Глава 9. Каждый, кто находится в центре внимания публики, ненавидит читать неприятные для себя вещи в прессе

Каждый, кто находится в центре внимания публики, ненавидит читать неприятные для себя вещи в прессе, причем очень многие публикации являются грубым вымыслом. Майкл был жертвой средств информации, особенно бульварной прессы. У нас создавалось впечатление, что каждую неделю появлялось новое «разоблачение» моего брата, которое основывалось на недоказанных утверждениях. Некоторые из них были попросту смешными (например, что Майкл якобы возводит святилище для Элизабет Тейлор.) Иногда они были оскорбительны (Майкл — гомосексуалист). Эти слухи, которые становились в головах многих читателей «правдой» только потому, что были где-то напечатаны, очень раздражали всю нашу семью.
Что касается его косметических операций, то мой брат, бесспорно, от природы очень красивый молодой человек, и ему незачем было улучшать свою внешность. Кроме того, это личное дело Майкла.
Но пресса почему-то очень нацелилась именно на лицо Майкла. И хотя мы никогда не получали эти бульварные газетенки, но довольно часто они появлялись в доме, оставленные, видимо, рабочими. Мама всегда принимала очень близко к сердцу все, что говорили или писали о ее детях. Я всегда хотела, чтобы мы стали с годами менее чувствительными к вниманию прессы, которым она нас одаривала вот уже более двадцать лет. Некоторые журналисты заходили слишком далеко.
Когда моя мать рассматривала фотографии Майкла, сделанные якобы после операции, и видела маркированные стрелочками следы предполагаемых хирургических вмешательств, то просто выходила из себя. Она звала Майкла, раскладывала фотографии на столе и объясняла:
— Вот здесь ты мальчик, твое лицо полное и круглое. А. это, когда ты стал вегетарианцем. Видишь, какой ты стройный и как у тебя очерчены скулы на лице? Вот здесь твоя кожа темнее, потому что снимались летом, а на этом фото — светлее, потому что, я это точно знаю, вспышка была очень близко от твоего лица.
Она ударила кулаком по столу.
— Почему они не хотят понимать этого? — горько восклицала она.
— Мама, люди об этом ничего не знают, — сказал Майкл.
— Но это же подло. Почему они так с тобой обращаются? Все это неправда, и я буду что-нибудь против этого предпринимать.
— Но что же? — спросил Майкл. — Мама, посмотри, что говорят адвокаты. Этим газетам достаточно подстраховать себя одним словом, одной фразой, чтобы написать затем все, что хотят. Как только они добавят «говорят» или «очевидно» — тут же становятся неуязвимыми перед законом.
— Я знаю, знаю, но...
— Забудь об этом, мама, — заметила я. — Лучше всего игнорировать эти вымыслы. Мы-то знаем, как все обстоит на самом деле.
Но правду было трудно доказать. Мы спрашивали себя, о чем бы вообще писали газеты, если бы не сочиняли небылиц про Майкла и остальных. К сумасбродным вымыслам можно отнести историю с так называемой камерой повышенного давления.
Фантазеры из бульварных листков утверждали, что Майкл якобы спал под специальным каркасом, чтобы продлить себе жизнь. Европейские репортеры утверждали, что мой брат хотел обрести таким способом белый цвет кожи. Действительно, есть одна фотография, на которой Майкл заснят на столе под стеклянным футляром.
Но дело в том, что «камера повышенного давления» — это витрина из музея. Как-то пришла в голову озорная идея: сфотографировать в ней знаменитого певца. Нехотя мой брат согласился на это. Кто мог подумать, что из этого получится? Когда шумиха о «секрете» камеры захватила все газеты, Майкл сказал:
— Не обращайте внимания, пусть думают, что хотят; они все равно будут давать миру сплетни.
Время от времени наша семья пыталась воздействовать на Майкла, чтобы он побольше творил, высказывал, свои мысли и не был таким замкнутым. Но в ответ слышали всегда одно и то же: все, что он хочет выразить — в его песнях, и ему больше нечего добавить. Обычно он охотно давал интервью, пока один еженедельник не исказил его высказывания, Майкл сказал, что он хочет посетить развивающиеся страны и помочь там детям. Репортеры же подали его слова так, что выходило, будто Джексон хочет насладиться страданиями умирающих с голоду. Мой брат пришел в бешенство, таким я его не видела никогда, и поклялся:
- Все! С этого дня — никаких интервью!
С тех пор он редко соглашается на беседу с журналистами. С 1983 года не наберется и горстки интервью, данных лично Майклом Джексоном. Большинство публикаций, где цитируются его слова, - не что иное, как вымысел. Только зная, что довелось пережить Майклу за годы творческой карьеры, можно понять причины его недоверчивого отношения к окружающим. Так, он утверждает — и не без оснований, — что никогда нельзя обладать достаточно полной информацией о своем партнере в бизнесе, если он не заслуживает доверия. А потому не упускает любую возможность перепроверить. Однажды я была свидетельницей «выслеживаний» со стороны Майкла, как это шутя называла моя бабушка.
У нас с братом была назначена деловая встреча, на которую мы слишком рано явились. Секретарь менеджера попросила нас подождать в приемной. Едва она закрыла за собой дверь, как Майкл на цыпочках подошел к письменному столу и, ловко открыв ящики, начал осматривать их содержимое.
— Не мог бы ты прекратить это и сесть на место? — прошипела я. Но Майкл продолжал свое занятие: открывал, смотрел, закрывал, снова открывал, смотрел и снова закрывал. В тот момент, как кто-то тронул дверную ручку, он был уже на своем месте и демонстрационно разглядывал картину, висевшую на стене.
- Я надеюсь, что вы скоротали время ожидания чем-либо приятным, — сказал менеджер, входя в комнату.
— О, да, — ответила я, не моргнув глазом. – Майкл перерыл все ящики в вашем бюро.
Менеджер рассмеялся во весь голос:
— Конечно! — сказал он, продолжая смеяться, — Как будто Майклу Джексону есть дело до моего бюро! Удачная шутка!
Но это была правда. После мой брат так объяснил причины шокировавшего меня поведения:
— Люди прячутся под масками, Ла Тойя. Взглянуть на книги, которые они читают, познакомиться с содержимым их домашних аптечек, письменных столов — вот единственная возможность знакомства с конкретной личностью. Если ты хочешь лучше понять человека, — философствовал он, — загляни в ящик его прикроватного столика — и ты узнаешь все.
Майкл так и не отвык от этого «выслеживания». В 1986 году умер мой дедушка по материнской линии. Его жена, мать моей мамы — мы звали ее «Мама» — жила в пансионате в Эитано после того, как она перенесла несколько ударов, полностью ослабивших ее. На похороны в Хитсборо, штат Алабама, полетела вся наша семья. Но на погребение Майкл и я не пошли. Не потому, что мы не любили «Папу» всем сердцем, а потому что обоих нас очень пугал похоронный обряд.
Утром в день похорон все отправились в церковь. Едва за ними закрылась дверь, Майкл повернулся на каблуках и закричал:
— Иди, Ла Тойя, начнем! Ты осмотришь эту комнату, я — ту, а на обратном пути пройдемся здесь.
Время «выслеживания» наступило:
— Что? Майкл, я надеюсь, ты шутишь?
— Давай, иди же! У нас мало времени, — сказал он и бросил взгляд на стенные часы.— Такое погребение долго не длится.
Брат с жадностью осматривал все комоды, ящики столов и шкафы, которые в этом чудесном старом доме были полны антиквариата, безделушками и бабушкиных бесценных фарфоровых статуэток.
— Майкл, — повторила я, — дедушка только что
умер.
— Это верно, Ла Тойя, но если мы сейчас не найдем его и бабушкиных вещей, ими воспользуется другие.
Я почувствовала себя неловко от такой логики, о, как всегда, мой брат был прав. Бабушка сама очень волновалась: у дедушки было много земли, и де-то в доме хранились большие суммы денег наличными.
— Надо смотреть поглубже, в самом низу... — Майкл просовывал руки под содержимое ящика. — Там лежат самые интересные вещи. Билли Брэй, который остался с нами, хотел поискать деньги, но Майкла интересовали только вещи, сохранившие отпечаток дедушкиной и бабушкиной жизни. Что была за картина: в то время как Майкл роется в ящиках, Билли ходит взад и вперед, рассуждая вслух, где могут быть спрятаны деньга.
— Забудь о деньгах! — нетерпеливо кричит Майкл.— Деньги у нас всегда найдутся. Другое дело все эти прекрасные, уникальные вещицы. Вот, например, Ла Тойя, это надо надежно спрятать.
