Процент респондентов, имевших в детстве гендерно-неконформные предпочтения и поведение 7 страница

2) Связывание и дисциплина (bondage and discipline)усу­губляет неравенство жесткой зависимостью одного партне­ра от другого, включая связывание, специальные упражне­ния и наказания, но без причинения физической боли. Потребность в таких играх часто испытывают мужчины, ко­торые в мальчишеских играх в войну или казаков-разбойни­ков получали удовольствие, оказываясь в роли пленников, которых связывали, пытали и т. п. Беспомощность осво­бождает человека от ответственности за участие в подобных действиях: не я делаю, а со мной делают. Это позволяет проигрывать и такие сексуальные фантазии, в которых он сам себе не признается (не он мастурбирует, а его мастур­бируют, не он сосет, а его заставляют сосать).

3) Собственно садомазохизм прибавляет к этому чувство физической боли или унижения, которые тоже имеют боль­шей частью условный, игровой характер. Хотя границы до­пустимого устанавливаются в самом процессе сексуальной игры — иначе она была бы неинтересна, — ее фактически контролирует зависимый партнер, «низ» или «раб». Как только он подает соответствующий сигнал, игра прекраща­ется. Из нескольких сот случаев, проанализированных в одном голландском исследовании, только в 2 случаях доми­нантный партнер зашел дальше, чем следовало.

Склонность к СМ распространена среди гетеро-, гомо- и бисексуалов приблизительно одинаково. Однако в отличие от гетеросексуальных мужчин, геи, как и женщины, боль­ше тяготеют к подчиненной, зависимой роли, мазохизм им ближе садизма. В компьютерных объявлениях, авторы ко­торых выражали желание «поиграть» в связывание, доминантную роль хотели играть 71% гетеросексуальных мужчин, 11% гетеросексуальных женщин и только 12% гомосексуаль­ных мужчин. Напротив, подчиненно-рецептивную роль предпочитали 29% гетеросексуальных мужчин, 89% женщин и 88% гомосексуалов. В надписях и рисунках в мужских ту­алетах 71% гомосексуалов предпочитали подчиненно-рецеп­тивную роль, 21% — доминантно-активную и 2% хотели ме­няться позициями⁷⁸.

Сексуальная практика «связывания и дисциплины» име­ет глубокие социально-исторические корни и тесно связана с принятыми в закрытых мужских сообществах символами маскулинности. Это поведение всегда строго ритуализировано, а его этапы воспроизводят древние модели инициа­ции мальчиков: 1) отделение — инициируемый изымается из привычной среды и лишается своих обычных атрибутов; 2) переход — период испытаний, трудностей и пыток, ког­да мальчик сам себе не принадлежит, освобождается от пре­жней идентичности и обретает новую; 3) инкорпорацию — включение в новую общность и обретение новых прав и обя­занностей.

Некоторые современные ритуалы приема в закрытые мужские сообщества также включают в себя практику свя­зывания посвящаемого, раздевания его догола, привязыва­ния или подвешивания к чему-то, осмотра и ощупывания его гениталий, шлепанья или настоящей порки, а иногда даже символического или реального изнасилования. Соци­альный смысл этих ритуалов — безоговорочное подчинение посвящаемого группе и ее лидерам, готовность принять ради членства в ней боль и унижение. Посвящаемый/испытуе­мый не знает, что его ждет. Необычное состояние усили­вает его сексуальное возбуждение, которое разряжается столь же непривычным и не зависящим от его воли спосо­бом, и только тогда, когда захотят и позволят «братья». За этой добровольно-вынужденной потерей маскулинности следует ее новое обретение в виде признания со стороны мужского братства, новая мужская идентичность, не данная от рождения, а полученная от старших мужчин. Безуслов­ное подчинение и отказ от собственной маскулинности означает ее проверку и вознаграждается льготами и привиле­гиями, связанными с принадлежностью к братству. Ты прошел эти испытания, значит, ты настоящий мужчина.

