Отелло и червячок

- You and your museum of lovers, the precious collection…
Девица по радио насмешливым голосом пела о ревности, и Лухан ухмылялся, барабаня пальцами по рулю, щуря глаза на габариты паркующегося перед ним универсала. Мин сидел рядом и выстукивал ритм ногой в кроссовке по коврику. Потом улыбнулся во все тридцать два:
- А вот и она, - и торопливо выскочил из машины, запнувшись в темноте за бордюр.
Лухан через стекло разглядывал появившуюся в дверях магазина девушку в коротком черном пальто и высоких, до самого бедра, сапогах. Красный берет на каштановых завитых локонами волосах, яркая помада на губах и густые кукольные ресницы… Лухан и предположить не мог, что бывшая Мина окажется такой красавицей. Просто супермодель.

Лухан валялся на диване и смотрел новости, когда Мин позвал его:
- Эй, Лухан, ты можешь мне помочь?
Лухан задрал голову и буркнул:
- Чего? – разглядывая Мина, стоящего в дверях и прикрывающего ладонью динамик красного телефона-раскладушки.
- Моя бывшая девушка… В общем, ее надо отвезти домой, - сообщил Мин, делая странные глаза и внимательно вглядываясь во что-то… В его лицо. Точно. Внимательно, как на допросе, и боязливо, будто Лухан подозрительная рыбка-пиранья, повинуясь непредсказуемому инстинкту, сейчас сиганет с дивана и отхватит Мину пальцы, которыми он держит телефон. Пока на другом конце линии висит его бывшая.
Лухан тщательно прокашлялся, чтобы голос звучал равнодушнее, и быстро буркнул:
- Да без проблем, - отворачиваясь обратно к экрану телека.
И Лухан мысленно постучал головой о подлокотник дивана, когда слишком хорошо расслышал –несмотря на орущий телевизор – как Мин весело сказал:
- Двадцать минут подождешь? – а девушка в телефоне ответила (черт побери, такого нежного голоса Лухан не слышал с тех пор, как воспиталка в детском саду перестала читать ему сказки):
- Не торопись, я подожду, сколько понадобится.
Лухан выключил телевизор, скатился с дивана, цапнув ключи, натянул куртку и сказал:
- Пойду погрею.
- Ага, - отозвался Мин в пол, неуклюже прыгая на одной ноге и натягивая кроссовки. – Я сейчас.
Лухан аккуратно обошел торчащую кверху суетливую попрыгивающую попу и неспеша спустился вниз. Мигание зеленого и красного на панели старой доброй машинки успокаивало, и Лухан включил печку и покрутил радио, слушая ленивые гитары и забавный ироничный голосок вокалистки. Мин через пару минут шлепнулся на соседнее кресло, мечтательно улыбаясь непонятно чему, и Лухан заставил себя подумать, что это, наверно, и правда классно: покататься вечером по темному городу, наслаждаясь мягкой отдачей машины на поворотах и полосами вытянутых вдоль дорог красных и оранжевых огней фар.

И вот теперь Лухан напитывался наслаждением до самой сердцевины – разглядывая этих двоих, освещенных яркой витриной, тепло обнимающихся и смеющихся в холодном ночном воздухе, так что из губ – бледно-розовых и ярко-красных, покрытых помадой, - вырываются нежные романтические клубочки пара, пока Мин забирает у девушки из рук кучу пакетов.
Лухан не сказал бы, что у него есть повод для ревности. У него и ревности-то как таковой, в общем, не было. Просто… он до черта был не уверен в себе, когда Мин сиял такой очаровательной и теплой улыбкой, заставлявшей его собеседников в ответ растворяться в тошнотворно, на взгляд Лухана, сладких волнах дружелюбия.
Со вздохом Лухан нажал на кнопку, чтобы поднять дверь багажника для Мина.
Девица открыла заднюю дверь и изящным, то ли девичьим, то ли даже кошачьим движением забралась внутрь, пристраивая ноги в сапогах так, чтобы все смотрелось прилично… Окей, надо выражаться точнее: согнула их в коленях, а потом еще и под углом – так что умопомрачительные длинные икры тонули за креслами в темноте, которую Лухан очень невежливо и хитрожопо решил не рассеивать, забыв включить свет.
- Привет, - сказала девица, улыбнувшись Лухану в зеркало заднего вида. Лухан кивнул в ответ и сделал звук радио чуть громче:
«It’s my life, don’t you forget…» - стервозный голос, сопровождаемый зачетным гитарным проигрышем, приятным густым басом прозвучал из заднего динамика прямо за кудрявой головкой девушки.
Черт побери, Лухан обожал сабвуфер в своей машине. Эта хреновина гудела замечательно сочно – и явно сильнее, чем нежный голос подружки Мина.
Лухан довольно ухмыльнулся и скосил игривые глаза на Мина, дожидаясь адреса и едва ли не подмигивая ему. Ехать надо было на другой конец города, и Мин старательно объяснял Лухану, что там находится рядом из примечательного, чтобы Лухан сориентировался. Но Лухан давно уже понял, куда им нужно, и не прерывал Мина только потому, что ему стыдно, но до безобразия нравилось, как он размахивает в темноте машины своими маленькими белыми ручками. Когда до Мина дошло, что он говорит уже лишнего, он поднял глаза на Лухана, словил ухмылку и смутился еще сильнее.
- Я понял, где это, - заверил Лухан, на секунду откинув голову на подголовник сиденья, чтобы спрятать улыбку, а потом повернул руль, красиво выводя радостно мигающую фарами машину с парковки.
Ночные улицы мелькали за окном оранжевыми всполохами, Лухан держал одну руку у стекла, подпирая пальцами висок, и наслаждался озадаченным выражением лица Мина и динамиками, в которых прыгало задорное:
«Hey babe, hey babe, hey…»
В конце концов, что может быть лучше, чем покататься вечером на машине по темному желтеющему яркими пятнами огней городу, да, babe?

Мину надо было забрать Лухана из больницы. Он припарковал луханевскую тойоту на больничной парковке и забежал внутрь корпуса – он отпросился с работы на час и старался поторапливаться. Гудящий лифт поднял его нужный ему этаж, и Мин, прежде чем открыть дверь в палату, рассеянно одернул свой темно-синий костюм – ему все казалось, что неприятный больничный запах впитывается в ткань и не выветривается потом часами, нагоняя тоску.
Лухан лежал на койке и смотрел в потолок, и Мин даже обрадовался, что немного опоздал: Лухану капали много, и подниматься сразу после капельницы ему было непросто.
- Привет, - улыбнулся радостный Мин. Поводов для радости, в общем-то, было немного, но Мин все равно улыбался – чтобы поддержать Лухана, чтобы поблагодарить очередной антициклон за солнечный день в середине осени. В конце концов, улыбался, чтобы просто улыбаться – потому что ему так хотелось, когда он видел обесцвеченный шухер на голове Лухана и мысленно вычеркивал очередную процедуру из длинного списка назначенных ему.
- Привет, - отозвался Лухан, сухо улыбнувшись.
Лухан поднял руку, распуская закатанный по локоть рукав рубашки, и Мин шагнул к нему, отодвинув его пальцы и подняв ткань обратно – на сгибе локтя уродливым пятном чернел синяк.
Лухан посмотрел на него в упор, изогнув бровь, словно просил избавить его от бессмысленных сожалений, просто объяснил:
- Медсестра не попала, - и Мин замолк, закусив губу.
Иногда ему начинало казаться, что любое его действие и движение становится издевкой над беззащитным Луханом. Его бессмысленная улыбка минуту назад – теперь молчаливым укором встала поперек горла. Как будто улыбаться, пока Лухану больно – такое кощунство.
Лухан поправил рубашку и надел свитер, молча уставился на Мина, дожидаясь, когда он закончит предаваться то ли размышлениям, то ли сожалениям… Лухану было все равно – его одинаково бесило и то, и другое. Он просто хотел домой.

Мин забрался на водительское сиденье, провел ладонью по колену – дожидаясь, пока Лухан устроится рядом. Строгое шуршание темно-синего костюма немного раздражало – хотелось снять его и залезть руками под пушистый светлый свитер Лухана. Потому что, черт побери, слов, чтобы сказать Лухану, что он понимает, что он с ним, Мину было не найти. Никак не залезть в то, под чем запрятался Лухан. Грубая сухая шкурка - похожая на ту, что шелушится на его высохших губах. Ее так хочется оторвать, чтобы освободить болеющее беззащитное мясо… Потому что ему очень не хватает его улыбки.

