Процент респондентов, имевших в детстве гендерно-неконформные предпочтения и поведение 5 страница

o Мужская нагота кажется более нескромной, чем женская. Когда в начале XIX в. Жан-Огюст Энгр в картине «Послы Агамемнона в шатре Ахилла» изобразил нагого Патрокла стоящим лицом к зрителю, это было необычайно смело. В американских каталогах художественных фильмов при решении вопроса, можно ли показывать их подросткам, обычно учи­тывается «наличие фронтальной мужской наготы» (в отличие от женщин и геев, у гетеросексуальных критиков мужская задница не вызывает эро­тических ассоциаций).

В конце XIX — начале XX в. в художественных фотогра­фиях барона Вильгельма фон Гледена, Винченцо Гальди, Вильгельма фон Плюшова и барона Корво (Фредерика Рольфе) эфебофилия стала более откровенной и чувствен­ной. Не нарушая правил пристойности и не показывая ни­чего вульгарного, они заставляют свои модели принимать соблазнительные томные позы, кокетливо демонстрируя свою элегантную наготу потенциальному зрителю (и поку­пателю). При этом контраст между здоровой простонарод­ностью сыновей сицилийских рыбаков и аристократическим изяществом их поз (изобразительный эквивалент «благород­ных юных пролетариев» тогдашней литературы) усиливал их сексуальную притягательность.

Интересный пример исторической трансформации гомоэротической «иконы» — «Этюд обнаженного юноши» Иппо­лита Фландрена (1837)¹⁹. Студенческая работа молодого ху­дожника, который в дальнейшем стал мастером религиоз­ной настенной живописи, была куплена Наполеоном III, почти полтораста лет выставлена в Лувре и многократно репродуцировалась. Ничего явно эротического в этюде Фландрена нет. От идеально сложенного обнаженного юно­шеского тела веет одиночеством и грустью. Поскольку ге­ниталии юноши скрыты его согнутыми коленями, картина никого не шокировала и в то же время открывала большой простор гомоэротическому воображению, породив множе­ство подражаний и вариаций. В 1899 г. немецкий худож­ник Ганс Тома в картине «Одиночество» точно воспроизвел фландреновскую позу, но когда его обвинили в плагиате, объяснил, что «его» мальчик — более жесткий, мускулис­тый и «нордический». Фредерик Холланд Дэй и Вильгельм фон Гледен перенесли созданный Фландреном образ в худо­жественную фотографию, первый — в виде снимка нагого юноши на фоне лирического вечернего ландшафта (1898), второй — в виде одиноко сидящего на скале, на фоне гор­ной гряды, «Каина» (1900). За этим последовали новые трансформации, сделавшие сексуально нейтральное юно­шеское тело более вирильным, атлетическим и сексуаль­ным. На нескольких фотографиях Роберта Мэпплторпа в позе фландреновского юноши снят сидящий на высоком столике или табурете могучий черный атлет, за согнутыми коленями которого свисают внушительные гениталии. Та­ким образом, поза модели осталась прежней, а ее тело, на­строение и смысловая нагрузка образа радикально измени­лись. Романтический образ Фландрена, гомоэротическое прочтение которого было лишь одной из многих возможно­стей, стал откровенно гомосексуальным.

Смена нормативного канона маскулинности и реабилита­ция мужской наготы после эпохи викторианского ханжества были связаны с развитием физической культуры и спорта. В конце XIX — начале XX в. широкую популярность в Ев­ропе, особенно в Германии, приобрел культуризм — «куль­тура свободного тела», который популяризировал телесную открытость как одно из условий и как знак здоровья. Атле­ты начали публично демонстрировать полуобнаженное тело, одновременно мощное и пропорциональное. Это открыло новые возможности и перед художниками. «Мыслитель» Родена вполне мог бы выступать на борцовских соревнова­ниях. «Героическое тело» классической живописи дополня­ется и отчасти вытесняется «атлетическим телом» борца или бегуна.

