Вы познакомились с ним 22 страница

— Это не имеет никакого значения.

Александр встал и нервно зашагал по комнате.

— Как тебе такое вообще могло прийти в голову? — искренне недоумевал он.

— Постарайся понять, Александр. Я ей нужна.

Он посмотрел на нее в упор.

— Ты ей нужна? Ты нужна мне. Ты нужна нашим больным. У Юлии Валериан есть рабы, слуги. Пусть они позаботятся о ней.

— Я тоже ее служанка.

— Вовсе нет, — непреклонно сказал он, — теперь нет.

— Ее мать и отец купили меня в Риме, чтобы я прислуживала Юлии.

— Это было давно.

— Время не отменяет моих обязанностей. Я по-прежнему по всем законам принадлежу ей.

— Ты не права. Может быть, ты не знаешь, но ей за тебя заплатили. Несколько медных монет! Именно так она тебя оценила. Меньше, чем обычный работник в день получает. — Александр сердился не столько на Хадассу, сколько на себя самого, потому что ему следовало бы предвидеть что-то подобное. Он не мог предположить, что сострадание Хадассы окажется настолько сильным, что она проявит его даже к той женщине, которая запросто отправила ее на смерть.

Уже несколько недель, с того самого вечера, как они посетили Юлию Валериан, Хадасса ела только пресный хлеб и пила только воду. С больными она общалась редко, большую часть времени проводя в молитве. Александр думал, что понимает ее. Конечно, ей было нелегко, после того как она увидела женщину, отправившую ее умирать на арене. Конечно, Хадасса какое-то время будет прятаться, даже бояться людей. У Александра мелькнула мысль о том, испытала ли Хадасса удовлетворение, видя, как страдает Юлия Валериан, но спросить об этом он так и не решился.

Александр подумал, что Хадасса уже не в первый раз была готова и даже хотела все бросить и вернуться.

— Я никак не могу тебя понять, — сказал он, стараясь взять себя в руки и найти убедительный довод, чтобы отговорить ее от своего решения. — Ты сердишься на меня за то, что я отказываюсь лечить эту женщину?

— Нет, мой господин, — сказала Хадасса, удивившись тому, что он затрагивает такую тему.

— Я не могу этого сделать, Хадасса. Ты знаешь законы Ефеса. Когда больной, лечащийся у врача, умирает, за это отвечает врач. Только безумный способен браться лечить больного, которого излечить уже явно невозможно. Ты же видела ее язвы и раны.

— Да, видела, — очень спокойно сказала она.

— Значит, тебе понятно, что болезнь охватила уже весь ее организм.

— Да, мой господин.

— Я ничем не могу ей помочь, разве только дать ей те лекарства, которые смогут облегчить ее страдания. Она умрет, и никто не сможет ей помочь. Ты прикоснулась к ней. Ты это знаешь. — Александр видел, как тяжело ей слышать его слова. — И не смотри на меня так. Я знаю, ты скажешь, что не обладаешь никакой целительной силой, за исключением того, что твоими руками делает Бог. Очень хорошо. Я верю тебе. Но когда ты взяла ее за руку, что-нибудь произошло?

Хадасса опустила голову.

— Нет, — тихо ответила она.

— Не по той ли причине ничего не случилось, что вся семья Валерианов находится под Божьим проклятием за то, что они сделали с тобой?

Хадасса взглянула на Александра в упор, явно пораженная его предположением.

— Каждый человек дорог для Бога.

— Кто-то дороже других.

— Нет! Господь беспристрастен!

— Господь справедлив, — твердо сказал Александр, убежденный в том, что Юлия Валериан получает то, что в полной мере заслужила. — Я не собираюсь рисковать своей карьерой и возможностью помогать огромному количеству других больных, тщетно пытаясь спасти женщину, которая заслуживает все то, что с ней произошло.

— Кто ты, что судишь о людях?

