Ночь, в которую Тереза Батиста спала со смертью 5 страница

— Вместе? Сплетницы будут судачить, вмешиваться в вашу жизнь.

— Пусть судачат, Сладкий Мёд. — Он брал её за руки и говорил: — Да уже прошло то время…

Какое время? Да то, когда он был полон недоверия. Ведь когда они встретились и познали друг друга, они ещё не до конца были знакомы, не знали, кто на что способен: она, познавшая грубость жизни и жаждущая ласки, он — пытавшийся, как мог спокойно, руководить ею. Время проверки, когда Алфредан следил за ней на улице, слушал и передавал ему разговоры, охранял дом, гнал взашей ухажёров и сплетников. Тереза, когда была спрятана в саду и в доме, подчинялась требованиям и внимала советам доктора. Несмотря на достойное обращение и комфорт, постоянное внимание и растущую привязанность, начало их сожительства воздвигало чуть ли не тюремные стены и решётки. И это происходило с каждым из них: Тереза была сдержанна, боязлива, угнетена недавним прошлым. Доктор, видя её красоту, ум, характер, пламя в её чёрных глазах, готов был потратить на неё время, деньги и терпение, чтобы превратить этот необработанный алмаз в бриллиант, ребёнка — в идеальную женщину, и только потому, что испытывал к ней чувственный интерес, настойчивое неконтролируемое желание, желание старика к девочке, ничего больше. Да, время проверки, время испытания семян на всхожесть, время непростое.

И семена дали всходы: Тереза стала улыбаться, сладострастию доктора стала сопутствовать нежность, в девочке он признал честную женщину, достойную доверия и уважения. Тут пропали и все сомнения у Терезы, теперь она принадлежала доктору не только телом, но и душой, видя в нём Бога, перед которым она должна была преклонить и преклонила колени. То было время осторожности и сдержанности. Тогда они выходили вместе из дому только к вечеру, после ужина, выбирая безлюдные места, у себя принимали только врача Амарилио и Жоана Нассйменто Фильо, не считая Лулу Сантоса — первого из друзей.

Да, те времена прошли, да, начались новые, и начались в самый тяжкий день для Терезы, в день смерти неродившегося ребёнка, или в день одиночества. В тот день могла как кончиться, так и восторжествовать скрытая до сих пор любовь. Любовь, сплавленная из всех прежних чувств, ставшая единой, цельной, окончательно оформившейся.

Доктор зачастил в Эстансию, дольше прежнего здесь задерживался, превратив её в постоянное место жительства. Теперь в Эстансии он принимал не только друзей за обедами и ужинами, но и визитёров из числа знатных людей города: судью, префекта, священника, прокурора, полицейского инспектора. В Эстансию же он вызывал и директоров Межштатного банка, акционерного общества «Эксимпортэкс» для обсуждения текущих дел и принятия решений.

Тереза перестала быть дикаркой из сертана, попавшей в тюрьму и пансион Габи. Благодаря доктору она стала забывать прошлое, стала красивее, элегантнее, грациознее — женщина во всём великолепии молодости. Будучи замкнутой, она стала весёлой и общительной, будучи грустной, она раскрылась в радости.

Время любви, когда один становится необходим другому, любовь Бога, странствующего рыцаря, сверхчеловеческого существа, сеньора к простой деревенской Девчонке, теперь воспитанной и утончённой, любовь глубокая и нежная, очищенная от желания.

Теперь для Эмилиано каждое расставание с Терезой было тягостным, а дни, проводимые без Эмилиано Терезой, были самыми длинными. За несколько дней до смерти доктора один из руководителей банка оценил положение, создающееся для других коллег из совета директоров, которые пользовались полным доверием Эмилиано Гедеса:

— По тому, как идут дела, я думаю, главная контора банка будет скоро переведена из Баии в Эстансию.

При жизни доктора, который всегда носил при себе кнут, кто бы отважился, дорогой лейтенант? Не вижу никого, ни среди своих знакомых, ни среди чужих, ни среди песенников, ни среди трубадуров, число которых растёт на глазах, составляя уже сейчас настоящую армию гитаристов, самую многочисленную на Северо-Востоке. При таком количестве трубадуров, пишущих песенки, зарабатывать на жизнь, капитан, становится всё труднее и труднее. Уважаемый не капитан? Простите мне мою ошибку, майор. Не капитан и не майор, не военный, простой крестьянин? Приятно знать, но не гневайтесь, что я вам дал мундир, погоны и воинское звание, и радуйтесь регалиям.

