Один билет в рай, пожалуйста

- Мне идет?
Джэхё оглянулся через плечо, элегантным жестом приподняв ковбойскую шляпу.
«Где только откопал, - пронеслось в голове у Минхёка. – Какого только дерьма в этом доме нет».
- Идет-идет, - заверил Минхёк. – Ты ведро на голову надень, и оно тебе пойдет.
Джэхё ухмыльнулся – его красота никого не оставляла равнодушным, а судя по тому, с какой едкостью Минхёк отвесил свой комментарий, даже у танцора что-то неладно было с завистью.
- Куда намылился-то? На ковбойскую вечеринку?
Взгляд Минхёка не без критицизма пробежался по расклешенным джинсам старшего, по заклепанному поясу и остановился на рубашке, на плечах которой болтались замшевые ленточки, как у актера вестерна – законченный образ, ничего не скажешь.
- Да нет. Просто планирую пойти нажраться в солому, - без особой эмоциональности отозвался Джэхё, разыскивая в хламе косметических баночек тональник.
- И надо было для этого так наряжаться? – уже безо всякой обиды улыбнулся Минхёк, припомнив, во что превратились его любимые джинсы после пьянства с Чихо.
- Да вот, захотелось примерить образ, - прохмыкал Джэхё, замазывая несуществующий изъян на коже. Видимо, крем лег неровно, так что ольджан, расстроенно взглянув на себя в зеркало еще раз, принялся стирать салфеткой следы своей безграмотности в искусстве мейкапа, заметив напоследок вполголоса: - Ну и пофиг, и так красивый.
Способность к самолюбованию на таком уровне искренности Минхёка растрогала, и он подколол:
- Образ самовлюбленного мудака, что ли?
- Неа, - тут же откликнулся Джэхё. – Чувака одного, из фильма… Броукбэк маунтин, смотрел?
- Нет, не смотрел, - Минхёк отрицательно помотал головой. Однако заняться ему было нечем, поэтому он спросил: - Про что фильм?
- Про голубых ковбоев, конечно, - Джэхё ни единой черточкой лица не дрогнул, когда сказал это, повернувшись к Минхёку – будто бы о голубых облаках речь шла.
Минхёк выглядел предельно озадаченным – и Джэхё по въевшейся уже привычке двусмысленно проказничать решил Хёка подразнить, нагнувшись близко к его лицу, чтобы прошептать:
- Они там такие овец своих пасут-пасут, а потом – бац! Внезапно влюбляются друг в друга.
Минхёк меделенно стал отползать от ольджана к стене.
- А еще они там в палатке страстно трахаются, - не унимался Джэхё. – Прикинь, кругом овцы, вонь, потом пахнет, оба пьяные – и у них случается горячий и грубый мужской секс на фоне природы.
Чувство дежавю посетило Минхёка – Джэхё опять выглядел как псих. С горящими глазами и этой неуловимой гранью, которая отделяла его нехорошие шутки от того, что он на самом деле пытался сказать.
Джэхё иногда казался конченным укурком.
- Фу, - сморщился Минхёк, руками закрываясь от надвинувшегося на него лица старшего, - заткнись, слышать не хочу про эту гадость.
Джэхё обидно заржал.
- «Фу» – это какой ты невинненький, Хёкки, - глубокомысленно заключил Джэхё, отодвигаясь от смущенного Минхёка. – Все остальное не «фу», а… - секунд пять Джэхё размышлял, подбирая слова, а потом закончил: - эксперимент, вызывающий у меня разумное любопытство.
Минхёку опять почудился в словах старшего подспудный кому-то ничего хорошего не обещающий смысл (ага, хороша ассоциативная цепочка: ковбои-виски-грязный секс… учитывая, что одетый в рубашку с замшевыми ленточками Джэхё пару минут назад пообещал надерябаться этой ночью в солому) – но размышлять над этой хреновиной он не собирался.
Желательно просто оказаться подальше от Джэхё и его извращенной грязной фантазии.
Так что напоследок Минхёк искренне высказался:
- Что с тобой в последнее время? Ты где-то башкой шарахнулся? – и оставил Джэхё одного, громко в знак обиды саданув дверью в косяк.
А Джэхё беззвучно заржал и сполз на пол, закрывая лицо руками.
Какой Минхёк идиот.
Какие вообще все тут придурки.
Один он умный-красивый стоит весь в белом.
- Ахахаха. Ахахаха. Ахахахашеньки.
ААААА.
АААААААААААААА.
АААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Джэхё стукался головой в ящик тумбочки, а внутри него проекция маленького Джэхё бегала по скалистому утесу и благим матом орала это прочувствованное «АААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!»
Когда он ночью на кухне издевался над влюбленным Чихуном и ржал над тем, что сам-то уж точно никогда больше не попадет в эту ловушку – нет уж, дудки, не такой дурак – ему было так искренне весело…
Так почему, мать вашу, теперь…
Почему в гребаного тупого, как пенек, беспомощного, как слизняк, в болтливого, в пустого, в мерзкого и жалкого своими худенькими ручками, в упрямого, в мнительного Пак Кёна он ВЛЮБИЛСЯ?!
ААААААРРРРРРРРР…
Проекция маленького Джэхё смешно сиганула с утеса.