— Твой друг! Тот, кто взял тебя из рук Харона. Помнишь? Тот, кто собирал тебя по кускам! Тот, кто л... — Александр вдруг осекся, пораженный тем, что он едва не сказал: Тот, кто любит тебя!

— Значит, в том, что я жива, твоя заслуга?

— Да! — отчаянно воскликнул Александр. В следующее мгновение его лицо исказила гримаса, и он махнул рукой. — Нет! — Глубоко вздохнув, он потер заднюю сторону шеи и отвернулся от Хадассы. — Отчасти.

Она долго молчала, потом произнесла:

— Сейчас ты сказал мне больше, чем тогда, когда поверил, что на мне рука Господа.

Александр взглянул на нее, и его снова охватило отчаяние. Она отдалялась от него. Он это чувствовал.

— Да. Я верю, что Бог оставил тебя в живых, чтобы ты могла научить меня.

— И больше ни по какой другой причине?

— А все другие причины исходят из этой. Разве ты не видишь? Если Бог оставил тебя в живых не для того, чтобы учить меня, что было бы с Севериной, Боэтом, Еленой и сотнями других людей, которые приходили к нам, когда мы еще жили возле бань? Что было бы сейчас с женой Магониана и его сыном, если бы не ты? А сколько еще людей в этом городе нуждается в том даре, который твой Бог даровал тебе?

Его слова не убедили ее.

— Мое возвращение к Юлии — это вопрос чести.

— Какой чести? Только безумец может снова предать тебя в руки женщины настолько падшей и развратной, что теперь она умирает ужаснейшей смертью, которой и врагу-то не пожелаешь. И я не удивлюсь, если узнаю про нее такие вещи, о которых ты даже представления не имеешь.

Хадасса жила у Юлии и служила ей семь лет. И знала о ней гораздо больше, чем Александр мог себе представить. Ей отчасти хотелось думать именно об этой стороне жизни своей бывшей хозяйки, чтобы прикрываться подобными воспоминаниями, как щитом, и не смягчать своего сердца. Но она знала, что не должна так поступать. Стремление помнить только о грехах Юлии неугодно Богу. И, что самое ужасное, это помешало бы Хадассе исполнить Божью волю.

— Я дала Господу слово.

— Господь отдал тебя мне.

Хадасса нежно ему улыбнулась.

— Потому что Он знал, что, когда наступит время, ты отпустишь меня.

— Нет, я тебя не отпущу, — сказал Александр. Она тихо села, глядя на него. Он снова вздохнул. — Ты просто не понимаешь. Стоит тебе открыть лицо, стоит ей узнать, кто ты есть, и она снова отправит тебя на съедение львам. И чего ты тогда добьешься, кроме собственной смерти?

Она опустила глаза.

— Да, это рискованно.

— И тебе вовсе не нужно так рисковать.

В этот момент Хадасса снова подняла на него глаза и от неуверенности в ее взгляде не осталось и следа.

— Огромная возможность требует огромного риска.

— Возможность! Возможность чего?

— Если на то Божья воля, привести Юлию к спасению.

Пораженный, Александр уставился на Хадассу.

— Почему из всех людей ты хочешь спасти от чего-то именно ее? — Увидев слезы на глазах Хадассы, он удивился еще больше. Он не мог в это поверить. Она говорила с полной убежденностью в собственной правоте. Неужели она так наивна?

Он подошел к Хадассе и взял ее за руки.

— Я никогда не смогу понять тебя, — глухим голосом произнес он. — Любой другой на твоем месте полжизни отдал бы только за то, чтобы стоять у постели этой женщины и видеть, как она умирает за свои злодеяния. А ты... ты горюешь о ней.

— Когда-то она была ребенком, Александр. Была полна радости и нежности. Такой, как сейчас, ее сделал этот мир.

— Но в равной степени и она сама губила себя и других.

— Возможно, — грустно сказала Хадасса, — но то, о чем я прошу, — ничто по сравнению с тем, что было сделано со мной.

Александр сжал ее руки в своих.

