: " Молодые поэты Ср.Азии" (Москва, 1984), " Полет одинокой птицы" (Ташкент, 1990).

* * *
В глазах недужного коня
Зеленый куст,
Степной простор.
В глазах недужного коня
Дожди шумят —
Унылый хор.
В глазах недужного коня
Звезда горит едва-едва.
В глазах недужного коня
Росой омытая трава.
В глазах недужного коня
Уходит день, темнеет шнръ.
В глазах недужного коня
Есть образ, поглотивший мир.

Я убежден,
Душа поэта
Воскресла птицей...
И былинкой —
Луга, удушье, зной
и пламень —
Летишь ты, в клюве
стиснув льдинку.

* * *
Из зимнего оцепененья выйдя,
погружены в поток лучей деревья, —
на третьем этаже
им спящий виден,
и ждут они участья и доверья.
Но в комнате сырой н полутемной
спит человек тем безмятежным сном,
когда не до весны ему влюбленной,
и до деревьев белых
за окном.

* * *

Да, у нее не слишком нежны руки
И не богат узорами халат.
Ее бранит обрюзгший муж со скуки,
когда она приносит виноград.

Вчера ее внезапно на дороге
я увидал, но подойти не смог.
Она глядела с ужасом под ноги
на колесом раздавленный цветок.

Дверь открылась...
Как собака,
ночь попятилась назад.
Взял мужчина плащ. Однако
был он этому не рад.

У плаща он поднял ворот,
в подворотне закурил,
задымил вовсю, и город
молча трубами дымил.

Посмотрел мужчина вяло
и побрел по мостовой.
Из окна ему махала
грустно женщина рукой.

Если в снежные сумерки,
бродишь по городу,
если руки в карманах,
а снег — на твоих губах,
если думаешь ты о ком-то далеком,
если думаешь ты ну хотя бы о снеге,
а еще о любимой, а еще, а еще,
если думаешь ты о далекой маме...
Если снег все идет,
ты идешь беспрестанно,
и шаги как снежинки
врастают в ночь...
уступаешь кому-то дорогу, кому-то
пожимаешь ладонь и не помнишь об этом,
если снег все идет к идет неизбежно,
словно ты заблудился, не зная о том...

Да будет море! Море,
ночь и звезды!
Так близко, чтобы смог их разглядеть,
чтоб не стерпеть, чтоб, раздувая ноздри,
я смог и разрыдаться, и запеть.

Чтоб на рассвете к солнцу прикоснуться
и как дитя, его благословя,
я смог бы в бездну моря окунуться,
одною жизнью с бездною живя.

Чтоб для меня созвездия ночные
устроили на небе круговерть...
Я смерти не страшусь.
Я вижу сны иные.
Я презираю смерть.

* * *
Природа — мое продолженье,
мой древний родительский кров.
Я чувствую звезд притяженье,
дыханье далеких миров.

Я между полынью н мятой
любовь и свободу обрел.
Мне кажется мыслью крылатой
над степью парящий орел.

Я скоро узнаю, что значит
созвездий космический лед...
Я видел, как яблоня плачет,
и слышал, как тополь поет.

* * *
Ты приходишь
Вместе с ливнем —
Становлюсь рекой разливной,
Как телега, полная клевера,
Ароматен я вместе с тобой.

Ты уходишь...
След за тобой —
Там, на дороге степной,
Ароматный цветок клевера,
Упавший с телеги той.

* * *
Ночью, когда ветер тревожит деревья,
когда те деревья от ветра ночью дрожат,
приходит женщина в сад, и сизые росы
как неподвижные брызги тихих шагов лежат.

Она рассыпает цветы охапками, полными ночью,
в садах; сожаленье сменяет следом восторг.
Она запоет, и сухие, усохшие ветки,
цветы закусив, обращают себя на восток.