%

Кён спал и видел – не седьмой сон, нет – седьмой кошмар.
А потом кто-то настойчиво потряс его за плечо.
Открыв глаза, Кён решил, что кошмар продолжается – в темноте на его кровати сидел Джэхё, и от него пованивало так, как пованивает от любого вернувшегося с грандиозной попойки.
Полный букет сигаретно-алкогольного амбре Кён учуял, когда Джэхё наклонился к нему, чтобы прошептать:
- Проснулся, наконец. Спишь как тюлень.
Кён так и не нашел достойного возражения – а что ночью надо делать? И вообще, он же весь из себя урод, естественно, что он даже спит некрасиво.
- Чего тебе на…
Кёновское «до» заглохло под ладонью Джэхё, закрывшей ему рот.
- Пошли, - ни разу не смутившийся возражениями, которые мычали ему под пальцами, Джэхё за руку потянул Кёна из кровати.
О том, что Кён может иметь желание в четвертом часу утра продолжить спать, Джэхё, естественно, даже не вспомнил.
Из-за того, что его грубо волокли за руку, с постели Кён просто выпал, громко стукнувшись лодыжкой в бортик кровати – как ни странно, в хлам пьяный Джэхё заметил, оглянулся и даже шикнул:
- Тише ты. Разбудишь, - Джэхё взглядом десантировавшегося на вражеской территории оглядел темноту – и когда она ничем не выдала подозрительно присутствия в ней разбуженных, успокоился.
Кён ничего не смог с собой сделать – выпивший Джэхё выглядел смешным, без этого своего обычного лоска. Впрочем, улыбка Кёна быстро погасла: Джэхё прав.
Как только они окажутся там, где не будут никому мешать спать, Кён с удовольствием пошлет его нахер.
Кёновскую руку Джэхё так и не выпустил – вел его за собой по темному коридору, как воспиталки водят детишек на прогулку.
Вел, естественно, к кухне – куда еще-то?
В общем, забавное это было чувство – слышать шлепанье кёновских босых ступней по полу и сжимать в руке его пальцы.
Дверь на кухню какого-то рожна оказалась закрыта, и, дернув ее, Джэхё уж точно не ожидал увидеть перед собой в темноте высокий силуэт.
Неспящие по ночам в этом доме начинали побешивать.
Забавно, конечно, что Чихо смутился тому, что его поймали жрущим ночью, но лидер был не пальцем делан – быстро перевел стрелки с себя (точнее, с пирамидки из контейнеров и упаковок шоколадок, которые держал в руках и на которые с коварной ухмылкой глядел ольджан) на держащихся за ручку и шмыгающих по темноте друзей-любителей взаимного онанирования мозга:
- Вы опять, да? – с отеческим укором в голосе спросил Чихо.
Джэхё тихо похихикал, когда понял, что Кён тенью скользнул за его спину, чтобы спрятаться от Чихо, и даже неосторожно положил руки ему на пояс.
Мило это было и так… по-девчачьи.
А еще будто они реально парочка.
- Так вот кто все шкафы обжирает, - расплылся в улыбке Джэхё. А потом не менее осуждающе, чем сам Чихо, покачал головой: - А все думают: «Тэиль, Тэиль…».
Нет, дать перевести стрелки на себя Джэхё был ни в коем случае не намерен – он в них рогом упрется, в эти стрелки, ради прячущегося за спиной Кёна.
- Ну хоть один из вас попробуйте мне еще на другого пожаловаться, - Чихо тоже продолжал гнуть свою линию.
- Не рассыпь, - хихикнул Джэхё, когда его попытка разойтись с Чихо в дверях привела к тому, что съедобная пирамидка в руках лидера покачнулась.
Надо заметить, что Джэхё был как раз в той стадии опьянения, когда уровень моря доходит до колена, а дискриминационные социально-иерархические отношения подчиненный-лидер теряют смысл и актуальность, так что он не отказал себе в удовольствии громко шепнуть в спину Чихо:
- И вообще… ПОШЕЛ НАФИГ!
