Девушка, которая пролила кровь капитана, пустив в ход нож для резки сухого мяса 8 страница

В предобеденное время Даниэл на своём посту перед домом четырёх сестёр, из рук Теодоры он берёт стакан холодной воды, налитой из глиняного кувшина, декольте девицы открывает взору Дана её груди — тысяча благодарностей за утоление жажды влюблённого, теперь он пойдёт домой утолять голод, до скорого, прекрасная русалка.

— А не хотите ли пообедать с нами, попробовать еду бедняков? — Теодора ломается, стоя у двери, предлагает себя всю целиком.

В следующий раз с удовольствием приму приглашение, но сегодня меня ждут родители, а я уже опаздываю; как-нибудь в другой раз, Теодора, попозже, может быть, на будущих каникулах? Сегодня я хочу отведать божественное блюдо, манну небесную, как сказал капитан, который считает тебя девственницей, а я из страха перед последствиями не трону тебя именно поэтому.

Опустели окна особняка, пустынна улица, Дан, огибая угол, входит в магазин. Увидев его, Тереза потеряла дар речи, стоит не двигаясь, не способная ни ступить, ни молвить слово, никогда она не испытывала ничего подобного. Сердце замирает, но это не страх и не отвращение, а что? Тереза не знает.

Они не обменялись ни единым словом. Дан обнял её, прижался пылающей щекой к холодной щеке Терезы; от аромата, исходящего от волос, кожи рук, полуоткрытого рта молодого человека, у Терезы закружилась голова. От капитана всегда разит тяжёлым потом и перегаром кашасы, мужчина-самец, по его мнению, духов не употребляет. Не отстраняясь от неё, Даниэл берёт лицо Терезы в руки, легонько мнёт его, пристально смотрит ей в глаза и прикасается своими губами к её губам. Почему Тереза не отворачивает голову, ведь она питает к поцелуям отвращение, отвращение ко рту капитана, который впивается в её губы и кусает? Да потому, что страх сильнее отвращения. Молодой человек страха не внушает, и всё-таки почему она не отстраняется, не гонит его прочь? Рот Дана, губы, язык длинный, нежная ласка; рот Терезы, сдаваясь, отвечает. И вдруг внутри её что-то взрывается, и прикованные к небесно-голубым глазам юноши глаза Терезы увлажняются — оказывается, можно плакать по другим причинам, кроме боли от побоев, бессильной ненависти, непобедимого страха? Выходит, кроме этих, есть и другие причины для слёз? Она не знала, что ответить, поскольку ничего, кроме чумы, голода и войны, в жизни не видела.

От звона посуды и столовых приборов Тереза вздрагивает. Оба выпускают друг друга из объятий, прерывают поцелуй. На прощание Дан прикасается губами к влажным глазам Терезы и выходит на улицу, умытую дождём. Под зимними ливнями прорастают семена, дают всходы, и суровая, сухая и дикая земля родит цветы и плоды.

Когда приказчик Помпеу вошёл в магазин, а следом за ним Мухолов, Тереза продолжала сидеть на том же месте, не двигаясь, с отрешённым видом, такая странная и необычная, что в эту дождливую ночь и Помпеу на своей железной кровати, и Мухолов на деревянной койке, изменив Теодоре, слали с воображаемой Терезой.

Дан поцеловал её в глаза, потом в губы, правая рука скользнула от спины к бедру, левой он гладил её волосы. Четыре дня прошло с того первого поцелуя, но Тереза хранила его вкус на своих губах до второго. Его жаркий шёпот разжёг пожар в её груди.

— Завтра ночь Святого Жоана, — говорил Даниэл, — и капитан сказал мне, что поедет на праздник, а праздник всю ночь, до рассвета…

— Я знаю, он ездит каждый год на ферму сеу Мундиньо Аликате.

— Завтра в девять вечера жди меня у задних ворот, ровно в девять. У нас тоже будет праздник.

И опять он поцеловал её, Тереза со страхом дотронулась до мягких волос Дана. Завтра наш праздник, обязательно завтра.