Мужские сообщества, практикующие подобные вещи, отличаются духом мизогинии и гомофобии, но одновремен­но в них присутствует сильный латентный гомоэротизм. Когда одного специалиста по связыванию спросили: «Что ты скажешь мужчине, которого ты только что связал?» — тот ответил: «Мужчину не связывают. Связывают мальчика. Младшего брата. Сына. Мужчины —те, которые связыва­ют»⁷⁹. Иерархия создается силой и старшинством. Раздетый и связанный мужчина низводится до положения маленько­го мальчика (это иногда символизируется сбриванием волос на теле), который ни за что не отвечает и отдается во власть другого, «настоящего» мужчины, каким он может стать лишь после того, как на следующем витке своей карьеры сам превратит в мальчика другого. Такова психодинамика многих жутковатых вещей, вплоть до армейской дедовщины. Эротически же это — возможность получить новое, неис­пытанное сексуальное удовольствие, пережить необычные прикосновения и т. п. Нередко такое поведение компенса­торно — «низом» чаще хотят быть более образованные, со­стоятельные и высокопоставленные мужчины, чем выходцы из рабочих. В описаниях СМ много внимания уделяют эк­зотическим параферналиям (цепям, наручникам, плеткам, ремням и пыточным приспособлениям) и ритуалам. Но важно не столько то, что люди делают, сколько то, что они при этом испытывают. Одни и те же действия и ритуалы могут означать совершенно разные вещи.

Психофизиологически СМ создает стрессовую ситуацию. При длительных физических перегрузках организм выделяет естественные опиоды, так называемые эндорфины, вызы­вающие у человека блаженное состояние эйфории и одно­временно блокирующие передачу в мозг болевых сигналов, повышая тем самым порог терпимости; человек уже не чув­ствует боли и не может сказать «довольно». Это очень опас­ный момент, когда власть и ответственность Мастера стано­вятся абсолютными. Но за напряжением и болью наступает легкость, освобождение, эйфория, похожая на религиоз­ный или наркотический экстаз, а между Мастером и Рабом возникает особая, почти мистическая, психическая связь.

Вот что рассказал мне учитель математики и физики и одновременно — буддийский монах и вероучитель, пре­красный знаток антропологии и истории религии Норман Мак Клелланд. В отношениях со своим нынешним партне­ром Норман — Раб, но в других ситуациях он бывает и Мастером. После того как Норман и его партнер показали мне целый набор плеток и хлыстов, с помощью которых они занимаются любовью, я спросил, действительно ли ему нравится испытывать боль. Некоторые теоретики СМ уверяют, что на самом деле боли нет, есть только ее игро­вая имитация. Нет, сказал Норман, мне нужна настоя­щая, сильная, едва выносимая боль. Зачем? Чтобы снять избыточный самоконтроль. У Нормана практически не было детства, его воспитывала мать-алкоголичка, и маль­чику пришлось очень рано взять на себя ответственность не только за себя, но и за нее. Профессия учителя также тре­бует самоконтроля. И хотя для Нормана это привычно и вполне органично, у него есть также потребность рассла­биться, почувствовать себя слабым и маленьким. Это дос­тигается связыванием и поркой. Боль, заставляющая кри­чать и плакать, снимает внутреннее напряжение и прино­сит не просто семяизвержение, а очищение, освобожде­ние, настоящий оргазм. Это своего рода момент истины, где нет ни стыда, ни самоуважения, ни условностей, все вывернуто наизнанку. После этого можно снова жить и ра­ботать. А партнер Нормана, в высшей степени респекта­бельный библиотекарь, получает удовольствие от своей власти над ним и от того, как он преображается от его усилий. Если его и можно назвать садистом, то совсем не в смысле маркиза де Сада.

Между прочим, хороший Мастер — большая редкость. Нужно сначала самому побывать Рабом и пройти обучение у разных специалистов. Есть даже учебники по безопасно­му СМ сексу. К сожалению, разграничить условное, игро­вое и реальное насилие довольно трудно. В 1990—1991 гг. в Англии, где СМ имеет глубокие исторические традиции, состоялся громкий судебный процесс над группой из 15 мужчин, которые не причинили друг другу ни малейшего вреда и просто развлекались СМ играми. Некоторые юрис­ты спрашивали, почему в боксе, футболе или регби грубое насилие, сопровождаемое иногда увечьями, не только раз­решается, но и демонстрируется публично, а игровое сек­суальное насилие вызывает всеобщее возмущение? Неужели только потому, что тут открыто преследуются сексуальные цели, которые в других контекстах замаскированы? ⁸⁰Вмес­те с тем, если в роли Мастера окажется настоящий садист, человек, склонный к злоупотреблению властью или просто посторонний, игра может закончиться плачевно. Когда хо­зяина ограбленной квартиры обнаруживают голым и связан­ным, это еще не самое страшное.

