Бог, эволюция, инстинкт, рефлекс.

Наверно, только поведение, особенно в экстремальных условиях, может дать хотя бы частичный ответ на вопрос, кто перед тобой. Древнегреческие философы считали, что поведение человека зави­сит от рациональных (от разума и воли) и произвольных процессов. Животным приписывались только чувственные ощущения и побу­ждения. Но уже в XIII веке философ Фома Аквинский допускал, что животное способно к некой элементарной рассудочной деятельности. Он считал, что «овца убегает от волка, руководствуясь своего рода рассудком, позволяющим ей считать волка для себя опасным. Но этот рассудок непроизволен: «он детерминирован природой».

Во главу угла в поведении живых существ в разное время разные ученые ставили такие движущие факторы: бог, эволюция, инстинкт, рефлекс (такая нисходящая градация — измельчение или углубление темы?). Появились представления о врожденных и «средовых» (фор­мирующихся под влиянием среды) элементах поведения, полученных под влиянием адаптации или научения.

Конечно, человек в познании природы поведения животных может идти только по пути сравнения одного вида с другим, а высо­коорганизованных животных — с человеком. В этом сила и слабость методологии. Вот откуда идет либо высокомерный полный отказ животному, например, в интеллекте, либо антропоморфизация, навязывание животному человеческих ощущений, свойств, произ­вольная трактовка его поведения.

В некоторых странах сейчас активно изучаются вопросы приня­тия решения животными, коммуникации, общения внутри вида и с разными видами, оптимальное пищедобывательное поведение, умственные способности животных, вопросы языка, использования орудий, интеллектуальная деятельность, сознание и эмоции живот­ных. Все эти исследования ведутся в основном в лабораториях, а не в естественных условиях. Вот почему они так напоминают любые результаты работы с применением «умных» машин. Каков уровень развития и опыт программиста, разработчика программы, «заклад­чика» ее, таковы и результаты. Не знаю, может быть, такой взгляд и довольно консервативен, но в доле правды ему не откажешь.

У многих животных уже обнаружены особенности, характерные для языкового (но не речевого!) общения человека. Для этого оказа­лись необязательными акустические свойства. Сегодня нет пока ответа на вопрос, есть ли качественная разница между общением людей (хотя какую фору дает им речь!) и общением животных, а если она и есть, то касается это вопроса в глубину или вширь?

Известный английский исследователь поведения животных Дэвид Мак-Фарленд считает: «Если животные способны пользоваться язы­ком, тогда можно ожидать, что ближе всего к людям в этом отноше­нии будут высшие обезьяны. У этих животных голосовые реакции и мимические движения отличаются утонченностью и сложностью. Поэтому можно предположить, что они разговаривают между собой на языке, нам пока непонятном. Были предприняты различные попытки установить, способны ли высшие обезьяны пользоваться языком, которым пользуемся мы. Прежде всего попытались научить шимпанзе копировать человеческую речь. Орангутан после несколь­ких лет обучения оказался способным произносить только два слова «папа» и «сир» (чашка). Потратив еще больше времени на трени­ровку, шимпанзе Вики справилась со словами «папа», «мама», «сир» и «ир» (вверх)... В обоих случаях обезьяны произносили слова очень нечетко, и стало очевидным, что у этих животных просто нет голосо­вого аппарата, с помощью которого можно было бы воспроизводить звуки человеческой речи. У шимпанзе и плода человека гортань расположена в верхней части голосового пути, тогда как у взрослых людей — в нижней его части. Такое расположение гортани и дает возможность человеку изменять с помощью языка конфигурацию полости глотки и таким образом производить широкий спектр моду­лированных звуков. Шимпанзе и другие человекообразные обезьяны просто не способны к этому.

Звуковой репертуар шимпанзе насчитывает тринадцать различных звуков. Но эти звуки они могут издавать и с какими-то промежу­точными характеристиками. И далее автор объясняет, что эти звуки используются для поддержания контакта на любой разумной дистан­ции. Все остальное им дополняют движения намерения, мимика, запахи. Хотя в этом нет никаких признаков истинного языка, все же у человека возникла мысль поискать данные, свидетельствующие, что с помощью символов они могут обмениваться информацией о внеш­нем мире. Как бы за всем этим не скрывались лишь сообщения об эмоциональных состояниях по поводу разных стимулов.