Он вытащил длинную нить жемчуга и поднял ее высоко вверх.
— Спорю, что бабушка носила его, когда была еще очень молодой и, конечно же, она хочет, чтобы теперь это ожерелье носила ты.
— Нет! — я замотала головой.— Не могу просто так взять жемчуг, и ты тоже не должен этого делать, Майкл.
— Если мы сейчас надежно не спрячем эти вещи, больше никогда не увидим их, — бросил он походя и стал рассовывать по карманам всевозможные безделушки.
Я ничего не взяла, и сегодня очень жалею об этом, потому что другие родственники позднее очистили дом.
Когда семья вернулась с похорон, Майкл был снова добрым и кротким. И никто не догадывался, что недавно происходило тут.
Так как пресса вытаскивала на свет любую мелочь, связанную с жизнью моего брата, было неизбежным, что журналисты раскопали и его принадлежность к общине Иеговы.
Во время каждого турне Майкл, вопреки всем планам организаторов, поручал кому-либо из них найти в городе молитвенный дом, чтобы не пропустить ни одного собрания. Однажды брат с матерью опоздали на такую встречу. Они тихонько сели в самом конце зала и прислонились к стене, чтобы слушать настоятеля, который проповедовал:
—...и я хочу, чтобы не было среди вас таких ханжей, как Майкл Джексон, который причисляет себя к служителям Иеговы, а сам выступает на сцене перед публикой по всему свету!
Майкл боролся со слезами, в то время как проповедник продолжал злословить дальше, не замечая, что предмет его порицания находится в зале.
— Не смотрите на него! Не делайте из него кумира!
С этого момента Майкл понял, что его популярность, его музыка, видеоклипы, танцы на сцене глубоко задевали некоторых членов религиозной общины. Одно то, что он купался в деньгах, кололо им глаза. Приверженцы учения Иеговы не признают стремления к успеху, так как, по их убеждению, все бренно. Я, например, боялась, что мои собратья по вере примут меня за материалистку даже из-за того, что я предпочитала носить одежду из натуральных тканей, вместо дешевой синтетики.
Предубеждения членов общины против Майкла явственно проявились в 1984 году, когда он получил восемь премий и тем самым побил все рекорды популярности. Тогда один из старост выдвинул ему ультиматум, чтобы он выбирал между музыкой и религией.
— То, чем ты занимаешься, грешно, — пытался он наставлять брата. Но так как Майкл усердно изучал Библию, то смог возразить, опираясь на текст священного писания.
— Я живу в согласии с верой, — объяснил он.— Я сам хожу от двери к двери, где бы ни был во время турне. И разве моя вина в том, что люди вешают на стену мой портрет или вырезают фотографию из газет? Я не призываю их делать из меня идола. Я только хочу, чтобы им нравилась моя музыка.
— Тогда тебе не следует делать своих портретов, брат Джексон, — посоветовал староста.
— Это делают другие, — отвечал Майкл. Да и сами члены общины имели обыкновение собираться в молитвенном доме, чтобы поглазеть на Майкла, хотя это тоже было запрещено верой. С другой стороны, находились такие родители, которые просили детей держаться от Майкла подальше. Это больно ранило моего брата. И Майкл делал все возможное, чтобы доказать свою приверженность учению Иеговы. Однажды на него накинулся один из старост:
— Твои движения на сцене возбуждают сексуальные чувства, ты должен прекратить это.
Не протестуя, мой брат подчинился и изменил шоу. Кроме того, он пригласил одного из старост сопровождать его во время турне, чтобы тот смог своими глазами убедиться, что певец живет в согласии со всеми религиозными заповедями.
Иногда казалось, что все усилия Майкла напрасны. С детства он любил фильмы ужасов и чрезвычайно гордился своим 11-минутным видеоклипом «Триллер», фильмом с невероятными трюковыми сценами, где он превращался в оборотня и в танцующего мертвеца. Чтобы предупредить нападки со стороны «братьев по вере», он начинал клип с заявления:
— Исходя из моих строгих религиозных убеждений, я хотел бы подчеркнуть, что этот фильм никоим образом не связан с оккультизмом.
Но и эта преамбула не удовлетворила критиков, так как уже само изображение демонов и других оккультных существ они считали большим грехом.
Майкл и мама не раз настаивали, чтобы я сопровождала их в молитвенный дом. Но я отказывалась, хотя и продолжала следовать заповедям. Дело в том, что с того самого дня, когда мне запретили общаться с моей неверующей подругой Дарлис, у меня появились определенные расхождения с догматами веры. И вообще кое-что начинало смущать в учении Иеговы. Так, например, оно запрещает принимать участие в выборах, ибо мы должны следовать за Господом, а не за человеком. Когда я поделилась своими сомнениями с Майклом, он объяснил мне:
— Все верно, но мы живем на этой земле, и правят ею в данное время люди. Поэтому мы должны повлиять на то, чтобы в число власть имущих попали по возможности лучшие.
Я согласилась с ним. Но это был лишь один из пунктов, где мое мышление отходило от веры. И я знала, что никогда не получила бы ответа, если бы попыталась высказать свои сомнения на собрании общины. Поэтому я просто перестала ходить туда. Религия значила для меня так много, что я не знала теперь, что делать. Наконец, мне позвонила Ребби и сказала, что я должна решиться и изменить свою позицию «между двумя стульями». Между двумя стульями? Внутренне я была такой же, как раньше, следовала заповедям, читала Библию и верила в Бога. Если человек с детства впитывал религиозные убеждения, они становятся его неотъемлемой частью. В конце концов, я не чувствовала себя менее верующей только из-за того, что перестала ходить в молельный дом. Однажды я зашла в комнату Дженнет и застала там Майкла, который плакал навзрыд. Я спросила его, что случилось, но он не ответил, побежал в ванную и закрылся. Услышав сдерживаемые рыдания, я обратилась к сестре:
— Джен, что с ним случилось? Почему он так плачет? — моей первой мыслью было, что кто-то тяжело заболел или умер.
— Я не могу тебе этого сказать, Ла Тойя, — ответила она.
Но мне самой удалось уговорить Майкла выйти. После долгих просьб он, наконец, уступил:
— Ладно, объясню вам, что случилось: Ла Тойя, мне нельзя с тобой разговаривать.
— Что?!
— Старосты собрали собрание и потребовали, чтобы я перестал с тобой разговаривать, потому что ты не ходишь в молельный дом. Потом они спросили, какой я сделал вывод. «Ла Тойя должна жить своей жизнью», — сказал я. Они пригрозили, что выгонят меня, если я буду поддерживать с тобой отношения. А еще добавили, что я должен решиться немедленно.
Я была в ярости:
— Но ведь это я не хожу на собрания. Почему они не пришли ко мне? Несправедливо, что они обременяют этим тебя. Мне очень жаль, что тебе это приходится переживать.
Мой брат не прекращал плакать. Через минуту он попрощался и сказал, что ему надо немного подумать. Он поехал к своему другу Марлону Брандо, и они вместе обсудили это дело. Марлон посоветовал ему:
— Ради Бога, Майкл, она ведь твоя сестра. И всегда будет твоей сестрой. Не следует оставаться с людьми, которые требуют от тебя такого. Ты можешь найти новую религию, но новую сестру — никогда.
Майкл решил нарушить запрет старост и больше не ходил на собрания. До сегодняшнего дня мы никогда не говорили о том, что случилось тогда. Я знаю только то, что он прекратил связь с общиной иеговистов официальным письмом.
Но это был не единственный кризис, в котором оказался тогда мой брат. Между 1985 и серединой 1987 года он как бы исчез из сценической жизни, хотя именно в это время был активнее, чем когда бы то ни было.
Даже когда Майкл официально не выступает, он работает. Ибо считает, что время — бесценный подарок и не теряет ни одной секунды. Больше всего он трудился над своей автобиографией, написанию которой отдал почти пять лет, над песнями для нового альбома, вышедшего вслед за «Триллером». Мой брат сочинил около трех десятков песен, девять из которых выбрал для новой пластинки.
Никто не станет сомневаться в том, что Майкл — человек, не останавливающийся на достигнутом. Многие ли исполнители станут стремиться к тому, чтобы превзойти успех, имея на счету пластинку, проданную самым в истории тиражом? Майкл был убежден, что он это сможет.
Впрочем, Майкл не единственный среди Джексонов, кто пытался затмить успех «Триллера». После развода вернулась на сцену Дженнет, которая желала любой ценой добиться сенсационного успеха. У сестры была привычка вести телефонные разговоры таким голосом, что мне иногда приходилось выходить в коридор и просить ее говорить потише.