Некоторые гомосексуальные игры и техники опасны и неприемлемы с точки зрения гигиены и эпидемиологии. При так называемом «фистинге» (fisting, от слова fist — ку­лак), когда в задний проход засовывают кулак и всю руку по локоть, нередко разрываются стенки прямой кишки. «Rimming» (анилингус) — вылизывание заднего прохода или засовывание туда языка — способствует переносу желудоч­но-кишечных инфекций, и т. п. Однако столь же несим­патичные и негигиеничные игры существуют и у гетеросексуалов. Как сказал когда-то блаженный Августин, мы рож­даемся между мочой и калом. Самые брезгливые люди во­обще не занимаются сексом, а остальные находят приемле­мый для себя и других модус вивенди. Говорить об этом надо спокойно и аргументировано, что и делают совре­менные учебники гомоэротики, которые на Западе свобод­но продаются в самых обычных книжных магазинах. Когда несколько лет назад канадские власти попытались запретить распространение одной такой иллюстрированной книги за то, что она «пропагандирует анальный секс», мудрый судья (бывают и такие) дело прекратил, написав в официальном заключении, что говорить о гомосексуальности, не касаясь анального секса, — то же самое, что писать историю музы­ки, не упоминая Моцарта⁸¹.

o НАСЛЕДНИЦЫ САФО

Муза — женщина.

Музыка — женщина.

Поэзия — женщина.

Жизнь — женщина.

Ну как тут не стать

лесбиянкой?

Вера Павлова

В отличие от мужчин, которые раньше и острее осознают свое влечение к представителям собственного пола как сексуальное, что сказывается и на их общественном са­мосознании, к лесбиянкам групповое самосознание истори­чески пришло много позже и в более политизированной форме.

Лесбийский феминизм зародился в США в 1960-х годах и быстро распространился в Европе. Его мотивы и лозунги были не столько сексуальными, сколько политическими. Это был протест против мужского господства во всех его формах и проявлениях. Лесбиянство, которому мужчина не нужен не только в роли начальника, но даже в постели, рисуется при этом как высшая степень женской независимо­сти. Решительно порывая с прежними образами нежной любви между женщинами, новые амазонки провозгласили лозунг: «Феминизм — теория, лесбиянство — практика». Пока женщина остается женой и матерью, как бы она ни была богата и образованна, она нуждается в мужчине. Идентификация себя и сближение с другой женщиной — единственное средство обеспечить полную независимость и раскрыть возможности женской природы. Идеологи лесбий­ского феминизма доказывают не просто равенство, а пре­имущества лесбиянства над всеми прочими видами любви, вступая в острый конфликт с феминистками старшего по­коления.

«В лесбийско-философской литературе лесбиянство обычно означало отношения гармонии и счастья, бегство от ужасов гетеросексуальности, обещание самореализации и здоровой независимости. Тьма и отчаяние, которым в прежней литературе были обречены лесбиянки, теперь проеци­руются на гетеросексуальных женщин, еще не узревших све­та. Если в прошлом юмор обращался против лесбиянок, сатирически изображая любовь между женщинами, то те­перь он используется для осмеяния глупости патриархаль­щины и гомофобии»¹. Индивидуальное самосознание, худо­жественное творчество и политическая борьба были для этих женщин неразрывны.

Когда американская поэтесса и драматург Джуди Гран (р. 1940) в 21 год спросила в вашингтонской библиотеке книги о гомосексуальности, библиотекарша с негодованием отве­тила, что эти «специальные» книги выдаются только врачам и психиатрам². Молодая женщина, уволенная за лесбиянст­во с военной службы, не желала мириться с этой стигмой, присоединилась к уличной демонстрации Общества Маттачин, а в своей первой поэме в прозе, вызывающе назван­ной «Эдвард Дайк» (1970) (слово Dyke было ругательным наименованием мужеподобной лесбиянки), описала моло­дую лесбиянку, которую психиатры всеми средствами «убеждают», что она ненормальна, а она утверждает, что любить — значит делать то, что я хочу, а не то, что нра­вится врачам.