При жизни доктора где были вдохновение и рифма? Даже при больших способностях и отваге, как ни приукрашивай события, никто не хотел схлопотать по роже или проглотить печатный листок со своими виршами, даже если они были и солёные, и перченые. Гитара — оружие праздника, она не создана, чтобы схлестнуться с кнутом, кулаком или пистолетом. При поблёскивающем серебряном кнуте, нет-нет да взлетавшем в воздух на дорогах сертана и здесь, на улицах Баии, одной из столиц Бразилии, никто не был тем безумцем, который бы стал распространяться о жизни доктора с его любовницей, не знаю никого, кто бы мог то сделать. Хотел бы я видеть при его жизни, чтобы кто-нибудь срифмовал наслаждение с мертвецом.

Когда же всё это случилось и известие стало передаваться из уст в уста, каждый, кто мог петь, схватился за гитару, ведь сколько времени не было ничего достойного, чтобы сочинить бесстыдные стишки. От Баии до Сеары — этого конца света — всё повторяли один и тот же куплет:

В доме терпимости

прямо на девице

умер старый-престарый козёл.

Представляете, депутат, если бы доктор услышал подобное неуважение — старый козёл, девица, дом терпимости! Как распространилась эта история, как узнали обо всём случившемся так быстро и во всех подробностях? От кого? От слуг, врача, от отца священника или ризничего? От всех сразу или ни от кого, такие вещи поражают. Бесполезно увозить тело куда-нибудь, будь то дом умершего или какой другой, делать вид, что человек умер благопристойно, стараться обмануть людей. Чтобы слагать куплеты, многого знать не надо. Главное известно, остальное выдумывается в зависимости от рифмы.

Очень много куплетов было написано, совсем не три, как знает сенатор. В Параибе вышел один сборник, названный «Богач умер на девственнице», уже по названию можно судить, что автор слышал звон, но не знает, где он. В сборнике этом нет упоминания о докторе, всё время говорится о богаче, миллионере, каком-то имяреке, но вот откуда гитарист узнал полное имя Терезы? Такого паскудного сборника я в жизни своей не видел — и посмотрите, что за рифмы и что за слова в этих куплетах, уважаемый советник муниципалитета. Ваша светлость не политик? Не советник и не депутат? Не сенатор и не кандидат? Жаль: от политиков всегда перепадают денежки, конечно, не их собственные, а бразильского народа.

Если Тониньо не купил сборник в книжном магазине, то вам не удастся получить ни за какие деньги даже одного экземпляра, в котором говорится о «случае со стариком, который умер, наслаждаясь любовью мулатки». Он составлен в Аракажу слепым Элиодоро, описание развлечений старика до смерти; если ваша жена с вами, то позовите её, пусть раскошелится и купит сборник. Описание смерти так красиво и впечатляюще, что даже самому хочется так умереть. То, что Элиодоро слеп, ему нисколько не мешает. Когда читаешь, кажется, что всё это он видел собственными глазами.

А может, Тониньо, сумеет найти для вас один, что был издан здесь, в Баии: «Старик, который умер в час блаженства», автор — новичок, всё в его стиле, стихи ломаные, рифмы скупые; низкого качества и «Смерть хозяина на служанке». Это местре Поссидонио из Алагоиньяса, стоящий гитарист, но неудачник с этими куплетами. В них всё перепутано, из доктора он сделал плохого хозяина, из Терезы — грязную служанку, приглашающую хозяйку, появляющуюся в самый неподходящий момент, чтобы старик умер от страха. Псе это не похоже на местре Поссидонио. В дополнение ко всему этому на рисунке был изображён доктор с бородой, а Тереза с курчавой шевелюрой. Семья доктора скупила почти все экземпляры, заплатив деньги, но два мудреца всё-таки несколько штук припрятали, чтобы продать подороже. Читать это смысла не имеет: ни дубинку не поднимает, ни смеха не вызывает.