Незадолго до выхода в свет ее третьей пластинки она беседовала по телефону в своей обычной манере с одним из коллег и уверяла его, что ее новая пластинка заткнет за пояс «Триллер» по количеству проданных экземпляров. Мне стало страшно от ее самоуверенности. Я рассказала Майклу об этом разговоре.
— Это ужасно, — возмутился он.— Почему она так поступает?
Но такова она была — с сильно развитым конкурентным мышлением. Дженнет всегда ревниво относилась к другим исполнительницам и даже звонила менеджерам, жалуясь, что пластинки остальных певиц звучат по радио чаще, чем ее.
Слушая это, я нередко думала, что когда-нибудь ревность Дженнет к чужому успеху обернется и против меня.
В 1987 году вышла пластинка Майкла «Плохой», она достигла головокружительного числа проданных экземпляров — 15 миллионов. Это была единственная в своем роде пластинка, пять песен из которой заняли первое место в списке хитов. В музыкальном и текстовом отношениях пластинка была так же совершенна, как и ее предшественница, и все считали, что это полный успех. Все, за исключением Майкла Джексона. Он был глубоко разочарован, особенно когда не получил премии. Мой брат поставил себе почти недосягаемую цель и, на его взгляд, не выдержал испытания. Но сломить Майкла нелегко. Я была убеждена, что он будет до изнеможения работать над своей следующей пластинкой, чтобы записать еще лучшие песни и исполнить их с еще большим блеском. Однажды кто-то превзойдет «Триллер»— спорю, что это будет Майкл.
Должно было начаться кругосветное турне брата.
Осенью 1987 года до этого Майкл должен был записать несколько видеофильмов. То было лихорадочное время, когда певец буквально разрывался между записями и пытался все сделать на высоком уровне и в срок.
После того как я сыграла девушку из танцевального холла в дуэте Майкла с Полом Маккартни «Говори, говори, говори», брат настоял, чтобы я участвовала в его видеоклипах. При подготовке к записи одного из них Майкл описал мне сцену:
— Представь, Ла Тойя, я парень, а ты — девушка. Сначала за тобой ухаживают другие и соперничают из-за тебя, но тебе они безразличны. Я буду тем, кому достанешься ты.
— Превосходно! Это может доставить зрителям массу удовольствия.
Что касалось нас обоих, то мы воспринимали ситуацию только как исполнение ролей. Но Фрэнк Дилео и другие советники указали Майклу на то, что этот видеоклип имеет сексуальный оттенок, и люди могут что-нибудь домыслить, если играть в паре с братом будет его сестра.
— Мне все равно, что подумают люди, — сказал мне Майкл сердито. — Я рассматриваю это только как роль, которую ты сыграешь в фильме.
Аналогичный разговор мы уже вели три года назад при распределении ролей в «Триллере». Но нельзя было пренебрегать обстоятельством, что пресса сделала бы из этого сенсацию. Я даже могла себе представить, как в бульварных газетах появятся язвительные заголовки типа: «Являются ли на самом деле Майкл и Ла Тойя любовной парой?»
При подготовке брата к кругосветному турне возникло множество проблем. В то время как Джозеф полностью отстранился от работы своего сына, мать все больше вмешивалась в нее. Все, кто имел отношение к предстоящим гастролям, опасались, что Майкл мог бы вообще остаться дома, если бы мама попросила об этом ради его безопасности. И, надо заметить, основания для подобных опасений были. Потому что Майкл обычно выполнял все, о чем просила мать. В довершение внезапно на всех нас легли тяжким бременем финансовые проблемы отца. Мы не имели ни малейшего понятия, в каком денежном тупике он находился, пока Джек Гордон не посоветовал мне:
— Оповести семью. Ваш отец находится в крайне затруднительном положении.
— Что за трудности? — спросила я.
— Ваш отец разорен, У него нет денег.
— Что? Нет денег? Я не могу в это поверить. Но, к сожалению, он был прав. Среди многочисленных людей, которые надували нашего отца, был один бессовестный советник по налогам, который уговорил Джексона-старшего не платить налоги в финансовые ведомства, а выписывать чеки ему. Даже не верилось, что советник по налогам не отдавал деньги государству. Он попросту оставлял их годами на своем личном счету. В результате Джозеф задолжал финансовому ведомству сотни тысяч долларов. Но это было только начало, которое могло привести к катастрофе.
Мы, братья и сестры, решали, как помочь отцу. Я обратила внимание на то, что чистый доход одного только концерта Майкла в Японии мог бы погасить долги Джозефа. Мама поговорила об этом с Майклом Она была единственным человеком, способным уговорить сына помочь отцу, которого он презирал. По причине, которая мне была тогда неясна, мать, казалось, не спешила начинать разговор на эту тему. Я же продолжала поторапливать ее. Как-то я подошла к ней с Майклом.
— Мама, ты…— я кивнула в сторону брата.
— Что я? — будто не догадываясь, чего я хочу, спросила она.
— Ты рассказала ему о Джозефе?
— Что я должна рассказать ему о Джозефе? Она делала вид, что не имеет ни малейшего понятия, о чем я говорю, хотя почти целую неделю у вас не было другой темы для обсуждения.
— Мама, ты должна была спросить Майкла, подарит ли он Джозефу выручку от одного концерта.
— За что?
В это время Майкл, полностью сбитый с толку смотрел то на нее, то на меня.
— Потому что Джозефу нужны деньги, мама. Ты же знаешь, у него трудности.
— У него — нет, Ла Тойя, — урезонивала она меня.— У него нет никаких проблем с деньгами.
— Джозеф испытывает затруднения? — переспросил брат.
— Да, Майкл. Большие затруднения.
— Нет, не испытывает, — вскипела мать.— Не слушай ее.
Только теперь я заметила, что она не была расположена помочь своему мужу. Но почему?
Причина оказалась вот в чем:
— Если у Джозефа не останется денег, он будет жить дома. Появятся деньги — только его и видели, — объяснила наша мать.
Наши попытки решить финансовые проблемы отца растянулись на месяцы. На одном из семейных советов Майкл не только выразил согласие помочь Джозефу выбраться из ямы, но и предложил план, осуществление которого помогло бы тому получить еще больше денег.
— Я передам матери всю выручку, — заявил брат.— Таким образом, Джозеф выйдет из своих затруднений якобы без моей личной помощи.
Разумно было и то, что отцу не попадало в руки ни цента. Вместо этого Майкл передавал недостающие суммы матери, которая с той поры осуществляла контроль за финансовым положением семьи Джексонов.
Я сообщила Майклу, что хочу дать отцу 10 тысяч долларов, чтобы он имел хоть немного денег для личных нужд.
— Нет, Ла Тойя, — сказал он.— Это моя задача. И он сам перевел Джозефу десять тысяч долларов вместе с запиской, в которой, было следующее:
«Хочу уведомить тебя в том, что я тебя очень люблю. Майкл». Его советник принес и то и другое в офис Джозефа. Пересчитав содержимое конверта, мой отец показал его Джеку, тот сказал:
— Это очень красивый поступок, не так ли, Джо? Целая куча денег.
— Хм, — последовал равнодушный ответ.— Да он ведь в них купается, в деньгах.
Во время этого кризиса Джек помог моему отцу, выгнал его прежнего советника по налогам и собрал квалифицированную команду, которой удалось существенно сократить задолженность Джозефа. Вместо того чтобы быть благодарной за это, мама возненавидела моего менеджера. Она принимала в штыки любое предложение, которое исходило от новой фирмы, и позволяла себе за спиной Джека антисемитские выпады. Так как он был белый и еврей, она не признавала его и не доверяла ему.
Когда наша семья собралась в очередной раз, Джек объявил, что Джозефу нужно еще немного денег, чтобы раз и навсегда избавиться от своих огромных долгов. Майкл спросил без обиняков:
— Почему я снова должен помогать ему? Джеку, которому раньше никогда не приходилось вести дела с моим братом, его резкий тон показался громом среди ясного неба.
— Если я помогу ему и сейчас, мне придется это делать до конца моей жизни. Он же причиняет всем нам одни неприятности.
— Но, Майкл, он банкрот.
Через пару секунд мой брат сказал:
— О'кей. Я помогу ему в последний раз. Остальные братья и сестры также изъявили готовность дать деньги, чтобы расплатиться за отца, при условии, что он уйдет из музыкального бизнеса.