Она с привычной легкостью
закуталась в платок
и вышла на улицу.
Но через несколько мгновений
сняла платок —
изящный порыв —
и тяжкие волосы ударили
по ее спине...
Какая прекрасная женщина!
Никого — насколько хватает глаз,
лишь месяц, словно блаженный
дервиш,
с крутой, таинственной
челюстью,
шел за ней по пятам...

Случалось видеть вам, как плачут кони?
Беззвучно. Не кося по сторонам.
Печаль их взоров слита с горизонтом.
В глазах их вечность. Что им хрипы, всхлипы...

Поют их крылья, и звенят их клювы,
пронзая воздух. Что им охи, вздохи...
Лишь ноги птичьи по земле томятся.

Весной к полету расправляет листья,
под осень тянется за паутинкой,
в корнях зимою находя опору.

И мне бы — плакать так, как плачут кони,
и если по земле скучать — как птицы,
надеяться, как дерево, на корни...

Умрзак хлопочет целый день.
Домой с хлопчатника приходит,
а дома грустная жена его встречает.
Не находит
он в этом радости большой.
Он моет руки.
Легкий ветер
на окнах треплет занавески.
Жена хлопочет у плиты.
Она ждала его с обедом.
— Поесть могла бы и сама! —
Бубнит Умрзак.
Тогда жена,
в ответ Умрзаку улыбаясь,
стучит кастрюлями.
Она
прекрасно знает —
никогда
один за стол Умрзак не сядет.
И только глядя на нее,
он отдохнуть сумеет.
Поздно
они ложатся, и над ними
горит закат
гранатом спелым.
*Умрзак - имя

Иногда на скамье под окном
или в автобусе
замечаете вы
не старую,
а постаревшую женщину,
сидящую,
на колени бросив
тяжелые морщинистые руки.
Она на вас
взгляд молчаливый бросит,
и, неизвестно отчего,
по телу
вдруг пробегает судорожно дрожь,
и слез комок подкатывает к горлу.

Ночные сады похожи на снимки,
где все черно-бело, контрастно и четко.
Ах, ночью они — словно память в решетке.
Но днем я меняюсь свободно с ними.

Ночные сады на снимки похожи.
Там черные точки порошит ветрами;
чем дольше глядишь — тем длиннее и память,
морозом бегущая долго по коже...

Туман рассеялся, и мята
вспорхнула бабочкой лесной,
и как река на перекатах
звенело небо надо мной.

Цвел карагач. Благоуханье
он по степи распространял.
Дышалось ровно, и дыханья
суровый ворот не стеснял.

Струился ветер по равнине,
и у колодца тополь гнул.
Навстречу вишне в лунной сини
поселок окна распахнул.

И, проникая в глубь земную,
роса, живительней вина,
обогревала жизнь иную —
и витязь вспрянул ото сна.

Так темна эта ночь,
так темна.
Светят яблоки в окна,
как звезды.
Так июльская ночь
глубока.
С неба звезды стекают
в колодец.
Так светла эта ночь,
так светла.
Закрывают влюбленные
ставни.
Так тиха эта ночь,
так тиха,
Даже слышно
дыхание солнца.

Сколько б люди ни старались
сад упрятать за оградой,
Щедро яблони готовы
Одарить меня плодами.

Душный сад и дождь свинцовый.
С шумом птицы улетают.
Красный лист, гонимый ветром,
сердце мне напоминает.

На небе ни облачка,
Ветер уснул,
Смотрю я на воду хауза.
Плавают рыбки, солнечный зайчик,
Тень моя, венчик...
Жизнь отражается в тихой воде.

Мама поставит на столик лепешки,
Поставит жена косушку вина,
Сестренка оставит горстку черешни.
С высоких ступенек
Спускается к нам
Во двор
Знойное солнце.

Жила-была гора...
И вот однажды
Гора отправилась в путь,
чтобы всем-всем рассказать
о своем могуществе.

Но, угодив неосторожно
в чью-то норку
(муравьиную или мышиную),
гора в дороге
вывихнула ногу.

Однажды среди черной ночи
Я увижу тебя так ясно, —
Смотрящую пронзительно,
Как смотрит ребенок,
Проснувшийся среди ночи от шума,
Когда убивают его родителей.