То, что произошло со мной, куда хуже. Я описал всё: и смерть доктора, и всю семейную грязь, рога, растраты, необеспеченные банкноты, контрабанду, братьев, детей и зятя, ну просто хрестоматия получилась. И попал за всё это в тюрьму, откуда выйти мне пришлось, только спустив за бесценок всё экземпляры. Адвокат же родственников потребовал от суда решения произвести обыск в моём доме и, прибыв в сопровождении комиссара полиции, нашёл спрятанные под матрацем экземпляры, что хранил я для своих друзей, и, разорвав их, уничтожил. И ещё пригрозил, что снова в тюрьму посадит, если хоть один будет продан, вот какому риску подвергается тот, кто сочиняет куплеты.

Но если уважаемый захочет всё же прочесть «Последний подъём доктора, умершего в час любви», то должен заплатить не только деньгами, но и страхом. Давайте банкноту в пятьсот крузейро, и я вам уступлю один экземпляр, единственный, что сохранил я из любви к другу, а не из-за денег. В моём сборнике всё чистая правда, я не трачу времени на глупости. Не препоручаю душу доктора дьяволу, не говорю, что Тереза сошла с ума и бросилась в реку, как это делают другие, выдумывая, конечно. Я рассказываю правду, и всё; для доктора подобная смерть — благословение Божие; а вот смерть, свалившая на Терезу, — дело тяжёлое и неблагодарное!

Писал, как понимал, я, Купка из Санто-Амаро, тот, что во фраке и котелке стоит напротив подъёмника Ласерды и продаст своё вдохновение и стихи.

— Ну и ну! Как же этот субъект похож на доктора Эмилиано Гедеса, ну просто близнец… — удивился Валерио Гама, коммерсант из Итабуны, уехавший из Эстансии ещё подростком, а теперь в сорокалетнем возрасте вернувшийся сюда, чтобы повидать родственников.

— Да какой же близнец, это он сам, прогуливается с очаровательной девушкой, — пояснила ему двоюродная сестра Дада. — Доктор вот уже несколько лет содержит здесь любовницу — честь для нашего города…

— Не шутишь? …

— Ты никогда не слышал, брат, что воды Пиауитинги столь чудодейственны, что восстанавливают силы? Так вот, старик стал здесь молодым человеком. — Она это говорила, явно подтрунивая, но без злого умысла; Эстансия — город гостеприимный и сообщнический, здесь даже старые ханжи смотрят на любовников и любовные дела со снисхождением.

Коммерсант решил совершить долгую прогулку, чтобы проверить сказанное любительницей посплетничать. Невероятно! Доктор Эмилиано и Тереза медленно поднимались вверх по улице, наслаждаясь вечерним ветерком. Поравнявшись с ними, Валерио Гама открыл рот: Господи, а сестра-то не выдумала, это действительно был не кто иной, как доктор Эмилиано Гедес, сопровождаемый совсем молодой и очень аппетитной женщиной по улицам Эстансии. Раскрыв рот и смутившись, коммерсант поднёс руку к шляпе, чтобы приветствовать банкира. Доктор ответил на приветствие:

— Добрый вечер, Валерио Гама, решили навестить родные края? — У Эмилиано была великолепная память па лица и имена тех, с кем когда-то он был в каких-нибудь отношениях: Валерио был клиентом банка.

— Да, доктор, ваш слуга — здесь и там.

Вид у коммерсанта был обалдевший, и это вызвало улыбку Терезы и слова:

— Он выглядел, словно увидел привидение…

— Привидение — это я, Валерио до сих пор видел меня только в банке, при галстуке, обсуждающим сделки, и вдруг столкнулся со мной в Эстансии, фланирующим по улице в спортивной рубашке вместе с такой красивой женщиной, это за пределами представления коммерсанта из Итабуны. Когда он туда вернётся, ему будет о чём рассказать.

— Может, вам лучше не выходить со мной так часто?

— Не будь глупой, Сладкий Мёд. Я не собираюсь из-за чьих-то пересудов отказываться от удовольствия гулять с тобой. Мне это безразлично и совсем не трогает. Все обращают внимание, Тереза, из зависти, что ты — моя. Если бы я захотел, чтобы полмира умерло от зависти ко мне, я бы привёз тебя в Баию, в Рио — вот было бы разговоров. — Он засмеялся и опустил голову. — Но я эгоист и не выставляю напоказ, чем владею, пусть то будет человек или вещь. Я их хочу иметь исключительно для себя.