Даже Дорис, законной супруге, а тем более Терезе — простой девчонке, капитан не имел привычки сообщать ни о своих отъездах и возвращениях, ни о ночных времяпрепровождениях, планах и принимаемых решениях, ни одной женщине не позволял он просить отчёта в том, где собирается провести ночь, дома с ней или в заведении Гади за пивом, опробуя новую обитательницу пансиона, или где-нибудь поблизости, занятый разными делами или петушиными боями, — уважающий себя мужчина, считал он, держит женщину на должном расстоянии.

О более далёких путешествиях, скажем, в Баию или Аракажу, Тереза узнавала лишь перед отъездом капитана, только успевая уложить в чемодан прекрасно накрахмаленные и выглаженные рубашки и белые отутюженные костюмы. Случайно же, из обрывков разговора капитана с Шико Полподметки она узнавала, что хозяин задержится на ферме, чтобы подогнать работы, о поездке в Кристину, где он собирался проверить дела в винном погребке негра Баптиста — погребок носил имя негра, но все товары и деньги принадлежали Жу-стиниано, о ночах, проводимых то в одном, то в другом доме, то на плантациях, то в посёлках, где танцевали всю ночь напролёт фанданго, а он, будучи хорошим танцором, всегда готов был потанцевать, тем более что на танцах капитан приглядывал и выбирал для себя девочек. Эти ночи для Терезы были ночами отдыха.

О празднике у Раймундо Аликате, на далёкой плантации в ночь на Святого Жоана, Тереза, конечно, знала: капитан никогда не пропускал его, считая своё присутствие обязательным каждый год. Мундиньо Аликате, которому покровительствовали Гедесы, был известным человеком в округе и сводником Жустиниано. Славился он не только тем, что выращивал сахарный тростник, продавал кашасу и другие местные, весьма любопытные напитки, способные поднять на ноги мёртвого, но и тем, что собирал у себя рабочих, возглавляемых кабокло, прозванным Прокладыватель дорог в зарослях, а потому Раймундо Аликате звали или Раймундо Прокладыватель дорог в зарослях, или Мундиньо де Обатуала — именем святого, которое было получено в Баии после смерти бабалориша Бернардино до Бате-Фолья. Славился он и девицами, которых собирал у себя, а потом поставлял капитану, другим уважаемым особам города (оставляя Гедесам самых привлекательных), а также пансиону Габи и злачным местам в Куйа-Дагуа. Не имевший себе равных праздник длился весь июнь с танцами в доме для приглашённых, а под навесом — для кабокло во славу Святого Антония, Святого Жоана, Святого Педро. Самый большой праздник был на Святого Жоана: разжигали большой костёр, готовили горы кукурузы, устраивали фейерверк, палили из ружей и танцевали до упаду. На праздник съезжались люди со всей округи на лошадях, в повозках, запряжённых волами, пешком, на грузовиках и «фордах», Раймундо Аликате закалывал борова, козлёнка, барана, резал кур и цыплят, устраивал пир горой. Кавакиньо, гармоники и гитары, вальсы, польки, мазурки, фокстроты и самбы — всю ночь напролёт. Капитан начинал кадриль, он был мастак танцевать, любил хорошо выпить и закусить, ну и выбрать из собравшихся здесь девиц приходящуюся ему по вкусу; когда же выбор был сделан, льстивый и корыстный Раймундо брался договариваться с девушкой. С этого праздника капитан с пустыми руками не уезжал никогда.

Тереза накрахмалила белый костюм, голубую рубашку. Выстиранное и выглаженное бельё разложено на постели, голый капитан сидит на краю, Тереза моет и вытирает ему ноги, потом выходит вылить воду из таза, дрожа от страха. Но сегодня это не обычный её страх перед грубостью и побоями, сегодня она боится, что он прикажет ей лечь и повалится на неё, прежде чем начнёт одеваться на праздник. Боже, сегодня нет! Ужасная, тяжёлая обязанность, которую Тереза выполняет почти каждый день, опасаясь наказания. Но сегодня, о Боже, не надо! Хоть бы капитан забыл!

Когда капитан приказывает, она должна повиноваться, нет возможности этого избежать. И бесполезно врать, говоря, что она нездорова, что у неё месячные. Капитан Жусто очень любит это время, кровь возбуждаст его: это — война! (Ещё одно выражение Венеранды.) Да здравствует война!

