Девушка, которая пролила кровь капитана, пустив в ход нож для резки сухого мяса 9 страница

С Терезой между тем совсем иное. Не супруга, не мать детей и даже не сожительница или любовница, а просто девчонка, какое уважение мог иметь к ней капитан? Но и она стоит не двигаясь и молча ждёт.

Она даже не умеет целоваться, губы нерешительны, осторожны. Она не плачет, не говорит об угрызениях совести, не отказывается, не жалуется; стоит и ждёт.

Девочка пятнадцати лет, с ещё формирующейся фигурой, с признаками красоты и в то же время зрелая, хоть и не достигла ещё возраста зрелости, но способен ли кто-нибудь считать возраст по календарю страданий? Только не Даниэл, не столичный молодой человек, легкомысленный и дерзкий в доступной любви; для красавца Дана, угодника старух, девочка Тереза — непонятная, трудно разгадываемая тайна.

Но она красива и лицом, и фигурой, и это уже доставляет удовольствие. Тереза вся из меди и угля, угольного цвета и глаза, и распущенные волосы. Груди — два речных, отшлифованных водой камешка, длинные ноги и ляжки, живот лоснящийся, бёдра округлые, ягодицы подростка, обещающие быть пышными. Под цветными трусиками в долине, поросшей медного цвета растительностью, цветёт роза, раньше времени Даниэл не хочет к ней прикасаться. Он завладеет ею, когда придёт время. И что же Даниэл? Молча Тереза ждёт.

Единственный раз в жизни Даниэл не знает, что сказать.

Он снимает рубашку и брюки, взгляд чёрных глаз Терезы становится нежным при виде тела ангела с волосами до плеч, живот гладкий, мускулистые ноги; когда Даниэл снял ботинки и носки, она увидела худые ноги с ухоженными ногтями, наверное, мыть их и целовать — одно удовольствие.

Они стоят друг против друга, Даниэл улыбается, ничего не говорит. Слов самых разных он знает много, красивых, вызванных страстью, всяких любовных фраз, даже отдельные пылкие стихи почтеннейшего судьи, его отца. Все эти слова истрёпаны и затасканы: столько раз он говорил их старым сеньорам, страстным замужним женщинам, романтичным девицам кабаре и пансионов, ни одна из которых не идёт в сравнение со стоящей перед ним девушкой. Он улыбается, Тереза отвечает ему улыбкой; он подходит и обнимает её, прижимается к ней всем телом. Рука Даниэла скользит по телу Терезы вниз, к трусикам, но прежде чем снять их, он чувствует под пальцами шрам. Наклоняется, чтобы посмотреть: шрам старый и в середине углубление, точно был вбит гвоздь. Что это, дорогая? Почему он хочет знать всё, зачем вопросами и ответами смущать её, сокращать время этой короткой ночи, которая никогда не повторится? Это от пряжки ремня, во время порки. И много он её бил? Плёткой из сыромятной кожи? До сих пор бьёт, но почему он хочет знать это, почему отстраняется, перестаёт к ней прижиматься и смотрит на неё, как смущённый ангел? Чего он боится? Кто знает, может, не верит, но ангел с картинки, что висит в такой же комнате на ферме, сам всё видел — и плётку, и палматорию. Да, продолжает бить; бьёт за любую провинность, бьёт просто так, бьёт за ошибку в счёте, тут и палматория идёт в ход, но зачем ему всё это знать, разве он может помочь? Не спрашивайте больше ничего, ночь коротка, скоро погаснут у домов костры, умолкнут гармоники, прекратятся танцы и фанданго, и с наступившим утром вернувшийся домой капитан завладеет рабыней Терезой на супружеской постели.

И, несмотря на эгоизм, юношескую смелость и наглость, поверхностность чувств, необдуманную авантюру, потрясённый Даниэл — чего только не увидишь! — опускается на колени и целует шрам на животе Терезы. Ах, моя любовь! Она сказала впервые в жизни слово «любовь».

Такая короткая ночь, длившаяся сто лет.