Зато огромные успехи были достигнуты с помощью манипулиро­вания любыми зрительными символами. Любопытно, что голосовые команды в каждом опыте подаются на языке исследователя. Благо­даря терпению, вниманию и колоссальному трудолюбию человека шимпанзе по имени Сара освоила 120 пластмассовых символов, хотя ее совсем не заставляли делать это. Шимпанзе Лана научилась опери­ровать клавиатурой компьютера, другие шимпанзе также освоили этот метод общения друг с другом. При разного рода проверках Уошо дала 92 правильных ответа на 128 вопросов. Можно предполо­жить, что различие между человекообразными обезьянами и челове­ком — всего лишь различие в интеллекте.

Н. Хомски (1972, Нью-Йорк) первый в мире пришел к выводу, что люди обладают каким-то врожденным аппаратом для освоения речи.

Р. Пассингем в 1982 году высказал очень интересную мысль, оторвавшись по существу от естественной и присущей практически всем ученым консервативности: «Использование языка для мышле­ния создало условия для того, чтобы интеллект мог достичь гораздо более высокого уровня. Животные думают, но люди способны думать абсолютно по-другому, используя совершенно иной код». Конечно, меня более бы устроила мысль, выраженная от обратного: люди думают, но животные используют для этого же процесса совер­шенно иной код.

Один из самых неразрешимых вопросов — о психических предста­влениях, образах. Человек сам придумал себе эту головоломку. До сих пор к таким исследованиям привлекали только голубей. Сравни­вали, как различают голуби и человек прямое и зеркальное изобра­жения фигур, по-разному ориентированных. Результаты оказались удивительными. И люди, и голуби способны решать эти задачи одинаково. Время реакции у голубей оказалось независимым от угла поворота фигур. Можно даже предположить, что они способны решать такого типа задачу более эффективно, чем люди, «осуще­ствляя, вероятно, какую-то форму параллельной обработки инфор­мации»... Если голуби могут решать такие задачи без использования психических образов, можно ли быть уверенным, что психические образы действительно используются людьми?» (Мак-Фарленд). Или же мы просто, как чаще всего бывает, договорились и так считаем?

Мак-Фарленд говорит, что у нас нет возможности судить о субъ­ективных, в том числе и эмоциональных переживаниях животных.

П.В.Симонов пришел к выводу, что наиболее надежным показате­лем наличия или отсутствия эмоций у животных, их положительной или отрицательной окраски служит отношение животного к соб­ственному состоянию. Если животное стремится ослабить его, прер­вать или предотвратить, мы вправе говорить об отрицательной эмо­ции. То есть эмоция есть активное состояние системы специализиро­ванных мозговых образований, побуждающее и животных, и чело­века изменить поведение в каком-либо направлении. Рассуждая о человеческом сознании для представления о животных, Мак-Фар-ленд применяет такие понятия, как способность создавать и исполь­зовать психические образы, знание о том, что ты делаешь или собираешься делать, представление о себе, как чем-то отличаю­щемся от других. По мнению П.В. Симонова, эти критерии не объек­тивны: «Мы определяем сознание человека как знание, которое с помощью речи, математических символов, образов художественных произведений может быть передано другому, стать достоянием дру­гих членов общества.

Можно возразить, что путем подражания животные также пере­дают свои навыки другим членам группы, в том числе — молодняку. Но принципиальную разницу между человеком и животными легко продемонстрировать на таком примере. Подражая действиям взрос­лого, молодые шимпанзе научаются строить гнездо. Если же роди­тели почему-то исчезнут, оставив изготовленное ими гнездо, моло­дое животное не сможет воспользоваться им как эталоном для овла­дения навыками строительства: цепь культурного наследования ока­жется безнадежно разорванной.

