Вы познакомились с ним 24 страница

— Я верю, — сказал он. — Прости мне мое неверие.

Человек взял его и твердой рукой погрузил в воду.

— Крещу тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа.

Холодная вода полностью охватила Марка, и когда он поднялся над водой, то снова ощутил солнечное тепло. Твердо став на ноги, он увидел, как стоявший рядом с ним человек радуется Господу. К берегу тем временем сбежались люди, и Марку только оставалось стоять и смотреть на море, удивляясь той радости, которую он теперь чувствовал.

Внезапной. Необъяснимой. Абсолютной.

Это было не во сне и не в мечтах. Марк не мог сам вообразить все то, что с ним произошло ночью, или то, что ему сказал незнакомец по имени Параклет. Но самыми удивительными были для него перемены, которые он теперь ощущал в себе, а также решение, которое он принял, — он поверил в то, что Иисус есть Христос, Сын живого Бога. Он чувствовал себя очищенным. Чувствовал себя цельной личностью. Казалось, сама кровь, которая текла по его жилам, несла с собой новую жизнь, новый путь.

Марк наполнил свои легкие свежим воздухом, сделал выдох и почувствовал необыкновенную свободу. Он засмеялся и поднял глаза к небесам, благодаря их всем сердцем. Одновременно он плакал. Неужели это так поразительно просто? Я верю.

Он радостно взглянул на Корнелия, откликаясь на зов Святого Духа, Который жил теперь в нем.

— Что мне теперь делать?

— Тебе нужно вернуться в Ефес.

Эти слова оказались для него подобными физическому удару.

— Что ты сказал?

— Тебе нужно вернуться в Ефес, — повторил Корнелий, слегка нахмурившись.

Марк стоял, как оглушенный, с него стекала вода, и у него было такое чувство, как будто кто-то вырвал у него сердце. Он уставился на Корнелия, но сути, незнакомого ему человека, и жалел о том, что задал ему такой вопрос.

— Зачем ты сказал мне это? — прохрипел он, рассердившись на то, что такая необыкновенная радость так быстро ушла от него.

— Я сказал только то, что мне было велено. «Скажи Марку, чтобы он возвращался в Ефес». — Корнелий участливо положил ему руку на плечо. — Ты знаешь, чего Господь хочет от тебя там?

О, да, Марк знал. Полнота и милость, которые несло с собой это повеление, болью отразились в его сердце, хотя разум еще продолжал бороться против исполнения этой воли Бога.

— Да, я знаю, — хмуро сказал он.

Бог хотел, чтобы Марк простил свою сестру.

— Расскажи мне еще какую-нибудь историю, похожую на ту, что ты рассказывала мне вчера, — сказала Юлия, когда Азарь помогала ей расположиться на диване балкона. — Что-нибудь интересное, романтическое.

Хадассе стало грустно. За последние несколько недель она рассказала Юлии столько историй, сколько ей самой рассказывали еще в детстве. Это были истории о Божьей любви и милости, но Юлия судила о них только по тому, насколько они увлекательны. Они не трогали ее сердце. Неужели она и останется такой — ей хотелось только отвлечься от своей болезни, и она оставалось слепой к истине человеческой жизни.

Ей хотелось только чего-нибудь увлекательного. Романтического.

Хадасса стремилась пробудить ее внутренний мир, рассказать ей о Шеоле и сатане, о втором пришествии Иисуса и об осуждении мира, ее осуждении. Неужели Юлия хочет оказаться среди тех, кто всю вечность проведет в огне? Неужели она так слепа к той истине, которая провозглашается с каждым восходом солнца? Христос воскрес, Христос есть Господь. Христос во славе. Христос будет судить этот мир.

— Почему ты молчишь? — спросила ее Юлия.

Если Ты в силе и славе, Господь, почему мне не хватает смелости?

— Расскажи мне какую-нибудь историю, Азарь.