И это происходит каждый раз с тех пор, как у неё начались месячные. Война, грязная, отвратительная, делающая её обязанность ещё тяжелее и ужаснее. Но сегодня это будет ужаснее всего. Сегодня не надо, Боже праведный!

Она возвращается в комнату. Ах, Боже! Капитан уже переложил бельё с постели на стул и лёг, тело сильное, откормленное, ждёт, на груди ожерелье из золотых колец. Тереза знает, что должна делать, если капитан лёг, — должна тут же лечь, не дожидаясь приказа. Ослушаться невозможно. Мёртвая от страха, постоянного страха быть битой, Тереза вроде бы, не видя его, ищет бельё.

— Что ты там ходишь? Почему не ложишься?

Тяжело ступая, точно ноги налились свинцом, она подходит к постели, испытывая куда большее отвращение, чем в запретные дни месячных, но она ничего не может поделать и раздевается.

— Скорее. Давай!

Она ложится, тяжёлая рука берёт её за бедро, раздвигает ей ноги. Тереза сжимается, в горле стоит ком, всегда ей это противно, но сегодня особенно; сегодня совсем иное, иное страдание — болит сердце. Когда капитан уже на Терезе, внутреннее сопротивление усиливается, не даёт возможности в неё проникнуть, вроде бы два года назад он и не лишил её девственности.

— Да ты опять девственница или пользовалась квасцами? — Так делала Венеранда с уже использованными девочками: прикладывала им квасцы, чтобы обмануть мужчин-растяп.

Для капитана это одно удовольствие. Тереза напряжена, неподатлива. Это уже не аморфное, вялое тело, оно сопротивляется, трудно дастся, но капитан, чувствуя в очередной раз победу над мятежной природой девицы, побеждает её, нет равного ему самца.

От удовольствия он завладевает её ртом. Рот горек, как жёлчь.

Торопясь одеться, капитан даже не моется, когда Тереза приходит с тазом, он уже, вытеревшись концом простыни, надел трусы. Тереза надевает нижнее бельё, ей бы помыться, хотя она это сделала, закончив работу по дому и магазину. Теперь, стоя на коленях, Тереза натягивает носки и ботинки на ноги капитана; потом подаёт ему рубашку, брюки, галстук, пиджак и, наконец, кинжал и револьвер.

Тёрто Щенок ждёт его, сидя за рулём, шофёр и наёмный убийца, компаньон по танцам и игрок на гармонике. Шико Пол подмётки уже начал праздновать ночь на Святого Жоана, ходя из дома в дом, накачиваясь кашасой, коньяком, ликёрами из плодов женипато, кажу, питанги, журубебы, для него безразлично, что он пьёт. К утру он дотащится до своей раскладушки в подсобном помещении магазина, забитого сушёным мясом, мешками с солёной рыбой, грязного, облюбованного всеми мухами города, если, конечно, не останется в комнате проститутки в одном из худших борделей Куйа-Дагуа.

В белом костюме, как с картинки журнала мод, капитан выглядит важной персоной, политическим боссом. Поправляя узел галстука, капитан раздумывает, а не взять ли ему с собой Терезу, она наденет платье Дорис, которое та редко носила: девчонка красивая, картинка, вполне достойна, чтобы показать её. Находясь на заводе, когда наступал праздник Святого Жоана, Эмилиано Гедес всегда заезжал за своими родственниками, приглашёнными на фанданго к Аликате, чтобы показать столичным гостям «типично деревенский праздник на ферме!». Задерживался он там недолго: выпивал бокал вина, танцевал одну кадриль и возвращался в свой роскошный дом при заводе, но прежде, чем отбыть, он, подкрутив усы, оценивал присутствовавших женщин опытным глазом. Раймундо внимательно следил за Эмилиано Гедесом и малейший интерес в его глазах расценивал как сигнал к действию и тут же договаривался с избранницей хозяина земель и отдавал её в его распоряжение.

Капитану очень хотелось подразнить Терезой старшего из Гедесов, сеньора Кажазейраса-до-Норте. Но доктор Эмилиано Гедес сейчас в отъезде и вернётся только через несколько месяцев. И всё же, смерив оценивающим взглядом Терезу, капитан было уже открыл рот, чтобы приказать ей одеться для праздника.