За сто лет этой короткой ночи всё было повторением, но повторение это было новостью и открытием. Всё ещё стоя на коленях, Даниэл поднимает руки к грудям Терезы, пробегает языком по шраму, доходит до пупка и проникает в него — ласка острая, как удар кинжала. От грудей руки Дана скользят вниз, к талии, ощупывают выпуклую линию бёдер, ягодиц, колонны бёдер, ног; ближе к ступням цвет кожи приобретает бронзовый оттенок. И снова руки Дана поднимаются, берут руки Терезы и принуждают её встать на колени тоже; так стоят они один против другого, обнявшись, рот Терезы моляще приоткрыт. Целуясь, они ложатся, ноги их переплетаются, твёрдые груди трепещут от прикосновения к мягкой волосатой груди Дана, сжатые мягкие бёдра — между натянутых мускулов ног юноши. Решительная рука Дана проникает под линялую цветастую ткань, достигает сада, где спит золотая роза, — здесь совершается чудо: медь превращается в золото. «Ах, любовь моя!» — повторяет Тереза про себя, боясь эти слова произнести ещё раз вслух. Неопытная рука Терезы гладит кудри ангела; потом, осмелев, опускается к лицу, дрожит на шее, плече и замирает на волосатой груди. Даниэл садится на корточки, снимает трусы Терезы, прикрывает рукой сад с золотой розой. Встаёт, сбрасывает последнюю деталь одежды; лёжа, Тереза смотрит на стоящего над ней в полной красе ангела: золотистая вьющаяся поросль и готовая к бою, поднятая шпага. Ах, любовь моя! Дан ложится, она чувствует тяжесть его бедра на своём бедре, мягкую волосатую грудь, золотыми завитками которой играют пальцы Терезы, в то время как левая рука Дана переходит с одной груди на другую, трогая соски, потом припадает ртом и жадно сосёт, нашёптывая упоительные слова: «Я твой маленький сын, хочу сосать твою грудь, покорми меня молоком», В этот момент Даниэл нашёл необходимые слова, возможно, такие же истёртые, как все остальные, но сказанные просто, без обмана, без хитрости, обновлённые чистосердечностью, нежностью, робостью столь необычной ночи: моя любовь, кукла, девочка, моя глупенькая, моя жизнь. В самое ухо Дан нашёптывает нежности, губы трогают мочку уха, зубы покусывают, я тебя съем, съем целиком, язык проникает в раковину уха, сколько же раз Тереза почти теряет сознание! Руки Терезы сжимают плечи молодого человека, скользят к волосатой груди, рот учится целовать. Правая рука Дана задерживается на скрывающем, прячущем золотую розу тёмном лесе. Указательный палец нежно, но настойчиво входит в Терезу. Ах, моя любовь! Тереза снова вздыхает и дрожит. Как может стать таким счастьем то, что было роковой обязанностью! Рука Терезы неуверенно движется по телу Дана, он её направляет вниз, к пышной и мягкой поросли, к острой шпаге; Тереза трогает её кончиками пальцев, она вся из железа и цветка, сжимает её. Даниэл находит кроющуюся в лесу чудную розу, и она раскрывается от первого в её жизни тепла. Дрожь охватывает Терезу и бежит по всему её телу. Дрожат лепестки розы, сверкает победная шпага. И вот Тереза-девочка, теперь уже женщина, отдаст себя всю, целиком, без чьего-либо приказа и страха, первый раз в жизни. Даниэл снова целует её, прежде чем вместе с Терезой раскрыть тайну жизни и смерти, потому что и умереть можно, когда дождливая ночь на Святого Жоана сгорела в костре любви и возродилась Тереза Батиста. Ах, любовь моя! Это то, что произнесла Тереза в первую и последнюю минуту этой ночи.

Эту короткую, наполненную минутами страсти и потерь сознания ночь, длившуюся сто лет, ночь открытий и возвращения утрат, Тереза начала девочкой, а закончила женщиной.

Придя в себя после глубокого вздоха, пришедшего на смену любовному стону, продолжительному громкому стону всего своего существа, впервые познавшего наслаждение, Тереза нашла Даниэла рядом, он обнимал её и притягивал к себе.