Хадасса медленно вздохнула, пытаясь избавиться от раздражения. Юлия оставалась все такой же требовательной, как и раньше. Опираясь на палку, Хадасса помогла Юлии лечь. Накрыв ее одеялом, она подошла к другому дивану. Садилась она осторожно, потому что боль в ноге снова усилилась. Хадасса вытянула больную ногу и стала ее растирать, видя, что Юлия смотрит на нее и ждет. Хадасса думала о том, какую историю рассказать ей на этот раз.

— Было это в те времена, когда Израилем правили судьи и когда в этой земле настал голод. И вот однажды один человек из Вифлеема Иудейского, что в Иудее, отправился жить в Моав с женой и двумя сыновьями...

Юлия откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, слушая скрипучий голос своей рассказчицы. Где-то она уже слышала эту историю, но ей не хотелось вспоминать, где и от кого именно. Ей только хотелось на какое-то время развлечься.

— Сыновья взяли себе в жены моавитянок; одну из них звали Орфа, а другую Руфь.

Юлия открыла глаза и в смятении посмотрела на Азарь.

— Это та самая история, в которой муж умер, а его жена вернулась в Иудею вместе со свекровью и познакомилась с каким-то земледельцем?

Хадасса замолчала. Она крепко сцепила руки на коленях, всеми силами борясь с закипавшим в ней гневом.

— Да, моя госпожа.

— Я ее уже слышала, — болезненно вздохнула Юлия. — Но все равно, расскажи мне ее. Только пусть тот человек, с которым она встретится, будет не земледельцем, а воином, и пусть там будет несколько сражений. — Когда Азарь ничего не сказала, Юлия повернула голову и озадаченно посмотрела на нее. Азарь всегда выглядела такой спокойной. Поскольку ее лицо было закрыто, Юлия даже приблизительно не могла предположить, о чем она думает. Это и приводило Юлию в смущение. Может быть, Юлия ее обидела? — Ну, хорошо, — сказала она со страдальческим смирением. — Рассказывай так, как тебе хочется.

Хадассе теперь вообще не хотелось рассказывать эту историю! Закрыв глаза, она глубоко вздохнула, расстроившись от того гнева, который только что испытала. Когда она открыла глаза, то увидела, что Юлия по-прежнему смотрит на нее.

— Ты сердишься на меня?

Она сказала это, как ребенок, который догадывается, что огорчил свою маму. Хадасса хотела было сказать, что это не так, но в последний момент передумала.

— Да, — бесхитростно сказала она, — я сержусь.

Она не знала, чем может кончиться такое признание, но не пожалела о том, что говорит открыто.

Юлия растерянно заморгала.

— Но почему? Потому что я слышала эту историю раньше? Я же не говорила, что она мне не нравится. История достаточно интересная. Я только попросила тебя немного ее изменить, чтобы она была интереснее. — Отвернувшись, Юлия с раздражением добавила: — Но если не хочешь, можешь этого не делать.

— Возможно, ты ее слушала раньше, но ты ее так и не услышала.

Юлия снова взглянула на Азарь, и в ее глазах внезапно вспыхнул гнев.

— Я слышала ее. И я вовсе не дура. Если хочешь, могу сама тебе ее всю рассказать. Мать звали Ноеминь, которая потом сама себя назвала Марой, потому что ей было горько от того, что она потеряла мужа и сыновей. Верно? А земледельца звали Вооз. Смешное какое-то имя. Во-оз. Придумали бы что-нибудь покрасивее. Аполлон, например. Но, по крайней мере, он был красив! А Руфь была прекрасной невесткой, прекрасной женщиной. «Прекрасной женщиной»! Ишачила, как проклятая, делала все, что ей говорила ее свекровь. Как собирать колосья в поле — Руфь. Спать в ногах — Руфь. Выходи потом за Вооза, каким бы старым он ни был. Рожай от него первенца.

Она отвернулась.

— Бедная девочка, ничего-то у нее своего не было, — с презрением сказала она.

— У Руфи была своя голова на плечах. Благородное сердце и ясный ум. И то и другое она посвятила Богу, и Бог благословил ее.