Угадавшую его намерения Терезу охватил страх, но не страх перед грубостью капитана и его желанием, которым она обязана подчиняться, а совсем иной, ещё больший, ведь, если капитан возьмёт её с собой, молодой человек будет напрасно ждать её под дождём у ворот магазина и обещанный им праздник не состоится, никогда она не испытает этого возникшего к нему чувства, не тронет его шелковистых волос, не прильнёт к его щекочущим губам.

Эмилиано Гедес развлекается во Франции, а на празднике капитану может приглянуться что-нибудь лакомое, новое, какая-нибудь зелёная девочка, и он захочет увезти её на ферму, что тогда делать с Терезой? Отослать её на грузовике с Тёрто Щенком? Женщина, принадлежащая Жустиниано Дуарте да Роза, не ездит ночью с другими мужчинами, хотя это охранник и верный человек, но ведь он не кастрат и его тоже искушает дьявол. Даже если ничего не случится, всё равно могут пойти слухи, и кто тогда докажет ему обратное? Жустиниано Дуарте да Роза не рождён быть рогоносцем. О нём можно говорить всякое и всякое говорят. Говорят, что он жестокий бандит, соблазнитель несовершеннолетних, насильник, умалишённый, мошенник как в магазине, так и на петушиных боях, преступный убийца, и всё за спиной. Да достанет ли кому мужества выложить это ему в лицо? Но вот рогоносцем или лизуном женских прелестей его никто не называл. Вот Даниэл с кукольным лицом, своей манерой говорить, сладким взглядом, славой жиголо, он, конечно, способен на все эти штучки-дрючки с женщинами, капитан не ошибается. Человек уважаемый до такого не опускается. Они же, подобные Даниэлу, столичные мальчишки — тряпки в руках женщин. Этот Даниэл, как он говорит сам, прежде должен узнать, девственница ли Теодора или нет, чтобы не попасть в сложное положение. А всё остальное в порядке. Что в порядке-то? Что за вопрос, капитан, есть выпуклости и выемки, есть пальцы и язык. Естественно, французская собачка! Что же касается его, Жустиниано Дуарте да Роза, то если на празднике он найдёт девственницу по своему вкусу, никаких сложностей у него не будет, и уж, во всяком случае, он не будет ничего никому вылизывать. Незачем брать с собой Терезу, сегодня она права.

— Когда я уеду, гаси свет и ложись спать.

— Хорошо, сеньор. — Тереза вздыхает: ах, сколько натерпелась она страха накануне ночи на Святого Жоана!

Капитан направляется к магазину, открывает дверь. На улице идёт дождь.

Двор выходил в узкий переулок, на зады всех стоящих особняков; здесь с грузовика и повозок сгружались товары, потом их складывали в доме, чтобы не загромождать лавку. Разъезжая по штату и за его пределами, капитан скупал по дешёвке или с большой скидкой чёрную фасоль, кофе, маис и всё остальное и, располагая наличными, тут же расплачивался. Зарабатывать на покупке и на продаже — его девиз, может, не столь уж оригинальный, но действенный.

Дождь гасит костры на улицах, в переулке уже стоят лужи воды, появляется грязь. В непромокаемом плаще во Дворе дома на противоположном углу улицы стоит Даниэл и всматривается в черноту ночи, внимательно прислуживаясь к каждому шуму.

Днём после обеда Даниэл спросил дону Беатрис:

— Нет ли у тебя, старуха, какой-нибудь безделушки, дешёвой, но красивой, которую ты бы могла мне дать для подарка одной диве? Здешние магазины — дрянь, смотреть противно.

— Я не люблю, когда ты меня называешь старухой, Дан, ты это хорошо знаешь. Не такая уж я старая и дряхлая.

— Извини, мама, это же ласковое обращение. Ты женщина бальзаковского возраста и ещё в форме, и если бы я был на месте отца, то не позволял бы тебе резвиться в Баии. — Он даже рассмеялся своему остроумию.

— Твой отец, сын, на меня не обращает внимания. Подожди, я посмотрю, что может подойти тебе.