Он подал руку Терезе, чтобы помочь спуститься вниз.

— Вообще-то я совершаю преступление, что держу тебя в Эстансии запертой в четырёх стенах, почти пленницей. Не так ли, Тереза?

— Я здесь ни в чём не нуждаюсь и счастлива. Взять с собой, чтобы показать всем? Упаси Боже, нет; не надо. Капитан любил вызывать зависть, показывая своих бойцовых петухов, лошадей, немецкий пистолет, ожерелье из колец. И даже Терезу на петушиных боях, чтобы подразнить своих партнёров и вызвать алчный блеск в глазах. Неужели сеньор в этом похож на капитана?

— Я хочу тебя только для себя самого.

Друзья за ужином, купание в Пиауитинге, вечерняя прогулка по мосту через реку Пиауй, пристань. Для неё этого достаточно, и даже если бы она была вынуждена оставаться дома взаперти, это не имело бы значения. Слышать, что она ему нужна, — вознаграждение за любое ограничение.

По окрестностям они устраивали прогулки не раз. То выезжали к устью реки Реал, на границу штатов Баии и Сержипе, чтобы увидеть плещущееся у пляжа Манге-Сека море, высокие песчаные дюны, чтобы посетить посёлок рыбаков Сако. Они никогда не выезжали из города, и в ту пору Тереза ещё не видела моря и, хотя мечтала путешествовать, не расстраивалась из-за того, что пока это осуществить не удавалось. Ей достаточно было присутствия доктора, достаточно, что она жила с ним в одном доме, разговаривала с ним, смеялась, училась, выходила с ним гулять и ложилась с ним в постель.

Поскольку у доктора свободного времени было мало, то время, уделяемое Терезе, он, как правило, урезал у завода, у банка, у семьи, и эти часы они проводили вместе в ухоженном особняке. Для доктора это было отдыхом, передышкой от дел, для Терезы — жизнью.

Город привык к постоянным приездам доктора, к его плавкам, цветку в руке, обществу его любовницы, к тому, что они осматривали старинные здания, беседовали в Печальном парке, подолгу стояли на мосту, облокотившись на его перила, безразличные к распространяемым о них сплетням. Доктор перестал играть; он — человек богатый, все знают, он имеет право содержать любовницу с открытым счётом, это почти обязательное условие его положения, но поскольку он женат, то лучше никому не показывать подругу, дабы не оскорблять нравы общества.

Постепенно злые пересуды потеряли силу, смысл и вкус новизны и снова были вызваны к жизни возвращением в город коммерсанта Валерио Гамы, который не смог не отметить, что любовница у доктора красива и известил. Патриотка Дада, способная хвалить достоинства Эстансии, этой земли цветов, звёздного неба, глупой луны, и терпеливого и благородного народа, умеющего скрывать тайную любовь, сказала:

— Это ведь не мои слова, брат, а майора Атилио: окончив службу, он вернулся сюда. Жену не видел несколько нет и даже забыл, от чего рождаются дети. Но воздух Эстансии и воды Пиауитинги сделали своё дело; не прошло и месяца, а жена уже была беременна. Девица доктора тоже уже была с животом, да сделала аборт, а всему виной здешняя вода, брат, чудодейственная вода!

— Да, девушка доктора, сестра, сама может творить чудеса. Стоит ей глянуть, мёртвый поднимется.

Открытые глаза доктора кажутся живыми от скупого гнёта свечи, точно следят за мыслями Терезы. В чудодейственности вод Пиауитинги нужды не было, как и ни в чём другом, достаточно было взгляда, улыбки, движения, прикосновения, открытого колена, чтобы они предались любовным забавам, на которые уходило столько времени занятого делами банкира.

Не смотри на меня так, Эмилиано, я не хочу вспоминать удовольствия ночи, которая принесла тебе смерть. А почему нет, Тереза? Разве не в твоих объятиях, разве не исходя любовью я умер? Мы не жили каждый порознь своей любовью: один — отдаваясь чувствам, другой — чувственности, у нас была одна любовь, сотканная из нежности и сладострастия. Если не хочешь вспоминать ты, вспомню я, Эмилиано Гедес, любитель утончённых удовольствий, ради которых принёс в жертву собственную жизнь.