Иными словами, каждое из животных обладает определенным запасом индивидуально приобретенных знаний об окружающем его мире, но у животных нет сознания, обобществленного, совместного знания, объективированного в речи, памятниках культуры, образцах технологии...»

Помимо сознания, не менее важны сопереживание и сочувствие. Эмоциональный резонанс обнаружен у животных в лабораторных условиях, а также неоднократно наблюдался в природных условиях, причем достигая иногда вершин. Мне кажется, человечество должно знать животных-героев, которые проявили незаурядные даже по нашим хвастливым меркам подвиги. Не могу не упомянуть о необыч­ной истории с таким «тупым» (с традиционной точки зрения) живот­ным, как бегемот.

В национальном парке Крюгера (ЮАР) тринадцать дней киноопе­ратор с утра до позднего вечера сидел на берегу возле палаточного лагеря и ждал, когда представится возможность снять крокодила, нападающего на жертву. За эти две недели он отснял сотни метров пленки и выяснил, что крокодил питается в основном животными, которые приходят.на водопой. Но ни разу хищник не нападал на антилоп-импала, которые живут у реки.

И вот последний день работы в парке. Последнее дежурство. Импалы, как всегда, скачут на водопой. Вожак, молодой самец, оглядывается. Он не подозревает, что из-под воды за ним внимательно следит грозный хищник. Ветер не приносит тревожных запа­хов, а рябь на поверхности реки не выдает присутствия гигантского пресмыкающегося.

Самка-импала погрузила морду в воду. Оператор включил камеру. Через три секунды крокодил стремительно выскочил из воды. Мощные челюсти сомкнулись на теле антилопы. Стадо исчезло в облаке пыли. Через видоискатель было заметно, как медленно, шаг за шагом крокодил утягивал упирающуюся импалу в воду, потому что крокодилы убивают своих жертв именно под водой, где они захлебываются. Но эта самка сопротивлялась отчаянно. Четверть часа она не давала гиганту утянуть себя с головой. Более того, она почти что вытянула гиганта на берег! И тут она сделала последний рывок на сушу. Крокодил быстро ушел на глубину. Уни­кальный случай — растительноядное животное обратило в бегство могучего хищника!

Импала, обессилевшая от потери крови, едва выползла на берег. Минуты ее сочтены. И тут возникает бегемот, действия которого могут показаться невероятными, не будь они засняты на пленку. Он приблизился к раненой антилопе, постоял над ней какое-то время, потом с осторожностью, которую трудно предположить у такого гиганта, попытался с помощью челюстей поставить антилопу на ноги. Но, сделав несколько шажков, та снова повалилась на землю. Гиппопотам снова повторил свою попытку, но все напрасно — импала погибла.

Бегемот отошел и лег неподалеку, как бы еще надеясь на чудо. Только через пятнадцать минут он пустился вплавь через речку, оставив тело импалы грифам и крокодилу.

Или как не вспомнить лабораторного кота, которого по совсем неизвестной причине все время щадили и так и не использовали в опытах, но который умер сам по себе только из-за того, что пригля­нувшаяся ему кошка была на его глазах положена на лабораторный стол? А обезьяну, которая, будучи обученной языку символов, а затем помещенной в естественные условия, вдруг в посетителе парка узнала своего учителя, представилась ему по всем правилам давно усвоенного языкового аналога и попросила у него вкусненького? Совсем из прошлой жизни.

У. Джемс высказал предположение, что субъективные пережи­вания эмоций берут свое начало в возбуждении сенсорных рецепто­ров, вовлекающихся в данную эмоциональную реакцию. Например, пугающий раздражитель должен вызвать определенные поведенче­ские и физиологические изменения, а уже эти изменения порождают субъективное переживание испуга. Как он пишет, когда мы встреча­емся с медведем, мы убегаем. Мы убегаем не потому, что пугаемся, мы пугаемся потому, что бежим. Его современник, некто Ланге, предложил схожее объяснение эмоционального переживания, и эта точка зрения известна в настоящее время как теория Джемса—Ланга.

