Послесловие. При слове «притча» возникает ряд привычных ассоциаций: во‑первых, вспоминаются притчи библейские – своего рода афоризмы древности

При слове «притча» возникает ряд привычных ассоциаций: во‑ первых, вспоминаются притчи библейские – своего рода афоризмы древности, во‑ вторых – сказки, из которых неизбежно извлекаешь жизненный урок, в‑ третьих – тосты, где высокопарным слогом повествуется о вещах самых обыденных, но в конце звучит неожиданное, часто довольно мудрое поучение. Но ни то, ни другое, ни третье не являются притчами в том понимании, в каком они представлены в этой книге.

В разные времена под притчами разумелись разные вещи. Так, из уст Христа в Евангелии мы слышим: «Всяко речете мне притчу сию: врачу, исцелися сам» (Лк. 4: 23). Но никто не включает эту притчу в число известных евангельских притч. Зададимся вопросом: почему? В обширном собрании сказаний, легенд, поверий, мифов и преданий выдающегося собирателя народного слова А. Н. Афанасьева (1826–1871) тоже не встретишь тех притч, к каким мы привыкли. У него под заглавием «Притчи» приводятся пословицы и поговорки. У других собирателей под притчами понимаются мудреные загадки со сложной символикой. Где же истина? Дело в том, что слово «притча» изначально означало прибавку к чему‑ либо, загадку, пословицу как прибавку в речи. И лишь впоследствии за ним закрепилось значение образа, примера, аналогии, нравоучительного и загадочного изречения, пророчества и, наконец, определенной литературной формы.

Из всего разнообразия поучительной прозы наиболее популярен короткий образный рассказ, в котором преподносится поучительная истина. Прямого наставления, как правило, нет – слушатель сам должен его вывести. При минимуме слов притча «содержит» максимум смыслов. Детали упоминаются скупо и лишь по необходимости – действие происходит без декораций, так сказать «в сукнах». Действующие лица притчи, как правило, не имеют не только внешнего облика, но и черт «характера»: они предстают не как объекты художественного наблюдения, а как субъекты этического выбора. Не случайно в устной форме притча часто перебивается обращенным к слушателю вопросом: как, по‑ твоему, должен поступить такой‑ то? Если слушатель или читатель проницателен и вдумчив, притчи откроют ему совершенно иной мир – гармоничный, без фальши и грязи будничных дней.

Художественный потенциал притчи заключен не в полноте изображения, а в непосредственности выражения, не в стройности форм, а в проникновенности интонаций. Именно это преодоление многих канонов, а подчас и формальностей академической литературы, так влекло к себе писателей на рубеже XIX–XX веков. Попытку подчинить прозу законам притчи предпринял в конце творческого пути Л. Н. Толстой, на многовековые традиции еврейских и христианских притч опирался, особенно в произведениях «малой» формы, Ф. Кафка, «притчевость» в какой‑ то степени присуща драматургии и романистике Ж.‑ П. Сартра и А. Камю. Без сомнения, притча и сейчас сохраняет свою привлекательность для писателей, ищущих выхода к этическим первоосновам человечества.

Несмотря на свою древность, притча как культурное явление изучена недостаточно. При устойчивом и разностороннем интересе к притче удивляет тот факт, что серьезных монографий о ней фактически нет. Вопрос об определении данного понятия также остается открытым. Из существующих дефиниций наиболее удачной можно считать принадлежащую Н. И. Прокофьеву: «Притча – это малый повествовательный жанр, в котором абстрагированное обобщение носит назидательный характер и утверждает моральное или религиозное наставление. Действие притчи логически и конструктивно направлено на то, чтобы создать концентрированную иллюстративность для выражения нравственных идей». По мнению А. И. Княжицкого, два главных качества притчи – это иносказательность и поучительность. Д. С. Лихачев обращал внимание на то, что в притчах события не определены ни по времени, ни по месту, по большей части нет и прикрепления действующих лиц к их историческим прототипам. Притчи повествуют о действительности в обобщенной преобразованной форме. Они запечатлевают то, что, на взгляд автора и читателя, существовало и будет существовать всегда, что неизменно и постоянно.

Знания, заключенные в форму притчи, образуют многоуровневую систему. Каждый, кто воспринимает притчу, постигает только тот ее уровень, который соответствует уровню его бытия. То есть притча – бездонный кладезь мудрости, но не всем удается зачерпнуть глубинную воду, напротив, многие просто водят ведром по поверхности. Именно для тех, кто «видя не видят и слыша не слышат, и не разумеют» (Мф. 13: 13), говорил свои притчи Христос.

Прошли века, но людское сознание почти не изменилось. Увы, природа человека такова, что к греху и пороку она склоняется легко, а к чистоте и святости устремляется с трудом. Притча, облекая Истину в общедоступные образы, позволяет преодолевать сопротивление нашего несовершенства и легче проникать в сознание человека. Притча смягчает ожесточение предубежденных.