Подчеркнуто маскулинное атлетическое тело молчаливо подразумевает гетеросексуальность. Пока мужская мускула­тура оставалась функциональной — ее наращивали, чтобы на что-то употребить (поднять тяжесть, побороть соперни­ка, поставить рекорд в беге или плавании), это не наруша­ло традиционных норм. С появлением профессионального телостроительства (бодибилдинга) наращивание мышц ста­ло самоцелью, а их демонстрация — представлением. Это расширяет возможности мужского тела, но одновременно подрывает оппозицию мужского и женского. Бодибилдер влюблен в собственное тело, его тренировки описываются в сексуальных терминах (один и тот же глагол «качать» обо­значает накачку мускулов и мастурбацию), он живет среди зеркал и не столько «действует», сколько «является». Кому?

Хотя большинство бодибилдеров, особенно Шварценег­гер, всячески подчеркивают свою маскулинность и гетеросексуальность (до сих пор только один всемирно известный бодибилдер, обладатель титула «Мистер Вселенная» Боб Пэрис открыто объявил себя геем), их накачанные муску­лы — средство не самообороны, а психологической самоза­щиты. По выражению Джона Речи, бодибилдинг похож на оборотную сторону drag: «королева» защищается женской одеждой, бодибилдер — мускулами²⁰. «Я буквально соору­дил себе бронированный костюм, спрятав в нем хрупкого маленького неженку, каким я себя воображал. Несмотря на эту броню, временами я все еще вижу, как этот застенчи­вый неуклюжий мальчик смотрит на меня из прошлого», — пишет Боб Пэрис²¹.

Параллельный процесс происходит и в балетном искусст­ве. В отличие от народной культуры, в которой танец все­гда был столько же мужским, сколько и женским занятием, с резко выраженными гендерными различиями, классичес­кий балет XVII—XIX вв. демонстрировал преимущественно красоту и пластику женского тела²². Мужчина выполнял вспомогательную роль. Эта установка проявлялась и в кон­трастности рисунка мужского и женского танца: в отличие от балерины, которая могла двигаться спонтанно, танцовщик был сдержан и эмоционально закрыт, а все его движения — рационально обоснованы. Начатая балетами Фокина и Дя­гилева эмансипация мужчины-танцовщика, превратившая его из зависимого партнера в самостоятельную фигуру, чье тело так же прекрасно, артистично и самоценно, как тело балерины, была эмоциональным раскрепощением мужчины и одновременно — отказом от гендерных привилегий, шагом в сторону «унисекса».

Во второй половине XX в. «маскулинизация» и гомоэротизация классического балета продолжилась. Мужчина ста­новится, с одной стороны, более активным, а с другой — более эмоционально и сексуально открытым. Рудольф Ну­риев усилил мужское начало классического танца и в то же время стал танцевать женские партии. Настоящим гимном мужскому телу стал «Балет XX века» Мориса Бежара. В «Саломее» Бежар заменил женский персонаж мужским. В «Симфонии для одного мужчины» Он танцует с десятью друзьями, а Она только мешает им своими приставаниями. Место женского кордебалета у Бежара занимают мужчины. Герой «Нашего Фауста» танцует с 12 мальчиками-подрост­ками и т. д. Примеру Бежара последовали другие хореогра­фы, создавшие исключительно мужской или откровенно гомоэротический балет, начиная с «Памятника мертвому мальчику» Руди фон Данцига (1965) и «Смерти в Венеции» сэра Фредерика Аштона (1973).

Подвижность граней между гомо- и гетеросексуальными образами хорошо видна в рекламе. Мужское тело, которое мы ежедневно видим на экране кино и телевидения и в коммерческой рекламе, и закоди­ровано по вполне определенным гендерным принципам. Оно должно быть: 1) безволосым (в эротических изданиях и рекламе волосы на теле обычно сбриты или заретуширова­ны, за исключением рекламы сигарет, показывающей во­лосатую грудь), 2) молодым, 3) сильным, с развитой мус­кулатурой и отсутствием жира, 4) активным (чтобы не вы­глядеть женственным), 5) большим, твердым и плотным (опять-таки в отличие от женского тела), 6) обладать мас­сивным, внушительным членом, размеры которого подчер­кивают обтягивающие трусы или спортивная одежда, 7) вы­глядеть незаинтересованным и равнодушным²³.