— Ты моя маленькая желанная женщина, ничего не знавшая глупышка, я научу тебя, научу всему, ты поймёшь, как это приятно. — И он нежно поцеловал её.

Тереза, лёжа без сил, улыбалась, но ничего не отвечала. Если бы ей хватило мужества, она бы попросила Даниэла повторить всё сначала и немедленно, так как в их распоряжении остаётся несколько часов, всего несколько часов, которых никогда не будет больше. Ведь в записной книжке капитана только праздник в ночь на Святого Жоана значился обязательным, и он всегда проводил его в доме Раймундо Аликате. Ведь в ночь на Святого Жоана у Аликате он мог найти себе новенькую, у Аликате или в пансионе Габи, попивая пиво с девицами и не зная точно, когда уйдёт: рано или поздно, это было непредвиденным. Скорее, мой ангел, скорее, нельзя терять ни минуты, сказала бы Тереза, если бы имела мужество и могла всё это произнести.

Она прильнула к ангелу: грудь к груди, нога к ноге, бедро к бедру, и только что разбуженное молодое и настойчивое желание разгорелось вновь. Тереза не произнесла ни слова, но рука её заскользила вниз по телу Даниэла, ощупывая каждый его сантиметр, дошла до стоп и погладила каждый палец. Однако предпочтение отдала золотистым кольцам на груди, которые стала расчёсывать, как гребнем, растопыренными пальцами руки. Тереза Батиста постигала науку Дана. Припала к его губам. Моя дорогая не умеет целоваться, разреши, научу. Жиголо по призванию, почти по профессии, Даниэл находил настоящее удовлетворение в удовлетворении партнёрши, будь то молодая страстная девушка или богатая старуха сноб. Я научу тебя получать удовольствие, какого не получала ни одна женщина, и он выполнял обещанное за деньги, бесплатно или по увлечению, которое случалось часто. Губы, зубы, язык — Тереза учится целоваться. Руки Даниэла, проникая в самые сокровенные места тела Терезы, множили её ощущения, а руки Терезы, находя в мягком шелковистом гнезде уснувшую птичку, пробуждали её. Алчные рты — его, знающий, где сокрыто страстное желание, её — впервые целующий, но обнаруживающий смелость и неутолённую жажду.

И вот птичка под пальцами Терезы проснулась и готовится к головокружительному взлёту, а пальцы Даниэла обнаружили мёд и утреннюю росу на трепетных лепестках золотой розы. Не требующая дальнейшей подготовки старательная ученица, «эта девочка, — говорила преподавательница Мерседес Лима, — всё быстро схватывает, нет нужды объяснять ей несколько раз», — освобождается от объятий Дана и, широко раскинув ноги, лежит на спине, поджидая птичку, которая уже летит к золотой розе.

Даниэл рассмеялся и сказал, что не стоит повторять пройденное, есть много других способов, один другого лучше, и каждый имеет своё название, и каждому он её обучит. Перевернув на живот Терезу и приподняв ей бедро, он проникает в неё сбоку. Оказавшись друг в друге, они падают на матрац, и Тереза без какой-либо науки стискивает ногами, точно щипцами, талию Дана. Молча, с закрытыми глазами, Тереза обучается с жадностью. Девушка, нет, вечная девственница, для неё всё в первый раз, всё впервые, никогда Даниэл не испытывал ничего подобного, для него тоже всё в новинку, всё открытие. Дан длит своё удовольствие, но удержать только что открывшую для себя радость Тереза не может и спешит получить её немедленно. Почти в обмороке, не раскрывая глаз, Тереза отпускает талию Дана, но Дан, потеряв Терезу, настойчиво продолжает и обретает её, добиваясь совершенства, и вот они, да, теперь оба вместе достигают вершины блаженства. В ночь на Святого Жоана вспыхнул костёр Терезы Батисты и, вспыхнув, опалил, обжёг Дана, в этом огне потрескивали вздохи и приглушённые любовные стоны, ни один из праздничных костров не был таким высоким и жарким, как этот.