Томарис - легендарная царица массагетов, возглавившая
борьбу против персидского нашествия(Читайте Геродота)

Разорван рукав на платье,
застыл на лице ее пот.
Она на миг обернется —
бегущие следом отстали.
Ощупает пальцами платье —
за пазухой бьются тревожно две птицы.
И в такт двум сердечкам, полным боязни,
она успокоится, тихо отдышится,
и обернется на перекресток...
Посмотрит тревожно еще раз назад.
Погладит двух птиц
и уймет свою дрожь.
Потом же...
выпустит птиц.

* * *
В пасмури зимней рассветной очнись,
Весь напрягись, в слух обратись —
Воет последний волк.
Только не надо бояться.

Темной дорогой иди, моровой,
Длинной, как волка последнего вой.
Только ружья не бери с собой.
Только не надо бояться.

Это—последний волк, даровой.
Он одинок, как его вой.
Как этот рассвет сырой.
Если же волк на тебя нападет,
Сию минуту подмога придет, —
Ты человек не последний.
Иди в еще не последний путь,
В еще не последний рассвет.
Детей не целуй, про жену забудь...
Страшно тебе или нет?
Страшно?
К чему недомолвки?
Чуткое ухо точней настрой-
Песню заводит волк второй...
Стаей завыли волки...

Думай об осени.
Думай об осени, только сойдут снега,
Думай об осени,
Телегу, засевшую в грязь по оси,
Таща, лошаденку нахлестывая, как врага,
Думай об осени,
О немилостивой и смутной,
Детей разметавшихся
Укутывая одеялом лоскутным,
Думай об осени,
Думай об осени,
Жажду весенним дождем утоляя,
И когда тебе губы
Пекло полдневное опаляет,
Почерневшим на поле детям в глаза раскосые
Взглянуть не смея, думай и думай об осени,
С ее приходом, в кашле зашедшейся в просинь,
Старой соседке помочь не умея,
Думай об осени,
Два дерева — два опахала —
Не успокоят ребенка, в люльке орущего уже безголосо:
У его матери молоко от жары пропало,
Через ее муки думай об осени,
Думай об осени,
Думай об осени...

* * *
Дитя, что вышло из ворот зимы,
увидело пробившийся подснежник,
и сердце, полное еще блаженной тьмы,
качнулось тенью осторожной, нежной,
как бы пытаясь осознать росток
как то, что белым, белым светом скрыто...
Он смотрит, словно луч, наискосок —
он —
тот отвергший свою тьму мыслитель

Мне бы вернуться в желтые сады,
и в белый снег, и в светлый день вернуться.
Горы коснуться, а потом — звезды.

Вернуться в степь, пускай холодным прахом,
и я себя бы отдал без остатка
дождю дрожащему, наполненному страхом.

Вернуться бы к светящейся росинке,
я бы вгляделся пристально тогда
в таинственность и в бесконечность сини.

Вернуться в листья, в золотые листья,
опавшие с высокой крыши храма,
на землю теплую нечаянно пролиться!

Вернуться бы по слякоти холодной
в родной кишлак, испить глоток вина,
став мудростью долины плодородной.

* * *
Покуда рос, я матери твердил всегда:
" Женюсь, но вас я не оставлю, я такой,
беречь я буду ваш покой".

Пришла пора, женился я, и мать моя седа,
все ждет меня, глаза уж проглядела,
сберечь ее покой —
не по плечу мне оказалось
это дело.

За хребты Каратага
Зацепился закат,
Под ногой моей влага,
Острый берега скат...

Солнце легкий свой локон
Прибирает с камней,
Лаской жадно-неловкой
Все смещая во мне.

И как тот осветитель
На театре времен,
Гасит свет повелитель
Наших душ и имен.

Но средь пятен и мрака
У меня под рукой
Все лучится бумага
Несказанной строкой…

Дым над оврагами. Рассвет.
И я прошу, не просыпайся
Ни в той, ни в этой тыще лет,
Стань вечностью и, словно свет,
Губами щек моих касайся.