А тем временем желание ужать Кёна в руках и выдавить из-под его ребер весь воздух дошло до воспаления.
В лучших традициях собственноручно созданного шаблона, Джэхё заталкивает Кёна внутрь и прижимает к стене всем телом – под этими ребрами что-то бьется загнанно и торопливо, как у зайца: ахахахаха, нихрена Кён не забыл его.
- Да не дергайся ты, стой ровно, - Джэхё трясет Кёна, устанавливая вертикально, забыв, что желание младшего хоть немного отстраниться может быть продиктовано не только правилами их вечной игры убегай-догоняй, но и, собственно, тем запахом, который распространяет сам Джэхё.
- Ты пьяный, - сердито шепчет Кён, отказываясь прикасаться к Джэхё по собственному желанию и чувствуя, что из-за этого некуда деть руки.
- Так из-за тебя же, - находя это достаточным оправданием, отмахивается Джэхё. Он кладет пьяную голову Кёну на плечо, сцепляет руки у того за спиной, но ему чего-то конкретно недостает, и он бурчит: - Да обними меня уже тоже.
Если бы Кён мог послать Джэхё – он бы сделал это три года назад. Месяц назад. Неделю.
Но в кёновской программе такой алгоритм не предусмотрен – в нем вообще нет никаких защит от Джэхё, и уж тем более от такого пьяного и смешного.
Кён сплетает пальцы над поясом расклешенных джинсов с клепанным ремнем и из-за того, что руки заняты, легонько встряхивает головой, чтобы убрать свалившиеся на глаз волосы.
Странно, что Джэхё опять замечает этот маленький жест.
Но он его все-таки замечает – и думает, что у Кёна полно особенных, мало кому свойственных привычек.
Они делают его таким живым, настоящим.
Черт побери, Пак Кён похож на галактику, красивую и сложную. Джэхё может только любоваться – и надеяться, что Кён любит в нем не лицо.
Потому что галактика питается маленькими глупыми звездочками Джэхё, которые в ничем особенным не примечательном кёновском лице разглядели удушающую, чертовскую красоту.
Необъективную красоту по уши влюбленного человека, которая в разы страшнее его собственной объективной привлекательности.
В прикосновениях к нему – убийственная нежность.
- А хочешь, все будет по-другому? – поддатая логика Джэхё строит предложения еще круче, чем обычно, и он выдыхает их Кёну в шею.
Но Кён, видимо, понимает, отвечая в чужое плечо:
- Хочу.
- Ну и хоти, - хихикает Джэхё, потому что давно ему не пытались пнуть в живот, а Кён до ужаса смешной, когда сердится. Его любимая воинственная игрушка. – Я вот тоже хочу.
- Ненавижу тебя, - злится Кён.
Джэхё способен вообще разговаривать нормально, или вечно придется искать смысл его слов в залежах из шлаков троллинга?
- А я-то тебя как ненавижу, - соглашается Джэхё. А потом лукавенько прищуривает глаз: - Кто бы знал, что ненависть лечится поцелуями, да, Кён? Поцелуешь же? Да? Да?
- Ты невыно..си… мый, - как будто и не было всего дерьма, которое Кён переплыл по милости Джэхё – целовать его хочется, обнимать его хочется и смешные ленточки на рубашке перебирать пальцами.
Динамично, как в кино, и душно, как бразильской летней ночью, поцелуи Джэхё начинают обрастать чем-то малоуправляемым.
- Что, любишь теперь? – спрашивает Кён, когда не раз уже подводившее его (или все-таки не подводившее?) чутье подсказывает, что Джэхё слишком уж голоден по нему, раз делает это так, что на полу, наверно, остается испарина по форме босых кёновских ступней.
Мятая футболка Кёна задрана до самых лопаток, шорты висят ниже, чем резинка трусов, а шея вся в следах ровного прикуса Джэхё.