Мин заводит машину, и серый корпус госпиталя остается позади. Динамики едва бьются скучающим расслабленным треком, выцветшие под цвет осени улицы остаются позади, и Мин нажимает на стеклоподъемник, впуская внутрь треплющий волосы ветер с улицы. Лухан неуютно поеживается и натягивает на пальцы рукава свитера.
Перед самым светофором Мин быстро перестраивается в средний ряд и сворачивает в противоположную их дому сторону. Лухан удивленно смотрит на него:
- Заблудился? – и в его голосе то ли раздражение, то ли насмешка, Мин не знает, он уверен только в том, что это не чистый луханевский голос. Лухан просто устал.
И Мин так и оставляет этот язвительный вопрос без ответа, потому что ему нечего сказать. Что, в самом деле? Признаться, что все еще помнит, как Лухан с час простоял позади него в душе, обнимая за плечи и не позволяя свариться в кипятке?
Мин проезжает мост и сворачивает с трассы налево, скатываясь на мягкую, сырую от недавнего дождя землю. Он останавливается чуть дальше того места, на котором они с Луханом были тогда, летом – целую жизнь назад. Колеса упруго упираются в песок, и Мин выходит, чтобы вытащить Лухана наружу.
- Тебе разве не надо на работу? – упирается Лухан.
- Наплевать, - отвечает Мин. – С тобой хочу побыть.
Лухан усмехается, но Мин замечает, что ему приятно это слышать. Он тихонько смеется про себя, думая, что познал великую науку манипулирования Луханом в совершенстве – там пнуть, здесь погладить. Сначала нагрубить, потом приласкать, или вообще все смешать, как сейчас. Мин подходит к Лухану и упирается лбом ему между лопаток, обхватывая руками:
- Хорошо с тобой, - говорит едва слышно в его куртку, но так, чтобы Лухан совершенно точно разобрал.
Лухан грустно улыбается, пользуясь тем, что Мин не видит, и накрывает его руку на своем животе ладонью. Мин выглядывает из-за его плеча и смотрит на реку – серая вода стекает густым полотном с металлическим грязным отблеском и покрывается рябью там, где течение меняется. Мин отпускает Лухана и долго глядит то на эту безжизненную воду, то на небо, затянутое медленно переползающей его тучей. Пейзаж перед ним похож на негатив, иссушенный и лишенный краски, и Мин терпеливо ждет, когда солнце снова покажется и оживит его.
Через пару минут туча открывает неяркий солнечный диск обратно, и противоположный берег зажигается костром желтых не успевших еще опасть кустов. После унылой серости эти островки осенних пожаров кажутся феерией красок, и Мин поворачивается к Лухану:
- Красиво, правда?
Ветер ерошит волосы Лухана, слабые солнечные лучи вычерчивают тонкий насмешливый профиль на фоне снова быстро сереющего неба, и Лухан отвечает, усмехнувшись:
- Просто пиздец как.
А потом сгибается пополам.
Его тошнит.

Мин не знает, что он делает. И давно ли вообще ему стало в кайф облизывать Лухана, как леденец, и гладить, как котика. Лухан пялится в телек и слушает, как диктор величавым голосом вещает о том, сколько палуб, народу и фарфоровых тарелок затонуло на дне Атлантического океана вместе с «Титаником», а Мин разглядывает его пальцы. Массивные узлы суставов и гладкий ноготь, закрывающий почти всю фалангу по ширине: Мин гладит подушечки пальцев, прижимая к ним свои – пять напротив пяти, и со смешком думает, что этим обычно раньше занимался Лухан.
На экране в серых волнах холодного северного океана проплывает остов мертвого корабля, а Мин поворачивается, чтобы положить руку на голову Лухана и легонько сжать пальцы на почти белых волосах. Мин чувствует, как Лухан расслабляется под его прикосновением, и осторожно скользит пальцами внутрь, под легкие пряди, нажимая на кожу – из-за того, что ему капают, волосы Лухана сильно выпадают. Вся ванна после Лухана в белом…
Мин перекатывается еще ближе к Лухану и гладит плечо, с ощутимым усилием проводя по коже, по ткани – отчего-то вдруг замечая, что его сердце начинает биться медленно и гулко, болезненно замедляясь перед каждым новым слишком сильным ударом. Это магия обожания, бессильного и упрямого обожествления чужого тела, которой от души траванул его Лухан – если раньше начинавшаяся тахикардия неизменно сопутствовала прямым и отчаянным развратным действиям, то теперь ему достаточно просто рассматривать лицо Лухана, вдыхать его запах и размазывать кончиками пальцев свое восхищение по его коже – и пульс начинал сходить с ума сам по себе. Забавно…
Мин подтягивается на локтях и крадется губами от плеча до шеи, отталкивая Лухана, заставляя повернуть голову направо, чтобы освободить хорошо заметную косую мышцу на шее, скрыто двигающуюся под кожей, когда Лухан глотает или шевелится. Она тянется от теплой впадинки за ушком до самой косточки на груди, и Мин поцелуями проходится по всей ее длине, усмехаясь про себя: шея Лухана – это нечто. Он как рождественский отнюдь не перекормленный гусь – спинки хрящиков чувствуются даже губами – длинная восхитительно тонкая шейка способна изгибаться под поцелуями Мина с птичьим изяществом, и Мин чувствует себя немного хищником, когда цепляет и сжимает зубами кожу под ухом, не без ехидства подумав, что это место прикрыть получится только высоким воротом свитера.
Лухан беззвучно смеется и трет пальцами укус, не пытаясь, впрочем, прогнать Мина и продолжая делать вид, что занят телевизором. Мин не собирается настаивать, просто целует дальше, тихо наслаждаясь возможностью залезть в каждый изгиб тела Лухана, обнюхать и повторить руками – наклонив голову, поцеловать почти под подбородком, согнув руку, запутать ее в белых волосах, утонув в мягкости подушки, ступней провести по джинсам Лухана да так и оставить свою ногу на нем. Лухан костлявый, но такой мягкий в темноте, что хочется потрогать его везде и залезть под рубашку, под кожу, вмешаться в его дыхание и заснуть под ним – не в том смысле, а проще и серьезнее – разделить с ним редкие удары секундной стрелки, полумрак позднего вечера, мягкие губы и убийственно медленные и сильные удары сердца.
Мин, крадучись, перебирается поцелуями на щеку, касается пальчиками губ Лухана – и так и замирает, глядя на него. Он переставляет ногу через чужое тело, и его задница закрывает экран – так что Лухан вынужден оторваться от телевизора и взглянуть на него. Мин долго смотрит в темные, тихие глаза – и только потом целует в губы. Сердце сокращается так сильно, что становится больно каждый раз, когда оно замирает, и он вытягивает руки вверх по подушке, совсем закрывая Лухана под собой, выпрямляясь над ним так, что руки Лухана, проводящие по бокам, ощущаются мучительно радостно, вытягивая тело еще сильнее.
Но Лухана, очевидно, все еще интересует судьба «Титаника»: он за пояс тянет Мина ниже и в сторону, освобождая экран, и Мин находит это возмутительным, выковыривая пульт из-под задницы Лухана и выключая телевизор, дотягивается до панели стереосистемы и включает колонки – жутко медленный и сексуальный звук какого-то трека с отпечатком ванильной океанской грусти Кафе Дель Мар просыпается под шкурой мембран и наполняет темноту.
Пугающее разорванное биение сердца успокаивается волнами нежного звука, и Мин спешит поменять мнение: от болезненного обожания и ни на что не претендующих прикосновений к коже Лухана до привычного влечения – один маленький шажок, и Мин счастливо и увлеченно целует Лухана, придерживая пальцами за щеку. Он заставляет Лухана подняться и прижимается к нему, обводя руками острые даже под тканью рубашки лопатки, останавливаясь на шее, снова забираясь руками в светлые волосы. Музыка бьется где-то в груди и заставляет дрожать от ответных легких прикосновений рук Лухана к спине – медленных и будто неуверенных.
Мин редко бывает инициатором, но каждый раз, что он сам лезет к Лухану, Лухан становится осторожным и каким-то медлительным, словно ему не хочется мешать, словно он сам смущается – и это только подстегивает Мина. Вместе с очередным нежным океаническим выпадом звука из тяжелых колонок за головой он просачивается пальцами за воротник рубашки Лухана, ловко распуская пуговицы, и стягивает ткань с плечей и рук – неизбежно, как прибой. Нежно и безжалостно – на правах того, кому Лухан принадлежит уже по очень и очень многим причинам – Мин сдирает с Лухана одежду, требуя искренности, ответственности, внимания. Не просто потому, что ему хочется секса или чего-то в этом роде, что, в принципе, можно получить у каждого пятого с улицы, а потому, что ему нужен именно Лухан – который, сказав все эти тысячи «люблю», взял на себя обязательство не просто раздеваться, а снимать каждый раз кожу, обнажать все внутренности, позволяя рыться в себе и забирать то, чего каждый пятый с улицы не даст. Мин тонет в удовольствии, как в водопаде, соскребая ногтями с Лухана тонкую кожицу ткани, приподнимаясь на его ногах – полностью подчиненный ладоням Лухана, гладящим по бокам, по гибкой впадине спины. Мин тонет в каждом дне с ним, утешая, когда ему больно, заставляя смеяться, когда ему грустно, беззастенчиво одергивая, когда он пошлит… Тело, мысли, поцелуи – Лухан всегда внутри, и, может быть, всегда недостаточно. И именно поэтому Мин пристает к нему сам, когда заряд зависимости растрачивается – целует длинную шею, играет с белыми волосами и гладит тонкую кожу на спине, сквозь которую прорастают жуткие острые позвонки.
Лухан снова удивляется тому, что и как способен делать с ним Мин – на самом деле, это все началось с того самого первого раза, когда они занимались любовью на троих с бутылкой виски. Лухана еще тогда поразила искренность и отзывчивость Мина – его тело легко и без стеснения отвечало на ласки, а руки и губы только подтверждали, что Мин не прячется, что его реакция настоящая. Его потрясающая чувственность сводила Лухана с ума много раз после – Мин казался бы ему развратником, слишком любящим секс, если бы после каждого раза не возвращался к себе, становясь снова жестким, холодным, любящим подчиняться правилам. И это только служило Лухану явным доказательством, что Мин на самом деле отдается ему, что плечи, руки и губы – так откровенно и бесстыдно только для него. И он брал то, что ему давал Мин, сдерживая судорожные вздохи и лаская с такой любовью, что становилось больно – особенно когда Мин начинал сам. Особенно когда упругая, как мячик, задница ерзала по его ширинке, а ручки беспомощно цеплялись за шею, роясь в волосах.
Но сегодня Лухан точно знал, что должен был остановить его – он сжал запястья Мина, заведя руки за спину, и тихо прошептал на ухо:
- Мин, давай не сегодня, я устал.
Это было последнее из того, что Мин ожидал услышать – чтобы Лухан сам отказывался? Это по меньшей мере необычно. Но принуждение как-то не вписывалось в принципы Мина, и он покорно слез с Лухана, поцеловав плечо напоследок:
- Хорошо, - хотя и не перестал думать об этом, даже раздевшись и забравшись под одеяло к Лухану.
Устал, говоришь? Ладно.