— Я куплю ему хороший дом, где он сможет ловить рыбу, охотиться и делать все, что ему нравится, — предложил Майкл.— Но я настаиваю на том, чтобы Джозеф закрыл свое бюро. Он не смеет больше попадать в такое положение. С этим должно быть покончено.
Джек ознакомил моего отца с нашим планом, и тот сразу согласился на все условия. Но в день подписания соглашения, когда они оба поехали в его офис, Джозеф вдруг заорал:
— Я еще слишком молод, чтобы отходить от дел. Я не сделаю этого, и вы мне не указ. Я сам знаю, как уладить свои дела.
Итак, мой отец регулярно ходил на работу. Иногда он сидел целый день при опущенных шторах. Никто из нас ни разу не упрекнул его, что он не придерживается пунктов договора. А ведь можно было ожидать, что после всего пережитого в детстве о чин из его девяти взрослых детей скажет ему:
- Минуточку. Ты же заявил, что выходишь из дела.
Но мы молчали. Наверное, мы по-прежнему боялись его.
Однажды мы с Джеки сидели возле дома и разговаривали, когда служба охраны через переговорное устройство объявила:
— Мистер Джексон прибыл.
— О, бог мой, Джозеф здесь, — закричал брат. — Мне надо идти.
— Куда?
—Домой.
Мы оба подумали об одном и том же. Как грустно, что взрослый человек, мужчина, по-прежнему боится своего отца.
— Ла Тойя, — жалобно произнес он, — у меня у самого уже есть дети, а я боюсь его. Я никогда не прихожу сюда, если не убежден, что его нет. Каждый раз я останавливаюсь у ворот и спрашиваю охрану, здесь ли он. Если мне говорят, что его нет, я заезжаю; если узнаю, что он здесь, разворачиваюсь и отправляюсь домой.
— О, Джеки, — с нежностью прошептала я.
— Ты знаешь, что со мной происходит? — Джеки готов расплакаться, голос его дрожал.— Я ненавижу его. Я его ненавижу.
В конце 80-х годов я почти не бывала дома из-за непрерывных гастролей. Во время одного полета рядом со мной сидел адвокат, знакомый с Нэнси Рейган. Завязалась беседа, и я призналась, что очень интересуюсь всем, что связано с детьми, нуждающимися в помощи, особенно юными наркоманами. Он пообещал мне рассказать об этом супруге президента США — инициатору кампании «Просто скажи нет». Этот человек сдержал свое обещание.
Вскоре я была приглашена в Белый дом, где миссис Рейган и я беседовали продолжительное время. Это было в октябре 1987 года, через несколько дней после того, как она перенесла операцию по ампутации груди — я удивилась, что она вообще кого-то принимает. Миссис Рейган была очень озабочена ростом наркомании среди молодежи. Ласковым голосом она сказала мне:
— Вижу, что в отличие от большинства людей вы действительно беспокоитесь об этих детях. Я охотно буду работать с вами. Это займет много вашего времени, но только упорным трудом можно достигнуть цели, к которой мы стремимся.
Я выразила готовность стать представителем «Просто скажи нет»— организации, которая проводила мероприятия в области просвещения, досуга молодежи, здорового образа жизни.
Два последующие года я ездила по всей стране, беседовала с детьми, молодыми людьми о разрушительном действии наркотиков и обязательно пела им песню «Просто скажи нет». Иногда я месяцами не была дома. И Майкл тоже редко наезжал туда. Но все мы, братья и сестры, поддерживали друг с другом тесные контакты. Правда, теперь личное общение заменил телефон. Думаю, не было такого дня, чтобы я не поговорила по телефону с кем-то из братьев и сестер.
Семейное гнездышко в Хейвенхерсте недолго пустовало. Майкл позвонил из Японии и сообщал, что Жермен и Хэзел после 14 лет супружества, имея троих детей, решили развестись. Мы уже и сами догадывались, что дело идет именно к такому финалу. Ирония судьбы, но Жермен, который сердился на отца за то, что он изменял матери и имел другую семью, сам повторил этот путь. У него был внебрачный ребенок от женщины, с которой он познакомился в ресторане. Хэзел настолько сильно любила Жермена, что смогла простить измену и великодушно предложила мужу усыновить внебрачного ребенка. Но это привело в бешенство Бэрри Горди. Он считал, что его дочь стала посмешищем в глазах людей.
Когда развод Жермена и Хэзел был уже близок, мои родители попросили его вернуться домой. Брат принял их предложение и привел в дом свою подругу с ребенком, за которым вскоре последовал второй. Мама хотела, чтобы я тоже осталась жить в Хейвенхерсте. Каждый раз, когда я звонила с дороги, она умоляла:
— Ла Тойя, когда ты приедешь?
Чем дольше я была в пути, тем отчаянней были ее просьбы. Мне становилось все яснее, что она втайне надеялась на то, что я не состоюсь в профессиональном плане, вернусь в Энчино, и снова настанет время, когда мы будем все вместе. Был ли мой отец с ней заодно, не знаю. Когда я в очередной раз отказалась от его менеджмента, он пригрозил мне:
— Если я тебя брошу, у тебя не будет никаких шансов. Я позвоню в радиостудию, чтобы они не пользовались больше твоими пластинками. Если ты хоть что-то предпримешь против меня, испортишь свою карьеру. Если ты не хочешь меня в менеджеры, никто о тебе и не вспомнит, ты уже теперь в прошлом.
— Ты последняя из Джексонов, — добавил он.— И я тебя не отпущу.
И он не дурачил меня. Хотя у моего отца не было грандиозных успехов, но его имя по-прежнему имело вес в шоу-бизнеса. И я не думаю, чтобы кто-то сделал для его клиентки то, что не соответствовало желаниям Джозефа.
Мать сидела и молчала, как всегда.
— Ты веришь в то, что он сказал? — спросила я.— Он в самом деле стал бы такое вытворять?
Единственный раз в жизни попросила я у нее защиты, но она посмотрела на меня, отвернулась и пошла вверх по лестнице.
Хотя я давно вела самостоятельную жизнь, мать постоянно сетовала, что я редко бываю дома. В 1989 году судьба привела меня на пару дней в Лос-Анджелес. Мне было приятно снова попасть в Хейвенхерст, увидеть мать. Несмотря на ее странное поведение, мне очень не хватало ее. За два дня до моего отъезда, она вошла в мою комнату и сказала:
— Тойя, ты очень похудела. Почему ты не ешь? Сначала это прозвучало как замечание, которое все матери делают своим детям.
— Но, мама, я же не худая, — возразила я. — Напротив, считаю себя немного полной.
— Ну, у меня есть немного лазикса. Ты можешь его взять, — предложила она мне.
Я думала, что ослышалась. Только что она утверждала, что я слишком худая. Зачем же предлагает мне это мочегонное средство, эти таблетки против тучности.
Лазикс не безобидное средство. Я знаю это, потому что подростком была озабочена своим весом и принимала его. Последствия были катастрофическими. И мать об этом знала. После третьей экстренной помощи врачи предупредили меня, что если я навсегда не перестану его принимать, то могу умереть.
Вспоминаю, как это было ужасно: я не могла пошевельнуть челюстью, не могла дышать, начались судороги во всем теле, я была полностью парализована, у меня было такое чувство, будто останавливается сердце...
Мать вернулась с флакончиком в руке к моей кровати.
— Ты же помнишь, мне нельзя это принимать, — сказала я. — Ты знаешь, что тогда случится.
— Оно, конечно же, хорошее, — возразила она, будто бы не слыша меня.— У меня есть еще целая бутылочка.
— Но, мама! — Ее поведение напугало меня. Едва она вышла из комнаты, я позвонила Джеку. Зная историю моей болезни, он тотчас рассказал обо всем Джозефу. Отец вбежал в мою спальню:
«Ла Тойя, дай мне этот лазекс!». Затем он прошел в комнату к матери и бросил ей таблетки на кровать.
— Кэт, ты дала ей этот яд?
— Нет, — ответила она с невинным выражением лица.— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Кэт, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты дала ей эти таблетки? — спросил он ее еще раз.
— Нет.
— Откуда они у нее?
— Не имею ни малейшего понятия, — ответила мать.
— Кэт, чего ты этим добиваешься? Ты же знаешь, что произойдет, если она их примет. Ты хочешь убить свою дочь?
Отец позвал меня в ее комнату и в присутствии матери спросил:
— Это она дала тебе лазекс?
— Да, — тихо ответила я.
— Ла Тойя, — солгала мать, — разве я дала тебе это?
— Мама, ты знаешь точно, что это была ты.
— Но, Ла Тойя, — сказала она сладким голосом. — Я пыталась только помочь тебе.