В гостиной отец и сын. Судья обращается к Даниэлу:

— Я знаю, что ты кружишь вокруг дома сестёр Мораэс, не за Теодорой ли увиваешься? До тебя, конечно же, дошли глупые сплетни, но это — выдумки, она хорошая девушка, и ничего, кроме флирта, у неё не было. Но мне хотелось бы тебя предупредить: будь осторожен, она из хорошей семьи, как бы не вышло какого скандала, это было бы самое худшее. К тому же, как тебе известно, в городе много самых разных девиц, которым наплевать на интриги и сплетни.

— Не беспокойся, отец, я не мальчик и в мышеловку не угожу, мне не нужна головная боль. Эти сёстры симпатичные, я с ними дружу, и всё. К тому же ни одна мне не нравится.

— Для кого же тогда подарок?

— Для другой, совершенно свободной, которой как раз ничто не угрожает, в том числе интриги и сплетни, будь спокоен.

— И ещё: твоя мать живёт в Баии из-за всех вас. Мне было бы приятней, если бы она жила здесь, но она не может оставить твою сестру без присмотра.

— Веринью? — рассмеялся Даниэл. — Отец, поверь тому, что я скажу: Веринья — самая светлая голова в семье. Она решила, что выйдет замуж только за миллионера, а раз она решила, то так тому и быть. Так что за Веринью не беспокойся.

По мнению почтеннейшего судьи, Даниэл — большой циник. Дона Беатрис вернулась в гостиную, неся маленькую фигу, оправленную в золото. Сгодится? Отлично, мерси.

Стоя против магазина, он играет фигой в кармане плаща. Закуривает ещё одну сигарету, дождь хлещет ему в лицо. У дома сестёр Мораэс гаснет большой костёр и от бросаемых в него слугами новых поленьев не загорается. В ночь чудес на Святого Жоана у сестёр накрыт стол, на столе маисовая каша, мануэ и ликёры. Все четыре сестры сидят в ожидании. Дождь не даст никому выйти из дому, кроме кумушек, каких-то родственников и знакомых, у них никого нет. А Даниэл? Сегодня во всех домах праздник, где же, в каком танцует Даниэл? А может, он получил приглашение от Раймундо Аликате? Даниэл думает о сёстрах, они симпатичные и все четыре на грани своих возможностей, последней надежды, но самая молодая привлекательнее всех, и эти её пышные груди, завтра он пойдёт навестить их, полакомится маисовой кашей, пофлиртует с Магдой, Амалией, Бертой и Теодорой — они для него прекрасное прикрытие. Дождь течёт по лицу юноши, если бы не вкус поцелуя Терезы, не трепет её тела в его объятиях, не блеск влажных глаз, он бы уже ушёл.

Наконец до его слуха долетает шум грузовика, подъехавшего к лавке, сейчас капитан уедет. Что этот сукин сын задерживается? Затем на углу вспыхивают фары и, пронзая темноту, скрываются в плотной пелене дождя. Даниэл закуривает ещё одну американскую сигарету. Покидает укрытие, подходит ближе к дому, отсюда лучше наблюдать; дождь продолжает лить, мокнут его кудри. В появившейся узкой полоске света Даниэл различает распущенные волосы и мокрое от дождя лицо Терезы Батисты.

Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я. А верите ли вы или нет, это дело ваше, как считаете нужным. Вы, ваша милость, заходите издали, задаёте вопрос за вопросом, и каждый следующий хитрее предыдущего, а такие, как вы, с ласковым подходом и жизненным опытом, обводят простых людей вокруг пальца, добиваются откровенности и даже свидетельства. Я знал одного комиссара, точь-в-точь как ваша милость; никто о нём не мог сказать ничего плохого, он никогда не кричал, никого не бил и не арестовывал, он только разговаривал так мягко, спокойно: расскажите мне, скажите, сделайте любезность, — мягко стлал, да жёстко спать было. Ваша милость не из полиции, я знаю, сеньор, знаю и не хочу вас обидеть, конечно, вы всё спрашиваете не ради зла, но так много спрашиваете о Терезе Батисте, что начинаешь подозревать, ведь дыма-то без огня не бывает: кто спрашивает, тот хочет знать, а зачем вам всё это знать? Чтобы, вернувшись домой, обо всём этом рассказывать во всех подробностях? Так вот, если всё знать о ней хотите, имейте в виду, что только здесь, на ярмарке, ваша милость получит больше тридцати записей, рассказывающих о Терезе Батисте, и все рассказы в стихах и с сюжетами. Триста рейсов не деньги, дешёвка, да в этом дорогом мире самая высокая цена — жизнь, но ваша милость, прикоснувшись к бедности народа, найдёт поэзию жизни. За сущий пустяк вы узнаете, чего стоит Тереза.