Утром Лухан задумчиво запихивал в себя булку, давясь выползающим из ее недр джемом – Мин, проснувшись, опять приставал к нему, без конца целовался и терся задницей в мягких серых трусах. А Лухан…
- Не будешь кофе? – как-то подозрительно спросил Мин, указывая на все еще полную кружку перед Луханом. – Можно убрать?
- Э, нет, - Лухан поспешно схватился за свое добро и присосался к фарфоровому ободу – от неприятных мыслей он совсем забыл о том, что сухую булку, которой он уже минут десять безуспешно давился, можно запить, и теперь проглотил содержимое кофейной чашечки в три глотка.
Лухан поднялся из-за стола, поставил пустую кружку в мойку к Мину, поцеловал его в плечо и убрался из кухни на диван – думать.
Врач говорил ему, что из-за капельниц все может быть – вон волосы сыпались, как с линяющей собаки. Но Лухан почему-то до последнего верил, что ЭТО с ним точно не случится. Однако, факт налицо – вот уже в который раз он всеми правдами и неправдами изворачивался, чтобы отвязаться от Мина.
- Эй, ты не забыл, что мы вроде в кафе идем? - неприлично веселый Мин появляется из кухни, чтобы беспечно залезть Лухану на колени и обнять руками за спиной. – Чего не одеваешься?
- Тебя жду, - отвечает Лухан, со вздохом пытаясь стряхнуть Мина по ногам чуть ниже, чтобы ему не пришло опять в голову приставать к нему.
- Тогда давай, - игриво улыбается Мин. – А то опоздаем.
- Угу, - кивает Лухан, всем своим видом давая понять, что он уже был бы в шкафу, искал бы немятую рубашку – если бы Мин не возился у него на коленях.
- М-м-м… - тянет Мин, забираясь руками под футболку Лухана и поднимаясь по бокам, вроде как стягивая ткань. – А то я мог бы помочь.
- Ага. А потом жди тебя целый час, пока ты соизволишь собраться, - Лухан хитрит, поднимаясь, стряхивает Мина с себя и целует в лоб. – Хуже девчонки, честное слово…
- Фу, - фыркает Мин, с достоинством удаляясь. – Я запомнил и обиделся, так и знай.
- Окей, окей, я учту, - отмахивается Лухан, тоскливо думая, что раньше ему надо было только подумать об яблочно-упругой попке этого засранца, чтобы все зашевелилось, а теперь что?..

Мин, на свой собственный взгляд, выглядел неплохо – и только. Когда разглядывал себя в зеркале в куртке или в пальто, придирчиво цеплялся взглядом к складочкам на заднице, снова намявшимся, когда он забыл расправить ткань, забравшись в машину, к царапине на куртке, оставшейся еще с прошлого года, когда кто-то шарахнул ему по плечу чем-то острым. С утра зеркало показывало ему круги под глазами и безумный хейрстайл, и Мин честно не считал себя симпатичным.
И посыпавшиеся в последние недели комплименты тем более начали его удивлять. Сначала Сехун вздохнул, сказав, что он классно выглядит, и потребовал назвать ему крем, которым Мин пользуется – «а иначе почему у тебя такой цвет лица? Как персик же». Мин только пожал плечами, так и не сумев вспомнить, когда он в последний раз покупал что-то из косметики. Потом Чондэ на работе пристал к нему с какими-то пошлыми намеками насчет бессмысленных счастливых улыбок и предосудительной в конце рабочего дня энергичности:
- Регулярный секс – это круто, да? – ухмыльнулся Чондэ, намешивая ложечкой сахар в кофейной чашке и глядя на него то ли с завистью, то ли просто с усмешкой.
- Вроде того, - поржал Мин, вспоминая, как утром они с Луханом не поделили ванную и того самого прямо под душем.
Мин не верил этим недокомплиментам, но не мог не заметить, что даже посторонние люди стали относиться к нему с большим вниманием, улыбаясь ярче и приветливее, чем обычно – улыбками, которые появляются на лице при виде только по-настоящему красивых людей, с которыми хочется поговорить подольше, посмеяться погромче и вообще – а вдруг чего обломится.
Вот и теперь Мин улыбался бармену за стойкой, суховатыми, но вежливыми репликами давая понять, что обломиться-то как раз не обломится, но симпатичный юноша, как сообщала надпись на бейдже, Ким Чонин просто очаровательно приветлив для работника кафе и заслуживает всяческого поощрения.
- Может быть, возьмете еще шоколадного для вашего спутника? – Чонин солнечно улыбнулся, украшая сиропом шарики мороженого, которое заказал Мин.
Чонин сощурился, бросая взгляд на дальний столик, за которым остался Лухан, и до Мина как-то в обход логики дошло, что этот парень, должно быть, пялился на них с Луханом – иначе откуда ему знать, что они вместе? С чего к нему такое внимание, Мин понять не мог, но в ответ на предложение все-таки кивнул:
- Хорошо. Только меньше, он не любит сладкое.
Чонин кивнул, пододвинул к Мину вазочку с заказанным им клубничным мороженым и принялся за вторую.
- А я люблю… - Чонин посмотрел на него теплыми карими глазами, улыбнувшись красивой, но слегка, на взгляд Мина, вызывающей улыбкой: - сладкое.
Мин уже давно забыл это чувство, когда тебя вроде как клеят, а вроде еще нет, и решил тряхнуть стариной и почесать свое ЧСВ: наклонившись над стойкой ближе к парню, расстегнул пуговицу на шее и, сделав вид, что его безумно увлек процесс вырезания шариков из густой плоти мороженого, задумчиво произнес:
- У тебя кожа почти как шоколад.
Чонин рассмеялся:
- Мне все так говорят. Не знаю, почему - я не загораю специально.
- Тебе и не надо, - откликнулся Мин. – И так красиво. Не то что я…
Мин с наигранным сожалением продемонстрировал Чонину открытые закатанной по локоть рубашкой предплечья и улыбнулся, как сиротка, которую мачеха-природа обделила не только сексуальным, как у Чонина, оттенком кожи, но и немножко умом.
- Тебе бы и не пошло, - чуть помолчав, ответил Чонин. – В бледности своя… прелесть.
Мин от души поржал – когда Чонин намеренно отдал ему сдачу не просто бросив мелочь на тарелку, а дождавшись, когда Мин подставит ладонь, чтобы коснуться его теплой руки своей. Мин решил, что это глупо, конечно, но все равно приятно. А этот парень к нему все-таки клеился.
Зато Лухан, когда Мин вернулся за столик, заставил его вспомнить, что такое геморрой и анальные боли:
- И чего это ты ему так улыбался?
- Как? – невозмутимо спросил Мин, двигая по столу вазу с шоколадным мороженым к Лухану и принимаясь ковыряться ложечкой в своем.
- Глазки ему ты зачем строил? – сдерживая злость, поинтересовался Лухан.
- Он милый, - Мин считал это достаточным оправданием. Ну и еще зачетной фразой, чтобы побесить Лухана. – Хватит рычать.
- А что, мне, по-твоему, просто смотреть, как ты его раздеваешь глазами?
- Можешь поучаствовать, - хихикнул Мин. – Я же говорю, он милый.
Лухан промолчал и от обиды грохнул ложечкой по столу.
Почему, ну почему Мин не понимает? Лухан все эти пять минут, что его не было, смотрел на него с другого конца зала и с болезненно ноющим где-то в груди восхищением обожал - белую рубашку, заправленную за пояс брюк и закатанную до локтя, каштановые волосы с выбившейся на лоб прядью, необычную, особенно в улыбке, форму губ. Мин солнечным субботним утром, одетый в белое, был похож на стакан с мятой в руках Лухана, из которого он остервенело тянул холодную воду – свежий, яркий, энергичный и вместе с тем какой-то трогательно нежный. И Лухан не мог не ревновать – хоть и клялся уже сотню раз и себе, и Мину, хоть и понимал умом, что это глупо, и если Мин захочет его оставить, ревность его не удержит. Просто думать о том, что Мин может позволить кому-то другому прикасаться к себе так, как мог только он, что Мину недостаточно его, и ему хочется кого-то еще, Лухану было невыносимо, и он грохнул этой, мать ее, долбанной ложечкой по этому, мать его, долбанному столу, поджав губы и уставившись в окно.
- Ревнивый говнюк, - сказал Мин, облизывая мороженое.
Лухан сложил руки на груди и дернулся, но в окно смотреть не перестал.
- Дурак, как же я тебя ненавижу, - пробормотал Мин, подцепляя на ложку шоколадного мороженого. – Ну, открывай рот.
Лухан уступил упорству тыкающейся ему в губы грязной ложки и разомкнул губы, услышав довольное Мина:
- Вот умница…
А потом вполголоса и куда-то в стол добавленное уточнение:
- Мудак же редкостный…
Лухан обиделся еще раз, отобрал ложку, забрал свое мороженое и принялся громко чавкать, забравшись в угол, пока шумные, как детский праздник, Тао и Сехун не нарисовались за их спинами:
- Упс, кажется, мы опоздали.
- Но это ничего, да, Мин? Ой, а чего это вы такие серьезные?
- И, Лухан, у тебя это… лицо в мороженом…