— Я не могу тебя отпустить. — Она была так дорога для других больных... Для него... Тогда как Юлия Валериан в его глазах была полным ничтожеством.

— Я не могу слушать тебя, Александр. Я должна слушать Господа.

Ее убежденность приводила Александра в полную растерянность.

— И Бог так настойчиво говорит тебе о том, чтобы ты вернулась к ней?

— Мне это говорит мое сердце.

— А что говорит твоя голова?

Хадасса улыбнулась.

— Я обо всем подумала.

— Не уверен. — Александр обнял ладонями ее израненные щеки. — Твое сердце всегда было мягким, Хадасса. Но у той женщины вместо сердца камень. — Он провел руками по шрамам, которые изуродовали лицо Хадассы, надеясь, что она вспомнит львов на арене и того, кто отправил ее на встречу с ними. Взглянув Хадассе в глаза, Александр увидел, что она все помнила. — Ты нужна здесь, — сказал он, подумав о том, что, может быть, теперь она понимает, о чем он говорит.

Когда она ничего не ответила, он взял ее за руки и притянул к себе. Его сердце бешено колотилось от страха за нее... И от чего-то еще. Но чего именно, он не хотел признавать. Потому что, если бы он это сделал, если бы он позволил себе сказать ей все те слова, которые у него накопились, а потом потерял бы ее, он бы не смог этого вынести. Когда он заговорил дальше, эти невысказанные чувства звучали в его голосе:

— Я сделаю все для того, чтобы здесь ты была в безопасности. И Рашид тоже.

Хадасса отстранилась от него.

— Вы с Рашидом ничего не понимаете. У меня уже есть Защитник.

— Да, и Бог привел тебя сюда, ко мне, дал тебе Рашида, каким бы кровожадным он ни был. Так прислушайся к нам! — Александр снова обнял ладонями ее лицо. — Я ни за что не позволю тебе вверять твою жизнь в руки таких, как эта женщина.

Хадасса убрала его руки от своего лица и задержала в своих.

— Богу дорог каждый человек, Александр. Им сосчитан каждый волос на твоей голове. — С этими словами она встала.

— Если ты хочешь сказать, что эта Юлия Валериан так же дорога твоему Богу, как и ты, я никогда в это не поверю!

Хадасса задумчиво дотронулась до листьев пальмы.

— Ты помнишь, как однажды привел меня в храм Асклепия, чтобы посмотреть там церемонии?

— Да, помню. И что?

— Там был один служитель, который шел впереди процессии жрецов и нес стяг. Длинный шест, на котором был изображен извивающийся змей.

— Змеи на шесте. Да, помню.

— Тот же символ я вижу на твоем перстне.

— Да. Это отличительный знак врача.

— Как и та гравировка, которую ты сделал на двери этого дома.

Александр слегка нахмурился.

— Тебе она не нравится? — Да, подумал он, наверняка. Иначе зачем она заговорила об этом сейчас, когда он об этом даже не упоминал? Надо ей все объяснить. — Тебе, наверное, это кажется кощунственным, но я не поклоняюсь этому символу. Я просто показываю другим людям, что я врач. Люди видят змею на шесте, и у них сразу возникает ассоциация со священными змеями в храме Асклепия, бога исцеления и врачевания.

Хадасса задумчиво убрала руку с пальмового листа.

— Когда Бог выводил детей Израиля из Египта, Он предал хананеев смерти. Потом наш народ двинулся от горы Ор вдоль Красного моря, чтобы обойти землю Едом.

— Что ты хочешь сказать мне этой историей?

Хадасса продолжала так, будто и не слышала его:

— Люди устали от долгого пути. Они стали выступать против Бога, и тогда Господь наслал на людей змей. Многие умерли от их укусов.

— Представляю, каково им было.

Хадасса посмотрела на него.

— Да. Люди поняли, что согрешили. Она пошли к Моисею и стали просить его обратиться к Господу и попросить Его спасти их от змей, и Моисей так и сделал. Тогда Господь повелел Моисею сделать огненного змея и поместить его на шесте. Моисей выполнил это повеление. Он сделал медного змея и поместил его на шесте, и все те, кто взглянул на этого змея хотя бы раз, оставались живы.