С самого начала рассуждений человека о труде способность использовать орудия рассматривалась как проявление интеллекта, а уж способность изготовлять их считалась основным признаком отли­чия людей от животных. Сегодня эти представления утратили свою безапелляционность. Мы говорим, как рекомендуют авторитеты, об использовании предметов для продолжения какой-либо части тела, чтобы достичь ближайшей, немедленной цели. Есть ученые, кото­рые утверждают, что использование орудий само по себе хотя и не является признаком интеллекта, но создает предпосылки для разум­ного поведения, в том числе и возникновения его новых форм. В этих случаях уже традиционно приводят историю с макаком Имо. Эта самочка придумала два способа очистки пищи (ее разбрасывали в качестве подкормки прямо на песке) — отмывка клубней от песка и бросание загрязненных зерен в воду с последующим их сбором с поверхности воды (после всплытия). Первыми ей последовали матери, тут же передав полученный опыт своим детенышам, взрос­лые самцы пришли к этому финишу последними.

Ученые считают, что интеллект включает в себя такой механизм, как рассуждения, поэтому, дескать, следовало бы больше знать о мыслительных процессах Имо, чтобы оценить ее открытие. В то же время, не отказывая человеку в интеллекте, мы знаем, что люди, следуя традиции, часто оказываются не в состоянии дать рациональ­ное объяснение своему поведению (так, мол, поступали их предки). С помощью Мак-Фарленда, других ученых, изучавших поведение животных, а также самих животных мы наконец достигли пика некой вершины. Где-то внизу остался такой приятный и умненький мишка с занозой в лапе. Там же медведь в роли пастуха, который ведет себя точно как человек.

Очень близки к вершине высшие обезьяны, и все равно что-то значительное отделяет их от человека. Им еще вроде надо подни­маться. Это на основе лабораторной трактовки? Легко рассуждать на основе опыта, поставленного ученым с одним, а то и двумя высшими образованиями, опыт задуманный, разработанный. А ведь даже при­думать непредвзятый тест любого характера практически невоз­можно. Попытайтесь оценить опыт, поставленный самой природой, получившийся у самого животного непроизвольно! Варианты бес­счетны, лабиринты не тренажерные, а скорее психологические.

И. П. Павлов считал: «...идея возможной цели при изучении каждой системы может служить только как пособие, как прием научного воображения ради постановки новых вопросов и всяческого варьирования экспериментов».

Мак-Фарленд в этом отношении тоже высказал несколько сомне­ний: «Домашние животные (а я считаю, что и животные, содержа­щиеся в неволе.— М. Б.) обычно не испытывают тех временных и энергетических ограничений, которые воздействуют на диких живот­ных». Я понимаю эту фразу так, что поведение в природе и в лаборатории неравноценно. И еще: «Проблема заключается в том, что для каждой обнаруженной нами и предполагаемой характерной

особенности живого организма мы всегда можем выдумать кажу­щееся правдоподобным адаптивное преимущество»,.

Нужно ли особенно детально мотивировать необходимость такого экскурса в зооэтологию, какая схематично представлена выше? Думаю, нет. Следует ли здесь заняться описанием работ в этой области таких мастеров, как Л. В. Крушинский, Д. Н. Кашка-ров, Ж.-А. Фабр, К. Лоренц, Ю. Линден, Аллан и Беатрис Гарднеры, Д. Гудолл, Д. Шаллер, Д. Фосси, Б. Галдикас (кстати, прославились они именно наблюдением животных в естественных условиях) и многих других? Лучше почитать их в оригинале.

Если мне удастся написать книгу о поведении нашего зверя в том объеме, какой мне представляется необходимым, конечно я обяза­тельно воспользуюсь уже накопленными сведениями ведущих зооэтологов мира. Брошюра никак не может выглядеть обстоятель­ной, объем не позволяет. Читателю может показаться, что автор часто употребляет личные местоимения вместо привычных безлич­ных оборотов. Но, к сожалению, здесь изменить ничего практически нельзя, ибо действительно в такой неизбитой теме я могу высказы­вать в основном свое личное мнение. Но это совершенно не означает, что мое мнение единственно верное.