Но раньше, чем вам всё расскажут и поручатся, что это чистая правда, я скажу, что чудеса случаются, иначе бы не существовали все блаженные святые и чудотворцы, да и что бы было с народом? Падре Сисеро Роман, блаженная Мелания из Пернамбуко, Афонсина Девственница, святой прокажённый по имени Арлиндо, Покрытый язвами, сеньор Бон Жесус да Лапа, который также блаженный, но лечит любую болезнь, — разве не они останавливают засуху, чуму, наводнения, не они сдерживают голод, отгоняют болезни и помогают в коатинге кангасейро мстить за несчастье народное. Ах! Если бы не они, скажите, уважаемый сеньор, что бы было с людьми? Надеяться на помощь доктора, полковника или правительства? Да если бы мы ждали помощи от правительства, от власть имущих лордов, голод и болезни давно бы покончили с жителями сертана, и если народ ещё жив, то только благодаря чуду.

Говорят, что архангел Гавриил, будучи свидетелем всех бед Терезы, которую увели силой, обесчестили, лишив девственности, совершил чудо, вернув ей невинность, но ваша милость пусть не удивляется, если обнаружит, что замешана в этом деле и блаженная Афонсина Девственница, у которой по этой части большой опыт: над ней надругались восемнадцать жагунсо, последним был Верило Лима, прозванный из-за его мужских способностей Верило Железный Засов, так вот, Верило тут же умер от болей в желудке, а блаженная после того, как он её оставил в покое, сделалась опять девственной и совершенной, как раньше. Архангел ли, блаженная или оба сразу совершили это чудо, но только все знают, что, когда Тереза Батиста меняет мужчину, она опять девушка, опять девственница, и слава об этой её способности идёт по свету.

Удивительное чудо, ваша милость, так любящий спрашивать, и очень ценное, как поёт в своих куплетах на всех дорогах, ведущих в Сержипе, Симан из Ларанжейраса.

Это несложное чудо,

Простое и настоящее,

Произошло с Терезой,

Только ей даровано.

Ночью была обесчещена,

Утром проснулась девственной.

Хоть бы одно это чудо

Случилось с моей старухой.

Если кто-то в чудеса и не верит, то только не я.

Эта короткая ночь, длившаяся век, началась, когда Тереза вышла во двор и очутилась в объятиях Дана. Дан целует ей лицо, щёки, лоб, губы. И как такое могло случиться, чтобы за несколько минут то, что всегда было для неё плохим, превратилось в хорошее, несчастье обернулось счастьем? Ведь совсем недавно в постели с капитаном она была натянута как струна, в горле стоял комок, в животе кол, тошнота и отвращение ко всему, что в ней и вне её. Выйдя из комнаты, когда капитан наконец её отпустил, за тазом с водой, Тереза почувствовала, что её вырвет, и её вырвало.

Сейчас же, в мокром от дождя ситцевом платье, она жмётся к груди Даниэла, который трогает её грудь, губы, омытое дождём лицо. Терезой овладевают доныне неведомые ей чувства и ощущения: ноги её подкашиваются, где-то внизу живота она чувствует холод, но щёки пылают от жара, ею завладевает неожиданная грусть, желание плакать и в то же время смеяться, радость, очень похожая на ту, когда она на ферме взяла в руки куклу внучки доны Брижиды — оставь куклу, чума! — жажда чего-то и хорошее самочувствие — всё сразу, вперемешку, ах, как хорошо!