Во всем этом нет ничего гомоэротического. Однако ново то, что мужское тело стало объектом созерцания, каким раньше были только женщины. Знаменитый рекламный плакат Калвина Клайна, выполненный фотографом Брюсом Вебером (1983), представляет идеально сложенного молодо­го мужчину в плотно облегающих белых трусах. Модель сфотографирована снизу, объектив нацелен на туго натяну­тые плавки, сверкающая белизна которых контрастирует с загорелой кожей. Говорили, что это была не только самая удачная реклама мужского белья, но и самое большое из­менение в облике мужчины со времен Адама: Адам первым стал скрывать свои гениталии, а Брюс Вебер выставил их напоказ; Бог создал Адама, но только Брюс Вебер дал ему тело²⁴. На голого мужчину можно не обратить внимания, но когда объектив приковывает взгляд зрителя к обтягивающим трусам, он невольно заставляет задуматься об их содержи­мом, а у гетеросексуального мужчины — также и сомнения в собственной сексуальной идентичности («почему меня ин­тересует этот парень?!»).

Как же преломляется мужской телесный канон в гомоэротическом воображении? Если отвлечься от деталей, гомоэротическое воображение имеет три главных архетипа, с каждым из которых ассоциируется определенный набор те­лесных и психических свойств: 1) сильный и мужественный мужчина, 2) женственный, мягкий андрогин, полумужчи­на-полуженщина и 3) пубертатный подросток или юноша, полумальчик-полумужчина.

Соотношение и мера притягательности этих образов исто­рически и индивидуально изменчивы. Большинство совре­менных западных гомосексуалов склоняются в сторону перво­го типа. Среди опрошенных Кинзи белых гомосексуалов 76, 5% предпочитали маскулинных и только 9, 2% — женствен­ных партнеров²⁵. На вопрос «Какой тип мужчины для вас наиболее сексуально привлекателен?» почти две трети (63%) западногерманских гомосексуалов выбрали «особенно маску­линный» и только 16% — «мягкий, женственный тип»; 39% предпочли «того, у кого большой член»²⁶. Отвечая на сход­ный вопрос, четверть сан-францисских геев отдали предпоч­тение типично маскулинной внешности (волосатое, муску­листое тело и большие гениталии) и почти никто — феми­нинной²⁷. Анализ частных объявлений ищущих сексуального партнера гомо- и гетеросексуальных мужчин и женщин и спе­циальное обследование 144 геев и 96 лесбиянок (им показы­вали фотографии различавшихся по степени своей маскулинности/фемининности мужчин и женщин и предлагали оце­нить степень их привлекательности и свою готовность всту­пить с ними в связь) также показали, что геи определенно предпочитают более маскулинных партнеров, как по вне­шности (многие частные объявления прямо просят женствен­ных мужчин «не беспокоиться», а рекламные фотографии изображают только сильных и мускулистых мужчин), так и по характеру²⁸. Женственные, феминизированные мужчины в гомосексуальной среде — такие же, если не большие, изгои, как и среди гетеросексуальных мужчин. Их предпочи­тают главным образом находящиеся в местах заключения мужчины, использующие их в качестве эрзац-женщин.