Забыв про Юлию Валериан, Александр слушал с возрастающим интересом.

— Возможно, у шеста в храме Асклепия и у шеста Господа одинаковое происхождение.

— Не знаю, — сказала Хадасса, не отрицая полностью такой возможности. Люди могли извратить то, что Бог дал им. — Как только я впервые увидела этот шест, я вспомнила историю, которую рассказывал мне отец. И вот теперь я рассказываю тебе то, что он когда-то рассказывал мне. Люди увидели свои грехи, покаялись, посмотрели на тот шест, который дал им Бог, поверили в Его возрождающую силу... и остались живы.

Александр был озадачен.

Хадасса видела, как он растерян, понимала его нежелание расставаться с ней. «Помоги мне, Господи», — помолилась она и заговорила дальше.

— Мой отец слышал, как Господь говорил, что, подобно тому, как Моисей поднял этого змея в пустыне, будет поднят и Сын Человеческий.

Александр решил, что понял, о чем она говорит, хотя еще и не понимал, куда она клонит.

— Ты говоришь о Его вознесении?

— Нет. Я говорю о Его распятии. Его прибили к кресту и подняли перед глазами всех людей. Он есть этот шест.

Александр похолодел.

— А к чему ты мне все это рассказываешь?

— Чтобы помочь тебе понять, для чего мне нужно вернуться к Юлии.

Его гнев снова стал набирать силу.

— Чтобы на этот раз тебя распяли? Чтобы быть прибитой к кресту, а не быть съеденной львами?

— Да нет же, Александр. Чтобы взять этот шест Господа и поставить его перед Юлией.

В страхе за Хадассу, Александр встал, подошел к ней, лихорадочно пытаясь найти еще хоть какой-нибудь аргумент, чтобы призвать девушку к здравому смыслу. Он нежно взял ее руки в свои.

— Послушай, Хадасса. Подумай обо всем как следует. Здесь, со мной, ты творишь великие дела. Ты же видишь, как много мы сделали с тех самых пор, когда работали и жили в той лачуге, возле бань. Ты же видишь, как много ты сделала для людей. Люди тебя глубоко уважают.

Хадасса отпрянула.

— Все, что было сделано, сделал Господь, а не я...

— Я знаю это, — сказал Александр, пытаясь ее успокоить.

— И прославлено здесь должно быть Его имя. Не имя Рафы.

Александр нахмурился.

— Я не знал, что тебя так смущает это имя.

— Я не целительница, Александр. Рафа — это Иисус, — сказала Хадасса со слезами на глазах. — Ну сколько раз мне нужно повторять это? — Она приложила руку к своему сердцу. — Я обыкновенная женщина, которая любит Господа. Больше ничего во мне особенного нет.

— Но разве твой Господь не благословлял других людей целительным прикосновением? Даже я слышал об апостолах Иисуса, которые одним прикосновением могли лечить людей.

— Я не апостол, Александр. Иисус вознесся еще до того, как я родилась.

— Тогда как ты объяснишь все то, что происходило при твоем участии? Ты можешь не верить в саму себя, но в тебя верят другие люди.

Хадасса отвернулась от него. Александр понял свою ошибку уже тогда, когда говорил эти слова, поэтому теперь пытался исправить свой промах.

— Нет, я вовсе не хочу сказать, что они считают тебя божеством. — Хадасса снова повернулась к нему. Ее взгляд, казалось, призывал его к честности. — Хорошо! Есть такие, которые действительно считают тебя богиней, но ты же их в этом совершенно не поощряешь. И у тебя нет никаких причин испытывать чувство вины.

— Вовсе не вину я чувствую, Александр. А скорбь.

Он понял, что сделал только хуже.

Хадасса развела руками. Ее улыбка была сама нежность.

— Ты ведь знал, что этот день наступит.