МОЯ мама - актриса!
После этого я вышла из комнаты. Я знала, что нет никакой возможности говорить с ней логично. Как она могла так поступить со мной? Что она при этом думала? Или это был один из способов удержать меня дома? Я была полностью сбита с толку и решила на следующий день уехать.
Вечером, однако, я была дома. Вдруг услышала голос Джозефа:
— Где этот Джек Гордон?
— Разве его не было сегодня в офисе? Он не работал?
— Нет, его не было.
— Ну, наверно, он у себя дома. Позвони ему, — предложила я.
— И дома его нет.
Отец подошел ко мне, грозя перед самым моим носом указательным пальцем:
— С этой минуты ты будешь ставить меня в известность о шаге, который собираешься предпринять! Ты поняла?
Я даже не догадывалась, что он имел в виду, но сочла за лучшее промолчать. Посмотрев на меня пару секунд, он выскочил из комнаты. Я знала, как он невыносим в гневе. А потому предполагал, что Джек был, вероятно, на пути к нам, чтобы решить с моим отцом что-то касающееся работы, я попросила охрану у ворот, чтобы они его предупредили и вернули домой. Поздно. Джек шел, радостно улыбаясь, по коридору. А мой отец ожидал его возле кабинета. Я стала позади Джозефа и беззвучно шевелила губами: «Уходи! Уходи!». Но Джек либо не понял, либо не заметил. Отец схватил его за руку, втолкнул в комнату и закрыл дверь.
— Что случилось, Джо? — обескураженным голосом спросил Джек.
Из холла я услышала их разговор, споры и серьезно опасалась самого плохого. Мой отец был великаном и мог проявлять необычайную силу, особенно в гневе. Джек был, напротив, среднего телосложения и физически не очень силен. Он поднялся со стула, но Джозеф толкнул его обратно.
— Нет, — приказал он.— Сиди. Мне надо с тобой поговорить. Я хотел бы знать о каждом предпринимаемом Ла Тойей шаге. Я требую ежедневного отчета! Ты слышал?
— Но Джо, Джо, — занервничал Джек, — я же не могу каждый день присылать его.
— Я желаю иметь ежедневный отчет. И я хочу, чтобы он тоже знал, что происходит.
Мой отец показал на человека, который находился в комнате. Это был советник, которого я назову Робертом.
— Твоему человеку мне не о чем говорить. Но для тебя я буду составлять отчет и рассказывать все, что я делаю. Как я это делал и раньше, Джо.
Я стояла в холле и слушала. И думала, как много раз отец вообще не желал разговаривать с Джеком. Тогда его можно было только разозлить ежедневными докладами. А теперь время изменилось? Нет, что-то другое должно быть у него на уме. Дело было во мне. Вдруг я услышала приглушенный крик Джека, а потом монотонным голос мамы, которая говорила одно и то же:
— Оставь его, Джо. Отпусти его. Не делай этого! Джозеф схватил Джека за плечи, поднял его со стула и бросил на пол.
— Почему ты это сделал? — Джек ловил ртом воздух.
— Что ты сказал? — гневный голос Джозефа пробудил во мне воспоминания об Индиане, о тех ночах, когда его яростные ругательства будили меня среди ночи.
Он снова поднял моего менеджера и бросил на пол. Отец испробовал на Джеке ту же тактику, что и на нас в свое время: провоцировал свою жертву защищаться, ответить ударом на удар. Тогда у него появлялись основания дать волю рукам. Но в это время в комнату вошла подруга Жермена:
— О, боже мой! — закричала она. — Что вы делаете с Джеком? Это ужасно!
Наконец, я открыла дверь и вбежала в комнату, где Джек, согнувшись от боли, стоял на коленях и кричал:
— Пожалуйста, разве вы не понимаете? Я только пытаюсь помочь ей. Я больше ничего не хочу. Я хочу ее успеха. У меня и в мыслях нет причинить ей хоть какой-либо вред.
Моя мать презрительно взглянула на него.
— Ты артист и больше ничего! — прошипела она и обратилась к мужу: — Видишь, какое он устроил шоу?
— Оставьте его в покое! — закричала я.— Что вы с ним сделали? Он в крови. Джозеф угрожающе двинулся ко мне:
— Вон отсюда!
Я проигнорировала его, помогла Джеку встать, повела к двери. Но прежде чем мы успели выйти из комнаты, отец обхватил меня сзади, оторвал мои руки от Джека и боксерским ударом снова свалил его на пол. Меня же он взял за бедра и, как куклу, просунул за дверь.
Я стукнулась спиной о стену и упала на пол. Из холла мне был слышен голос матери:
— Джозеф, оставь его! Ты убьешь его! Отойди, Джозеф!
Она тщетно пыталась успокоить взбесившегося зверя.
И отец наконец перестал буйствовать. Дрожа, я сидела в холле, и мне было стыдно за моих родителей. В этот момент я знала, что это был мой последний приезд домой.
Поразительно, но через пару минут Джозеф вел себя так, будто ничего не произошло. Я отвела Джека вниз, в кухню, чтобы дать ему немного воды. Отец подсел к нашему столу и вежливо спросил:
— Не желаешь ли кофе, Джек? Или пирожного? Или стакан лимонада?
«Что ему нужно, так это врача, — подумала я, — и в этом повинен ты». Джек не мог мне поверить в реальность происшедшего, но я часто видела такое сумасбродное поведение отца. Джозеф попрощался и вышел, а я прочла в глазах Джека, что он считает моего отца ненормальным.
Когда Жермен поздно вечером вернулся домой, его подруга рассказала ему, что произошло.
— Довольно. Теперь я скажу вам пару слов, — воскликнул он гневно.— Я сыт по горло!
— Жермен, забудь об этом. Все уже прошло, — Джек попытался успокоить моего брата.
— Ты не дал ему сдачи? — спросил все еще возмущенный Жермен.— Тебе надо было ему дать сдачи!
— Он ваш отец, и это его дом. Забудем это. На следующий день мы с Джеком уехали. У нас была встреча в рамках кампании «Просто скажи нет». Жермен проводил нас в аэропорт. Он все еще никак не мог простить отцу беспочвенного нападения на Джека.
— Я не понимаю этого, — повторял брат снова и снова.— Он совершенно чокнутый.
Сегодня Жермен, наверное, отрицал бы это. И он, и другие братья стали бы утверждать, что они с самого начала возненавидели Джека. Но факт остается фактом: все они тогда подчеркивали, что Джек оказывает мне большую услугу, что они высокого мнения о его способностях. Но с того самого утра, когда мы с Джеком покинули Лос-Анджелес, все стало меняться.

Глава 10
Для тех, кто, как и я, вырос в изолированном от внешнего мира микроклимате, лучший способ узнать реальную жизнь — это Нью-Йорк. Прошло довольно много времени, пока я привыкла к бешеному ритму огромного города. Когда я готовилась к своему первому концерту в Нью-Йорке, сюда приехал Майкл, чтобы выступать в Мэдисон сквер гарден и принять награду за хиты 1988 года в Радио Сити Мьюзик Холле.
Брат тоже уехал из Хейвенхерста — буквально через день после того, как я ушла из дома. И это, конечно же, не было случайностью. Только то, что мы могли быть вместе, удерживало нас там. Точно так же, как и я, брат не уведомил родителей о своем уходе официально, он просто оставил дом.
Майкл купил огромное, величиною почти в 700 гектаров, ранчо в Санта Инее, севернее Санта-Барбары в Калифорнии. Пять лет назад мы жили там в доме для гостей, когда снимали видеоклип «Говори, говори, говори». Я вспоминаю, как он тогда оглянулся и сказал:
— Однажды я куплю эту землю и буду здесь жить.
Майкл позвонил мне из гостиницы. Я так подробно вспоминаю об этом разговоре, потому что он был полон деталей, которые отняли у меня дар речи. В основном мы беседовали о наших родителях,
— Как я ненавижу Джозефа! — сказал Майкл.
— Но почему же, Майкл? Раньше ты не так воспринимал его. Знаю, что ты не любишь Джозефа, но я никогда не слышала от тебя: «Я его ненавижу».
— Но я в самом деле ненавижу его, Ла Тойя, — ответил он с нетипичной для него агрессивностью в голосе. — Я хочу задать тебе вопрос: если бы Джозеф завтра умер, ты стала бы плакать?
На такой вопрос я не хотела отвечать. Потому что, честно говоря, мне пришлось бы признаться:

«Нет, ни одной слезинки».
— Майкл, это сейчас неважно. Мы обязаны любить его хотя бы потому, что он наш отец.