Рита Мае Браун (р. 1944), исключенная за политическую активность и вызывающее поведение из Флоридского уни­верситета, в 1973 г. опубликовала страшно забавную авто­биографическую книгу «Гранатовые джунгли» (Rubyfruit Jungle — название содержит намек на женские гениталии), нечто среднее между «Приключениями Гекльберри Финна» и лесбийским «Тропиком Рака», героиня которой Молли Болт с самого детства всюду затевает смуту и во всех отно­шениях неординарна. «Гранатовые джунгли» сразу же стали бестселлером и по сей день остаются самой читаемой лес­бийской книгой (жаль, что нет русского перевода).

«Пустыня сердца» (1964) Джейн Рюл (р. 1931), замеча­тельной американской писательницы, переехавшей в Кана­ду, напротив, написана в серьезном, даже грустном клю­че, но это был первый лесбийский роман, кончавшийся на оптимистической ноте (позже Рюл дистанцировалась от радикального феминизма). Большую роль в интеллектуальном обосновании лесбийского феминизма и его места в общей борьбе с расизмом и сексизмом сыграла черная поэтесса и писательница Одри Лорд (1934—1992).

Сильные и слабые стороны радикального лесбийского феминизма особенно ясно видны в творчестве известной французской писательницы Моники Виттиг (р. 1936), с 1976 г. живущей в США. Ее первый роман L'Opoponax (1964), о любви двух девочек в католической школе, был хорошо встречен критикой и получил престижную литера­турную премию. В поэмах в прозе «Воительницы» и «Лес­бийское тело» (1973)* Виттиг пошла дальше. «Лесбийское тело» не без основания сравнивали с Соломоновой «Пес­нью песней», только здесь тело прекрасной возлюбленной подробно и чувственно-изощренно описывает и воспевает не мужчина, а женщина, каждая клетка которой дышит и наслаждается этой любовью. Главная языковая новация Виттиг — устранение из текста всех половых/гендерных слов, вплоть до грамматического рода, — не просто литера­турный прием, а выражение радикальных философских по­зиций.

По мнению Виттиг, гендерные различия не имеют онто­логической реальности и основаны только на отношениях власти: господствующая группа (мужчины, белые, богатые) «маркирует» подчиненную группу (женщин, черных, бед­ных) для оправдания собственного господства. «Понятие различия не содержит в себе ничего онтологического. Это только способ, которым хозяева интерпретируют историчес­кую ситуацию господства. Функция различия — замаскиро­вать на всех уровнях конфликт интересов, включая идеоло­гические»³. Чтобы уничтожить мужское господство, недо­статочно уравнять мужчин и женщин в правах, нужно унич­тожить само понятие пола/гендера, основанное на отноше­ниях репродукции.

o Отрывок из «Воительниц» с любовным описанием женских генита­лий и эротических игр переведен в сборнике «Короткая лесбийская про­за». Тверь: KOLONNA Publications, 1997. С. 12-36.

Именно это делают радикальные лесбиянки. «Непра­вильно говорить, что лесбиянки общаются, занимаются любовью, живут с женщинами, потому что «женщина» имеет смысл только в гетеросексуальных системах мысли и в гетеросексуальных экономических системах. Лесбиянки не женщины»⁴. Однажды в студенческой аудитории, когда Виттиг доказывала этот свой тезис, кто-то нахально спросил: «Скажите, а влагалище у вас есть?», на что она так же вы­зывающе ответила: «Нет!»

Рассуждая чисто социологически, ничего нелепого в сло­вах Виттиг нет — ее мысль сводится к тому, что лесбиянки не имеют тех социальных ролей и идентичностей, с кото­рыми чаще всего ассоциируется образ и самосознание жен­щины — матери, жены и любовницы, причем все эти ипо­стаси женщина приобретает только благодаря мужчине. Но ведь и мужчина не может стать отцом, мужем и любовни­ком без женщины. Здесь налицо не угнетение, а взаимоза­висимость, гендерное неравенство и угнетение только на­пластовывается на эти ипостаси.

Полный отрыв гендера от пола оборачивается солипсистским отрицанием биологической природы человека и свя­занных с нею психологических констант и универсалий. Из этого вытекают важные политические выводы. Как резюми­ровала идеи Виттиг влиятельная американская философ-лесбиянка Джудит Батлер, единственное средство подрыва принудительной гетеросексуальности — «радикальная лесбиянизация всего мира»⁵. В более тонкой и смягченной фор­ме это делает и сама Батлер. Подвергая, вслед за Фуко, философскому анализу понятия «гейности», «гетеро-» и «го­мосексуальности», Батлер показывает их взаимозависи­мость. Хотя «принудительная гетеросексуальность выставля­ет себя в качестве оригинальной, истинной, аутентичной», которой остальные формы сексуальности только подража­ют, «подлинного» гендера не существует, «гендер — это род имитации, у которой нет оригинала»⁶.