Александр закрыл глаза. Покачал головой, не желая признавать этого. Она подвергала свою жизнь смертельной опасности, и ему было очень страшно за нее. Он посмотрел на нее. Сколько они знали друг друга, но он не переставал ей удивляться. Как она может быть такой бесстрашной? Как он может расстаться с ней?

— Я не хочу, чтобы ты уходила, Хадасса, — тихо сказал он, затем едва заметно улыбнулся. — Я и подумать не мог, как сильно ты будешь мне нужна.

— Я не нужна тебе, Александр. У тебя есть Господь.

— Господь не может сидеть и разговаривать со мной. Он не может смотреть на меня такими темными и бездонными глазами и помогать мне найти нужные ответы. Он не может пробудить словом мое воображение и прикосновением мое сердце...

— Он может делать все это, Александр, и не только это.

Он снова покачал головой.

— Я не знаю Его так, как ты. Мне нужно, чтобы ты говорила с Ним.

Его слова огорчили ее.

— Я стала для тебя камнем преткновения.

— Да нет же, никогда, — с чувством воскликнул Александр, подойдя к ней. — Никогда, — повторил он, протягивая к ней руки. Он обнял ее и больше не произносил ни слова, зная, что все, что он скажет ей, не возымеет на нее никакого действия, а только может навредить.

О Боже, если Ты слышишь меня, если Ты можешь, защити ее! Прошу Тебя, не разлучай нас навсегда...

— Сколько ты пробудешь с ней? — мрачно спросил он.

— До конца.

— Ее или твоего? — спросил он, скривив губы в горькой усмешке.

И она тихо ответила, допуская любую возможность:

— Того, который наступит первым.

Мать Приска сидела, удобно устроившись на кушетке, которую Юлий принес для нее на балкон. За свои восемьдесят семь лет она еще никогда так не волновалась. Она знала, что Феба Валериан знатная и богатая госпожа, но каким-то образом она умела забывать о своих привилегиях в стенах бедной лачуги. Здесь, в этом прекрасном доме, с которого открывался великолепный вид на гавань и храм Артемиды, Приска не могла забыть ту социальную пропасть, которая пролегала между ними.

Служанка внесла поднос с фруктами и другими яствами. Она склонилась и поставила его перед Приской, приветливо улыбнувшись ей. Приска покачала головой.

Юлий, видя ее смущение, понял, чем оно вызвано, и попытался ее приободрить.

— Не стесняйся, мать Приска, будь здесь как дома. Сколько раз ты нас приободряла? Не откажешь же ты нам после этого в удовольствии послужить тебе.

Мать Приска искоса посмотрела на него, после чего взяла персик. «Ну, как, доволен?» Она бережно держала персик на коленях, в складках своей поношенной одежды, как будто перед ней было нечто драгоценное.

Феба что-то пробормотала, и Юлий склонился к ней. Ее здоровая рука лежала на медной тарелке, находящейся у нее на коленях. Она постучала по тарелке, и Приска стала наблюдать, как Юлий внимательно следил за Фебой.

— Гера, — сказал он и взглянул на мать Приску. — Как там маленькая Гера?

Мать Приска удивленно уставилась на Фебу, потом вопросительно посмотрела на Юлия. Кивнув в знак понимания, он сказал:

— Госпожа Феба не может ни говорить, ни двигаться, но понимает все, что происходит вокруг нее.

От его слов Приска испытала глубокое чувство жалости и печали. Скрыв свои чувства, она посмотрела на Фебу и попыталась заговорить с ней с такой же простотой и теплотой, как всегда общалась с ней.

— Эта маленькая девочка в полном порядке. По-прежнему играет с куклами на дороге. Спросила тут меня, почему ты в последний раз не пришла. Ну я сказала ей, что тебе нездоровится.

Она провела пальцами по нежной поверхности персика, вспомнив слезы у ребенка на щеках.