— Он мне не отец! — воскликнул Майкл с горечью в голосе.
Я еще никогда не слышала, чтобы он так говорил. Мне вспоминается один вечер, который мы провели у Джейн Фонда. Это было вскоре после того, как она и ее знаменитый отец сыграли главные роли в фильме «У золотого озера». Отношения у них были, мягко говоря, напряженные, и было видно, что Джейн очень страдала от этого.
— «У золотого озера» — это наша история, — призналась она печально. — Мой отец и я не разговариваем друг с другом, даже не здороваемся, И показать ему, как я люблю его, для меня просто мука.
Мы знали, каково ей. И незадолго до смерти Генри Фонда Майкл настаивал:
— Навести отца. Скажи ему о том, что ты чувствуешь, пока не поздно.
Для моего брата было невыносимо, если кто-то жил, не помирившись с отцом. Но в тот день 1988 года он забыл свои собственные советы и ненавидел своего отца.
— Я никогда не забуду, что он избивал маму, —
продолжал он. — И ненавижу его за это. Его слова эхом отзывались во мне — бил маму! Многие воспоминания моего детства были еще
живы во мне. Почему же этого я не помню?
— Ты лжешь, — сказала я. — Джозеф, конечно, многое себе позволял, но мать он не бил никогда.
— Бил, — настаивал Майкл.— Я сам это видел. И не раз.
Как только мы положили трубки, я позвонила Ребби в ее гостиничный номер и спросила, правда ли то, о чем рассказал мне брат. Но к тому, что она мне ответила, я была не готова:
— Джозеф избивал мать постоянно. Я прыгала ему на спину и била его ботинком по голове, чтобы он перестал, потом он бил и меня. Разве ты не помнишь, как это было тогда, в Гэри?
— Нет... меня не было при этом...
На следующий день, как всегда, позвонил Джеки. Я не могла допустить мысли, чтобы все рассказанное Майклом и Ребби было правдой, но старший брат подтвердил их слова.
— Ты была очень маленькой, поэтому и не помнишь, что делал Джозеф. Но я-то все помню.
И тут его словно прорвало — такого я никогда еще не слышала.
— Этот человек — дрянь! — сказал Джеки.— Он никогда не был нам отцом. Когда я смотрю на него теперь, то знаю, что мы ему совершенно безразличны. Мы всегда боялись его! Мне было бы очень плохо, если бы мой собственный сын меня боялся. Я ненавижу нашего отца.
Вспоминаю, как впервые отец сказал мне в 1988 году, опоздав на 30 лет:
— Ла Тойя, я люблю тебя.
Я была настолько ошеломлена, что пролепетала:
— О'кей, пока! — и повесила трубку.
Когда рассказала об этом Дженнет, она прокомментировала:
— Да, он полон любви, от которой тошнит! Майкл отреагировал точно так же изумленно, как и я. Но он был скептически настроен и заметил с
издевкой в голосе:
— В это трудно поверить! Хорошо, что он хотя бы сейчас говорит слова любви. Не хватало еще, чтобы он захотел поносить нас на ручках!
Все же то, что Джозеф произнес слова любви, было сенсацией в семье Джексонов. Майкл и Дженнет хотели узнать все подробности. Особенно Майкл пытался вытащить из меня все детали: как отец это произнес, не дрожал ли его голос. Целую неделю я должна была десятки раз имитировать слова Джозефа: «Ла Тойя, я люблю тебя!»
— Что ты при этом почувствовала? — спросил Майкл.
— Что он... лгал, — ответила я.
Мои родители, мои братья и сестры, вероятно, считают, что семейные узы Джексонов стали рваться с моим уходом из дома, а окончательно порвались после появления в журнале «Плейбой» моих фотографий. Я же думаю, что семейная драма нашей внешне респектабельной семьи началась десятки лет назад. Корень зла таился в тирании Джозефа, маминой привычке все сглаживать и скрашивать, во лжи, которой мы окружали себя и пытались обмануть других, чтобы скрыть истинное положение дел. В то время как мы внешне продолжали выглядеть благополучной семьей, этот корень зла все разрастался. С нашей точки зрения, Джозефу не было отмщения, а мама была жертвой, как и мы.
Когда Майкл находился в Мэдисон Сквер в Нью-Йорке с тремя своими шоу, оба наших менеджера встретились. Фрэнк Дилео дал поручение Джеку:
держать Джозефа подальше от сцены. Фрэнк очень серьезно воспринял угрозу моего брата прервать выступление, если в зрительном зале появится наш отец. Кроме того, он был крайне озабочен тем, что Джозеф Джексон будет все больше совать свой нос в дела Майкла. Между тем моя семья ополчилась на Джека, так как считала его виновным в том, что я ушла из дома. На самом же деле они занимались самообманом; никто не хотел смотреть правде в глаза: я ушла из дома по собственной воле и была довольна своим решением.
В 1984 году, когда Дилео стал менеджером у Майкла, он твердо верил в то, что его новый клиент был таким же мягким и по-детски доверчивым и наивным, каким представлял себя миру.
— Мне больше ничего не надо делать, — хвастался он друзьям, попыхивая сигарой, — как только немного подзадорить Майкла и показать ему направление, в котором я хочу вести его, — и он следует за мной.
Но вскоре Фрэнк должен был признаться, что в сфере бизнеса никто не мог командовать моим братом, скорее даже наоборот. Только мать могла уговорить Майкла сделать что-то против его воли. Дилео не понимал, что даже Джозеф Джексон не имел никакого влияния на моего брата. И все же намерения менеджера были сосредоточены на том, чтобы изолировать Майкла от его семьи, вернее, от того, что от нее осталось. Стало необычайно трудно дозвониться до Майкла. Билл Брэй, шеф личной охраны, который в свите брата был ответственным за телефонные звонки, настаивал на необходимости такой изоляции. Но с мамой мы разговаривали по-прежнему почти ежедневно; и хоть один раз в каждом разговоре она умоляла:
— Ла Тойя, вернись, пожалуйста, домой. В конце марта Ребби и Дженнет пришли на мой концерт в Трамп Кастл. Это было роскошное представление с музыкальной группой из восьми человек, тремя певцами и четырьмя танцорами. В моих воспоминаниях переплелись обрывки интервью, репетиций, примерок костюмов перед премьерой. Теперь, когда мне удалось избежать менеджмента моего отца, я полюбила свою работу больше, чем когда-либо, и делала все, чтобы добиться успеха. Я знала, что это будет не скоро, но не терпела воодушевления.
Перед первым выступлением организаторы назначили пресс-конференцию. Мать с Дженнет сидели в моей гримерной и пытались помешать моему появлению перед журналистами.
Но, к счастью, представление проходило великолепно, я получила прекрасные отзывы, и из-за большого спроса на билеты мне пришлось дать два дополнительных концерта. До этого пресса постоянно характеризовала меня как «спокойную». Мой новый имидж поверг, вероятно, журналистов в шок. Теперь я появлялась на сцене на черном мотоцикле, в клубах дыма, освещенная лазерными лучами, в плотно облегающем кожаном костюме с расшитом галунами пиджаком. У большинства зрителей создавалось впечатление, что перед ними новая Ла Тойя. За кулисами меня сердечно поздравили Дональд и Айвэна Трамп. Мне были очень приятны их теплые слова, я даже немного оттаяла от странного отношения ко мне моих родителей.
Я чувствовала себя все более уверенно. И все-таки нельзя утверждать, что я, отвоевав свою независимость, пыталась наверстать упущенное и взбунтовалась против моральных устоев. По-прежнему была очень скована в общении с противоположным полом. Некоторые мужчины из-за этого считали меня заносчивой, например, Эдди Мэрфи. Мы знали Эдди много лет, он часто приглашал меня на ужин. Но я обычно вежливо отказывалась. Эдди был невероятно талантлив, но меня отталкивала его слава неотразимого покорителя женских сердец и убежденного холостяка. Короче говоря, он был не в моем вкусе. Кроме того, я считаю, что для свидания должны быть очень серьезные мотивы.
Возможно, я нечаянно ранила его обостренное чувство собственного достоинства, но чтобы я разбила его сердце, не могу себе представить.
Спустя некоторое время мы с моим менеджером поехали в Лас-Вегас на состязание тяжеловесов Майка Тайсона и Тони Такера. Джек очень общительный человек и быстро нашел контакт с Эдди Мэрфи, который пришел поболеть за своего друга Майка Тайсона. Со своего места я видела, как мой менеджер сунул знаменитому комику записку. Джек, который не имел ни малейшего понятия о том, что любимец публики втайне сохнет по его клиентке, написал на клочке бумаги, что я хочу сыграть с ним в одном из его фильмов.