Как только Тереза услышала шум удаляющегося грузовика, она побежала мыться той самой водой, что принесла было капитану и которой он не воспользовался, торопясь уехать на праздник. Тереза запаздывала; когда зазвонил церковный колокол, было уже девять часов — в девять ровно, сказал ангел, — она ещё была не одета и не успевала вымыться вся целиком. В тазу, в котором по вечерам Тереза мыла ноги капитану, она постаралась смыть всю грязь, оставленную на её теле, но текущую по ногам сперму смыть не смогла, как и оставшуюся внутри, что пачкала её внутренности.

Там, за порогом, дождь, он её отмоет и сделает чистой; сердце Терезы бьётся рядом с сердцем Дана, она всматривается в лицо ангела, спустившегося с неба; его губы завладевают её ртом, язык пытается в него проникнуть. Тереза не сопротивляется, позволяет Дану целовать себя, но не отвечает, она ещё во власти страха и отвращения. Здесь, во дворе, когда наступила эта не знающая конца ночь и Даниэл приоткрыл ей рот и кончик его языка проник в него, в Терезе вновь закипела ненависть, то самое чувство, которое помогало ей сопротивляться капитану целых два месяца, пока не возник у неё панический страх, сделавший её рабыней. Страх отступил, но ненависть вернулась, и какое-то время она торжествует над возникшей было грустью и радостью Терезы, она скована, напряжена, и это не ускользает от опытного Даниэла, который смиряет свой натиск. Непрекращающийся дождь помешал Дану увидеть вспышку гнева и глазах Терезы, но способен ли он был понять этот гнев, если бы увидел?

Ничего не знающий Даниэл поборол страх и ненависть Терезы, он опять целует её, целует губы, глаза, лицо; Тереза слабеет, она уже не думает о капитане, приходит успокоение. Когда Дан на мгновение оставляет её губы, она улыбается и говорит:

— До рассвета он не вернётся. Если хочешь, мы можем войти в дом.

Тогда Дан берёт её на руки и, прижав к груди, несёт под дождём к двери — так в старых журналах Помпеу и Мухолова новобрачный из какого-нибудь кинофильма песет невесту в брачную ночь.

У входа он опускает её, не зная, куда идти. Взяв его за руку, Тереза проводит через гостиную и коридор до двери в маленькую комнату, заставленную лотками с фасолью, маисом, какими-то банками, тюками вяленого мяса и свиного сала, к топчану из жердей. В темноте Даниэл наткнулся на что-то острое.

— Мы останемся здесь?

Тереза кивнула. Даниэл почувствовал, что она дрожит всем телом, должно быть, боится?

— А здесь есть свет?

Тереза зажгла подвешенную к потолку лампу. При тусклом свете Даниэл увидел её виноватую и грустную улыбку. Даниэл принимает её за извинение. Да она совсем девочка.

— Сколько тебе лет, моя милая?

Пятнадцать исполнилось позавчера.

— Позавчера? И сколько лет ты с капитаном?

— Больше двух.

Зачем он спрашивает? Вода стекает с плаща Даниэла и платья Терезы, облепившего её тело, на полу образуется лужа. Тереза не хочет говорить о капитане, вспоминать прошлое. Как хорошо было в темноте двора, она чувствовала его губы и руки. Зачем этот ангел спрашивает о капитане — первый он у неё и единственный ли? — почему спрашивает, когда и она и он насквозь промокли и им холодно? Первый и единственный, другого не было, тому свидетель архангел, что на картинке. Она не вслушивается в его вопрос, она во власти музыки его голоса, ещё более завораживающего, чем взгляд, голос спокойный, размеренный (когда я слышу твой голос, я скорее хочу лечь в постель, говорила ему дама высшего общества Баии мадам Салгейро), не отвечает, как попала к капитану, где её родственники, родители, братья и сёстры. Убаюканная голосом, она берёт в руки лицо Даниэла — так сделал он в первый день их встречи — и целует его в губы. Дан принимает этот неопытный поцелуй Терезы Батисты и длит его.

— Я угадал день твоего рождения и принёс подарок. — Он даст ей фигу, оправленную в золото.

— Как ты мог узнать? Это знаю только я. — Тереза мягко улыбается, глядя на безделушку. — Милая вещь, только я не могу принять её, мне негде спрятать.

— Ну хоть куда-нибудь, придёт время, и ты сможешь приколоть её. — Запах вяленого мяса и свинины вынуждает Дана спросить: — А нет ли другого места?