С помощью социального конструктивизма можно «деконструировать» любые категории. Американская поэтесса и теоретик лесбигеевского движения Адриенна Рич (р. 1929)»

в знаменитой статье «Принудительная гетеросексуальность и лесбийское существование» (1980) убедительно показала, что гетеросексуальность, которую, как и материнство, люди склонны считать всеобщим биологическим императи­вом, на самом деле является политическим институтом, который накладывает на женщин целый ряд социальных ог­раничений и принудительно навязывается им в процессе гендерной социализации⁷. Но наличие социального принуж­дения вовсе не означает, что соответствующие институты и формы разделения труда не имеют каких-то объективных транскультурных биосоциальных детерминант. Да, детей всюду и везде воспитывают в гетеросексуальном духе, а де­вочек так или иначе готовят к материнству. Однако это не исключает того, что для подавляющего большинства людей гетеросексуальный «выбор» доброволен и единственно воз­можен, потому он и воспринимается не как выбор, а как данность.

«Лесбиянизация» и «геизация» человечества представля­ются невозможными не только в силу социального принуж­дения. Наличие в любом обществе «сексуальных мень­шинств» доказывает, что гендер несводим к полу, а сексу­альность — к гетеросексуальности. Но отрицание онтологи­ческой реальности пола, растворение его в «культурном дискурсе» столь же решительно противоречит нашему по­вседневному опыту и данным науки.

Политизация лесбийской любви и возведение ее носи­тельниц в ранг «лесбийской нации» оборачивается дополни­тельными трудностями для них самих. Осуждая былую за­комплексованность лесбиянок, радикальный лесбийский феминизм утверждал, что лесбиянки не только имеют пра­во на счастье, но обязаны быть счастливыми. Но разные люди счастливы по-разному, любые однозначные предпи­сания их калечат.

Если либеральные лесбиянки начала XX в. старались до­биться терпимости к себе, преуменьшая сексуально-эроти­ческие компоненты своих чувств и привязанностей в соот­ветствии с традиционным образом «женской чистоты», то радикальные лесбиянки выдвинули норму политической корректности, согласно которой любовные отношения меж­ду женщинами ни в чем не должны напоминать разнополых отношений. Традиционное деление лесбиянок на активных мужеподобных «бучей» (butch) и нежных, женственных «фем» (femme) было объявлено ложным клеветническим стереотипом, построенным по образцу гетеросексуального брака. Женские сексуальные ласки также ни в чем не дол­жны были напоминать мужские.

По ироническому описанию «сексуально некорректной» американской лесбиянки Маргарет Николе, политически правильная лесбийская любовь означает, что две женщины лежат рядом друг с другом (верх и низ запрещены, потому что это уже иерархия) и несколько часов нежно ласкают друг друга, непременно все тело (лесбиянка не ориентиро­вана на генитальный контакт и оргазм, это мужской, «пат­риархальный» секс); если они все-таки имеют оргазм, он обязательно должен происходить строго одновременно, что­бы обеспечить женщинам полное равенство⁸. Радикальные лесбиянки инициировали шумные кампании за запрещение любой порнографии, считая всякое изображение женщины в сексуальном контексте оскорбительным; гетеросексуаль­ные женщины, которые могут вообразить себя участницами подобных сцен, ничего обидного в них не видят и относят­ся к «мужской» эротике более терпимо. Довольно напряжен­ными были и их отношения с геевскими организациями, несмотря на наличие общих врагов.

В конце 1980-х годов в лесбийской литературе наметил­ся отказ от чрезмерной политизации отношений между жен­щинами. Инвективы против мужского господства стали реже, вместо жесткого лесбиянского сепаратизма стали зак­лючаться политические союзы с мужчинами, особенно ге­ями. Воинствующую серьезность прежнего поколения акти­висток стали воспринимать иронически, причем к молоде­жи примкнули некоторые представительницы старшего по­коления лесбиянок, такие, как Джоан Нестле. В совре­менной лесбийской литературе делается больший акцент на частной жизни, включая сексуальность и эротику. Восста­новлено в правах старое различие «буч» и «фем», стали писать о ранее запретных вопросах, таких, как женский садо­мазохизм, сексуальная техника, использование «игрушек» вроде дилдо и т. д. Появилась специфически лесбийская эротика и порнография, учебники «женского секса» и т. п.