После поединка состоялось награждение Майка Тайсона, Эдди стоял рядом с чемпионом на пьедестале. Когда во время церемонии возникла маленькая пауза, Эдди развернул записку Джека и прочел ее. В то же мгновение его лицо расплылось в кривой ухмылке. Он похлопал Майка по плечу, показал на меня с пьедестала и выдавил из себя в присутствии тысячи зрителей свой глупый смех: «Аха-ха-ха-ха-а-а!» Затем он снова взглянул на записку, показал на меня и зашелся от смеха. Я была совершенно сбита с толку его поведением и спросила Джека:
— Что ты написал в этой записке?
— О, только то, что ты хочешь сняться с ним в его следующем фильме.
Как сраженная громом, я вскочила с места и выскочила из зала. Вечером шла через гостиничное фойе. В это время там прогуливался Майк Тайсон в сопровождении своей свиты. Было слышно, как его люди зашептали:
— Вот она! Это она!
Майк же сделал вид, будто не замечает меня. Потому так удивлена была я телефонным звонком через пару недель.
— С тех пор, как я увидел тебя в Лас-Вегасе, все время пытаюсь дозвониться, — сказал он своим нежным юношеским голосом.
Выяснилось, что прославленный боксер не то чтобы не заметил меня, а просто был слишком застенчив, чтобы представиться:
— Я был настолько взволнован, что не мог вымолвить ни слова, поэтому и пошел в противоположную сторону.
— Знаешь, — продолжал он, — я сразу же влюбился в тебя, как только увидел.
С тех пор между нами завязалась телефонная дружба, мы часами разговаривали друг с другом. Я знаю, что в газетах писали о том, как якобы жестоко обращался Майк с женщинами, но я нашла его мягким и чувствительным. Видимо, потому, что он постоянно был под пристальным взором общественности, ему нужен был кто-то, кому он мог доверять. В то время он встречался с актрисой Робин Гивенс, но не дал мне понять, что это серьезно. И я была крайне удивлена, прочитав в начале 1988 года об их свадьбе.
Через пару дней после церемонии бракосочетания он позвонил мне из Японии, где участвовал в соревнованиях по боксу, и три часа изливал свою душу. Супружество было на грани кризиса.
— Я женился на Робин, потому что ты не давала мне никаких надежд, Ла Тойя. Если бы я хоть немного мог рассчитывать на твою любовь, все было бы теперь по-другому.
Во время таких разговоров я чувствовала себя крайне неприятно.
— Майк, ты не должен говорить этого. Ты ведь, в конце концов, женат.
— Но должен же я сказать тебе, каково мне.
— Нет, Майк. Ты обязан сохранить семью. И я подумала, что говорю словами моей матери, когда она давала советы братьям. Робин не была в восторге от звонков мужа ко мне, хотя мы с ним оставались друзьями. И, признаться, меня не удивило, когда они менее чем через год развелись.
В это время я узнала, что миллионер Дональд Трамп собирался предложить моему брату Майклу самый высокий в истории эстрадной музыки гонорар за участие в концерте в Атлантик Сити Конвеншн Сентр. Для брата, любящего всевозможные рекорды, такое предложение было достаточно соблазнительным. Один из ведущих сотрудников Трампа попросил меня и Джека быть посредниками. Сначала менеджер Майкла Фрэнк Дилео действительно очень заинтересовался, когда мой менеджер сообщил ему подробности договора. Он сразу же послал пару человек проверить сцену: выдержит ли она всю огромную осветительную и музыкальную аппаратуру. В то же время Дилео был неприступен, как королева бала, перед которой надо пасть на колени, прежде чем она соизволит назначить первое свидание.
Между тем Дональд Трамп настойчиво просил меня, чтобы я сама поговорила с моим братом о его выступлении в Конвеншн Сентр. Когда я, минуя лабиринт советников Майкла, наконец-то дозвонилась до него, он искренне удивился:
— Конечно же, я буду выступать, — заверил он. — Я думал, что Фрэнк уже позаботился об этом. Я охотно сделаю это для Трампа.
— Но до сих пор никто не позаботился об этом, — ответила я.
— Ты уверена?
— Да, совершенно уверена.
Я представила себе, как он наморщил лоб.
— О'кей, — сказал он, — я сам возьмусь за дело. Потом он позвонил Трампу и сказал о своем согласии. Но в следующий раз я опять не дозвонилась до брата. И это не было случайностью. Билл Брэй обещал передать Майклу, что я хочу связаться с ним.
Но Майкл не звонил. Это было непохоже на него. Уверенная, что здесь что-то не так, я позвонила матери, которая сопровождала брата в турне, и уговорила позвать его к телефону.
— Майкл, я уже несколько дней пытаюсь дозвониться до тебя! — сказала я взволнованно.— Ты будешь выступать у Трампа или нет? Скажи, наконец! Ты же всех задерживаешь.
— Да, Ла Тойя, я хочу выступать, — сообщил он.— Не знаю, в чем проблема.
Связь была прервана, и через пару минут Дилео позвонил Джеку.
— Джек Гордон, — сказал он, — вы знаете, что мы никогда не собирались выступать у Трампа. Вы знаете, что с самого начала я сказал «нет». И вы знаете, что Атлантик Сити неподходящее место для Майкла Джексона.
Вскоре выяснилось, что Дилео настроил Майкла против Джека и еще больше усложнил мои и без того непростые отношения с семьей.
В то лето мой брат совершал турне по Европе. Когда он был в Ганновере, я остановилась в одном немецком городе неподалеку, чтобы выступить в телевизионном шоу. Я позвонила матери, которая, как обычно, сопровождала Майкла, и попросила ее:
— Не могла бы ты навестить меня? Я так скучаю по тебе.
Сначала ей вроде понравилась эта идея, но когда мы стали обсуждать распорядок дня, что-то изменилось. Она вдруг сказала, что слишком далеко ехать, и стала жаловаться на неудобства в дороге.
— Но я в самом деле хочу видеть тебя, — упрашивала я.
— Хорошо, подумаю еще, — ее голос прозвучал на этот раз очень отчужденно.
Хотя мама была очень холодна со мной после того, как я уехала из дому, мне очень не хватало ее, так что я даже плакала, когда думала о ней.
Немного позже она позвонила, чтобы сказать, что не сможет встретиться со мной:
— Я не хочу пропустить ни одного шоу Майкла. Во время выступления Майкла мы стояли за кулисами. Как всегда, он был великолепен и в кратчайшее время привел публику в экстаз. После концерта Майкл, мама, Джек и я сели в машину, чтобы поехать в гостиницу. Когда мой менеджер сел на заднее сидение, Билл Брэй показал на него и закричал:
— Вы! Немедленно выходите!
Майкл возразил ему:
— Все в порядке, Джек поедет с нами. В гостинице мать повела себя еще более странно. Она знала о неудавшихся переговорах с Трампом и все время вмешивалась в беседу, не давая Майклу поговорить со мной. Но наконец-то нам с братом удалось удалиться в соседнюю комнату. Мы обсуждали наши дела, вспоминали, смеялись. Мать то и дело заходила к нам и подозрительно спрашивала:
— О чем вы все время говорите?
— О, ни о чем, — весело отвечала я.
Мы с Майком были счастливы, что наконец-то оказались вместе. Мать решила шпионить за собственными детьми и села в кресло.
— Мама, — не выдержала я, — разве у тебя нет гостей, о которых надо позаботиться?
— Да, — поддержал меня Майкл, — тебе лучше остаться в салоне.
Нехотя, она вышла из комнаты. Но через минуту вломился Билл.
Майкл вдруг очень погрустнел. Вернувшись в салон, я обняла и поцеловала на прощание всех. Когда мы вышли, Джек спросил:
— Ну, что он сказал?
— О чем?
— О предложении Трампа.
От волнения, вызванного встречей с Майклом и матерью, я потеряла голову.
— Совершенно забыла об этом! — призналась я Джеку.
— Что? Так сходи туда еще раз и спроси его! — воскликнул он.
В этот момент мне был не так уж важен этот концерт, но я знала, что Дональд Трамп ждал ответа. Я вернулась и вошла в лифт. Там, где остановился Майкл, по обе стороны холла выстроилась охрана. Было такое ощущение, что ты идешь к алтарю. Кроме того, мне казалось очень нелепым снова здороваться с людьми, с которыми попрощалась пять минут назад.
Я постучала условным стуком, Билл открыл мне.