Отдыхая, Даниэл взял из пиджака сигарету и, лёжа на коленях у Терезы, закурил. «А я сделаю тебе кафуне — поищу в голове», — сказала Тереза, и оба засмеялись. Большего и знакомого с детства удовольствия, чем это, Тереза не шала; ему научила её мать незадолго до гибели под колёсами маринетти. Даниэл погасил сигарету о подмётку и, спрятав, чтобы не оставлять улик, окурок в карман, снова лёг на живот Терезы, смешав свои белокурые кудри с чёрной порослью Терезы, и под успокоительными движениями пальцев Терезы, перебирающей его волосы, задремал.

Тереза сторожила сон ангела, ещё более красивого, чем на картинке, висевшей на ферме. И чего она только не передумала за те минуты, что Дан спал. Она вспомнила дворняжку, с которой играла, Сейсан, Жасиру, мальчишек, игрушки, с которыми они играли в войну, тётку с незнакомыми ей мужчинами в постели, дядю Розалво с вечно красными от кашасы глазами, как ловили её в кустах люди капитана, как поймал её дядя Розалво и отдал Жустиниано Дуарте да Роза, вспомнила и зелёный перстень на пальце тётки, и грузовик, на котором её везли, и комнатку на ферме, побеги, палматорию, плеть, ремень, утюг. И вдруг всё исчезло, рассеялось, точно то были ужасные истории, рассказанные доной Брижидой, сумасшедшей старой вдовой. Эта праздничная ночь увлажнила сухую, растрескавшуюся землю, на старой боли и паническом страхе дали ростки нежность и радость. Ни за что на свете она не вернётся к капитану.

Теперь можно и умереть, лучше умереть, чем вернуться в постель капитана. На ферме Тереза видела повесившуюся на двери Изидру, почерневший выпавший язык и полные ужаса глаза. Она повесилась, узнав о смерти Жуареса, её мужа, погибшего в пьяной драке. В магазине верёвки много. После ухода ангела и до возвращения капитана ей хватит времени, чтобы сделать петлю.

В ту бесконечно длившуюся короткую ночь, в ночь встреч и расставаний, следующих один за другим рассветов, приговорившая себя к смерти Тереза избежала виселицы, ускакав на горячем скакуне.

Небесный ангел спал, она хранила его сон и, глядя на него, желала ещё, ещё раз прижаться к его груди, оказаться в его руках, прежде чем сказать последнее «прости». Она со страхом трогает его лицо. Ангелы спускаются на землю, чтобьг исполнить Божью волю, так говорит дона Брижида, которая понимает и в ангелах, и в демонах, и возвращаются на небо, чтобы дать Богу отчёт в содеянном ими. Тереза хотела бы умереть в его божественных руках, но она умрёт в одиночестве: повесится на двери, с выпавшим изо рта языком.

От робкого прикосновения руки Терезы Даниэл просыпается и видит её грустной. Почему она грустна, почему? Нет, она не грустна, она радуется жизни, радуется смерти и этой счастливой ночи, которая не повторится, ни она, ни какая другая, ведь лучше умереть, чем вернуться к рабству, к палматории, тазу с водой, супружеской постели капитана и перегару, которым несёт изо рта Жустиниано Дуарте да Роза. Верёвок в магазине много, а петлю она завязать сумеет.

Безумная, не говори глупостей, почему это не повторится ночь, подобная этой, а может, она будет ещё лучше? Обязательно будет лучше. Даниэл садится, теперь ему на колени кладёт голову Тереза, ощущая тепло его тела. Отдыхай и слушай, дорогая; руки ангела ложатся ей на грудь, нежно её сжимают, божественный голос гасит печаль, говорит о будущем, спасает от самоубийства Терезу. Разве она не знает о предстоящей поездке капитана в Баию, когда она должна состояться? Поездка по делам и увеселительная — приглашение губернатора штата на праздник по случаю Второго июля. Идиот не знает, что это народный праздник и в час приёма двери Дворца открыты для всего народа, а приглашение, напечатанное в типографии, — чистая формальность, им пользуются разве что полицейские, которые смогут выпить большую чашку кофе рядом с владельцем табачных плантаций из Кажазейраса-до-Норте. Аудиенции в конгрессе, визиты к членам правительства штата, посещение поставщиков магазина, рекомендательное письмо к Розалии Варела, певичке танго в кабаре «Табарис», специалистке в особо тонких любовных играх, опытной в арабском buchк; как-нибудь, дорогая, когда капитан будет в Баии и все ночи для нас будут праздником, я обучу тебя этому высшему удовольствию.