— Это ты так считаешь.

— Благодаря ее браку с земледельцем она стала прабабкой царя Давида. О царе Давиде знают даже в Риме, — парировала Хадасса.

Юлия снова повернулась к Хадассе, скривив губы в усмешке.

— Я, кажется, услышала в твоем голосе гордость, Азарь? И даже презрение?

Краска ударила в щеки Хадассе. Она посмотрела на самодовольное выражение лица Юлии, и ей стало стыдно. Она проявила гордость. Ей стало не по себе от этих презрительных слов Юлии.

— У Израиля, возможно, и был один царь Давид, — заносчиво сказала Юлия, — но у Рима были великие Юлий, кесарь Август, Веспасиан, Тит. Разве не этот совсем юный человек превратил древний Иерусалим в груду камней?

Хадасса очень хорошо помнила Тита.

— Да, моя госпожа, это так.

Когда она тихо произнесла эти слова, Юлия перестала смотреть на нее холодным взглядом. Слегка нахмурившись, она участливо спросила свою собеседницу:

— А где ты была, когда все это произошло?

— Я была там.

Юлия закусила губу и смущенно отвела глаза в сторону.

— Прости, что напоминаю тебе об этом. Иногда я говорю такие вещи, просто не подумав.

Эти неожиданные слова заставили Хадассу удивиться. Была ли Юлия по-прежнему высокомерной и презирающей людей? Или же она стала более чуткой? Может быть, своими резкими словами она просто пыталась скрыть свою ранимость?

Господи, помоги мне. Я всегда любила ее, как сестру. Теперь же я не люблю ее настолько, что мне даже тяжело оставаться с ней в одном помещении. Когда я сижу и слушаю ее бесконечные жалобы и требования, мне хочется закричать на нее и напомнить обо всех тех страданиях, которые она мне причинила. Помоги мне посмотреть на нее Твоими глазами, Отец.

Когда Хадасса молилась, то почувствовала, что ей стало легче. Юлия была слепа и глуха к истине. Она была невежественна. Но разве можно отчитывать слепого за то, что он не может видеть? Можно ли сердиться на глухого за то, что он не слышит?

Юлия была заблудшей овцой, которая забрела в ядовитые заросли и слонялась среди терновника. Преследуемая волками, она упала в бурный поток, и ее понесло по течению. Как и все люди, она едва ли не с самого рождения жаждала того, чего ей не хватает, и отчаянно стремилась заполнить в себе духовную пустоту. Она верила в ложь Калабы, предавалась темным страстям Кая, доверялась коварным замыслам Прима, любила Атрета, человека, исполненного жестокости и ненависти. И стоит ли после этого удивляться, что сейчас грех тянул ее вниз непреодолимым грузом?

Хадасса почувствовала сострадание. Все ее существо было согрето этим чувством, и боль в ноге утихла.

— Я хотела рассказать тебе историю о Руфи, потому что это рассказ о женщине, которая была дочерью смешанного народа, ставшего на путь язычества. И в то же время ее сердце было готово принять Бога. Она решила оставить свой дом и семью и последовать за своей свекровью. Она сказала: «Твой Бог будет моим Богом». Бог благословил ее за ее веру не только при жизни, но и в последующих поколениях. И мы все благословлены через нее.

Юлия отрывисто засмеялась.

— Как мы можем быть благословлены через иудейскую женщину, которая умерла сотни лет назад?

— Среди потомков Руфи оказался и Иисус из Назарета, Спаситель.

Лицо Юлии окаменело при упоминании этого имени.

— Я знаю, что ты веришь в Него как в Бога, Азарь, но это еще не значит, что в Него должна поверить я.

Хадассе стало грустно от того упрямства, которое она увидела на лице Юлии.

— Нет, — сказала она, — ты поверишь в то, что выберешь для себя.

Юлия натянула на себя одеяло, сжав его в руках.