От чего зависят индивидуальные предпочтения? Может быть, действует принцип дополнительности: более маску­линные геи предпочитают более фемининных, и наоборот? Нет. Чем маскулиннее выглядит и/или кажется себе гомосексуал, тем сильнее его желание иметь такого же или бо­лее маскулинного партнера. Ориентация на гипертрофиро­ванную маскулинность (тип «мачо») коррелирует не только с уровнем предполагаемой собственной маскулинности субъекта, но и с уровнем его сексуальной активности. Не­мецкие гомосексуалы, имевшие многих сексуальных партне­ров, тянутся к маскулинным мужчинам с большим членом, волосатым телом и грубыми, властными манерами в два-три раза сильнее тех, у кого был только один партнер. Не­жные, ласковые, интеллигентные мужчины нравятся им вдвое меньше, чем «среднему» гомосексуалу²⁹. Одетые в чер­ную кожу и металлические цепи завсегдатаи «кожаных» ба­ров, желающие казаться и чувствовать себя крутыми мужи­ками, ищут еще более крутых партнеров, которым они мог­ли бы отдаться, не теряя самоуважения. Хотя в глубине души многие из них знают, что их собственные устрашаю­щие наряды и погремушки — простая бутафория, они гото­вы верить, что у партнера все это — «настоящее».

Более романтичных и сентиментальных мужчин грубая маскулинность отталкивает, они предпочитают более гармо­ничные, классические фигуры. На конкурсах мужской кра­соты, где в определении призеров активно участвуют жен­щины и геи, чаще побеждают не бодибилдеры, а более эле­гантные и изящные мужчины. Тем более преобладают они среди кино- и фотомоделей.

Однако прямой зависимости между телесным обликом мужчин и тем, что они делают в постели, по-видимому, нет, за исключением того, что феминизированные мужчи­ны предпочитают в анальном и оральном сексе пассивную, рецептивную позицию, тогда как маскулинные типы любят быть «сверху» или меняться ролями.

Ярчайшее проявление геевского культа гипермаскулинно­сти — фетишистское отношение к половому члену и его раз­мерам. Зависть к пенису — общее мужское качество. На ри­сунках каменного века мужчины более высокого социально­го ранга изображались с более длинными членами, а в со­временном русском языке популярнейшим эвфемизмом ста­ло «мужское достоинство».

У геев эти ожидания и тревоги гипертрофированы до пре­дела. При статистическом анализе языка 25 коммерческих гомоэротических книг (какие части тела они описывают и какие слова употребляют чаще других) на первом месте ока­зался член (5643 упоминания), на втором— анус (2301), на третьем руки (1600), на четвертом— рот (1256, плюс к тому — язык, глотка и губы), на пятом — яйца (976 упоми­наний)³⁰. Поскольку ожидаемые размеры орудий «сексуаль­ного производства» сильно преувеличиваются, у многих геев возникает в связи с этим комплекс неполноценности*.

Типичные образы, «иконы» гомоэротического воображения — спортсмены, студенты, военные в форме, строи­тельные рабочие, полицейские, ковбои, сыщики, водите­ли грузовиков — подчеркнуто маскулинны.

o Не исключено также, что в анальном сексе символические мотивы подкрепляются психофизиологически. Хотя слишком большой член при­чиняет рецептивному партнеру боль, анус не так пластичен, как влага­лище, в результате частых сношений сфинктер «разнашивается» и малень­кий пенис не приносит рецептивному партнеру удовольствия. С размерами пенисов связана некая научная загадка. Когда Кинзи про­сил своих испытуемых указать длину и объем своих пенисов и объективно измерить их по специальной методике в спокойном состоянии и в состоя­нии эрекции, то члены 813 гомосексуальных мужчин по всем пяти изме­рениям оказались больше, чем у 3147 гетеросексуальных мужчин (А. Р. Bogaert, S. Hershberger. The relation between sexual orientation and penile size, 1997, неопубликованная статья. Ср. С.А. Tripp, The Homosexual Matrix. NY:.Ne\v American Library, 1987). To же самое чешские исследо­ватели получили- в 1961 году при объективном измерении пенисов 126 гомо- и 86 гетеросексуалов. У сексологов эти данные вызывают удив­ление и недоверие., Но они соответствуют предсказанию биоэволюцион­ной теории Д. МакНайта, а измерительные процедуры были для всех мужчин одинаковыми. В коммерческой гомоэротике геи также приписы­вают себе большие члены. Если длина среднестатистического американ­ского пениса — 6, 1 дюйма, то собственный член гомосексуальных персо­нажей составляет в среднем 7, 1 дюйма, а пенис их партнеров — 8, 1 дюй­ма. Впрочем, это больше говорит о воображении, чем об анатомии.