Жребий феникса вымолил я,
И мечусь меж двух смертных стихий:
Позади догорают стихи,
Впереди занялась мать-Земля.

Тяжелый, страшный сон терзал меня, волок...
Проснулся я на миг, но вспомнить сон не смог.

Как запогостная звезда,
Горит в душе моей печаль.
То снегом яростным обдаст,
То в жарких загудит печах.

Но не исчезнет навсегда.
Как вырванный из горла крик,
Она стоит над входом в сад
И рвется в дом, словно двойник.

Но плотен этот мир! И густ
Широкий воздух января.
Я лишь примерз к нему, как куст,
Печаль же обломилась с уст,
Длиною льдов покрыв меня...

* * *
Вечер крылья распростер,
тень от них упала вниз,
и затихло море вдруг.

Я по берегу иду,
и как след волны в песке,
грусть пропитывает грудь.

Ветер, гей, лети в мой край,
И на крыльях на твоих
унеси меня скорей!

Вон над морем высоко
одинокая звезда —
скорбь по родине моей...

* * *
Небо как слово, которого я не знаю, —
сердце томит.
Эта бескрайность
возбуждает в груди моей томную дрожь.

И кажусь сам себе я
пойманной птицей —
если в траву упаду
и к бескрайности
руки свои протяну

* * *
На закате сердца, над цветком склонившись,
имя прошепчу ли — бабочка взлетит —
твое имя легкое, как пыльца на крыльях,
вместе с этой бабочкой улетит.

На закате сердца, над цветком склонившись,
засмотрюсь в глаза ли — высохнет роса.
Два зрачка блестящих, словно две росинки,
высохнут с росою, как глаза.

И тогда в дорогу за тобой я выйду —
но тебя найти ли? — долог этот путь.
Бьется имя в сердце, бабочкой трепещет,
в небе разливается не слеза, а ртуть...

Лунная ночь— тишь и покой.
Ночь рисует луну темной рукой.

И смущается бедный вьюнок в той ночи,
то смущенье опасно, хитро, хоть кричи!

Что нам делать, бессонным, ночью,
когда от смущенья дрожат и вьюнок, и вода?

Если вдруг, извиваясь, как золото под,
полуночный вьюнок и луну обовьет...

Снег идет по долгим полям,
превращаясь медленно в дождь,
и до самых пределов земля
вся в тропинках, укутанных в грязь.

Разболелись тучи кругом,
худы, бедны, недужны они.
И отчетлив солнечный ком,
как рисунок поверх стены.

Утончилась душа зимы,
и как в сердце, печали полны,
тают, тают в поле снега...

Так горы царственны, так гордо высоки,
что мы смущаемся, как Данте перед Летой.
Но покори вершину, изреки
оттуда правду — горы с ношей этой
травы пониже, тише вод реки.

...Горю! И комната в огне -
но кисть вложите в руку мне-
То смерть, лия прощальный свет,
пришла заказывать портрет...

Мы бежали, как испуганное стадо,
как стая обезумевшая,
бестолковою толпой
бежали к реке.
Там, на берегу, кто-то лежал —
страшный, раздувшийся.
Несколько человек стояло над ним
в молчании.
И толпа задышала шепотом:
“Кто это? ”
“Бог знает...”
“Он или она? “, “Старик или юноша? ”
“Наверно, какой-то пьянчуга!
Нормальный так не помрет... ”
На берегу кто-то лежал —
страшный, почерневший.
“Бедняга, совсем молоденький”.
“Да нет, уже старик... ”
Женщины отворачивались, дрожа.
“Пошли отсюда”, —шмыгнул носом мой приятель
и, как завороженный,
шагнул навстречу мертвецу...
Солнце полдневное глядело на все это,
не изменившись в лице.
И я, промерзший под его лучами,
хмельной как на поминках, —
был недвижим,
точно это меня,
меня, меня
выбросила на берег река...