— Если Иисус и Бог, то это Бог, не имеющий никакой силы. — Пальцы Юлии побелели, сжимая одеяло. — Я знала одну девушку, которая верила в Него, и ничем хорошим это для нее не кончилось.

Хадасса закрыла глаза и опустила голову, поняв, что Юлия говорит о ней. В голосе Юлии при этих словах не прозвучало ни капли сожаления, и Хадасса уже стала задумываться, а был ли Александр так уж неправ в своих опасениях. Здесь Хадассе грозила опасность. Возможно, именно гордость и привела ее сюда, к Юлии, а вовсе не призыв от Господа. Сатана — ловкий обманщик. Хадассе захотелось сейчас же встать и уйти отсюда, закрыть за собой дверь и навсегда забыть о Юлии Валериан. Ей захотелось предоставить эту гордую молодую женщину ее собственной судьбе. Когда-нибудь настанет день, когда все колени склонятся и все языки будут исповедовать Иисуса Христа как Господа. Даже Юлия.

Зачем Ты привел меня сюда, Господи, когда у нее такое каменное сердце?

И все же, ее привел сюда Господь. Ей не хотелось этого признавать, но пришлось. Чувство, что она здесь не случайно, было очень сильным. И не уходило. Слабость и нерешительность испытывала только сама Хадасса.

Укрепи меня, Господи. Укрепи меня, чтобы я могла исполнить Твою волю. Я не знаю, что мне с ней делать.

Подняв голову, она увидела, что Юлия смотрит на небо и на ее глазах блестят слезы.

— Что случилось, моя госпожа?

— Ничего.

— Тебе больно?

— Да, — сказала Юлия, крепко закрыв глаза. Она испытывала такую боль, какую не мог бы представить ни один целитель, который провел среди больных всю свою жизнь.

Хадасса встала.

— Я приготовлю для тебя отвар мандрагоры.

Юлия слушала стук палки Азари и шарканье ее ног. Пытаясь сдержать слезы, она снова закрыла глаза. Присутствие и манеры Азари напоминали ей о совсем другом человеке. Сейчас ею полностью овладели мысли и воспоминания о том человеке, но она знала, что никому и никогда не расскажет о своем поступке. Ей так хотелось облегчить свою душу, но смелости на это у нее не хватало. Прошлое изменить невозможно. Думать о будущем бессмысленно. Даже настоящее становилось совершенно невыносимым.

Все, что у нее теперь было, — это Азарь, и Азарь была христианкой.

Хадасса. О Хадасса! Что же я наделала?

Юлия пообещала самой себе никогда не рассказывать Азари о том, что она сделала со своей рабыней, которая не сделала ей ничего плохого, а только любила ее. Лучше умереть с чувством вины, чем в одиночестве.

Азарь вернулась с мандрагорой. Юлия с готовностью выпила отвар, пытаясь успокоиться и хотя бы на какое-то время забыться.

Пока Юлия спала, Хадасса сидела в перистиле и молилась. Она не ожидала, что при возвращении на эту виллу ей придется испытать такую растерянность. Каждый раз, когда ей в голову приходила какая-то мысль, она относилась к ней настороженно. Является ли это истиной? Честно ли это? Чисто ли это, красиво ли? Из добрых ли это побуждений? При оценке многих мыслей Хадасса не могла дать на эти вопросы положительные ответы, и такие мысли она отвергала. Но темные мысли все равно продолжали приходить к ней.

Гораздо легче было сосредоточить свои мысли на Господе, находясь в уединении. А когда Хадасса общалась с Юлией, ее доспехи начинали казаться ей слишком слабыми против тех стрел, которые в нее летели.

Она всеми силами боролась с мыслями о прошлом, настраивая себя на то, чтобы славить Господа. Она вспоминала всех тех, с кем Бог свел ее в последние два года. Она благодарила Его за жизнь Антонии и ее сына, за Северину и Боэта и за десятки других людей. Она молилась о Фебе и Юлии. Она молилась о Марке, но мысли о нем снова возвращали ее в прошлое. Поэтому она стала молиться и об Александре. Она и не думала, что ей будет так его не хватать.