В образе матроса закодирован чуть ли не весь спектр го­мосексуальной фантазии: молодость, мужественная красо­та, особая эротическая аура, связанная с пребыванием в закрытом мужском сообществе, физическая сила, жажда приключений и романтика дальних странствий, элегантная форма и особая «матросская» расхлябанная, вихляющая, с подрагивающими бедрами походка. По выражению Жене, «флот — это прекрасно организованное учреждение, попав в которое молодые люди проходят специальный курс обуче­ния, позволяющий им стать объектом всеобщего вожделе­ния»³¹.

Многие гомоэротические образы матросов сочетают фи­зическую силу с внутренней чистотой и нежностью, но это не обязательно. Кэрель из Бреста— хладнокровный убий­ца, живущий вне законов человеческого общества, именно его необузданная животная сила влечет к нему молодого лейтенанта. Но безжалостный самец Кэрель нуждается в том, чтобы кто-то подчинил, подмял его самого. Первым таким мужчиной становится хозяин борделя Норбер. Умышленно проиграв ему в кости, Кэрель отдается Норберу, отказываясь тем самым от собственной маскулинности. Норбер «внезапно с силой привлек к себе матроса, схватив его под мышки, и дал ему ужасный толчок, второй, тре­тий, шестой, толчки все время усиливались. После перво­го же убийственного толчка Кэрель застонал, сперва ти­хонько, потом громче, и наконец бесстыдно захрипел. Та­кое непосредственное выражение своих чувств доказывало Норберу, что матрос не был настоящим мужчиной, так как не знал в минуту радости сдержанности и стыдливости сам­ца»³².

Солдат, подобно матросу, живет в закрытом мужском сообществе, переживает постоянный риск, ружье — символ и одновременно продолжение члена, а военная форма — его вторая кожа. Многие геи обожают наряжаться или наряжать своих партнеров в военный мундир. Это позволяет им чувствовать себя более маскулинными. Поскольку униформа деиндивидуализирует конкретного матроса или солдата, сексуальная близость с ним символически приобщает гея ко всему мужскому миру. Раздетый и лишенный внешней ат­рибутики солдат кажется более голым, чем обычный разде­тый мужчина. Геи дежурят у казарм и военных училищ не только потому, что лишенный женского общества и сексу­ально озабоченный солдат легче идет на сближение, но и потому, что это особая порода мужчин. Образ солдата за­нимает одно из центральных мест в современной россий­ской гомоэротике, будь то воспоминания Димы Лычева о службе в армии или воспевающие «пьянящий запах казар­мы и грязных ног» «Армейские элегии» Ярослава Могутина.

В образах полицейских и сыщиков к военному стереотипу дополняется повышенный риск и чувство парадоксальности ситуации, перевертывания ролей, когда «дичь» соблазняет и побеждает охотника. Секс с полицейским подтверждает также общезначимость гомосексуальных чувств, не чуждых даже тем, кто по долгу службы с ними борется. Впрочем, по мере легализации гомосексуальности (в Лос-Анджелесе есть официально признанная и выступающая на гей-парадах организация геев-полицейских) эта экзотика ослабевает.