Отчасти это связано с коммерциализацией лесбийского, как и всякого иного, секса. В еще большей степени этому способствует новый «квир»-радикализм, утверждающий этическое и эстетическое многообразие сексуальной жизни, в которой не должно быть никаких нормативных запретов. Если раньше акцентировали преимущественно специфичес­кие черты и особенности женского мира и женского тела, то теперь чаще встречается полное отрицание половых/гендерных норм, а тем самым и четких граней между людьми разной сексуальной ориентации.

В произведениях талантливой английской писательницы Джанет Уинтерсон (р. 1959) половая принадлежность ге­роя / героини порой неясна или меняется по ходу повество­вания, а коллизии, которые раньше трактовались бы как трагические, выглядят смешными. Сюжет короткого рас­сказа Сары Шульман (р. 1958) «История пениса» построен на том, что у лесбиянки Энн, которая всегда пользовалась дилдо, вдруг вырос настоящий мужской член. Сначала Энн и ее подругам кажется, что это открывает перед ними но­вые возможности, но скоро выясняется, что жить с этим новым органом довольно неуютно. Хотя лесбиянка-«буч» выполняет в постели мужскую роль, она вовсе не хочет быть мужчиной и обладать мужской анатомией (пресловутая за­висть к пенису). По просьбе Энн ее бывшие партнерши по­могают ей составить точное описание ее прежнего клитора и вагины, и она записывается на операцию по перемене пола. Трагедия становится веселым фарсом.

Изменения в характере лесбийской культуры проявляют­ся и в иконографии женского тела⁹. Женская нагота, вклю­чая лесбийские сцены, издавна присутствовала в изобрази­тельном искусстве, но подразумеваемым адресатом этих об­разов всегда был мужчина, они были ориентированы на мужское эротическое воображение и функционировали как соблазн. Между тем женщина, независимо от ее сексуальной ориентации, воспринимает себя и свое тело совсем не так, как это делает мужчина. Чем больше женщина сексу­ально раскована, тем меньше ей хочется быть и чувствовать себя только объектом мужского вожделения. Многие ее пе­реживания, в том числе сексуальные, может понять только другая женщина. В этом коренится одна из причин неуст­ранимости женского, как и мужского, гомоэротизма.

В эротических произведениях, написанных женщинами, мужские сексуальные действия часто описываются доволь­но язвительно. Сексуально раскованной женщине они ка­жутся примитивными и некомпетентными. «Прелестный опушенный маленький кратер таит собственные, только женщине доступные возможности, а из него сделали вмес­тилище пениса и воронку для спермы»¹⁰. Героиня романа Елены Черниковой «Золотая ослица» иронически следит за тем, как мужчина старательно «проигрывает» на ней вычи­танные в учебниках сексологии «позиции», не догадываясь сделать того единственного, что на самом деле нужно его партнерше¹¹.

Не менее важен тип адресата в изобразительном искусст­ве. Демонстрируя женскую наготу другой женщине, жен­щина-художница делает это совсем иначе, чем когда она имеет дело с мужчиной. В этом случае она не соблазняет, а раскрывается, показывая не то, что «красиво», а то, что важно. При этом неизбежно и сознательно деконструируется нормативный образ женской «чистоты». «Натуральные» женщины часто стесняются своих физиологических отправ­лений, которые могут быть неприятны мужчинам*. Худож­ницам-лесбиянкам это безразлично, они часто изображают предметы, вызывающие у мужчин не вожделение, а смуще­ние или отвращение, например менструальную кровь. Аме­риканская художница Джуди Чикаго на картине «Крас­ный флаг» изобразила женщину, вытаскивающую из влагалища окровавленный тампон.

o Неумеренная реклама на российском телевидении тампонов и про­кладок, постоянно напоминающая, что у женщин «там» всегда сыро и влажно, вызывает у мужчин смешанные чувства. Судя по имеющимся данным, около 40% мужчин относятся к женским гениталиям r какой-то степени брезгливо. Нужно ли усиливать эти реакции?