—Смотри, листопад, листопад!..
— Уже... — отвечают из сада.
Свет падалиц — ранний закат.
Лед зеркала треснул от взгляда:
той трещины жесткая нить
свистит, как сквозняк из-под двери..
Не слышать не видеть, не быть,
не помнить зачетной потери -
любви ускользнувшей... Сидеть,
как зяблик в холодном рассвете
на голой веранде, не петь —
о если б не странные эти
виденья, не поздние сны,
не мыслей колтун, не пожаром
знобящее небо, с весны
никто не зайдет, и чинары
листок не подарит... Хоть плачь,
хоть смейся: уплывшие годы...
Что ж детям, промчавшимся вскачь,
ты смотришь вослед,
точно в воды?..

Фиалка? Здесь?! Глазам не верю –
ты что, научена летать?
Ты в пасти каменного зверя
дерзнула жить и расцветать.
Весны смущенная улика...
Когда в горах растаял снег,
нам базилик тебя накликал,
чтоб скрасить одинокий век.
Фиалка? В городе? Откуда?!
Печальный взор — среди камней.
Я снес бы в степь живое чудо,
когда бы знал дорогу к ней…

* * *
У тебя на окне расцветает цветок...
Я — один...
Мне разлука — невмочь...
Если б этим цветком обернуться я смог,
быть с тобою весь день и всю ночь —
то, напившись воды из любимейших рук,
я бы все развернул лепестки...
Или птицей, уплывшей от бед и разлук
по теченью небесной реки —
я бы пел целый век за окном, за стеклом,
как поют о любви соловьи,
иль кленовым листом, золотистым крылом
я слетал бы под ноги твои.
Я родился поэтом. Но свет мой, как слог
звездных жалоб, — к тебе не дойдет.
Расцветает цветок... Облетает листок...
Собирается птица в полет...

Живи и радуйся, живи и счастлив будь,
приняв от Бога беды и печали,
живи и радуйся и счастлив будь,
пусть боль, терзая, разрывает грудь —
зато цветут поля, сверкают дали
и дети хороши, и ясен путь.

Пусть к непогоде не согнуть спины —
здоровья пожелай себе и силы!
Пусть к непогоде не согнуть спины —
не гни ее из лести и вины! —
покуда есть родимые могилы,
и песни колыбельные слышны.

А смерть придет — из дома выйди к ней:
пусть не тревожит старых или малых,
а смерть придет из дому — выйди к ней,
веди ее в поля тюльпанов алых,
как воины ведут купать коней

* * *
Она просыпается ночью внезапно*
в слезах,
на подушках, влажных от слез,
и грудь ей сжимает траурный запах,
и в горле комок воспаленных желез.
И в горле комок затвердевшего плача,
и с ним в помещении ходит она —
старушка со свечкой в руках,
наудачу
бродящая в доме опять дотемна.
И плач се горла не оставляет,
и свечка дрожит
дрожью рук в унисон.
Себя она горько шептать заставляет:
«Неужто, неужто все это — сон?»

* * *
Она очнется в темноте, *
как будто бы от скрипа двери,
вся в страхе, в смертной маете,
в сквозном присутствии потери.
Рыданье не запить водой.
По кругу: кухня, коридоры
и комната — вслед за бедой,
в забытой радости просторы.
Со свечечкой, что вся в слезах,
с той жизнью, свет которой прожит,
с припухлой тьмою на глазах,
шепча: " Не может быть,
не может..."

* “Она просыпается ночью внезапно” и “Она очнется в темноте” являются вариантами перевода одного стихотворения Хуршида Даврона.Читатель сам сможет оценить творческие подходы переводчиков к оригиналу.