Открылась передняя дверь, тишина виллы нарушилась. Хадасса с радостью увидела, что пришел Прометей. Она почувствовала, что на душе у нее стало легче, потому что она часто сидела с ним здесь, слушала его, говорила с ним о Господе. Она не открыла ему всей правды о себе, но все равно ощущала, что их былая дружба не пропала и даже стала еще крепче. Она уже смотрела на него не как на мальчика-раба, но как на свободного юношу.

Она наблюдала, как Прометей прошел через переднюю и вошел в перистиль. Глядя на выражение его лица, она продолжала молчать. Прометей выглядел глубоко подавленным. Он подошел к фонтану, не заметив, что она сидит в алькове. Наклонившись вперед, он опустил руки на мраморный край колодца. Постояв так несколько минут, он произнес проклятие, плеснул себе на лицо воды и растер мокрой рукой шею. Потом он снова выругался. Опустив руки в воду, он умыл лицо, но легче ему от этого, видимо, не стало. Его сильно трясло.

— Прометей?

От неожиданности он вздрогнул, и Хадасса увидела, как покраснело его лицо. Плечи юноши были опущены, что делало его особенно жалким. Он не смотрел на нее.

— Ты выглядишь очень расстроенным.

Он повернулся к ней.

— Я не знал, что ты здесь, госпожа Азарь.

— Извини, что напугала тебя.

Он отвернулся.

— Как госпожа Юлия?

— Она спит. Я дала ей мандрагоры, — судя по всему, дела у Прометея шли очень плохо, и Хадасса надеялась, что ему удастся избавиться от невеселых и тяжелых мыслей. — Посиди. Ты, наверное, очень устал.

Прометей нехотя подошел к алькову и сел напротив нее. Он растерянно стал смотреть на ее руки, плотно сжатые на коленях.

— Ты молилась?

— Да.

— Я молюсь все время. И пока от этого никакого толку.

— Что случилось, Прометей?

Наклонившись вперед, он провел руками по волосам. И неожиданно заплакал, громко всхлипывая и вздрагивая всем телом.

Хадасса наклонилась к нему, обняла его голову.

— Что случилось? Как мне помочь тебе? — сказала она, сама едва сдерживая слезы.

— Я думал, что все кончено, — говорил он сквозь рыдания. — Я думал, что когда приду к Господу, Он омоет меня, сделает белее снега и забудет мои грехи.

— Так и есть.

Прометей поднял голову, слезы катились по его щекам, а в глазах светился гнев.

— Тогда почему снова и снова повторяется то же самое?

— О чем ты говоришь?

Он снова опустил голову на руки.

— Ты все равно не поймешь.

— Пока я понимаю, что ты расстроен. И я тоже.

Он поднял голову и удивленно посмотрел на нее.

— Ты? Но ты так сильна в Господе.

— Сильна? — Откинувшись назад, Хадасса вздохнула. — Да я слабее всех женщин, Прометей. Иногда я не знаю, что мне делать здесь, чего Господь хочет от меня, и хочу ли я делать то, чего Он от меня хочет. С Александром жизнь была гораздо проще.

— С госпожой Юлией трудно.

— С госпожой Юлией невозможно.

Прометей в знак понимания грустно улыбнулся Хадассе, но потом снова нахмурился, погружаясь в свои проблемы. Он глубоко вздохнул. Сцепив руки на коленях, юноша уставился в пол.

— Невозможнее меня, наверное, во всем свете нет. Думаю, есть такие люди, которые просто не могут спастись.

— Ты спасен, Прометей.

Он грустно усмехнулся.

— Я тоже так думал. — Он посмотрел на нее, в его влажных глазах отражалась боль. — Но теперь у меня нет такой уверенности.

— Почему?