У Джэхё от внезапного вопроса переключается передача – пьяный мозг отряхивает крылья и начинает работать с привычным цинизмом.
- Если скажу, что люблю, - осторожно начинает Джэхё, против воли бережно укладывая слова губами прямо на щеку Кёна, - ты же станешь мне мстить?
Глаза Кёна на секунду расширяются, как будто камера делает зум, и до Джэхё доходит, что собственная испорченная натура подложила ему свинью.
Кён, действительно, пока ему не подсказали, по простоте душевной и не задумался бы над тем, какие бонусы можно извлечь из болезненной тяги Джэхё к кухонным поцелуям.
А теперь перспектива отплатить коту за мышкины слезки зачесалась под кожей.
В выразительных глазках Пак Кёна засветилось неправедное.
- Конечно, - усмехнулся Кён, - ты со мной хорошо оторвался, теперь моя очередь.
Нет-нет-нет-нет.
Верните все, как было.
Назад.
Обратно.
Если мужественность мерять нежеланием быть игрушкой в чьих-то руках – то Джэхё был самцом со стальными яйцами.
Не любил.
Не умел.
Подчиняться ненавидел.
Как Кён в самом начале был беззащитен перед ним, так теперь ему нечем было прикрыть от удара Кёна свою дурную-влюбленную голову.
Разве что быстренько вернуть свои позиции.
Очень быстро.
А мозг-то пьяный.
- Хрена с два я тебя люблю, - сжав губы в полоску, заявил Джэхё.
- Ну а что тогда? – весь кёновский страх куда-то пропал, и он смотрел в чужие глаза прямо, в кои-то веки уверенный в своих силах.
- А то, - Джэхё сыграл бровями куда-то вниз.
Пьяный мозг поддал жару и подкинул охуенную идею, на которую, видит бог, Кён купится.
Кён проследил направление взгляда – аккурат на собственный голый живот.
Кён потянул футболку вниз, а шорты вверх.
- Думаешь, что мне от тебя с самого начала надо было? – вкрадчиво спросил Джэхё. – Думаешь, чтобы ты меня любил?
Под руками Джэхё футболка поползла вверх, а шорты вниз.
- Правда же, я еще немножко тебя поцелую, и ты дашь?
Джэхё уже и сам бы не сказал, то ли это привычка делать Кёну неприятно, а потом наслаждаться его расстроенным лицом, то ли в самом деле он доцеловал нежную кёновскую шейку, так что в нем после хренова фильма про ковбоев проснулись горизонтальные желания.
- Ты же всегда так делаешь, брыкаешься сначала, а потом даешь…
Так или иначе, но Кён никогда еще не чувствовал себя гаже, чем сейчас, когда Джэхё пытался залезть ему в трусы и говорил при этом, что с самого начала ему нужен был только секс.
Секс с лохом Пак Кёном.
Клево, правда?
Какая щедрая у Кёна на подарки судьба.
А пьяный-пьяный мозг Джэхё, кажется, уже не имел ничего против того, чтобы взять силой.
Кёну же понравится. Ему всегда нравится.
- Какая же ты сволочь, - когда Кёну стало пофиг, телу будто добавили сил.
Оттолкнуть Джэхё ничего не стоило.
- Лицо у тебя красивое, - добавил Кён, - а вот внутри как-то очень гниленько. Знаешь, какое разочарование, когда под красивой упаковкой ничего нет?
Джэхё смотрел на него, сощурив глаза, и Кён подумал «А какого хрена?» - а потом со всей дури засветил в лицо тому, кого любил даже так, в разодранной футболке и спущенных шортах.
Пару минут спустя Джэхё услышал хлопок двери, но, кажется, даже не обратил на него внимания.
Он напряженно размышлял над тем, какого черта только что сделал.
Скорее позднее, чем ему было бы полезно, Джэхё посетила мысль, что, может быть, не такой уж он и хороший. Другие переоценивали его – это нормально, но что если, глядя в зеркало, он и не подозревал, на что на самом деле способен?
Ведь он же правда чуть не заставил Кёна.
Ковбой недоделанный.