Сейчас самое главное — иметь терпение, постараться выполнять все требования капитана и терпеть его грубость столь же покорно, как и раньше, чтобы он не заподозрил, что что-то произошло. Конечно же, он будет спать с ней, как может быть иначе? Да и почему? Но какое это имеет значение, если Тереза безразлична, не разделяет его желаний, не получает удовольствия, будучи в его руках. В руках капитана Тереза задыхается от позывов на рвоту, это так. Тогда в чём же дело? Надо подчиняться ему, как и раньше, теперь это делать легче, потому что она терпит эту скотину, чтобы отомстить ему: мы наставим ему самые ветвистые рога в округе, украсим его голову генеральскими рогами.

Он рассказал ей, как она должна держаться, вести себя разумно и хитро. Он тоже, как бы ему это ни было неприятно, пойдёт в дом сестёр Мораэс, будет есть маисовую кашу, пить ликёр, рассыпаться в любезностях. Тоска, но это необходимо. Капитан убеждён, что Даниэл обхаживает одну из них, ту, что помоложе. Только благодаря этому обману он постоянно может бывать в лавке и видеть Терезу, не вызывая подозрений. Кроме того, кто знает, может, и другая какая возможность появится, чтобы им ещё встретиться до его отъезда в Баию? Например, в ночь Святого Петра? Не говори о смерти, не будь глупой, мир — наш, и, если даже это животное вдруг застанет их, он, Даниэл, преподаст ему суровый урок, чтобы капитан научился носить рога с должной скромностью.

Из всего, что Тереза услышала, самым главным ей показалось то, что капитан действительно собирается в Баию на десять — пятнадцать дней, а это десять — пятнадцать ночей их любви. Она берёт руки Дана и благодарно целует их. Даниэлу же предстояло разрешить самую большую проблему: как быть с Шико Полподметки? Подкупить его? Деньги, нет, мой ангел, нет, деньгами его верность капитану не купить, а вот то, что Шико Полподметки во время отлучек капитана всегда спал при лавке, а Тереза в другой части дома, — это уже что-то. И если Даниэл будет входить через дверь, выходящую во двор, и они будут пользоваться спальней капитана, что так удалена от магазина, то Шико ничего не узнает. Понимаешь? Всё складывается в нашу пользу, нельзя только допустить малейшего подозрения со стороны Жустиниано Дуарте да Роза. Малейшего, понимаешь, Тереза? Она понимала, она не даст ему повода для подозрений, чего бы ей это ни стоило.

С середины и до конца разговора руки Даниэла опять ласкали Терезу, они двигались сверху вниз, задерживаясь на каждой выпуклости и в каждом углублении, делали это настойчиво, вызывая ответную страсть. Всё ещё во власти своих раздумий и услышанного от Дана, она то противится, то отдастся страху, ненависти, надежде, любви. Сказав всё необходимое, Дан касается языком груди Терезы, обходит её, поднимается вверх, к шее, к затылку, к раковине уха, потом к губам. Всё начинается снова, дорогая, мы будем начинать тысячу раз, с тобой я никогда не устану; у нас будут другие ночи. «Как хорошо, любовь моя!» — сказала Тереза.

Даниэл сажает её на себя. Такого делать Терезе не приходилось — капитан никогда не допустит, чтобы женщина его оседлала, он — самец, а не какая-нибудь кляча для самки. И так, сидя на горячем скакуне, Тереза Батиста летит прочь от петли, вперёд к свободе. Она видит улыбающееся лицо Дана, его белокурые кудри, затуманенный взор, пылающее лицо. Тереза летит на скакуне сквозь ночь к рассвету. И, когда падает без сил, всё ещё чувствует пьянящий аромат коня, ангела, мужчины, её мужчины!