Для мужчины это зрелище отвратительно (древние табу на кровь и отождествление ее с «грязью»), а для женщины вполне естественно. Если лес­биянок шокируют картины Тома Финляндского, то их соб­ственные произведения точно так же шокируют эстетичес­ки неискушенных мужчин.

Но оставим художественные образы и обратимся к лес­бийской психологии и стилям жизни.

Первые же сравнительные исследования лесбиянок и ге­теросексуальных женщин показали, что лесбиянки нисколь­ко не более невротичны, чем гетеросексуальные женщины, часто они даже лучше них социально приспособлены¹². С появлением новых методов измерения фемининности, мас­кулинности и андрогинности выяснилась несостоятельность и многих других стереотипов. Во многих исследованиях лес­биянки выглядят более энергичными и самостоятельными, чем обычные женщины, а их сексуальная идентичность, как и у мужчин, зависит прежде всего, от господствующих гендерных стереотипов и соответствующих нормативных ожиданий, причем гендерные/половые свойства для них ча­сто важнее сексуально-эротических. Вместе с тем лесбийс­кая идентичность, как и геевская, не является чем-то мо­нолитным и всегда одинаковым. Хотя типичные «лесбийс­кие автобиографии» большей частью воспроизводят один и тот же тип и процесс развития (непохожесть на других, мас­кулинность, сложные отношения с ровесницами и т. п.), за общими чертами скрываются существенные индивидуаль­ные и социально-классовые различия¹³.

Прежде всего это социально-психологические различия между «буч» и «фем». Это разные типы женщин, с разны­ми потребностями и стилями жизни¹⁴. Поскольку мужепо­добные «бучи» более видимы, массовое сознание склонно принимать за лесбиянок только их. Классическая схема сек­сологии начала XX в.: хищная мужеподобная «извращенка» совращает невинную жертву, полуженщину-полуребенка. Споры о том, является ли разница между «буч» и «фем» врожденной или это просто сексуально-ролевые различия, продолжаются и сегодня. Хотя некоторые радикальные лесбиянки отвергают этот вопрос с порога как нечто оскорби­тельное, он так же правомерен, как обсуждавшийся выше вопрос о психологических особенностях феминизированных мужчин-геев. Не говоря уже о гипотетических, но более чем вероятных связях между телосложением и психикой, мужеподобные девочки имеют гораздо меньше шансов быть принятыми сверстницами и это накладывает отпечаток на все их психическое развитие.

Подавляющее большинство лесбиянских автобиографий написаны именно «бучами», их общим эпиграфом могли бы стать слова: «Я решила, что на свете существуют три кате­гории людей: мужчины, женщины и я»¹⁵.

Как пишет о себе известная американская лесбиянка-фе­министка Джин Кордова, «в тот день, когда я стала девоч­кой, моя жизнь кончилась». На предложение одеть бюст­гальтер она заявила матери, что это самая глупая вещь, ко­торую она когда-либо видела и которая предназначена не для девочки, а для лошади. Маленькая Джин никогда не чувствовала себя девочкой, ее всегда привлекало все маль­чишеское и в то же время она презирала мальчишек за их грубость и умственную неразвитость. «Я рано узнала, что у мужчин есть то, чего мне хотелось, — деньги, власть и жен­щины. Я могла добиться этого по-своему, став бучем»¹⁶.

С возрастом раздвоенность самосознания усиливается противоречивыми материнскими предписаниями: «Не играй с мальчиками!» и тут же: «Почему у тебя нет бойфренда?» Маленьким «бучам» живется значительно труднее, чем ма­леньким «фем», им труднее сойти за «нормальных» и их лег­че «разоблачают». В старших классах хитрая Кордова, вме­сто того чтобы общаться с сексуально озабоченными маль­чишками, подружилась с признанной классной красави­цей. «Позже я узнала, что стать подругой юной королевы — одна из немногих привилегий подростков-бучей. Классные красавицы, которым надоели мальчишки, любят прятаться за грязной рубашкой подруги-буч. Кроме того, тут не было конкуренции. Мы, маленькие бучи, предлагали королевам то, чего те больше всего хотели, — обожание без лапанья». Однако важно уметь соблюсти границы. Девочкам-фем легче сойти за «натуральных», их родители и подруги просто не могут поверить, что они лесбиянки.