Тот же Лукавый и живой взгляд, каким он одаривал сидящих за его столом друзей, рот приоткрыт, виден кончик языка. С той самой ночи у дверей пансиона Габи до того момента, как он посадил Терезу на круп лошади, она помнила то ощущение, которое испытала, когда кончик его языка разомкнул ей губы для поцелуя. И после, стоило ему показать ей даже издали язык, как Тереза чувствовала присутствие Эмилиано во всём своём теле. Всё, к чему прибегал Эмилиано, было необходимо, и всё открывало путь к утончённым ощущениям и становилось для Терезы знаком, который он подавал в разных обстоятельствах, призывая к ласкам.

Перед приходом высоких визитёров — префекта, судьи, прокурора — Эмилиано как бы невзначай клал ей руку на спину и ногтем почёсывал загривок. Тереза еле сдерживала стон, руки мягкие, ногти кошачьи. Кося глазом, он заглядывал в вырез платья, позволявший видеть грудь. Однажды вечером собравшиеся у них гости беседовали в плохо освещённом саду, так как доктор желал видеть появление луны и звёзд на небе. Они уже отужинали, и теперь Лулу Сантос и врач спорили о своих политических разногласиях. Жоан Нассименто Фильо восторгался великолепием ночи, а падре Винисиус хвалил щедрость Всевышнего, даровавшего такую красоту людям. Сидя под деревом, Тереза слушала их разговор. Доктор подошёл к ней, закрыл её своей фигурой, дал рюмку коньяку и, приоткрыв декольте, взглянул на загорелую крепкую грудь — одно из красивейших украшений Терезы. А может, самое красивое? Что же тогда сказать о заде? Ах, зад!

Нет, Эмилиано, не вспоминай больше, отведи от меня свои лукавые глаза, давай вспомним другие моменты. Всё, что было между нами, — сплошная идиллия, и есть о чём вспомнить. Сладкий Мёд, не будь глупой, наша идиллия началась и кончилась в постели. А о чём ты вспомнила, почувствовав запах мужского одеколона, совсем недавно, когда ты меня готовила к неизбежной встрече с торжественностью смерти политического деятеля? Ах, Эмилиано, все воспоминания, ароматы и насаждения для меня кончены. Нет, Тереза, радость и удовольствие — это то наследство, что я тебе оставляю, единственное, на другое мне не хватило времени.

Ещё когда они только что приехали в Эстансию и была закончена перестройка дома, поставлены новые ванные комнаты, доктор стал обучать Терезу принимать солёные и масляные ванны. По утрам — сильный душ и купание в реке. Вечером или ближе к ночи — тёплая ароматная ванна. Аромат на выбор, всё на стеклянной полочке в ванной. Но Тереза ничего, кроме дешёвых и сильных духов «Лориган де Коти», которыми обычно пользовались проститутки в пансионе Габи, не знала, а Эмилиано, как она поняла, отдавал предпочтение другим, без сомнения, иностранным. Употреблял он их после бритья.

Чтобы доставить ему удовольствие, Тереза однажды, приняв ванну, надушилась его одеколоном и легла в постель. Почувствовав исходивший от Терезы запах, Эмилиано долго взахлёб хохотал:

— Что ты сделала, Тереза? Это же мужской одеколон.

— Я видела, что он вам нравится, и подушилась, чтобы доставить вам…

Стройная, формирующаяся девушка с прекрасными бёдрами, доктор перевернул её спиной к себе: от корней волос до кончиков пальцев на ногах, вся, вся целиком она была в распоряжении доктора, и он её обрабатывал, как хозяин землю.

Со временем Тереза познакомилась с духами и их употреблением. Когда доктор брился, она сама опрыскивала его одеколоном: лицо, усы, волосатую грудь. Ей нравилось вдыхать этот терпкий аромат. Иногда он брал из её рук пузырёк и капал ей капельку на грудь, потом переворачивал и видел, как начинали дрожать её бёдра. Каждое движение, каждое слово, каждый взгляд, каждый аромат имел своё собственное значение.