— Потому что сегодня я встретил одного своего друга, и он сам мне дал это понять. Мы говорили довольно долго. Я говорил ему о Господе. Он слушал меня так внимательно, что я был просто счастлив. Мне казалось, что он уже вот-вот примет Христа. — Прометей снова горько усмехнулся. — И тут он прикоснулся ко мне. В тот момент я понял, что ему был нужен вовсе не Господь.

Хадасса не поняла.

— А что ему было нужно?

— Он хотел меня. — Краска мгновенно залила его щеки. Он не мог взглянуть на Хадассу. — И все снова вернулось, — хмуро произнес он, — все то, что я так старался забыть. — Он поднял голову, посмотрел на коридор, переднюю, ступени лестницы. — Я вспомнил Прима.

Только теперь Хадасса поняла, насколько тяжело было сейчас этому человеку. Конечно, Прим не ушел полностью из его жизни.

Прометей откинулся назад, в его взгляде были отчаяние и бесконечная усталость.

— Я принадлежал хозяину, у которого была своя лавка под трибунами арены. Ты, наверное, не знаешь, что это значит.

— Я знаю...

Его лицо снова покраснело.

— Тогда, если я скажу тебе, что именно там Прим впервые увидел меня, ты, я думаю, поймешь, кем был этот человек. — Прометей отвернулся и надолго замолчал. Когда же он заговорил снова, его слова были отрывистыми, лишенными эмоций. — Он купил меня. Он привел меня в этот дом.

— Прометей...

— Не говори ничего, — сказал он болезненным голосом, его глаза при этом стали просто безумными. — Ты знаешь, что я был его любовником. Но ты никогда не узнаешь, каково мне было им быть.

Хадасса соединила ладони вместе и стала молиться о Божьей мудрости, потому что она понимала, что Прометей не сомневался в ее мудрости, а она чувствовала себя не готовой к разрешению этой ситуации.

— Прим любил меня, — его глаза снова наполнились слезами. — Было время, когда и я его любил. Ну... по крайней мере, испытывал к нему теплые чувства. — Он снова наклонился вперед и опустил голову, чтобы она не видела его лица. — Мой первый хозяин был жесток. Прим был мягок и добр. Он хорошо ко мне относился. Для меня все это было так неожиданно. — Его голос стал вдруг спокойным, едва не переходящим в шепот. — Он заботился обо мне, и то, что он делал... мне иногда даже казалось приятным.

Хадасса испытывала отвращение от рассказа Прометея, и в то же время она понимала, что ему мучительно стыдно. Он стал совершенно спокойным.

— Тебе противно слушать все это, правда ведь? — хрипло произнес он.

Хадасса наклонилась вперед и взяла его руки в свои.

— Мы не властны над своими чувствами так, как над своими действиями.

Он крепче стиснул руки.

— Трудно властвовать и над тем, и над другим. — Он опять надолго замолчал, после чего заговорил снова. — Когда Келад прикоснулся ко мне, я почувствовал искушение. — Он еще ниже опустил голову, — Я знал точно, что если останусь еще хоть на минуту, то уже вообще не уйду. — Он убрал свои руки из ее объятий и запустил трясущиеся пальцы в волосы. — Поэтому я сбежал. — Он снова заплакал. — Я не смог бы преодолеть искушение, оставаясь с ним. И я бежал, как трус.

— Не как трус, — мягко сказала ему Хадасса. — Как Иосиф, когда его пыталась соблазнить жена Потифара, начальника охраны фараона. Ты бежал, Прометей. Господь дал тебе возможность бежать, и ты этой возможностью воспользовался.

— Ты не понимаешь, госпожа Азарь. — Прометей поднял голову и напряженно посмотрел на нее. — Я бежал сегодня. А если такое повторится снова, и на этот раз мужчина окажется таким же ловким соблазнителем, как Калаба для госпожи Юлии? Что, если я буду в депрессии? Что, если...

— Не беспокойся о завтрашнем дне, Прометей. Пусть сегодняшний день позаботится о себе. Бог тебя не оставит.

Он вытер слезы с лица.