%

Куртка, которую, уходя, прихватил Кён, финансово обогатила пустоты его преданной в лучших чувствах души – хватило на бутылку макголи.
Кён угощался из горла, мерз в лучах рассвета, натягивая шорты пониже на мерзшие голые ноги, и с дарящим искреннее удовольствие цинизмом щурился на солнце.
«Вот, значит, как глядят на мир нормальные люди, - думал Кён, потирая сбитую где-то на обсиженных им камнях косточку на ступне. – Хочешь – бери и пользуйся. Не дают – заставь».
Навязанные поцелуи Джэхё вспомнились волной неприятных мурашек – там, где он касался.
Кён не мог понять, кому и что он такого плохого сделал, что им хотели попользоваться, а потом вытряхнуть в мусорную корзину.
И почему, даже узнав правду, он не перестает любить ублюдочного красавчика.
Неужели он такой тупой-тупой?
Видимо, да – а тут, под этим солнышком, правило простое: если ты тупой, то тобой попользуются и вытряхнут в мусорную корзину.
Бутылка опустела наполовину, и мысли Кёна начали зацикливаться.
А еще заболела голова. И все остальное тело тоже – то ли от холода, то ли от чувства брошенности.
Он же чужой всему белому свету. Он этот свет не понимает. Он отказывается понимать этот блядский белый свет, ничуть не потускневший из-за того, что он любит, а его хотели тупо трахнуть.
Кён щурился на вставшее солнце сухими глазами, хотел и не мог зареветь – внутри прочно поселилась пустота и какая-то веселенькая апатия – а потом пошел и сделал то, что делают нормальные люди: на оставшуюся мелочь купил себе обезболивающего.
Съел одну таблетку – боль никуда не делась.
Съел еще одну – тоже как-то не помогло.
Потом посмеялся над тем, что, говорят, запивать таблетки алкоголем – плохая примета, высыпал на ладонь остатки и одну за одной проглотил.
Нет, умирать он не собирался – разве что случайно повезет, и ему вбахает от смеси пейнкиллеров с макголи.
А в общем было пофиг – что жить, что умирать.
Кён, как бы пафосно ни звучало, разочаровался.
И в самом деле, кто ему указ? Хочет – разочаровывается, хочет – любит самого гнусного мудака на планете. Можно вон вены порезать и раскрасить парковый пруд в веселый красный. Или сесть на поезд и уехать в Австралию.
Можно было сделать с собой ВСЕ! Можно было даже позволить Джэхё сделать с собой это самое все.
Потому что нихрена уже не хочется.

Кён, надо полагать, не был осведомлен о том, что патруль обходит здание вокзала раз в час.
Не вызывает удивления и то, что он не подумал, что в хламину пьяный парень с лицом суицидника, одетый в сползающие шорты и кожаную куртку и бухающий спиртягу прямо из горла, привлечет внимание этого самого патруля.
Как бы то ни было, когда-нибудь позже кто-нибудь, кому Кён был небезразличен, мысленно поблагодарит двух оставшихся безымянными чуваков в форме, которые вызвали врача, когда его затошнило таблетками – и им из глубины веков воздастся благодатью за спасение заплутавшей в репейниках жизни души.

Примечания:

Я весельчак, я весльча-а-ак!
По-моему, я злоупотребляю, как Маяковский.
Я постоянно переношу предложения на новую строку ради придания им драматического эффекта.
Постоянно.

А еще люблю с начала главы строить предложения сложносочиненные, обогащенные вставками и разными-всякими витиеватыми оборотиками - и тире в них набухать побольше - ради самой настоящей красоты и потому, что мои интеллигентские мысли так строятся.
А в конце главы я косноязычен.
Рублю забавность.
И даже матерюсь.
Пиздец.

Ладно, это была минутка самоиронии.
хДДДД

Чуваге-е-е, 1 глава осталась + окурок.