Очень популярный тип мачо — преступник. Приручение грубой и непредсказуемой силы означает не только сексу­альную, но и моральную победу. Спать с этими хищника­ми — то же, что пировать с пантерами (выражение Уайль­да), опасность удваивает наслаждение. Непреодолимое тя­готение к этой среде испытывал Жене, создавший поэтику тюремного секса. «Люди, призванные служить злу, не все­гда красивы, но зато обладают мужскими достоинствами. Любовные игры открывают невыразимый мир, звучащий в ночном языке любовников. На этом языке не пишут. На нем перешептываются по ночам хриплым голосом. На рас­свете его забывают. Отрицая добродетели вашего мира, преступники отчаянно пытаются создать свой, обособлен­ный мир. Они готовы в нем жить. Здесь стоит жуткое зло­воние, но они привыкли дышать этим воздухом... Их лю­бовь пахнет потом, спермой и кровью. В конечном итоге моей изголодавшейся душе и моему телу сна предлагает пре­данность. Я пристрастился ко злу оттого, что оно обладает -подобными эротическими возможностями»³³. Эротизация преступника часто сочетается с мазохистскими чувствами. «...Я не мог бы забыть о роскошной мускулатуре убийцы и неистовой силе его полового органа»³⁴. Однорукий Стилитано «не был наделен ни одной христианской добродетелью. Весь его блеск, вся его сила заключались у него между но­гами»³⁵.

Главное свойство следующей «иконы» геевского пантео­на цветного мужчины — экзотичность. Этноэкзотика при­сутствует и в «натуральном» сексе. Один мой одноклассник когда-то хвастался, что «попробовал» девушек трех нацио­нальностей, а старый друг, рассказывая о похождениях лю­бимого внука, не без почтения заметил: «У него была даже мулатка!» Для геев нарушение расовых и национальных гра­ниц имеет особое очарование. Джеймс Болдуин в романе «Другая страна» описал страстный роман американца ирлан­дского происхождения Эрика и черного джазмена Руфуса. Для белого человека черный мужчина — чаще всего могучий и таинственный самец, благодаря которому он открывает для себя новый, неизведанный мир. Азиатское тело импо­нирует европейцу отсутствием волос и т. д.

Очень популярны среди геев образы спортсменов*⁶. В но­вое время спорт был единственной возможностью публич­но показать или изобразить обнаженное мужское тело. Са­мые популярные образы геевской «спортивной» порногра­фии — футболисты (персонификация грубой маскулиннос­ти), бодибилдеры (воплощенная мускулистость) и пловцы (персонификация изящества).

Реальное отношение геев к спорту неоднозначно. Мно­гие геи неуверенно чувствуют себя в сугубо мужской среде, стесняются своего тела и смертельно боятся быть разобла­ченными (невольный взгляд или непроизвольная эрекция). В то же время это единственная возможность увидеть пред­мет своего поклонения. Занятие популярным мужским спортом позволяет «голубому» юноше самому стать краси­вым и привлекательным и, возможно, скрыть свою сексуальную ориентацию — никому не придет в голову заподоз­рить футболиста (в отличие от чемпиона по фигурному ка­танию). Наконец, спортивные достижения имеют для геев большое политическое значение, подрывая старый стерео­тип об их «изнеженности».

Профессиональный большой спорт долгое время был, да и сейчас остается в высшей степени гомофобным. Все вы­дающиеся спортсмены, публично заявившие о своей гомо­сексуальности (футболист Давид Копей, чемпион США по прыжкам в воду Грег Лауганис и др.), пережили в связи этим много неприятностей, некоторым даже пришлось уйти из спорта. Чтобы бороться с гомофобией, американские геи начали с 1982г. проводить собственные спортивные игры и даже олимпиады.

Если судить о гомоэротике только по порнографии, мо­жет сложиться впечатление, что она воспроизводит и гипер­трофирует самые опасные свойства мужской сексуальности: мачизм, культ господства и подчинения, милитаризм, ра­сизм и т. п. Но образы и желания многообразны и то, что нравится одному, нередко вызывает отвращение у другого.