Они провели отличный день с Тао и Сехуном, но Мин все еще не забыл, что Лухан вроде как обиделся, поэтому вечером он опять мешал Лухану смотреть телевизор, посягая на его личное пространство, но нарочно без излишней настойчивости – ему хотелось, чтобы Лухан сам сделал первый шаг. И это бы значило, что он уел Лухана с его дурацкой ревностью. Но, очевидно, не сложилось – Лухан выключил телевизор, погасил свет и залез под одеяло, демонстративно повернувшись спиной.
Мин потыкал пальцем под лопатку и позвал:
- Лухан…
- М-м-м, - Лухан дернулся, отодвигаясь от щекочущего пальца, - я спать хочу.
- Ну Лухан, - чтобы начать ныть, Мину всего-то пришлось вспомнить намозолившее уши луханевское «нумииин».
- Чего тебе? – Лухан завернулся в одеяло, как улитка, и был уверен, что оно помешает Мину добраться до него.
- Все еще дуешься? – Мин неумолимо просачивался через складки одеяла на половину Лухана, обнимая его рукой за пояс и соскальзывая пальцами на живот.
- Нет, - ответил Лухан совершенно честно. Его в данный момент заботила шаловливая ручка Мина, тянущаяся к его трусам – и он перекатился на живот, закрывая доступ к самому святому.
- Чего тогда? – упрямый Мин никак не желал понимать намеков и залез на Лухана сверху, продолжая тянуться к стратегически важным местам – и что для этого надо было засунуть ладони между Луханом и диваном, его совершенно не смущало.
- Ничего, - буркнул Лухан. А потом, когда Мин все-таки достал до нужного места, заверещал и стал выворачиваться: - Нет, Мин, не трогай.
- И почему это, интересно? – серьезно поинтересовался Мин, продолжая лежать на Лухане сверху и разглядывая его затылок.
- Ни почему, - уныло ответил Лухан. – Просто дай мне отдохнуть.
- Правду говори, - флегматичным тоном поставил Мин условие. – Тогда и отстану, может быть.
Лухан простонал, заслышав в голосе Мина железные нотки – теперь не уйдет, как ни гони. То ли из вредности, то ли из любопытства будет давить, пока Лухан не признается. А как, ну КАК он должен сказать Мину, что у него все плохо…
Лухан промолчал, и Мин хмыкнул – снова забираясь руками под Лухана. Он не понимал, какого черта случилось с Луханом и что он пытается спрятать за своим «нипочему». Но раз Лухану больше всего не нравилось именно это – что же, он продолжит. Потому что Лухан дурак и, Мин был уверен, снова загоняется из-за какой-нибудь ерунды.
Лухан почувствовал, что проиграл, когда ручки Мина добрались до его трусов и принялись поглаживать сверху через ткань. Лухан машинально приподнял бедра, подчиняясь приятному прикосновению, а потом словно очнулся и придавил руки Мина всем весом, прохныкал:
- Нет, Мин, пожалуйста…
- Что пожалуйста? – прошипел Мин, когда ему начало казаться, что его пальцы расплющило о диван и ободрало о простынь. И ради спасения кожи на пальцах ему пришлось, чуть подумав, нырнуть прямо в трусы – сам же виноват, придурок, раз не говорит.
Прикосновения напрямую Лухан вынести не смог – только не этот позор – если он сейчас возбудится, разденет Мина, а в самый нужный момент оно перестанет работать? Он же от стыда тогда скукожится на месте, как вяленая виноградина… Вяленая виноградина… Вяленое у него теперь кое-что ниже, чего скрывать.
Лухан быстро перевернулся и, осторожно придерживая Мина за пояс, снял с себя, положив рядом, а сам зарылся обратно в одеяло. Мин, подперев голову рукой, с интересом уставился на это чудо интраверсии.
- Ты же знаешь, что я не отстану? – спросил Мин. – Проще будет сказать.
Лухан молчал.
- Почему ты не хочешь? – продолжил Мин. – Дело во мне? Я тебя больше не устраиваю? Слишком страшный или что?
Мин не верил тому, что говорит, он просто нашел самые дешевые и обидные слова, чтобы заставить Лухана признаться, но вдруг на секунду представил, что они могут оказаться правдой, и нехороший шершавый тон наждачкой проехался по его голосу.
- Ладно, раз тебе противно, я уйду, - заявил Мин, собираясь слезть с дивана.
И только тогда Лухан зашевелился. Швыркнул где-то в глубинах одеяла и сказал:
- Извини, дело не в тебе.
- В чем тогда? – уже всерьез раздраженно спросил Мин – он задает этот вопрос в третий раз, черт побери.
- Я просто… - Лухан уполз куда-то еще глубже в одеяло, так что Мин даже удивился – где этот длинный червяк там вообще помещается? – От этих лекарств у меня не стоит.
- Это все? – осторожно спросил Мин, трогая живое одеяло.
- А что еще-то? – наконец, разозлился Лухан. – Я теперь типа импотент, что может быть веселее?
Мин откинул голову назад и от души беззвучно похохотал, пользуясь тем, что Лухан все равно не видит – это же надо такой цирк устроить из-за ерунды. Нет, Мин понимал, насколько это – он снова поржал в ладошку – должно быть Лухану важным, но ведь пройдет же.
Мин оторвал одеяло у Лухана и залез внутрь, снова тесно прижимаясь к нему, погладил по волосам:
- Пройдет, чего ты переживаешь. Закончат капать, и он, - Мин не мог отказать себе в удовольствии подергать член через трусы и поржать, - взбодрится.
Лухан простонал, поняв, что его опасения оправдались – Мина теперь хлебом не корми дай подразнить.
Лухан издал какой-то истерический звук и упал лицом в подушку.
- А что, если я теперь его поглажу, ему совсем никак? – Мин продолжал с упоением играться с «дохлым червячком», «вислым хоботком» и «уставшей змейкой» - самые безобразные и, к сожалению, ужасно смешные сравнения наводнили голову Мина, и он продолжил: - Я слышал, массаж помогает…
Лухан оторвал лицо от подушки и посмотрел на него полными надежды глазами:
- Массаж простаты… - голосом маньяка произнес Мин, поглаживая попу между половинок, пока до небыстрого Лухана не дошло, как именно этот массаж делается.
Лухан сказал:
- Нет, - и снова спрятался в подушке, уже не надеясь на понимание.
Но Мин, наконец, успокоился и лег рядом. Чтобы через минуту все-таки выполнить свой долг ответственного партнера:
- Лухан, - прошептал он над чужим ухом. – Если ты думаешь, что из-за этого я стану относиться к тебе как-то иначе, ты ошибаешься. Через пару месяцев ты восстановишься, и все снова будет нормально… А теперь обними меня, идиот.
Лухан в темноте под одеялом действительно придвинул Мина к себе совсем близко – он же еще не знал, что Мин заведет привычку с утра здороваться с его членом, поглаживая пальчиками и присюсюкивая:
- Как мой червячок спал?