Завидую ему и не скрываю:
Невелико пособие его,
Которое зарплатой называют,
И мир о нем не слышал ничего,
Машины не предвидится. Жилище —
Клетушка на девятом этаже.
К тому ж —при низкокалорийной нище –
Детишек ставить некуда уже.
Да и детишки — чертенята, право.
Жене — лишь с ведьмой лавры и делить.
Вдобавок, анемичный и болявый:
“Печенка что-то начала шалить”.
Завидую ему — сего не скрою:
Не усидит на месте, егоза.
Имея на плечах забот горою,
Он улыбается во все глаза.
Откуда в нем любви и веры столько?
Я загрущу — 0н говорит: “Держись! ”—
И шепчет, захлебнувшись от восторга:
”Как миг велик и как прекрасна жизнь! ”

* * *
Когда навеки я глаза сомкну,
Объявит время вечную весну.

Когда навеки я глаза сомкну,
Ничто не потревожит тишину.

Когда навеки я сомкну глаза,
Подернет лишь твои глаза слеза.

Когда навеки я глаза сомкну,
Тогда свободу я тебе верну.

Глаза влажнеют
над могилой,
над древним
камнем гробовым.
Его изгрызло, искрошило
степное солнце.
Пестрый дым
веков — надгробье укрывает,
так полушалок застит взор.
Но муравей одолевает
и этот каменный узор,
Ты чья, могила?
Кто здесь дремлет?
Скажи, оплакивать — кого?
И сердце дальним громам внемлет,
и тайна мучает его.
Трава вернулась полной силой,
арык поет полям живым...
Глаза влажнеют над могилой,
над древним камнем гробовым,

Зимний ветер завыл,
я промерз до костей.
Я дрожу на ветру,
как лоза без кистей.

Воронье надо мной
зазывает снега.
Льдинка в небе взошла
и сверкнула слегка.

Холод. Холод. Ух, жуть!
Дрожь по жилам бежит.
Боже! В сердце листок
прорастет и дрожит.

* * *
И снова осень разорит
сорочьи гнезда, и в тумане
одна гора еще горит,
вершиною закатной манит.
Душа измаялась... Куда
лететь, судьбы не искушая?
В безумном небе лишь звезда
тревожит память, сна лишая.
И так всю ночь. Темней реки
подземной — тьма небес несметных...
Как смятые черновики —
плывут три облака рассветных.

* * *
Всю ночь ворочалась весна,
сопела, исходила паром,
сбивала простыни без сна,
как гений, мучась божьим даром.
Всю ночь подросток-тополь рос:
что сны сбылись — еще цветочки,
сбывались зерна первых гроз
и млечные зубные почки.
Всю ночь на брюхе снег с полей
сползал, околевал в овраге,
и звезд — на тысячу рублей —
валялось в ростепельной влаге!
Я ждал, я выжил до тепла,
подгрыз последнюю веригу,
но мне весна не принесла
мою зачитанную книгу.

На земле, на небе ли,
Было или не было,
Порою ли давней,
На сторонке дальней
(Или ближней, наконец)
Знатный высился дворец.
Жизнь была ему тесна.
Слева от него — весна,
Справа — зима лютая.
(Может, что я путаю?)
Купол был до облаков
И звезда на нем.
Кто вовнутрь забрался ночью
Выберется днем.
Дни там шли, едва дыша,
Тихо, не спеша. Так и век миновал...
Не нарушив тишину,
Тот дворец облюбовал
Крот по прозвищу “Да ну! ”
Год еще прошел, как хмель, —
И обрушился сель.
Стены сели молчком.
Башни пали ничком.
И однажды утром, что ли,
Там осталось чисто поле.
И в пустыне тощей
Крот запел вот что:
“На земле, на небе ли,
Было или не было,
Порою ли давней,
На сторонке дальней
(Или ближней, наконец)
Знатный высился дворец.
Жизнь ему была тесна.
Слева от него — весна,
Справа — зима лютая.
(Может, что я путаю?!)
Я вам сказочку поведал,
Потому что вас люблю.
Я, когда нагрянут беды,
В одиночестве пою:
" Был дворец велик весьма,
Жизнь была ему тесна.
Слева от него — весна,
Справа — лютая зима".