Ах, Эмилиано, не вспоминай теперь эти моменты, дай мне осознать твою смерть и получить оставленное тобой наследство — радость и удовольствие.

Случалось, что доктор рассказывал Терезе ходящие о них сплетни, которые их развлекали, вызывая смех.

Круг кумушек, прослышавших о висящем в спальне доктора большом зеркале, превратил в своих сплетнях это одно во множество зеркал, которыми увешаны все стены спальни, естественно, для отражения эротических игр. Что правда, то правда, зеркало в спальне отражало кровать, голые тела и их ласки; именно с этой целью доктор и выбрал большое и поместил его в спальне. Но оно было одно-единственное, а языки сплетниц превратили его в дюжину. Уроков, которые Тереза давала уличным ребятишкам, тоже не оставили кумушки без внимания, и онад объявили сенсационную новость: всё это Тереза делает с одной-единственной целью — стать учительницей начальной школы, если вдруг богач её бросит. Будучи непоследовательными, святоши одновременно обсуждали и возможных кандидатов на замещение должности богача в объятиях Терезы, ведь наскучит же она ему когда-нибудь, Обвиняя Эмилиано в шпионаже, Тереза, шутя, спрашивает его: каким образом он получает всю эту информацию, если больше отсутствует в Эстансии, чем присутствует. Да и Алфредан возвратился на завод, но всё, что о докторе говорят, до его ушей доходит.

— Я знаю всё, Тереза, о тех, кто меня интересует. И не только о тебе, Сладкий Мёд, но и моих родственниках, о каждом, что он делает, что думает, даже тогда, когда не выказываю интереса.

Горечь в голосе Эмилиано? Пугаясь, Тереза ищет возможность отогнать заботы, дела, печали и пытается рассмешить его.

— Доктор сулит мне столько кандидатов, что, похоже, хочет от меня освободиться.

— Сладкий Мёд, никогда не говори ничего подобного, даже в шутку, я тебе запрещаю. — Он целует её глаза. — Ты даже не представляешь, как мне тебя будет не хватать, если вдруг ты меня оставишь. Иногда я думаю, что ты здесь устала, всё время одна, жизнь замкнутая, грустная.

Тереза больше не смеётся, она серьёзна.

— Я не считаю, что у меня грустная жизнь.

— Это правда, Тереза?

— У меня есть чем заняться, когда сеньор отсутствует: дом, дети, которых я учу, рецепты кухни, которые осваиваю, музыка, да у меня нет свободной минуты…

— Даже чтобы думать обо мне?

— О вас я думаю всегда. Когда вы задерживаетесь, я грущу. Вот это то, что меня печалит, но я знаю, что быть по-другому не может.

— Ты хотела бы, чтобы я всё время был здесь, Тереза?

— Я знаю, что вы не можете, так зачем же хотеть? Я просто об этом стараюсь не думать и довольствуюсь тем, что имею.

— То, что я даю тебе, это так мало! Тебе что-нибудь надо? Почему ты ничего не просишь?

— Потому, что не люблю просить, и потому, что мне всего хватает. Того, что сеньор даст мне, достаточно, я даже не всегда знаю, что с этим делать. Но я молчу, и вы мо знаете.

— Знаю, Тереза. А ты? Ты знаешь, Тереза, что мне тоже грустно, что я то уезжаю, то приезжаю? Послушай, Сладкий Мёд, я думаю, что не смогу жить без тебя. Когда я далеко от тебя, у меня одно-единственное желание — быть с тобой.

Шесть лет — целая жизнь, столько всего вспомнишь. Столько? Нет, драматического — ничего, ничего не было, как не было ничего сенсационного или достойного страниц романа, только жизнь и её спокойное течение.

— Моя жизнь достойна пера писателя, это роман… — патетически утверждает портниха Фауста, обшивающая сеньор города.

Это не жизнь Терезы в Эстансии; спокойная и весёлая, чем она может заинтересовать писателя? Самое большее — послужить тому, кто напишет о ней песню или романс. В отсутствие доктора она занята мелкими домашними делами, чтобы заполнить время ожидания, когда он здесь — радость. Идиллия любовников, в которой нет ничего достойного, чтобы о том рассказывать. Во всяком случае, внешне. Однажды, смеясь, она показала доктору стихи, посвящённые ей и отправленные ей по почте поэтом Аминтасом Руфо, которого посетило вдохновение в момент, когда он отмерял ткань в магазине своего отца.