Мин от души выматерился, когда его телефон прозвенел, и он мыльными от мытья посуды руками раскрыл телефон, чтобы прочитать сообщение от Сехуна:
«Можно я зайду?»
«Заходи», - напечатал он и принялся домывать тарелки, думая, что теперь еще и прибраться придется – Сехун всегда такой чистенький, что красоваться перед ним убожеским бардаком, похоже, навечно поселившимся в их с Луханом квартире, очень не хотелось.
Но распинать вещи по углам ему не удалось – на звонок нажали едва ли пять минут спустя после того, как он так опрометчиво отправил Сехуну приглашение. Лухан впустил взъерошенного Сехуна в дом, присвистнув от удивления при виде его перекошенного лица.
- Случилось что-то или чего? – поинтересовался Мин. – Чай будешь? И где Тао?
- Буду… чай, - раздельно сказал Сехун, опускаясь на стул. А потом зачастил: - И я не знаю, где этот чертов придурок. Хлопнул дверью и ушел, сволочь безмозглая. Ненавижу идиота. Ему же даже идти некуда. Разве что обратно в Китай, - Сехун зло всхлипнул и сжал зубы. – Вот и пусть катится нахрен…
Мин даже рот забыл прикрыть от удивления – столько ругательств подряд он от Сехуна в жизни не слышал. Мин поставил перед ним кружку с чаем и спросил:
- Да что случилось-то?
- Поругались мы, - Сехун некрасиво швыркнул носом, и Лухан поморщился. – Задолбал уже со своей дурацкой ревностью. К каждому столбу, честное слово.
Мин многозначительно посмотрел на Лухана, и тот вытянул лицо, насмешливо приподнимая бровь – мол, а ты у него спроси, так ли Тао неправ.
- Но ты же не… - начал Мин осторожно, - не давал ему повода?
- Ну как сказать, - проскрипел зубами Сехун. – Я вернулся вчера поздно… ну, понимаешь, афтепати после выступления и все такое… - Мин кивнул еще осторожнее, с трудом представляя, что на самом деле должно скрываться за этими словами. Технически, все, что угодно – от попойки до борделя, но Мин искренне верил в Сехуна и сомневался, что он бы полез туда, где совсем грязно. – Ну вот, я вернулся поздно и не совсем трезвый. А вечером он высказался… Все припомнил, ничего не забыл – на кого когда я неправильно посмотрел, кому не так улыбнулся, – Сехун поставил кружку на стол, когда чуть не отломал ручку. – Короче, все. Я на него так наорал, что он никогда не простит. Он же злопамятный, хуже никогда не видел.
Сехун жалобными глазами посмотрел на Мина, и Мин сострадательно погладил его по спине:
- Не переживай, это просто слова, он знает, что ты его любишь.
- Если бы, - вздохнул Сехун и положил голову на руки. – Когда он так себя ведет, я сам себе не верю. Просто ненавижу его.
Мин просто молчал и продолжал гладить Сехуна по спине, не чувствуя себя в праве давать советы или убеждать, что эта ссора – просто ерунда.
- Знаешь, Мин, - вдруг заговорил Сехун, - я вам так завидую иногда.
Мин круглыми глазами уставился на Лухана, какбэ интересуясь, с чего бы такому быть. Но Сехун пояснил сам:
- Вы с Луханом понимаете друг друга. Если кто-то из вас неправ, вы просто уступаете, а не держитесь за свою гордость, как мы. А Тао упирается, как баран, и ничего с ним не сделаешь.
Лухан почесал затылок и ответил:
- Да ты, честно говоря, такой же, - а потом посмотрел на Мина – тот явно находился во власти когнитивного диссонанса, неспособный принять тот факт, что мелкие им завидуют. Завидуют их взаимопониманию.
«Вы не держитесь за свою гордость, как мы» - самая страшная для понимания Мина фраза. Если бы Сехун хоть приблизительно знал, сколько тонн гордости в тротиловом эквиваленте было попорчено в их с Луханом отношениях, Сехун бы думал иначе. Черт побери, это такое оригинальное высказывание, что Мин против воли понимает, насколько на самом деле они с Луханом старше. А еще его веселит это. Как-то нехорошо подзадоривает, так что ему начинает хотеться с высоты своего величия в лечении растерзанных отношений, которое Сехун ему собственноручно приписал, одним взмахом кухонного полотенца, лежащего у него на коленях, исправить все. «Хотя одним взмахом тут не обойдешься, вздыхает он, - попы у детей крепкие, пороть устанешь».
Торопливый звонок заливается птичками в прихожей, и Лухан, бросив на Мина удивленный взгляд, идет открывать.
- Лухан, - слышится голос Тао, - можно я…
Сехун срывается со стула и вылетает в прихожую, волком глядя на сузившего глаза Тао.
- О, надо же, - усмехается Тао. – Ну я тогда пойду, наверно.
- Э, не-не-не, - Лухан уже вцепился в куртку Тао и затащил внутрь. – Сейчас пиццу закажу, посидим.
Мин улавливает в голосе Лухана за слишком нарядным дружелюбием что-то похожее на насмешку и усмехается в ответ – челлендж ассептид, как говорится. Романтический триллер «Помирить дебилов» выходит в прокат.

Сехун сидит, надувшись, как мышь на крупу, на диване, а Тао на кресле – грызет костяшки на кулаке и не смотрит на Сехуна. Лухан, подумав, что жертву богам придется принести крупную, выковыривает из шкафа игровую приставку, а Мин растягивает на полу матрас. Когда Лухан включает приставку, Тао морщится:
- Ты что, играть собираешься?
Лухан делает оленьи глаза и разыскивает игру.
- Лучше бы я напился где-нибудь, - вздыхает Тао, а Сехун, ведомый чувством противоречия и желанием подгадить Тао, прыгает на расстеленный матрас и говорит:
- А мне нравится.
Мин заказывает пиццу, а Лухан оставляет джойстик Тао, возвращаясь с бутылкой еще в прошлом веке припрятанного от Мина виски:
- Будет весело, - сообщает он Тао. – Выигравший пьет.
- Но ты не пьешь, - шипит Мин ему в ухо.
- Тогда пить придется тебе, - легко соглашается Лухан. – А я буду проигрывать.
Лухан выбирает парные гонки, гасит свет, и бодрые роковые гитарки распахивают полумрак в комнате изрядно крепко орущими динамиками. Тао со злости выигрывает у всех троих подряд и, как следствие, употребляет три порции алкоголя на пустой желудок, оказываясь пьянее всех к тому моменту, когда, наконец, приезжают две огромные горячие пиццы.
Отходчивый Сехун уже жует помидорину, пританцовывая под взрывной голосок неизвестного вокалиста, и Лухан зовет его сыграть с ним. Мин видит, что Лухан честно старается ПРОИГРЫВАТЬ, сшибая бордюры на виртуальной дороге, но Сехун просто нуб… Чуток подокосевший и подобревший Тао даже тыкается ему под руку, пытаясь указывать и – это даже выглядит смешно – защитить своего бестолкового парня, прежде чем задницу его белому нисану надерет зеленый GT3 Лухана, упорно долбящий стену носом в ожидании, когда Сехун, наконец, будет управлять джойстиком руками, а не задницей. Но Сехун только огрызается:
- Без тебя знаю, - и Тао обиженно уползает к пицце, а Лухан все-таки выигрывает и опрокидывает в себя стопку виски.
Когда Лухан снова проигрывает Тао, тот, выпивая положенный штраф, с подозрением косится на Лухана, и Мин думает, что китайский красавчик-таки просек их с Луханом фишку. Мин убеждается в этом, когда в следующем раунде Тао сильно косячит и проигрывает Сехуну, со смешком наблюдая, как Сехун пьет и морщится.
Мин заявляет, что тоже хочет сыграть, и Лухан оперативно выпинывает Тао с матраса, оставляя Мина с Сехуном. Мин тоже проигрывает, но не специально, а от чистого сердца и кривых рук, и Лухан насмешливо утешает его, скармливая ему кусочек пиццы с колбаской.
К тому моменту, когда бутылка опустевает, пьяных среди них только двое – Сехун и Тао. И эти пьяные вовсю ругаются: Сехун наезжает на Тао за то, что тот вышиб его машину с трассы и Тао, устав терпеть, просто целует Сехуна. Сехун вмиг замолкает и почему-то краснеет: он вообще не думал, что Тао его простит, он не верил в Тао, а тот поцеловал его – получается, простил. И Сехуну стыдно за свое намерение обижаться на Тао в ответ целую вечность, и он сам уже почти простил… вот только ему нужно еще немножко времени.
Сехун зевает и забирается на диван, а через пару минут уже тихо сопит носом в подушку. Лухан говорит, что устал, и забирается рядом. Мин уверен, что он не обманывает – у него сегодня была капельница. Мин думает, что Сехун с Тао, в общем-то, невовремя, но, взглянув на грустную физиономию Тао, молча созерцающего спящих Сехуна и Лухана, перестает об этом жалеть.
- Я дурак, - тихо говорит Тао. – Сейчас бы мог спать с ним.
- А я с Луханом, - до кучи пинает его чувство вины Мин, и Тао смотрит на него совсем застыженными глазами.
- Я его приревновал. Просто дико. Злой был, как черт.
- Ну да, с Луханом ему, конечно, лучше, - снова не удерживается Мин. – К Лухану тоже ревновать будешь?
- Нет, это же… Лухан, - Тао смотрит на него удивленными глазами. – Лухан бы никогда…
- А разница-то какая? – обрывает Мин. – Лухан в принципе не стал бы этого делать, но и Сехун тоже – ни с Луханом, ни с кем-то другим. А если и сделал бы, я уверен, сам бы тебе сказал.
- Наверно, ты прав, - неохотно соглашается Тао.
- Ну вот видишь, - Мин поднимается, чтобы притащить Тао подушку. – А теперь давай спать.