Корень древесный уйдет в глубину,
Чтобы в земле угнездиться навек,
Крону же вытянет в вышину
Рвущийся в небо юный побег.

Горло ночи вмиг перехватил
Крик петуший, разливая алость.
Окна оперились парой крыл,
Отразилась в их глазах реальность.

Послушай, о чем говорят эти всходы,
Раскачиваясь на ветрах.
Над ними склонись — и услышишь ты годы,
Помыслишь о вечных мирах.

Издалека иду — пыль столетий на веждах,
Шрам оставил на лбу моем вражий клинок.
Я иду издалека в кровавых одеждах.
Чтобы раны твои обработать, сынок.

Этот хлеб и сахар пополам
Поделили я и ты.
Кофе булькает. Душа светла.
Никнут вслед головками цветы.

Мне самолеты и автомобили
Вполне привычны с ветром скоростей.
Зачем же чувства горло мне сдавили,
Когда тебя увидел, муравей?

Дождь, одиночество, и голый сад ветвист,
Птиц караваны с родиной прощаются.
А с мокрого ствола последний лист,
Как сердце, обрывается...

МАРИНА КУДИМОВА
Род. в г.Тамбове.Печатается с 1969 г. Автор кн.стихов “Перечень причин”, ”Чуть что”, ”Арысь-поле”, ”В антракте, в провинции” и др.Премии им.В.Маяковского (1982),
журнала “Новый мир”(2000

ИРИНА ЗНАМЕНСКАЯ
Один из самых популярных петербургских поэтов конца 80-х, автор многочисленных поэтических сборников, в том числе “Глаз вопиющего”, ”Обращаюсь на ты

САБИТ МАДАЛИЕВ
Родился в городе Джамбуле (Казахстан). Поэт, писатель, философ, опубликовавший около пятнацати книг.Главный редактор золотого периода журнала «Звезда Восто-ка”(1991-95гг).Живет в Ташкенте.
Тексты на сайте “Хonatlas.uz”

ХАМИД ИСМАЙЛОВ
Родился в Узбекистане. Поэт, писатель, литературовед, опубликовавший около двадцати книг на разных языках и в разных странах. Основатель литературного кружка " Собрание Утончённых" (см.https://library.ferghana.ru/uz/index.htm). Живет в Лондоне. Тексты в Сети - на " Вавилоне" и на сайте Ферганской школы.

ШАМШАД АБДУЛЛАЕВ
Родился в 1958 г. в Фергане (Узбекистан). Пишет стихи и эссе. Лауреат премии имени Андрея Белого 1993 г.. В 1991-1995 гг. - редактор отдела поэзии журнала " Звезда Востока" (Ташкент). Стихи и эссе публиковались в журналах " Знамя", " Комментарии", " Звезда Востока", альманахе " Поэзия и критика" и др. Отдельные издания стихотворений - книги " Промежуток" (1992), " Медленное лето" (1997). Тексты в Сети - на " Вавилоне" и на сайте Ферганской школы

ВЛАДИМИР САЛИМОН
Родился в 1952 г. в Москве.Известный поэт.Автор десяти поэтических книг.
С 1990 по 2001 г. возлавлял журнал “Золотой век”, в 1995 г. удостоен Европейской поэтической премии Римской академии

БОРИС ЕВСЕЕВ
Поэт, прозаик, член русского ПЕН-клуба.Родился в Херсоне.Автор кн.стихов “Сквозь восходящее пламя печали”, ”Романс навыворот”, ”Шестикрыл”, кн. прозы “Баран”.
Автор повести “Юрод”, романа “Отреченные гимны”.

ИГОРЬ БЯЛЬСКИЙ
Родился в 1949 году в Черновцах. Жил на Украине, в России и в Узбекистане. Автор сборников " Города и горы" (1986), " Времена города" (1988) и " На свободную тему" (1996). Стихи и переводы из Джона Апдайка включены в антологии " Строфы века" (1, 2).
Живет в Иерусалиме. Главный редактор " Иерусалимского журнала".