— Если вы обещаете не сердиться, я покажу вам одну вещь. Я сохранила её, чтобы показать вам.

Письмо пришло по почте, адресовано оно было доне Терезе Батисте, улица Жозе де Доме, номер 7. В конце; второй страницы был написан адрес и имя поэта: Аминтас Флавио Руфо, безнадёжно влюблённый поэт. Положив голову на плечо Терезы, доктор прочёл написанные вирши.

— Ты достойна лучшего, Сладкий Мёд!

— Но это хорошие стихи…

— Хорошие? Ты так считаешь? Когда человек считает что-нибудь хорошим, оно — хорошее. Но это не мешает быть ему плохим. Эти стихи очень плохие. Глупые. — Он вернул Терезе страницы, исписанные каллиграфическим почерком. — Чуть позже, Тереза, мы пойдём на улицу и зайдём в магазин, где работает этот поэт…

— Вы сказали, что ничего не сделаете…

— Я ничего не сделаю. А ты вернёшь ему стихи, чтобы он не прислал новых.

Задумавшись, со стихами в руках Тереза ответила:

— Нет, доктор, я не пойду, нет. Юноша не сделал мне ничего плохого, он не прислал мне письма или записочки, не предложил мне ни любовь, ни постель, ничем меня не оскорбил, так почему я должна идти и при всех возвращать ему стихи? Да ещё с вами вместе, чтобы оскорбить его, а вы — чтобы пригрозить ему прямо в магазине, на виду у всех. Я думаю, это плохо как для меня, так и для вас.

— Я тебе скажу почему. Если мы сей же момент не подрежем крылья этому идиоту, он обнаглеет, возомнит себя победителем, и тогда никто его не обуздает. Или ты хочешь сохранить эти стихи на память?

— Я сказала, что считаю эти стихи хорошими; да, это гак, не буду лгать, мне трудно отличить золото от латуни. Но я также сказала, что сохранила их, чтобы показать нам, ну так я верну по почте, как и получила, и не обижу того, кто не обидел меня.

Нисколько не рассердившись, Эмилиано Гедес сказал улыбаясь:

— Прекрасно, Тереза, у тебя хорошая головка, лучше чем моя. Никак не могу себя сдержать. Ты права, оставь поэта в покое. Я хотел пойти в магазин, чтобы его унизить, но унизился бы я, если бы пошёл.

Он возвысил голос, попросил Лулу принести лёд и напитки.

— Всё это потому, что я считаю, что никто не должен смотреть на тебя, абсурд, конечно. Тереза, ты отнеслась к письму как сеньора. А теперь давай выпьем аперитив, выпьем за музу поэтов Эстансии, за мой Сладкий Мёд.

Сеньора? В начале их сожительства он сказал, что желает видеть в ней сеньору, только это случится, если она пожелает того же. Вызов был брошен и ею принят.

Она не имела права быть сеньорой. Вот дона Брижида, вдова врача и политика, во времена, когда её муж был жив, была сеньорой, и очень представительной. Но когда её узнала Тереза и с ней общалась, больше походила на тихую помешанную, с размягчёнными мозгами. Пьяными ночами Габи, хозяйка дома терпимости, похвалялась тем, что она была сеньорой Габиной Кастро, женой сапожника, прежде чем стала Габи священника, а потом Габи пансиона. Конечно, никогда она не была утончённой сеньорой.

С сеньорами Эстансии Тереза была знакома издали, видя их в окнах, когда они следили за ней, шедшей по улице в новом наряде. Мужья некоторых из них посещали их дом, наносили визиты вежливости доктору Эмилиано. Общались же с Терезой люди бедные, живущие поблизости, среди них сеньор не было, а только женщины, которые работали на семью и детей. Однако некоторые связи с сеньорами Терезой всё же были установлены.

Когда однажды доктор был в отъезде, Тереза приняла у себя Фаусту Ларрету, всеми уважаемую портниху.