Утром Мин проснулся от того, что кости ломило, а спина затекла. И вообще он чувствовал где-то поблизости притаившийся пиздец – Мин открыл глаза и уткнулся носом в грудь, слишком широкую, чтобы принадлежать Лухану. Грешным делом Мин на секунду даже подумал, что вчера он сделал что-то очень нехорошее, но потом память милосердно вернулась к нему, и он вспомнил, почему он спит с Тао на полу, а Лухан с Сехуном на диване. Мин поднялся, лениво почесал за ухом, соображая, чего бы можно было встать и поесть, услышал за спиной возню и оглянулся на Тао. Тао упирался руками в матрас и разглядывал парочку на диване:
- М-да, - сказал Тао.
Мин тоже глянул на диван – и не нашел ничего необычного. Лухан во сне, очевидно, принял Сехуна за него и хорошо так приобнял – от Сехуна наружу торчала только белобрысая макушка. Ничего необычного в этом не было, Мин знал, но это не помешало ему обернуться к Тао и внушительно предупредить:
- Еще раз поссоритесь – пойдете нахрен, а с Луханом он спать больше не будет.
- И этот человек мне что-то говорил о ревности, - пробормотал Тао, поднимаясь.

- В Китае что, все такие красавчики? – буркнул Чондэ, пожимая руку высокому и светленькому, который представился Ифанем.
- Нет, - улыбнулся Ифань, - только мы с Исином.
- Это радует, - ответил Чондэ, - а то у меня разовьется комплекс неполноценности.
- Да уж, - Мин одернул пиджак, когда теплая рука Ифаня отпустила его ладонь: они с Чондэ прилетели ночью, ничерта не выспались, и Мин с ужасом чувствовал, что его пиджак отглажен недостаточно – по сравнению с идеальными костюмами их китайских деловых партнеров.
Ифань пригласил всех сесть и, к удивлению Мина, сразу перешел к делу:
- Контракт уже обсуждался. Собственно, разногласия у нас только по нескольким пунктам…
- Да, - влез Мин. – Сроки работ и штрафы.
- Именно, - кивнул Ифань. – Названный нами процент – стандарт нашей фирмы. Все наши партнеры работают на таких условиях.
- Но мы пока еще не ваши партнеры, - усмехнулся Чондэ. – Мы не можем согласиться – двадцать процентов за срыв сроков – слишком много.
- Если вы не успеете закончить вовремя, мы сильно пострадаем, - заметил Исин. – У нас тоже работа по подряду.
- Ну не настолько и сильно, - заметил Чондэ. – Это просто упрямство вашего директората. Цифра совершенно необоснованно завышена.
- Мы могли бы понизить штраф или перенести сроки, - Мин постарался перейти к конструктивным предложениям. – В конце концов, остальные условия устраивают обе стороны, и вы вряд ли найдете более выгодное предложение. Мы можем не уложиться в сроки из-за каких-то недоделок, но основная работа будет сделана вовремя.
- Интересный подход к делу, - Ифань ухмыльнулся, и Мин почувствовал себя зеленым новичком. – Предлагаете поверить вам на слово и позволить вам закончить работу после сдачи актов?
Чондэ пожал плечами:
- А вы просто пытаетесь недоплатить нам эти двадцать процентов. С тем же успехом можно было просто понизить сумму сделки.
- То есть вы признаете, что в любом случае не уложитесь в сроки? – улыбнулся Исин.
- Как и сказал Мин, основная работа будет сделана. Чтобы исправить все недочеты, обычно уходит еще месяц-полтора.
- Это просто реальный взгляд на вещи, - Мин решил забить на неуверенность и удобно расположился в кресле, игнорируя взгляд, которым Ифань сверлил почему-то не Чондэ, который вроде как был главным, а его. – Вы не можете сдвинуть сроки, потому что сами связаны контрактом, но это ваши проблемы – эту сделку надо было заключать гораздо раньше, а теперь бессмысленно требовать от нас невозможного и пытаться нажиться на условиях.
Ифань обменялся многозначительным взглядом с Исином и спросил:
- И что вы предлагаете?
- Одна десятая процента за просроченный день, - твердо сказал Мин, начиная про себя посмеиваться, когда красивые темные глаза Ифаня вновь принялись изучать его с отнюдь не деловым интересом.
- Итого три процента за обещанный месяц? – посчитал Исин. – Это смешно. Эти деньги не покроют и четверти того, что нам придется заплатить заказчику за невовремя сданные работы.
- Вы опять что-то путаете, господин Чжан, - улыбается Чондэ. – Сдача вашего контракта только через полгода, вы с большой вероятностью успеете завершить все работы, и неустойку вам платить не придется.
Мин обменивается с Чондэ улыбкой – не зря они перед поездкой решили покопаться в делишках этих китайцев.
- Таким образом, - заканчивает Мин, - фактически речь снова идет о понижении суммы контракта. Три процента мы можем себе позволить.
Ифань задумчиво барабанит ручкой по блокноту, а потом говорит Исину:
- Пойдем выйдем, - и добавляет, оборачиваясь к Мину и Чондэ: - Вы извините нас? Мы ненадолго.

Исин лениво прижимается к стене кабинета и делает вид, что курит, поднося ручку ко рту и блаженно выдыхая воображаемый дым.
Ифаня это уже не смущает, он знает, что Исин тот еще укурок и вообще, кажется, завтракает каждый день какими-то стремными грибами. Ифань говорит:
- Я очень хочу пригласить этих корейцев отметить подписание чертова контракта.
- Да ну тебя, Ифань, - отзывается Исин, - хоть бы раз о работе подумал, а не о том, что у тебя в штанах.
- Я и думаю о работе, - огрызается Ифань. – Одно другому не мешает.
- Ну конечно, - Исин с галлюциногенной грацией отрывается от стены и садится задницей на стол Ифаня.
- Я думаю, они правы – мы можем подписать и такие условия, - вслух размышляет Ифань и отбирает у Исина из рук фотографию своей семьи, на которой Исин пытался ручкой подрисовать дедушке усы. – А ты что думаешь?
- Я думаю… - Исин зависает на пару секунд, разглядывая потолок, а потом продолжает в манере зеленого сморщенного мастера-джедая: - К херам собачьим уволят тебя, а не меня… И мы попойку устроим в честь увольнения твоего. Попойка тут, попойка там… Исин попойки все одобряет.
Исин дико моргнул и снова потянулся к фотографии.
Ифань поспешно переложил дедушку в безопасное место и усмехнулся:
- Блядский ты друг.
Исин довольно кивнул:
- Тот, который на лягушку похож, мой.