На рассвете Даниэл простился с Терезой долгим, сопровождаемым вздохами поцелуем. Вернувшись в дом, Тереза налила воды в ванну, чтобы кокосовым мылом смыть аромат тела Дана. Да кто же ей даст право хранить этот приятный ей запах, ведь у капитана нюх как у охотничьей собаки, и ей надо обмануть его, чтобы ангел посетил её снова. Она смоет его с тела, но внутри — во рту, в груди, раковине уха, внизу живота — он сохранится. До мытья Тереза подмела пол в комнате, где они были, сменила простыню, оставила дверь открытой, чтобы выветрить запах табака и аромат ночных радостей, и на матраце, словно в память, заиграла радуга.

Слова, движения рук, звуки его голоса, ласки — целый мир воспоминаний; в ещё тёмной комнате капитана, лёжа на супружеской постели, Тереза вспоминает всё это. Бог мой, как может быть так хорошо то, что было для неё тяжкой повинностью. Только после того как, пробудив её желание, Даниэл овладел ею и она ему отдалась и стоны его и её слились воедино, Тереза поняла, почему её тётка Фелипа, когда дядя Розалво пил кашасу в забегаловке Мануэла Андоринья и играл в домино, безо всяких на то причин бесплатно и с большой радостью запиралась с Другими мужчинами, знакомыми по ярмарке, с соседних Ферм или случайными прохожими. Она грозила Терезе: если расскажешь дяде, дам тебе взбучку и посажу на хлеб и воду; стой у дверей и смотри на дорогу и, как только он появится, беги ко мне. Тереза взбиралась на деревья, чтобы видеть всю дорогу. Когда же дверь открывалась и незнакомец уходил, тётя Фелипа, улыбающаяся и приветливая, разрешала ей играть и даже не раз давала жжёный сахар. Все эти годы, живя в доме капитана и вспоминая те, что провела на ферме тётки и дяди, она старалась их забыть, но они часто возникали в её памяти, лишая сна. Тереза недоумевала, помня странное поведение тётки; знать бы, что же она делала с Розалво, они ведь женаты, и муж имеет право, а жена обязанности. И зачем с другими? Её же никто не бил, не стегал плетью? Зачем? Теперь секрет сам собой открылся: да затем, что то же самое может быть и хорошим, и плохим, всё зависит от того, с кем ты в постели.

Капитан домой вернулся только к вечеру. И, выйдя из машины у магазина, нашёл двери запертыми. Да, ведь праздник Святого Жоана! И тут же услышал смех в доме сестёр Мораэс. Заглянул в окно. Большая гостиная была ярко освещена, и в ней в окружении четырёх сестёр стоял Даниэл с рюмкой в руке, изысканно одетый и изящно рассказывающий о столице и столичных интригах. Жустиниано помахал им, приветствуя весёлую компанию. Нужно предупредить парня, чтобы принял меры предосторожности и не сделал ребёнка Тео, если вдруг решится лишить её невинности. Если всё предусмотреть, то, поскольку она совершеннолетняя, осложнений не будет. Но если она забеременеет, то будет требовать, чтобы женился, распустит язык, устроит скандал, тем более что Дан — сын судьи. Сёстры Мораэс принадлежат к местной знати, и Магда не допустит того, что уже было с жонглёром. Капитан повёл плечами. Да студент и не будет рисковать с девственницей, ему, этому сосунку, французской собачке, хватит бёдер, складок кожи, он обойдётся пальцем и языком.

В столовой Тереза гладит бельё, в магазине Шико Полподметки приходит в себя после вчерашней кашасы — когда хозяина нет дома, он никогда не остаётся один на один с Терезой. Здоровяк кабокло за несколько часов сна обретает форму после любой праздничной попойки. И всё же он не чета Жустиниано Дуарте да Роза, который способен пить подряд четверо суток, не спать, развлекаться с девчонками, а потом ещё возвращаться домой верхом на лошади. Шико Полподметки храпит в магазине. Капитан, как всегда, на ногах, никто и не скажет, что он ночь напролёт пил и танцевал, а потом ещё вёл грузовик — Тёрто Щенок так нализался, что замертво свалился под скамью, на которой сидели музыканты, — и рядом с ним на сиденье сидела страшненькая молчаливая девчонка; Раймундо Аликате, как только увидел приехавшего на праздник капитана, тут же поспешил к нему с приветствиями и этим тощим цыплёнком, не отрывавшим глаз от пола.