— Простите, что нарушаю ваш покой, Тереза, но я здесь по поручению доны Леды, сеньоры доктора Жервазио, налогового инспектора.

Доктор Жервазио, худой и очень вежливый, несколько раз посещал Эмилиано; его супругу Тереза видела как-то в одном магазине, она выбирала ткань. Красивая молодая женщина, хорошо сложённая, заносчивая.

— Я не нашла ничего по вкусу, сеу Гастон. Нужно улучшить ассортимент.

Она говорила с коммерсантом, но смотрела на Терезу, и смотрела внимательно. Уходя, она даже приказала сеу Гастону поискать в Баии чёрный китайский креп и, взявшись за ручку двери, улыбнулась Терезе. Эта улыбка была для Терезы неожиданной.

Портниха села, они беседовали в столовой.

— Дона Леда прислала меня к вам с просьбой дать ей ваш бежевый с зелёным туалет с большими карманами, вы знаете какой?

— Да, знаю.

— Чтобы снять фасон, она находит его великолепным, я — тоже. Кроме того, все ваши туалеты прекрасны. Я слышала, что весь ваш гардероб идёт из Парижа, даже нижнее бельё, правда?

Тереза рассмеялась. Доктор покупал ей бельё в Домах моды в Баии, у него был хороший вкус, и он любил выбирать и одевать Терезу не только для выхода из дома, но и на каждый день. Тряпки на все случаи жизни по последней моде, привозимые из каждой поездки, полные шкафы; без сомнения, это он делал, чтобы возместить ущерб от уготованной Терезе затворнической жизни. Из Парижа? Надо же, чего только не услышишь в этом маленьком городе, невозможно и представить себе!

Тереза встала, чтобы идти за платьем. Боясь получить отказ, портниха не отважилась спросить разрешения последовать за ней, а просто пошла и не удержалась от восклицаний, когда Тереза распахнула дверцы старинных шкафов. Вот это да! Ой, Боже правый! Да такого приданого нет ни у кого в Эстансии! Ей захотелось потрогать руками, посмотреть подкладку и шитьё, прочесть, что написано на этикетках магазинов Баии. В одном из шкафов лежало нижнее мужское бельё; Фауста стыдливо отвела глаза, возвращаясь к платьям Терезы.

— Ах! Какой прелестный костюм, когда я всё расскажу своим клиенткам, они умрут от зависти…

Тереза заворачивала платье, взволнованная портниха раскрывала саквояж. Некоторые умирают от зависти, глядя на идущую рядом с доктором Терезу, одетую с иголочки; развязывают свои языки и плетут небылицы. Другие, ироде Леды, хвалят её наряды и поведение, относятся к ней с симпатией и находят её не только красивой и элегантной, но и воспитанной. Даже сама дона Клеменсия Ногейра — девяносто килограммов ханжества и величия, — говорят, тоже её хвалила, но что-то не верится. В кругу надменных модных сеньор, блюдущих общественную нравственность, довольно громко и чётко высказывались о спорной личности Терезы: она знает своё место, никуда не рвётся, вы считаете, этого мало? Не удовлетворённая таким высказыванием всем известная дама, супруга хозяина фабрики тканей, дополнила со знанием дела и уверенностью: вместо того чтобы критиковать девушку, все они должны были бы благодарить её, что она довольствуется столь малым — купанием в реке, прогулками, обществом доктора. Да, потому что, если бы она попросила Гедеса водить её на балы, на всякие встречи и праздники, как, скажем, торжество по случаю Рождества Христова, Нового года, месяца Марии, девятидневные и тринадцатидневные молитвы, праздник Святого сердца Господня, на заседание Общества друзей библиотеки, если бы она просила ввести её в семейные дома, и он, имея деньги, право приказывать и старческую страсть, сделал бы всё это, — кто был бы первой дамой в Эстансии? Стал бы кто-нибудь сопротивляться требованию Эмилиано Гедеса, Межштатному банку Баии и Сержипе? Разве не смотрят из окон на эту пару известные люди города, не наведываются в дом Гедеса, включая падре Винисиуса? И если их не видят на улицах и в других местах каждый день, то это только благодаря сдержанности самого Эмилиано Гедеса и его любовницы, а никак не моральным устоям мужей достойнейших сеньор.