Кроме того, надо учитывать игровой, карнавальный ха­рактер гомоэротики. В «натуральной» мужской культуре гипермаскулинность ассоциируется с агрессивностью и мизогинией, «настоящий» мачо — персонификация власти, насилия и принуждения. У геев большой член вызывает не столько страх, сколько восхищение, поклонение, желание «проглотить» его. Геи проводят долгие часы в спортивных сооружениях, но мускулы нужны им не для устрашения, а для привлечения других мужчин. Как во всех мужских отно­шениях, здесь присутствует мотив власти над другим, но эта власть состоит прежде всего в том, чтобы доставить — или не доставить другому мужчине удовольствие. Это власть, которой всегда обладали и пользовались женщины³⁷.

Характерный пример многослойности гомоэротики — ри­сунки самого знаменитого геевского эротически-порногра­фического художника Тома Финляндского (Тоуко, 1921— 1991). Том благоговеет перед образом «мачо». Все его пер­сонажи гипертрофированно маскулинны (огромные члены, мощные мускулы, черная кожаная одежда) и агрессивны, они связывают, подвешивают, порют и насилуют друг дру­га. С точки зрения официальной геевской идеологии рисун­ки Тома политически некорректны. Когда американский лесбигеевский журнал «Outlook» посвятил его творчеству статью с иллюстрациями, редакции пришлось несколько месяцев печатать письма разгневанных лесбиянок, которые возмущались этой проповедью сексизма, мачизма и сексу­ального фашизма³⁸. Но атрибуты гипермаскулинности изоб­ражаются с юмором, как игра, которая допускает и даже предполагает смену ролей. Этот могучий мужик — не вождь, который всегда «сверху», а «один из мальчиков», которого точно так же связывают, порют, трахают и т. д. Это не призыв к насилию, а игра.

Противоположный архетип мужского гомоэротического воображения — андрогин, существо неопределенного пола, полумужчина-полуженщина. Андрогинные образы широко представлены в мифологии и в религиозной практике (дву­полые божества, гермафродиты, бердачи), им часто припи­сывалась особая магическая сила и сексуальная привлека­тельность. В бытовой жизни такие мужчины не имеют вы­бора, женственному мальчику не скрыться от своей вне­шности и манер. Его единственный выход — принять дан­ную роль и сделать ее предметом гордости. Женственный мужчина — единственный тип гомосексуальной идентично­сти, который под разными именами существовал всюду и везде. В современном английском языке этот тип чаще все­го обозначается словом queen (буквально — «королева», на самом деле — искаженное quean — распущенная женщина, проститутка), которое первоначально применялось к жен­щинам, а потом его взяли в качестве самоназвания жен­ственные мужчины. Если эта роль / идентичность включает переодевание в женскую одежду и усвоение женских манер, речи и поведения, ее называют также Drag-queen (драг-квин). В русском геевском жаргоне это передается слова­ми «девка», «сестра», «пидовка», «королева» (ласковое или восхищенное), «мурка», «подруга», «хабалка» (агрессив­ная, скандальная «девка», афиширующая свою гомосексуальность и компрометирующая своих «подруг» в глазах ок­ружающих) и т. п.³⁹

Некоторые маскулинные геи, которые могут сойти за «натуральных» мужчин, видят в этом типе злую карикатуру на самих себя и относятся к «девкам» с презрением и нена­вистью (типичная психологическая защита, по Фрейду). Другие находят их привлекательными, их женственность по­зволяет им чувствовать себя более маскулинными; в однопо­лых парах фемининный партнер обычно играет роль «жены».

Различно и самосознание «королев». Некоторые из них страдают комплексом неполноценности (феминизирован­ные геи имеют гораздо больше психологических трудностей, чем остальные). Другие принимают свою идентичность/роль с удовольствием: женское платье, доведенные до гротеска женские манеры, разговор о себе в женском роде — их ес­тественный способ существования. Для третьих это психо­логическая компенсация, способ превратить свою слабость в силу: раз меня дразнят девчонкой, я покажу всем, что я — не несостоявшийся мальчик, а полноценная женщина, ко­торой восхищаются.