— Да подними ты голову, дай капитану увидеть твою морду.

Молоденькая, зелёная, если окажется девственницей, он наденет ещё одно кольцо на своё ожерелье.

— Припас её для вас, капитан, в вашем вкусе. Не скажу, что девственница, хозяева завода уже полакомились, но почти девственница, свеженькая, чистая и не больная.

Сукины дети эти Гедесы, всегда один из них здесь преуспеет, пока другие развлекаются в Баии, Рио или Сан-Паулу, если не в Европе или Северной Америке, собирая урожай девственниц. Из троих самый активно действующий — доктор Эмилиано Гедес, и он просто какую-нибудь не берёт, проверяет их пальцем. Но даже если бы сейчас он не был во Франции, этой бы он не воспользовался. Больно привередлив.

— Кто это сделал?

— Сеу Маркос…

— Маркос Лемос? Сукин сын!

Если не хозяева, то их служащие! Даже бухгалтер преуспел, объедки бухгалтера, объедки завода — это уже не рафинированный сахар, а грязная патока. Но дома-то у капитана девчонка что надо, и лицо и тело без изъяна, самая красивая в этих местах, такой больше нет ни в городе, ни на фермах, ни на заводе, ни среди богатых, ни среди бедных, ни девственницы, ни порченой, ни какой другой. И капитану приятно, что доктор Эмилиано Гедес, самый старший среди братьев, хозяин земель, надменно сидящий на своём смоляном коне с серебряной уздечкой, готов заплатить за неё, только чтобы переспать с ней, заплатить, сколько спросят. Ни утомлённый голос, ни безразличный тон его — не хотите ли продать это создание? — не скроют интереса Эмилиано и не обманут Жустиниано. «Ваша цена — моя!» Кому принадлежит эта красивая и желанная девчонка, на которую в пансионе Габи заведён список желающих и заглядывающих в его магазин? Ему, Жустиниано Дуарте да Роза, капитану Жусто, хозяину скота, магазина и бойцовых петухов. И однажды, прикупив земли, имея кредит в банке, доходные дома и престиж политического деятеля, Жустиниано станет полковником, таким богатым и влиятельным, как Гедесы. Вот тогда он заговорит с ними на равных и обсудит все создания, а может, и согласится на обмен, не чувствуя привкуса объедков. Однажды, но не сейчас.

— Тереза, иди сюда.

Услышав крик капитана, она замерла с утюгом в руке. Бог мой, дай силы всё вынести! Страх ещё не оставил её, она вспомнила, как, завернувшись в простыню, она сбежала в первый раз. Почему бы не сбежать с Даниэлом подальше отсюда, от супружеской постели капитана, от него самого, от палматории, от плётки и утюга? От клеймения, которым он угрожает всем, кто отважится его обмануть, — но кто осмелится? Безумной не нашлось. Но, обезумев, осмелилась Тереза. Она ставит утюг на стол, складывает бельё, собирается с духом.

— Тереза! — В голосе звучит угроза.

— Уже иду.

Он вытягивает ноги, она снимает ботинки, носки, приносит таз с водой. Толстые потные ноги с грязными ногтями, с язвами и мозолями. А ноги Даниэла — всё равно что крылья ангела, чистые, сухие, благоухающие. Бежать с ним невозможно. Он сын судьи, человек городской, студент, почти дипломированный, почти доктор, она не годится ему ни в любовницы, ни в служанки, в столице таких пруд пруди. Но он называл её своей любовью, желанной, такой красивой он не встречал, она ему никогда не надоест, он хотел бы, чтобы она была с ним всю жизнь; стал бы он всё это говорить, если бы то не было правдой?

Она моет ноги капитану, моет тщательно и усердно, чтобы не вызвать и тени подозрения, чтобы, не дай Бог, не отменил он свою поездку в Баию, не посадил охранников в засаду и не заставил её стеречь, не воспользовался калёным железом для клеймения скота и женщин-изменниц. На петушиных боях она слышала, как хвастался капитан, показывая её друзьям, и повторял: «Пусть только попробует изменить мне, да ни одна не осмелится, а если осмелится, я поставлю ей клеймо хозяина и на морду, и на задницу, чтобы, даже умирая, помнила, кому принадлежит».