— У Олимпии и ее сына все хорошо, — продолжила она. — Олимпия нашла себе работу в какой-то харчевне. Вернасия снова решила выйти замуж. Этот мужчина работает на складах твоего сына и живет рядом с ней. Я не думаю, что она забыла о своем молодом муже, но она не может сама прокормить детей, а теперь ей станет полегче. Кай постарше ее, хозяйственный. Он позаботится о ней и ее детях, ну а там, глядишь, и свои дети у них появятся.

Феба жадно ловила каждое слово гостьи о том, как живут те вдовы, которых она навещала. Наконец Приска кончила говорить и смолкла, не зная, как продолжить беседу. Наступило тягостное молчание. Феба видела, как печаль проникла глубоко в сердце пожилой женщины, и захотела ее утешить. Она снова застучала по медной тарелке, используя тот своеобразный язык, который они тщательно разработали вместе с Юлием. Она знала, что Юлий ее поймет и донесет то, что она хочет сказать.

— «Господь не оставил меня», — передал Юлий Приске слова Фебы.

Слезы заблестели на глазах Приски. Она отложила персик в сторону и тяжело встала. Склонившись над Фебой, она взяла ее руки в свои.

— Может быть и так, моя дорогая, но мне тяжело видеть, когда подобное происходит с такой молодой женщиной, как ты. Уж лучше бы это случилось с такой старухой, как я, достаточно пожившей на своем веку. — Она поцеловала руку Фебы и на мгновение сжала ее, потом осторожно отпустила. После этого она повернулась, чтобы идти.

Феба что-то простучала.

Юлий поднял руку, и Приска остановилась, с интересом глядя на него.

— Да, моя госпожа, — сказал Юлий Фебе. Он взял большой платок и расстелил его на диване, на котором сидела Приска. На платок он положил персик, затем добавил к нему все фрукты, которые лежали на подносе. Связав платок в узел, он протянул его старой гостье.

— Что же это она, на убой меня откормить хочет? — шутливо и в то же время смущенно произнесла Приска.

— Ешь на здоровье и нам на радость, — сказал ей Юлий. Феба снова что-то простучала. Он кивнул. — Да, моя госпожа, — сказал он, смеясь, и посмотрел на Приску. — Она напомнила мне о том, чтобы я дал тебе еще шерсти.

— Чтобы я работала до самой смерти, — пробормотала Приска и посмотрела на Фебу. — Хватит уж мне и того, что ты дала мне персики.

Глаза Фебы засверкали ей в ответ.

Приска со слезами на глазах похлопала Фебу по плечу и направилась к двери.

— Другим-то можно к ней приходить? — спросила она, когда Юлий провожал ее по коридору до лестницы.

— За один раз много людей не нужно. Она быстро устает.

Приска оглядела великолепный внутренний двор с фонтаном.

Дом был большим и богатым, но тишина в нем была просто гнетущей.

— Что же, у нее нет ни детей, ни внуков, чтобы скрасить ее одиночество?

— Ее сын, Марк, так и не женился. Сейчас он где-то в Палестине. И вряд ли скоро вернется. Ее дочь, Юлия, была несколько раз замужем, но детей у нее нет. Она здесь, в Ефесе.

— А она знает, что с ее матерью?

— Знает, но у нее своя жизнь.

Приска прекрасно все поняла по молчанию Юлия.

— Она не навещает родную мать.

— Состояние матери угнетает ее. Ее не было здесь уже несколько недель, — Юлий не смог скрыть прозвучавшей в голосе неприязни.

Приска печально покачала головой.

— Когда они молоды, они топчут тебе ноги. Когда они вырастают, они топчут твое сердце.

Юлий открыл перед ней входную дверь.

— Ты первая, кто пришел навестить ее, мать Приска.

— И я еще приду, — убежденно пообещала она, выходя за дверь.

Выйдя за порог, Юлий сказал:

— Мать Приска, я хотел бы попросить тебя об одном одолжении.

— С радостью сделаю все, что могу.

— Приди в следующий раз с Герой. С тех пор как госпожу Фебу хватил удар, она ее так и не видела.