— Его комната, но я боюсь.

— Чего, если он вернётся поздно? Я уйду раньше, чем он вернётся.

— Боюсь, что он обнаружит, что кто-то был в его комнате.

— А может, есть другая?

— Есть, такая же, как эта, полная товаров, там спит Шико, там его постель и вещи. А! Есть ещё матрац.

— Матрац?

— Да, один здесь, другой на ферме. Где он…

— Я уже слышал, пойдём туда, здесь невозможно. Сколько на этом матраце перебывало девиц, капитан брал их силой, если они не сдавались; как правило, это были девочки, сколько здесь они хлебнули горя, стонали, отбивались ногами, но он их брал кричащими, давал пощёчины, зуботычины и бил плёткой (плётка длинная, из кожи, не такая, как там, на ферме); на бесцветной ткани матраца до сих пор видны пятна крови, а грудь капитана украшает ожерелье из золотых колец. Простыня ещё хранит запах пота последней девчонки, которая здесь лежала дней двадцать назад, несчастная сумасшедшая, увидев Жустиниано Дуарте да Роза нагим и во всеоружии, принялась громко молиться Пресвятой Деве и всем святым, воскликнув в экстазе: «Это же Святой Себастьян!» — чем вызвала дикий хохот капитана. Капитан взял её молящейся; молитвы, обращённые к Деве Марии, крики, хохот, плач — ничто не спасло её, — Святой Себастьян или дьявол из преисподней. Тереза в тот день своего отдыха не могла сомкнуть глаз, лёжа одна на кровати на другом конце дома. Больше четырёх дней капитан не выдержал молитв этой несчастной и, так как в пансионе Габи не нашлось места для безумной, вернул её родителям, вручив им банкноту на две тысячи рейсов и кое-какие продукты.

Но здесь по крайней мере они не вдыхали запахов солёной рыбы, свинины и вяленого мяса. На один из гвоздей Даниэл повесил плащ, пиджак и галстук. И, увидев плеть, присвистнул, вздрогнув при воображаемой боли от удара.

— Снимай, дорогая, платье, иначе ты простудишься.

Но снял с неё платье он, платье и бюстгальтер, оставив Терезу в ситцевых трусах в цветочек, цветы на красном выцветшем фоне. Тереза опять молчит, ждёт. Груди подняты, смотрят вперёд, она их не прикрывает руками. «Бог мой, — думает Даниэл, — возможно ли, что она осталась нетронутой девочкой?» Держится так, будто никогда не была наедине с мужчиной, не знает, что в таких случаях ложатся и занимаются любовью. Да нет, должна знать, конечно, должна, ведь она живёт с капитаном более двух лет, иначе что же за животное этот Жустиниано Дуарте да Роза, владелец этой плети? Даниэл — угодник старушек, дам из высшего общества, жиголо девушек, но случалось ему переспать и с замужними женщинами (многие с многолетним супружеским стажем, матери детей, но девственницы… Понятие «удовольствие» им неведомо, они просто взяты и сделаны беременными). Ведь дома с супругой муж полон уважения, понимания стыда, знает, что их супружеская постель предназначена для воспроизведения рода, а на улице, с любовницей или девицей — удовольствие, шикарная постель, — таково поведение большинства мужчин высокой семейной морали. Сгорающие от желания женщины при первой встрече с любовником начинают стыдиться, испытывать угрызения совести, плачут от совершённого грехопадения: «Ах, мой бедный муж, я сумасшедшая, жалкая, несчастная, что я теперь буду делать? Ах, моя честь замужней женщины!» Но Дан, профессионал в своём деле, в первую очередь успокаивал даму, осушал её слёзы. Ему доставляло удовольствие обучать добродетельных жён, этих жертв строгой морали, всей гамме удовольствий. Потрясённые, они мгновенно обучались, были благодарны; ненасытные, они тут же освобождались от какой-либо вины, очищались от греха, отбрасывали угрызения совести и находили много доводов в пользу адюльтера. Как относиться к мужу, который из-за мужских предрассудков или особого уважения к супруге смотрит на неё как на инертное тело, сосуд, вещь или кусок мяса? Только наставить ему рога, великолепные ветвистые рога на благородном лбу.