— Слишком уж все это просто, если тебя послушать, — разочарованно сказал он. — Ты говоришь, что Бог не оставит меня, а я почему-то чувствую себя брошенным. Известно ли тебе, что здесь, в Ефесе, есть христиане, которые начинают избегать меня, как только узнают, кем я был? Некоторые николаиты ходят в храм Артемиды по несколько раз в неделю и пользуются услугами храмовых проституток. И даже к ним не относятся так, как ко мне.

Хадасса была очень огорчена.

— То, что они делают — грех, Прометей.

— Но они же спят с женщинами.

— По-твоему, это имеет значение?

— Кто-то мне сказал, будто в Писании написано, что Бог считает гомосексуализм мерзостью. Что меня следует побить камнями до смерти.

— Закон Моисея такой же мерзостью считает прелюбодеяние и разврат, и по нему эти грехи тоже караются смертью. Бог ненавидит разврат в любом его проявлении. — Хадасса подумала о Юлии, спящей сейчас в верхних покоях и медленно умирающей от последствий того образа жизни, который сама для себя выбрала. Она подумала о том, как Юлия поклонялась иным богам. Какой из этих грехов был самым ужасным?

— Я вижу, как они смотрят на меня, — продолжал Прометей. — На тех мужчин они так не смотрят. Большинство христиан считает, что я недостоин их внимания. И теперь, после всего, что сегодня со мной было, я начинаю думать, что, может быть, они и правы.

— Нет, Прометей. Ты слышишь голос неправды.

Он медленно выпрямился и откинулся назад.

— Может быть, это правда, а может, и нет. Я уже не знаю. Я знаю только одно: иногда мне так одиноко, что начинает казаться, что в той жизни, которая у меня была с Примом, мне было бы лучше.

Хадассе хотелось плакать.

— Мне тоже одиноко, Прометей.

— Но ты всегда можешь обратиться к Богу, и Он слышит тебя.

— Он слышит и тебя, — сказала она сквозь слезы, испытывая боль при мысли о том, что другие люди делают с ним именем Господа. — Не суди о Боге по тому, что говорят люди. Он любит тебя. Он умер за тебя.

— Тогда почему Он каждый раз допускает в моей жизни такие искушения? Я ведь думал, что все осталось в прошлом, но это не так. Я не могу избавиться от этих мерзких воспоминаний, как бы ни старался. Что-то обязательно напомнит мне об этом. Иногда я ловлю себя на мысли о том, что, до того как я стал христианином, моя жизнь была куда проще.

— Тебя искушает не Господь, а сатана. Он ждет удобного случая и всегда знает твои самые слабые места. Для тебя это те физические наслаждения, которые ты испытывал, когда жил жизнью гомосексуалиста. Для тех, кто тебя преследует, — это гордость. Они считают себя лучше тебя, или думают, что их собственные грехи не такие страшные. Но Бог судит не так, как люди, Прометей.

Она взяла его за руки.

— В Притчах сказано, что есть шесть вещей, которые Господь ненавидит, даже семь, которые являются мерзостью для Него: гордый взгляд; лживый язык; руки, проливающие невинную кровь; сердце, которые вынашивает зловещие планы; ноги, бегущие ко злу; лжесвидетели, говорящие ложь; и тот, кто сеет раздоры между братьями. Какие из этих грехов совершают те люди, которые становятся на твоем пути к Господу? Не обращайся к человеку за пониманием истины и не обращайся к себе за тем, что тебе действительно нужно. Бог видит твою боль и твою борьбу, и Он даст тебе силы, чтобы ты победил. Это может сделать только Бог.

Прометей медленно и глубоко вздохнул и кивнул головой.

— Я знаю, что в тебе говорит Господь, — сказал он, испытывая огромное облегчение. Он поднял голову и грустно улыбнулся. — Ты напоминаешь мне одного человека, которого я когда-то знал. Она стала одной из причин, по которым я не хотел возвращаться в этот дом. — Его лицо смягчилось. — И, как это ни странно, именно из-за нее я решил все же сюда вернуться.