Приска кивнула и направилась домой.

Юлий вернулся в дом. «Ты сидишь уже довольно долго», — сказал он и, взяв Фебу на руки, внес ее в покои. Там он осторожно положил ее на постель. Массируя ей спину, он постоянно что-то говорил ей, рассказывал, что происходит в доме и за его пределами.

— Отдохни пока, — сказал он. — А я принесу тебе что-нибудь поесть. — С этими словами он вышел из спальни.

Но Феба знала, что как только он выйдет, в покои войдет кто-нибудь еще из прислуги, чтобы постоянно находиться рядом с ней на случай, если ей что-то понадобится. Ее никогда не оставляли одну. Она лежала и слушала доносившееся с балкона пение птиц. О, как бы ей сейчас хотелось обрести крылья и улететь, освободиться от этого тела. Но Господь не просто так держал ее в таком состоянии. Вспомнив об обетованиях Господа, Феба успокоилась. Хадасса была права. Феба знала, чего хочет от нее Адонай. Это было для нее так же ясно, как если бы кто-то сказал ей это вслух. Постепенно она перестала с этим бороться и полностью подчинилась Богу. И в такие непостижимо драгоценные моменты ей становилось необыкновенно легко, как будто перед ней открылись небеса.

«Молись, — услышала она тихий и мягкий голос. — Молись за своих детей».

Так Феба теперь и поступала, час за часом, день за днем. Так она и будет делать ровно столько времени, сколько Господь даст ей.

Господи, я предаю Марка в руки Твои. Господи, обрати сердце дочери моей... Господи, умоляю Тебя. Отец, прости их...Авва, храни их в Своей руке... Во имя Сына Твоего, Иисуса, молю... О Господи Боже небес и земли, спаси моих детей...

Когда рассвет окрасил горизонт в розовый цвет, Хадасса стояла на улице, перед виллой Юлии Валериан. Она оставила дом Александра еще до восхода солнца, чтобы больше не конфликтовать с ним. Он так и не понял, почему она решилась вернуться к Юлии. Он считал, что это глупо, неправильно, — и вот теперь, когда Хадасса смотрела на фасад этого элегантного дома, она подумала, что, может быть, он был и прав.

К ней вернулся ее старый враг — страх. Страх всегда был испытанным оружием в руках сатаны против нее. Даже сейчас, спустя столько лет, она вдруг почувствовала себя юной девочкой, какой она была среди других узников, согнанных на женский двор великого храма. Как же она забыла, что значит бояться за свою жизнь? И вот теперь этот страх наполнял ее, сковывал ее, покрывал ее холодным потом. Она даже могла чувствовать его вкус — металлический привкус во рту. И теперь она пребывала в сомнениях и отчаянии.

Почему я снова здесь, Господи? Разве не Ты избавил меня от этой жизни и от этой женщины? Так зачем же я снова пришла сюда? Чем я провинилась перед Тобой, Господи, что Ты прислал меня сюда?

Но Хадасса знала ответы на эти вопросы еще до того, как обратилась с ними к Господу. Он снова и снова повторял их ей. Он сделал их самой ее жизнью. Разве ее путь не был определен задолго до того, как она встретила в своей жизни Юлию Валериан? И Божья воля будет исполнена, какой бы она ни была. Но сейчас, в этот момент, в этом месте все казалось Хадассе пугающим.

Доверься мне, — снова и снова повторял ей тихий голос. — Доверься мне.

Когда Хадасса тянулась к дверной ручке, ее руки тряслись. Перед ней стояло лицо Юлии, искаженное до неузнаваемости маской ненависти. Хадасса помнила удары и злобный визг своей госпожи. Она помнила, как ее избивали до тех пор, пока она не потеряла сознание. Она помнила, что когда вновь очнулась, то увидела, что находится в темнице вместе с другими христианами, ожидавшими смерти.

О Господи, если бы Ты только пронес мимо чашу сию...

Ее пальцы, вцепившиеся в ручку двери, побелели, но не открывали дверь. Ей стало трудно дышать.