В отличие от транссексуала, который чувствует себя женщиной и мечтает сменить пол, «драг-квин» этого не хо­чет, его/ее призвание и гордость — быть мужчиной, кото­рый способен затмить женщину и успешно соперничать с нею. Андрогинная проституция — самая дорогая и быстро растущая проституция в больших городах мира, ее клиента­ми являются как геи, так и гетеросексуальные мужчины.

Высший уровень «драг-квин» — имперсонаторы, высту­пающие в женском облике на сцене⁴⁰. Волшебное «превра­щение парня в богиню» требует огромного терпения и мас­терства. Нужно уметь наложить грим, прибинтовать поло­вые органы так, чтобы они не вылезли, сделать так, чтобы во время танца не сползли искусственные груди, научиться изящно носить парик и женскую обувь. Кроме того, нужна смелость. Именно «девки», подвергающиеся наибольшей дискриминации, потому что они при всем желании не мо­гут «сойти» за «нормальных» мужчин, первыми дали отпор нью-йоркской полиции у Стоунволла.

Знаменитые имперсонаторы пользуются мировой извест­ностью, ими восхищаются, в них влюбляются. «Лично мне переодевание нужно не затем, чтобы сойти за женщину. Речь идет о чем-то большом, о преувеличении, создании характера, чтобы на тебя оглядывались на улице. Это нечто вызывающее, бросающееся в глаза»⁴¹. Но это не просто представление, а перевоплощение, открытие новых ипостасей собственного Я. Неказистый и вроде бы «ненас­тоящий» мужчина становится умопомрачительной красави­цей, богиней. «Драг позволяет мне исследовать новые об­личья, постоянно изменяться, становиться таким, каким мне хочется. У меня нет осиной талии, но я могу сделать ее с помощью корсета. Могу иметь огромные ресницы и сумасшедшую прическу. Могу стать элегантной красавицей или хиппи. Могу реализовать все мои дикие фантазии, а утром в своем обычном виде пойти на работу»⁴².

По словам знаменитого черного шоумена, танцора и имперсонатора РуПола, «драг» — это работа, представление, униформа, которую он снимает дома так же, как то делают со своей униформой пожарник или медсестра. «Мы рожда­емся голыми, а все остальное — маскарад». Но это также и самовыражение. Американские мужчины не умеют быть жен­ственными, культура им это запрещает. Переодевание сни­мает эти ограничения. РуПол вырос среди женщин, кото­рые, в отличие от мужчин, открыто выражали свои эмоции, «носили» их точно так же, как свои платья. Когда им было грустно, они плакали, когда что-то казалось забавным — громко смеялись, а когда их что-то смущало — задавали во­просы. Мальчику эта свобода нравилась, свою женствен­ность и связанное с ней влечение к мужчинам он считал ес­тественными. И когда РуПол вырос, он решил, что ему сле­дует не стыдиться, а культивировать их. «Моя энергия — это энергия богини, следствие моей способности открываться людям. Это моя женственная сторона...» Однако эта женская энергия имеет очень мало общего с женственностью, пони­маемой как мягкость и хрупкость⁴³.

Не всем удается театрализовать свои гендерно-сексуальные роли и добиться таким образом общественного признания. Кроме того, эти роли и маски не снимают некоторых личных проблем, в том числе сексуальных. Как сказал один знаменитый американский имперсонатор, «мужчины влюб­ляются в мисс Адриану. У нее есть все, чем хочет быть мальчик Адриан: она общительна, дерзка, популярна. Лю­бима. Но беда в том, что мисс Адриана никогда не появ­ляется в спальне. Я горжусь тем, что на моих простынях никогда не было следов косметики. Мисс Адриана остается позади, после представления она смывается вместе с гри­мом. Но ведь это в нее влюбляются мужчины. Это ее они хотят. И когда она уходит, они обычно тоже уходят»⁴⁴. Хотя геи восхищаются талантливыми имперсонаторами, в обы­денной жизни большинство предпочитает более маскулин­ных мужчин.