Господь тронул сердце Хадассы. Прометей сбросил маску счастья и открыл ей ту боль, которую испытывал в своем сердце.

Она убрала от него руки.

— Прометей, — тихо сказала она и сняла с лица покрывало.

Сначала он смотрел на ее изуродованное лицо с ужасом и жалостью, но потом его лицо стало меняться.

— О Боже! Боже! — хрипло прошептал он, узнавая ее. Упав на колени и обняв ее ноги, он опустил голову ей на колени. — Если бы ты знала, сколько раз мне хотелось поговорить с тобой снова. Ты видела, как я жил. Ты знала, кто я. И ты все равно любила меня настолько, что сказала мне Благую Весть.

Хадасса гладила Прометея по темным волосам, как будто он по-прежнему был ребенком.

— Бог всегда любил тебя, Прометей. И встретились мы совершенно неслучайно. И пока я тебя снова не увидела несколько недель назад, я не знала, взошли ли в тебе те семена, которые я когда-то посеяла в твоей душе. И теперь мне так радостно от того, что и ты принял Иисуса в свое сердце.

Она прильнула к его голове.

— Ты тоже посеял семена веры, Прометей. Предоставь своего друга Господу. — Она снова погладила его по голове, чувствуя, как расслабились его мышцы.

— О моя госпожа, — сказал он.

Она мечтательно улыбнулась.

— Я только хотела, чтобы ты знал, что и я борюсь со своим прошлым точно так же, как и ты.

Сколько семян веры она посеяла в Юлии? И ни одно из них даже не проросло.

Почему, Господи? Почему?

Прометей поднял голову и отклонился назад, снова вглядываясь в лицо Хадассы. Он взял ее за руки и крепко сжал их.

— Не теряй надежды. Бог добр, а теперь Он показал мне, что Он всемогущ. — В его голосе не было ни тени сомнений, а лицо светилось радостью. — Ты жива, ты снова здесь. Как все это могло произойти, если не по Божьей воле?

И тут Хадасса заплакала без всякого стеснения, потому что ее потребность в поддержке стала ломать все преграды, все ее показное, внешнее спокойствие.

И теперь Прометей сел с ней рядом и стал ее утешать.

Марк вошел на виллу матери, не постучавшись. Когда он поднимался по ступеням, молодая рабыня, увидев его, выронила из рук поднос и воскликнула: «Господин Марк!». Звук падающего подноса и хрусталя эхом разнесся по перистилю. Испугавшись, служанка опустилась на колени и стала торопливо собирать осколки разбившейся посуды.

— Прости, мой господин, — произнесла она, глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами. — Прости. Я просто совершенно не ожидала увидеть тебя.

— Надеюсь, это приятная неожиданность, — сказал Марк, улыбаясь ей. Она покраснела. Он пытался вспомнить, как ее зовут, но не смог. Она была довольно милой, и он помнил только, что еще отец приобрел ее вскоре после переезда в Ефес. — Не переживай, ничего страшного.

В этот момент с верхнего коридора, вероятно услышав звон посуды, спустился Юлий.

— Что случилось? Никто не пострадал? — Увидев Марка, он внезапно остановился. — Мой господин!

— Давно не виделись, Юлий, — сказал Марк, протягивая ему руку.

Юлий заметил, что на руке Марка не было его перстня. Он взял руку Марка и хотел было почтительно склониться перед ним, но Марк пожал ему руку как равному. Удивившись, Юлий отступил, испытывая некоторую неловкость. Марк Валериан никогда не славился фамильярным отношением к рабам, если, конечно, не считать юных и симпатичных рабынь.

— Твое путешествие было успешным, мой господин?

— Можно сказать, что да, — улыбаясь ответил Марк. — Я вернулся домой гораздо богаче, чем был, когда покидал его. — Его глаза искрились радостью. — А теперь я хотел бы повидать мать. Где она?