— Это то самое место, Рафа? — спросил слуга, который нес ее нехитрый багаж. Хадасса подняла голову и еще раз взглянула на каменный фасад дома.

Она слегка вздрогнула, вспомнив все те мерзости, свидетельницей которых ей доводилось быть в этом доме. Она смотрела на дом, не отрываясь. Еще не поздно было передумать. Даже сейчас она могла вернуться к Александру. Бог простил бы ее.

Разве я не исполняла Твою волю, Господи? Разве я не могу остаться с ним и помогать больным?

Но, глядя на холодный камень виллы, Хадасса знала, что Бог прислал ее сюда. И отвернуться сейчас от Юлии Валериан означало отвернуться от Господа, а без Него жизнь для нее не имела никакого смысла.

Да, она помнила темницу, холодную, сырую, зловонную. Но разве не в этой темнице она по-настоящему увидела Свет и была им согрета? Разве не там она обрела тот покой, который Бог обещал ей? Разве не там Бог сделал ее по-настоящему свободной?

— Рафа? — окликнул ее слуга. — Может быть, ты хочешь вернуться?

— Нет. Это здесь, — сказала она и открыла дверь. Опершись на свою палку, она стала подниматься по лестнице. Ее раненая нога ужасно болела, когда она дошла до следующей двери. Переведя дух, она постучалась. Никто не ответил.

— Никого нет дома, Рафа, — облегченно произнес слуга.

Хадасса постучала громче и стала прислушиваться, нет ли за дверью какого-либо движения.

Тишина.

— Я пойду за паланкином, — слуга повернулся и стал спускаться. Рукой он продолжал поддерживать ее, собираясь помочь ей спуститься.

— Нет. Я должна остаться здесь. — Полная тишина в доме встревожила Хадассу. Где же рабы Юлии? Она снова подняла рукоятку замка и постучала. Но тут дверь подалась, поскольку оказалась открытой.

— Рафа, не делай этого, — сказал перепуганный слуга.

Не обращая на него внимания, Хадасса вошла в переднюю и огляделась вокруг.

— Оставь вещи у двери.

— Но я не могу оставить тебя здесь...

— Оставь вещи и иди. Со мной все будет в порядке.

Он в нерешительности постоял на месте, оглядываясь вокруг. В доме царило запустение. Нехотя подчинившись, он вышел, закрыл дверь и оставил Хадассу в безмолвном доме.

В перистиле эхом отдавался стук ее палки о мраморные плиты. Фонтан не работал, вода в нем застоялась. Хадасса заглянула в триклиний и увидела полинялые подушки и пыльный стол. Мраморных статуй не было, хотя восточная стена по-прежнему была украшена мозаикой с изображением Вакха, веселящегося с лесными нимфами.

Отвернувшись, Хадасса направилась к лестнице, ведущей в верхние покои. Дойдя до верхней ступени, она остановилась, чтобы передохнуть. Боль в ноге была такой сильной, что Хадасса дрожала. Она снова прислушалась, но в доме по-прежнему стояла полная тишина. Спустя какое-то мгновение боль утихла, и Хадасса двинулась дальше, по коридору, в покои Юлии.

Дверь была открыта.

Сердце Хадассы колотилось, будто маленькая птичка, пытавшаяся вырваться. Ступив на порог, Хадасса заглянула в покои.

Юлии в постели не было.

Войдя в комнату, Хадасса увидела, что тут царит полный беспорядок. Сильно пахло остатками пищи. Пройдя на балкон, Хадасса увидела, что Юлия там. Она была совершенно одна, одетая в потрепанную длинную тунику. От легкого ветра туника облегала ее истощенное тело. Юлия опиралась о стену, как бы ища в ней опору, и смотрела на восток, на горы. Она выглядела крайне несчастной, и Хадасса невольно подумала, что не иначе, как она думает сейчас об Атрете. Когда-то он построил в тех горах прекрасную виллу, намереваясь увезти туда Юлию.