— Что тебе понадобилось снова? — спросил он. Я не могла поверить, что когда-то мечтала, чтобы этот мужчина был моим отцом. Как сильно он изменился!
— Мне надо поговорить с Майклом.
— Привет! — появился за спиной Билла улыбающийся брат.— Почему ты вернулась?
— Майкл, мне нужно о чем-то спросить тебя. Мы отошли немного от начальника охраны, но я была уверена, что он мог нас слышать.
— Ты будешь участвовать в концерте Трампа или нет? Ответь мне честно и откровенно, потому что мне уже надоел весь этот театр.
Минуту Майкл помолчал.
— Ла Тойя, я хотел бы тебе что-то сказать. У Трампа сильно выраженное чувство своего «я», и во мне сильно мое «я». А два таких «я» не всегда могут сосуществовать.
Эти слова не прозвучали как его собственные, и я простилась с братом, уверенная в том, что он сказал неправду. Через пару недель он позвонил мне в Атланту и поведал истинную причину:
— Я не могу выступать у Трампа, — начал он, — потому что...
— Почему, Майк? Он понизил голос:
— Никому не говори, но Фрэнк утверждает, что Джек связан с шайкой, и если хотя бы одному из них не угодить, они убьют меня. Я должен держаться от всего этого подальше.
Еще через пару недель брат позвонил мне снова:
— Я очень люблю тебя и поэтому не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Ты должна расстаться с Джеком, Ла Тойя.
Майкл сказал, что он и другие члены семьи имели доступ к «разбойным делам» Джека. В действительности же они видели обычные документы и протоколы заседаний суда по процессу, о котором они все прекрасно знали еще четыре года назад. Было ясно, что кто-то пытался ввести Майкла в заблуждение, но с ним было бесполезно говорить об этом так же, как и с другими моими братьями и сестрами.
— Разве ты не боишься Джека? — спрашивал меня брат.— Фрэнк говорит, что он убьет тебя когда-нибудь.
Мне сразу же вспомнилась фраза Дилео, оброненная в разговоре с Джеком:
— Я здорово настроил против тебя Майкла! Тогда я не хотела осознавать, что мой брат был настолько легковерным. В сентябре Майкл выступал на сравнительно небольшой (для его масштабов) сцене в Питтсбурге в честь Фрэнка Дилео. Позже в книге Фредерика Дэннинса «Люди сенсаций» было написано о том, что Дилео был дважды осужден за нелегальное книгопечатание. Между Майклом и его менеджером к началу 1989 года отношения охладели настолько, что однажды мой брат крикнул в телефонную трубку:
— Я вышвырну тебя!
Почему же возник этот заговор против Джека Гордона? Все очень просто. Логика моей семьи была следующей: если исключить его из моей жизни, я вернусь домой. Они нашли друзей в прессе, чтобы начать кампанию, в которой Джека обливали клеветой (таким образом, я должна была оказаться в неприятном положении и вышвырнуть его). Журналист из «Пипл», которого я знала уже несколько лет, охарактеризовал в своем очерке моего менеджера как шарлатана… В другой статье он утверждал, что мои родители в ужасе от того, что Майкл уехал из дому и Дженнет разорвала контракт с Джозефом. Нашего отца изображали жертвой своих жестокосердных детей. И вовсе не случайно Джозеф предложил автору этих публикаций писать вместе с ним его автобиографию. Но моему отцу было мало испортить Джеку репутацию. Он начал угрожать ему физической расправой:
— Я отрежу тебе яйца, еврейский ублюдок! Ты побоишься прийти ко мне и поговорить с глазу на глаз.
Джек и я молча слушали, а он продолжал бушевать:
— Я тебя в тюрьму упеку! Я тебя упеку! Ты даже не представляешь, что с тобой будет! Подожди, паренек, недолго тебе осталось.
Так как я объявила о своей независимости, то стала выступать более открыто, что было неожиданностью для всех. Когда вышла моя первая пластинка, мне позвонила Дженнет, чтобы предупредить: на семейных советах говорят обо мне.
— Что им опять не нравится?
— Обложка твоей новой пластинки - наряд, в котором ты изображена, слишком смел.
Позже я узнала, что Марлон вступился за меня на семейном совете:
— Я больше не приду на ваши советы. Это просто смешно. Дайте ей жить по-своему. Почему вы решаете все за нее? Кроме того, пластинка уже вышла. Дело сделано!
Предметом спора был расшитый блестками кожаный бюстгальтер — провокационно, но по сегодняшним меркам — ничего особенного. Можно подумать, они только-только прибыли из провинции и не имеют ни малейшего понятия о том, что поп-музыка и имидж «секси» взаимосвязаны.
— Ла Тойя, — говорила мать укоризненным голосом. — Будь осторожна со своими снимками. Надо быть осмотрительнее.
В то время как я ее слушала, мое сердце билось еще сильнее: «Подожди, увидишь, что будет дальше!»
Миллион раз меня спрашивали, почему я не фотографируюсь для журнала «Плейбой». И надо признать, что я очень наивно относилась к этому делу. Первоначально я должна была сниматься в одежде, но даже это наполняло мою душу чувством вины, и охотнее всего я бы устранилась от контракта. Самое смешное то, что раньше я не видела ни единого экземпляра этого журнала. Как-то я перелистывала одно издание, в котором писали о Джексонах, и не решилась взглянуть на фото обнаженной женщины. Это означало бы немедленное исключение из общины иеговистов. Тогда я серьезно считала, что подобный журнал было стыдно читать. Перед моими съемками для «Плейбоя» я просматривала различные номера этого журнала. Оказалось, что я лично знакома со многими женщинами, которые позировали в качестве обнаженных фотомоделей. Особенно впечатляли меня Софи Лорен и Элизабет Тейлор, часто бывавшие в гостях в Хейвенхерсте, женщины, которыми я несказанно восхищалась. И словно пелена упала с моих глаз:
— Что плохого в том, если и моя фотография появится в «Плейбое»?
Я поняла, что моя первоначальная реакция основывалась не на истинных убеждениях, а на том, что мне предписывала вера, на моих страхах: «Что подумают мои родители?» А что я думала об этом сама?
Впервые в своем решении я ориентировалась на то, что сама считала правильным. Влияние родителей было ощутимо и за тысячи километров; своими постоянными просьбами, угрозами, мольбами они оказывали на меня сильное давление. Многократно настаивала на том, что уже самостоятельная и сама отвечаю за свои поступки. Но они не хотели смириться с этим.
Все получилось как-то По-сумасшедшему. Если бы «Плейбой» не обратился ко мне с предложением, сама бы я не искала контактов с этим журналом. И если бы я не была в таком душевном состоянии, то отклонила бы предложение. Длительные переговоры проходили в атмосфере строгой секретности, а все сотрудники, которые знали о запланированном сюжете, должны были дать письменное обязательство соблюдать тайну. Можно было подумать, что журнал хочет выдать важные секреты Пентагона. Операция проходила под кодовым названием «Тойота». Фотосъемки состоялись, наконец, в ноябре 1988 года в Нью-Йорке. Моего прибытия в аэропорту Кеннеди ожидала целая группа сотрудников журнала. До самой посадки самолета они понятия не имели, кого им предстоит встречать.
Из соображений секретности «Плейбой» снял целое помещение на Бродвее. Когда я приготовилась к съемкам, один ассистент заметил вскользь:
— Мы слышали, что у вас свои представления о том, как надо проводить съемки обнаженной натуры.
У меня пересохло в горле:
— Какой натуры?
— Обнаженной.
— Я ничего не обнажу, — возразила я строгим голосом.
В течение первых дней я держалась твердо. С самого начала настаивала на том, чтобы фотографии были сделаны со вкусом и художественно оформлены. Бедный фотограф Стивен Вайда! Бедный гример Клинт Вит! Я не допускала на съемки других ассистентов, так что Стивену приходилось самому оборудовать все: освещение, задний план. Это был каторжный труд. И втайне от меня, устав от моего жеманства, сотрудники «Плейбоя» уже поговаривали за моей спиной о замене меня на Кимберли Конрад, будущую супругу издателя журнала Хью Хефнера. Потом произошло нечто забавное! Стивен заставил меня позировать для фото в начале серии. На этом фото я прижимаю к губам палец, будто бы шепчу: «Ш-ш-ш!». Во время съемок платье соскользнуло с плеча и обнажило грудь. Когда я это увидела, то думала, что упаду в обморок. Но на пробном снимке, который Стивен показал мне сразу же, все показалось не так уж плохо. Третий и четвертый день съемок прошли гладко. Больше всего мне понравилось фото со змеей