Мин учел утренний урок, и вечером вырядился, как на собственную свадьбу: стрелочки на брюках окаменелыми прямолинейностями тянулись вниз к блестящим ботинкам, а воротничок рубашки хрустел и отдавал неумолимой альпийской свежестью. Чондэ, как заметил Мин, тоже постарался – но не без своей обычной артистической безалаберности: его волосы хрустели от лака, а пряжка на ремне коллекционных джинсов была просто вызывающе огромной.
Чондэ позвонил в дверь, и Мин поморщился в первый раз, когда Ифань открыл: из квартиры рвануло запахом апельсинов, бодрой мелодией в стиле модерн-рок и РАЗВРАТОМ. Мин вообще с самого начала подозревал, что их китайские коллеги те еще перцы, а шикарная белозубая улыбка Ифаня вкупе с темными блестящими, как серьга в его ухе (которой, Мин готов поклясться, утром не было), глазами убедил его в справедливости его подозрений на все двести. Чондэ выскочил из своих модных кедов за три секунды, а Мин, как дурак, продолжал возиться со шнурками, пока не заметил стоящего за его спиной Ифаня, увлеченно пялящегося на что-то.
- На что ты смотришь? – спросил озадаченный Мин: выбор вариантов был не особо богат – интерьер квартиры Исина и его собственная задница.
- Ни на что, - невозмутимо ответил Ифань и поволок его внутрь.
Исин, пританцовывая, стоял около панели стереосистемы, тянул что-то через трубочку из высокого стакана и перематывал треки.
- Привет, - улыбнулся Исин. А потом одобрительно покачал головой (видимо, нашел трек, который искал) и, дернувшись еще пару раз под убойный ритм, раскачавший динамики, показал Мину «V» пальцами. Мин подумал, что этот странный мэн типа копия Лухана – только совсем без навигатора в голове. А еще Мина смущало странное надетое на нем шмотье: складывалось ощущение, что Исин убегал от своры собак – худое колено сиротливо выглядывало в одну из многочисленных дыр на джинсах, а на плечи было накинуто что-то такое леопардовое и девчачье с огромным воротом-хомутом, что у Мина глаз задергался.
- Не обращай внимания, - шепнул ему Ифань. – Он фрик.
Исин улыбнулся очаровательно – а потом принялся делать вид, что играет на гитаре. Невидимые рифы дергались под его пальцами, пока Исин подпевал сумасшедшему вокалисту – и Мин внезапно рассмеялся. Исин был свободен от условностей, от правил и чужих «не принято» - и это притягивало к нему.
Ифань еще раз дернул Мина, но на этот раз уже на кухню. Мин про себя пожелал удачи Чондэ, оставшемуся с Исином, и последовал за светленьким китайцем. И, только ступив на кухню, подумал, что удача ему и самому пригодится: Ифань в закатанной по локоть рубашке резал клубнику – отпилил ягоде хвостик и протянул Мину:
- Хочешь клубничку?
- Нет, спасибо, руки грязные, - Мин еще не кончил отказываться, как Ифань толкнул сладкую истекающую соком ягоду ему в рот, задев губы пальцами.
Мин выпучил глаза и с трудом прожевал, теряясь в догадках.
- У тебя тут сок, - сказал Ифань. И снова быстрее, чем Мин успел среагировать, коснулся его лица и основанием ладони вытер уголок губ.
Мин почувствовал, что оглушительно краснеет. Он стоял рядом с Ифанем, его глаза на уровне подмышек огромного китайца, а запах его одеколона и белизна рубашки были везде, кружа голову невыносимо безумным предположением: этот восхитительный красавчик пытается с ним флиртовать или как? Это что, шутка? Чтобы такой, как Ифань, вообще обратил внимание на такого, как он? Чушь и бред – но Ифань почти обнимает его за пояс и заглядывает в глаза:
- Ты в порядке? Мне что-нибудь сделать?
«Угу. Разденься» - паразитская предательская мысль тараканом шмыгает из одного угла сознания Мина в другой прежде, чем он успевает пришлепнуть его мысленным тапком сурового принципа.
- Нет, все в порядке, правда, - Мин вешает на лицо улыбочку, зацепляя резинками за уши, и спешит оказаться как можно дальше от Ифаня, от этого совершенства во плоти, которое святого способно совратить, не то что его.
Ифань заканчивает сооружать салатик из фруктов, и Мин в очередной раз давится – нет, он за здоровое питание чуть более, чем целиком. Но Лухан приучил его к НОРМАЛЬНОЙ еде… Мин вздыхает облегченно только при виде бутылки виски, которую Ифань разливает по стаканам – эти голубоватые ребята хотя бы пьют нормально… А потом очередной таракан перебегает по извилинам минова мозга, сообщая, что кроме чертова салатика еды нет – а на пустой желудок виски, даже разбавленным колой, нахлестаться вхлам как два пальца об асфальт.
- За подписанный контракт? – Ифань поднимает искрящийся золотистым стакан.
- Да в задницу, - хмыкает Исин. – Будь честным, засранец – за клеевую попойку.
Чондэ ухмыляется и чокается с Исином – Мин уверен, что у этих двоих много общего в интересах, вообще говоря, осуждаемых обществом.
Стакан Мина звенит об ифаневский, и Мин понимает, что шагает прямиком в ебеня черной дыры, опрокидывая его в себя.
Виски пьется как-то слишком легко, Исин с Ифанем рассказывают рабочие байки и жестоко троллят друг друга, а Мин и Чондэ устают смеяться и вытирать слезы с глаз. Мин не может понять, как он в конце концов должен относиться к этим двум китайцам, которые пугают его своей разнузданностью, но неизбежно привлекают чем-то живым, безбашенным и необычным на вкус, и он решает, что просто должен повнимательнее присмотреться к ним. Впрочем, это решение уже диктует ему алкоголь, и Мин не торопится с озорным исследовательским любопытством зарываться в чужие тайны, вроде той, например, что должна связывать Ифаня и Исина – если Ифань позволяет ему сидеть на подлокотнике своего кресла и перебирать его волосы, изредка прикладываясь к стакану.
Но в конце концов Исин с Чондэ убираются на балкон курить, и Мин остается с Ифанем один, тут же теряя все озорство и смелость. Ифань пересаживается к нему на диван, протягивает вновь наполненный стакан и долго смотрит на него большими темными глазами. Мин думает, что природа слишком несправедлива – как можно было создать такие необычные, блестящие, как черная вода, глаза, зачем очерчивать губы так, что они остаются пухлыми, не переставая быть мужественными, к чему добавлять в этот шедевр нежные высокие скулы и густые брови… Если бы Мин увидел его фотографию раньше, чем познакомился вживую, он сказал бы, что таких людей просто нет – такая красота не может существовать, как обычный человек, не может варить по утрам кофе, ходить на работу и чистить ботинки. Но Ифань сидел перед ним, освещенный приглушенным светом установленных в стенах светильников, и тер свое фарфоровое запястье, продолжая смотреть на него, а потом сказал:
- Ты красивый.
Мин нервно хихикнул в кулак и ответил:
- Странно слышать это от ТЕБЯ.
- Да брось, - рассмеялся Ифань. – Никогда не считал себя красивым. Зато ты… В тебе есть что-то, от чего ты выглядишь счастливым. И это больше, чем красота.
- Глупости… - перебил Мин.
- Ты как будто целый, законченный, - Ифань продолжал, проигнорировав вмешательство. – И мне интересно, почему так.
- Дзен и буддистские практики, - подколол Мин, хотя ему удивительно было слышать такие странные слова – он не привык заморачиваться поиском смысла в жизни. Пиздец вечно занимал его целиком и полностью.
- Я не думал, что ты скажешь правду. Просто хотел сказать, что с тобой приятно, - ответил Ифань.
- С тобой тоже, - внезапно признался Мин. Краска залила его лицо, и он отвернулся, пытаясь осмыслить то, что только что сказал. Что он вообще хотел от этого человека с красивой улыбкой и золотыми, как у древних богов, волосами – ночью в чужой квартире и в чужой стране?
Ифань придвинулся к нему и усмехнулся куда-то Мину в волосы. Мин сообразил не поворачивать голову, чтобы не оказаться с ним лицом к лицу, и Ифань прошептал над его ухом:
- Если бы вы задержались здесь хоть на день дольше, я бы показал тебе все, что мне дорого. А там, как знать, может ты бы захотел остаться.
Мин покачал головой и прошептал:
- Ты ничего обо мне не знаешь, как ты можешь так говорить?
Ифань скользнул пальцами по его волосам и ответил:
- В том и дело. Раньше мне даже не хотелось кого-то узнавать.
Мин снова покачал головой, потом ему показалось, что Ифань прижался губами к его волосам, а потом на пороге балкона появились смеющиеся Исин и Чондэ, и ощущение близости Ифаня пропало.