Капитан снимает пиджак, вынимает из-за пояса кинжал и револьвер. Этим утром после праздника Святого Жоана он попробовал объедки со стола Гедесов, так, для смены ощущений. Она хорошо двигает бёдрами и вполне годна на час, не больше, для разнообразия, ведь разнообразие доставляет удовольствие. Но в супружеской постели ей не место, ни день, ни два, а тем более годы. Когда-нибудь, когда капитану надоест Тереза, он подарит её доктору Эмилиано Гедесу, от просера — просеру, получай и ешь, уважаемый доктор, объедки со стола капитана. Но сейчас нет, рядом с Гедесом сейчас он — никто. Но зато он, даже такой усталый, вернувшийся после ночи, проведённой за бутылкой кашасы и танцами, с утра — с зелёной новенькой девчонкой, только взглянув на Терезу, может приказать ей: «В постель, быстро!»

Он задирает ей юбку, стаскивает трусы, расстёгивает ширинку и… Что это с ней? Она опять девушка? Проникнуть в неё всегда было непросто, и для него нет ничего хуже, чем женщина с распахнутыми настежь воротами. Пусть страшна лицом и телом, это не важно, это его не остановит. Но распахнутый настежь вход, ворота паровозного депо, кастрюля для кукурузной каши ему не нужна. Узкая щель, трудный проход — вот к чему привык капитан и такой хочет видеть Терезу. Но сегодня она совсем закрыта, ни щели, ни щёлочки, девственница, опять девственница. Но, опытный с девственницами, капитан и сегодня одерживает победу. Тереза стоит двух золотых колец в ожерелье, но он не видит вспышек ненависти в чёрных, угольных глазах, обычно смотрящих со страхом.

Беспокойные и нетерпеливые дни провела Тереза перед отъездом капитана в Баию. Лишь один раз ей удалось поцеловаться с ангелом в полдень, и он подбодрил её, сказав, что поездка состоится. Накануне Дан оставил на прилавке магазина увядшую розу, и её трогательно поникшие лепестки придали сил Терезе, дали пережить пять дней томительного ожидания.

Даниэл приходил ежедневно и почти всегда в компании Жустиниано, они вели мужские беседы и громко смеялись, с бьющимся сердцем Тереза следила за каждым движением небесного посланника, желая увидеть проявление любви. Но, если капитана не было, юноша, едва появившись на пороге, тут же, одарив приказчиков американскими сигаретами, а Терезу томным взглядом и воздушным поцелуем, уходил, а пробудившаяся страсть теперь жаждала большего.

Полдничал он обычно у сестёр Мораэс, стол ломился от сластей и изысканных блюд: кажу, манго, жаки, гуаявы, ананасы, апельсины, бананы и все виды пирожных, не говоря уже о кокосовом молоке, прохладительных напитках, фруктовых ликёрах и прочем, и прочем. «Скромный полдник», — говорили сёстры. «Сказочный банкет», — делал комплимент Даниэл. В гостиной покрытое испанским покрывалом — воспоминание о прошлой роскоши — пианино стонало под пальцами Магды, ноты «Prima Carezza», «Турецкого марша» и «Le Lac de Come» — репертуар избранный и, к счастью, скудный; с цветным карандашом в руке Берта пыталась нарисовать его профиль. Вы находите, похоже? Очень, очень похоже, настоящий художник. Он аплодировал декламирующей Амалии, готовый на всё Даниэл попросил её бисировать, когда она, дрожа от чувств, прочла из «In Extremis»: «Уста, что целовали твои горячие уста». Под предлогом заботы о его ногтях Теодора взяла его руки в свои, коленками прижалась к коленям Дана, грудь нарочито выставила вперёд и чуть было не откусила щипчиками кончик пальца юноши; сёстры единодушно были против этой затеи Тео, но она настаивала на своём, ножницы, ацетон, она никогда не видела таких мягких рук.