Мин потер лоб и поднялся:
- Я, наверное, пойду. От выпивки у меня обычно болит голова.
Чондэ посмотрел на него с подозрением, и Мин поспешил его остановить:
- Не надо, оставайся.
- Я тебя отвезу, - тут же вмешался Ифань. А Исин положил руки на плечи Чондэ и тоже промурлыкал:
- Оставайся.
Ифань забрал ключи с полки в прихожей, а потом вдруг обернулся к Чондэ:
- Не верь ему. Он перепьет троих таких, как ты. Но когда ты это поймешь, будет поздно.
Глаза Исина на секунду сузились и гневно сверкнули, а потом он по своей привычке укуренно рассмеялся:
- А вот и не правда! Я хороший. Белый и мохнатый.
Мин подумал, что Исин из тех, кого нельзя однозначно покрасить в белый или черный. Все, что он делает, становится оттенками серого, и степень черноты в конце концов определяется позицией рассматривающего, а не абсолютными категориями «хорошо» и «плохо». Мин вежливо поклонился Исину и махнул Чондэ, выходя за дверь.
Ифань вел машину молча и только косился на Мина в зеркало заднего вида. А Мин почему-то думал, что не позвонил Лухану.
Ифань остановил машину и не спешил прощаться. Мин посмотрел на него и толкнул дверь в отель, позволяя подняться за ним, хотя он, в общем-то, не приглашал. Просто на лице Ифаня очевидно читалось желание сказать Мину что-то еще. Мин поднялся на свой этаж и достал карту, чтобы открыть дверь. А потом передумал – если Ифаню есть, что сказать, лучше выслушать его здесь. Так безопаснее.
- Мин… - начал Ифань, но Мин прервал:
- Я знаю, что ты хочешь сказать. И сразу говорю тебе – не надо.
Ифань сделал шаг вперед, и Мин уперся рукой ему в грудь.
- Почему, Мин? Я не шучу с тобой, мне действительно больно тебя отпускать.
Темные глаза Ифаня заблестели отчаянно ярко, и он прикусил губу, наклоняясь к Мину. Теперь глаза-черная вода были прямо напротив, а рука Мина совершенно бесполезно застряла на лацкане пиджака Ифаня – он не хотел отталкивать. Совсем.
И поэтому когда Ифань поцеловал его, Мин не вырывался. Горячее и дикое, теснившееся в груди Ифаня, вылилось на его губы и затлело внутри. Ифань за плечи прижал его к стене коридора и целовал отчаянно и больно, кусая за нижнюю губу и лаская укусы языком. А Мин чувствовал под ладонями мягкую ткань пиджака, обнимающую широкую спину, чувствовал, как низко приходится нагибаться Ифаню, чтобы так обнимать его за пояс, и бесстыже упивался своим положением. Роскошный, дорогой, вкусно пахнущий и похожий на изваяние бога Ифань, наплевав на свое величие, целует его и тихо стонет, когда ему удается поймать язык Мина и нежно пососать. Ифань – другой мир, который слишком привлекает Мина своим необычным нагловатым сумасбродством, небрежной дороговизной и вседозволенностью. Яркий, богатый, опасный и возмутительно красивый, как сам Ифань. Другой мир. Но не его.
Мин отпускает шею Ифаня и перестает отвечать на поцелуй, осторожно отодвигая его лицо от себя:
- Тише, Ифань… Я больше не могу, надо закончить.
- Но…
- Нет. Я не могу. Спасибо тебе за все, а теперь иди.
- Мин…
- Нет. Иди.
Ифань раздраженно закусывает губу, шумно сглатывает, а потом говорит:
- Хорошо.
Мин дожидается, когда он исчезнет из коридора, и только потом открывает дверь.
Он небрежно снимает обувь, проходит в комнату и находит телефон – один пропущенный от Лухана. Он ничего не сделал, но ему от души паршиво и безрадостно. Мин находит в баре маленькую бутылку коньяка, отворачивает крышку и делает глоток. Алкоголь обжигает, но не успокаивает мысли – ему все еще кажется, что он чувствует прикосновения Ифаня, пальцами ощущает его мягкие волосы и ткань пиджака. Мин делает еще глоток. А потом его начинает тошнить.
Он быстро доходит до ванной и нагибается над унитазом – но ничего не происходит. Ощущение тошноты остается. Мин опускается на пол, зелень кафеля и светильников режет глаза, все еще жесткая складка на брюках ощущается под его пальцами молчаливым укором. Мин раскрывает телефон и набирает номер.
- Да, - отвечает ему заспанный голос. – Мин, ты на часы смотрел? Второй час ночи, я спал.
- Извини, - отвечает Мин. – Захотелось поговорить.
Лухан смеется.
- Опять эти твои ночные разговоры?
- Вроде того, - соглашается Мин.
- Так что ты хотел сказать? – после паузы спрашивает Лухан.
Мин трет колено и старается, чтобы его голос звучал твердо:
- Лухан, я сегодня встретил удивительно красивого человека. Я таких никогда не видел. В нем все совершенство – глаза, руки, губы. Удивительный голос, глубокий и сильный. Если бы ты его видел, ты бы меня понял…
- Зачем ты мне это говоришь? – голос Лухана мгновенно леденеет.
- Я… Лухан, я целовался с ним, - выговаривает Мин, морщась от того, что его голос приобретает жалобный оттенок.
- И ты считаешь необходимым рассказывать об этом мне?
От тона Лухана Мину больно – в нем никогда еще не было столько холода.
- Я хочу, чтобы ты знал, - отвечает Мин.
Трубка в его руке молчит, и Мин расстегивает верхние пуговицы на рубашке:
- Лухан, я так хочу тебя. Хочу чувствовать твои пальцы, как ты расстегиваешь на мне одежду. Я люблю, когда ты прикасаешься к моим соскам, когда задеваешь их, накрываешь ладонями целиком и начинаешь сжимать…
Мин, сидя на полу, ласкает себя под расстегнутой рубашкой, слушая тишину в трубке, закрыв глаза от яркого света и жуткой кафельной зелени. Его рука поднимается с груди на шею, и он продолжает рассказывать Лухану о том, чего ему хочется.
- А еще ты любишь целовать шею, тесно прижавшись ко мне. Когда мы оба голые и ты обнимаешь меня, мне кажется, что я исчезаю под твоим весом, это приятно и немного страшно. Поэтому я обхватываю тебя за плечи и ногами, а ты жалуешься, что я мешаю тебе.
Мин, шатаясь, поднимается с пола и идет к кровати, продолжая свои бесстыжие признания:
- Когда ты расстегиваешь на мне брюки, мне всегда страшно, потому что я уже до ужаса возбужден и я боюсь, что ты будешь смеяться. И когда ты снимаешь с меня белье, я радуюсь, как бесстыжий, потому что быть голым рядом с тобой похоже на крылья, - Мин успевает расстегнуть брюки и сдвинуть ткань по ногам вниз, свернувшись на кровати, как эмбрион. Он зажимает телефон между ухом и плечом и осторожно пробирается пальцами под ткань. – Я хочу чувствовать, как ты трогаешь меня там, заставляешь кричать и громко стонать, хотя я всегда боюсь этих звуков и сдерживаюсь, пока ты не целуешь. И только тебе в губы я могу стонать, просить, жаловаться на то, как мне хорошо от твоих пальцев… - Мин прикрывает глаза и на секунду замолкает. – Помнишь ту ночь, когда мы поругались и я плакал в прихожей? Мы целовались, а ты ласкал меня. Не хотел, все еще был обижен, но все равно обходился со мной так нежно, что у меня из глаз катились слезы.
Дыхание Мина становится неглубоким и рваным, но он все равно продолжает:
- Ты не знаешь, что каждый раз делаешь со мной. Мне всегда стыдно, но я так хочу тебя. Твои губы, твои волосы, твое дыхание и хриплый смех, когда ты двигаешься… прямо во мне. Я не могу рассказать, что ты для меня, ты больше, чем человек. Ты спокойствие и удовольствие, ты завершенность и непредсказуемость. Знаешь, он сказал мне, что я целый, законченный. И я подумал, что это из-за тебя. Я все еще не знаю, чего во мне больше, любви или желания, но я так хочу тебя сейчас…
Голос Мина в трубке пропадает, и Лухан продолжает слушать сорванное дыхание и редкие придушенные чем-то стоны. Он по прежнему ничего не говорит, просто лежит, замотавшись с головой в одеяло, с телефоном у уха…
Мин сжимает зубы и глушит последний стон в подушке. Потом кашляет, поднимается на локте и тихо говорит в трубку:
- Я знаю, ты слушаешь… Знаешь, что я люблю в тебе больше всего? После всего ты начинаешь нежничать, целуешь, прижимаешь и долго еще не спишь. О чем ты думаешь – меня всегда интересовало. Скажи мне как-нибудь потом, хорошо?.. – телефон почти вываливается у Мина из рук, и он поспешно ловит его, произнося в трубку: – Спокойной ночи… Лу.
Мин быстро раздевается и забирается под одеяло, пытаясь сохранить в памяти Лухана и забыть Ифаня – раз и навсегда.

Мин вернулся в пятницу – и они оба с Луханом делали вид, что того ночного разговора не было. Мин просто сохранил эту поездку в Китай в очередной коробочке с надписью «Пиздец» и