марта. Светлый понедельник

Когда колокола умолкли, я отослала Рейно восвояси. На проповедь он так и не явился. Без лишних слов сбежал в Марод. Его отсутствие мало кого огорчило. А мы в итоге начали праздновать рано, открыли гулянье горячим шоколадом с пирожными возле «Небесного миндаля». Я тем временем быстро навела порядок в магазине. К счастью, мусора оказалось немного. На полу валялись несколько сотен шоколадных конфет, но подарочные упаковки не пострадали. Немного подправила витрину, и она вновь хороша, как прежде.

Праздник оправдал все наши ожидания. Лотки с ремесленными поделками, фанфары, оркестр Нарсисса – он оказался на удивление виртуозным саксофонистом, – жонглеры, пожиратели огня. В город вернулись речные бродяги – по крайней мере на один день, – и улицы запестрели их колоритными фигурами. Некоторые из них установили свои собственные лотки, торгуя вареньем и медом, нанизывая бусинки на пряди волос, делая татуировки хной или предсказывая судьбу. Ру продавал куклы, которые он сам вырезал из обломков плавника. Не было только Клэрмонов, хотя Арманду я постоянно видела в воображении, будто не могла представить, чтобы она пропустила столь бурное веселье. Казалось, она всюду. Согбенная женщина в сером балахоне, красном шарфе и украшенной вишенками соломенной шляпке, покачивающейся над праздничной толпой. Как ни странно, скорбь меня не терзала. Напротив, во мне все больше крепла уверенность, что она вот-вот появится, начнет открывать коробки, заглядывать внутрь, жадно облизывать пальцы или улюлюкать, радуясь шуму, забавам, веселью. Однажды мне даже почудилось, будто я услышала ее голос – блеск! – прозвучавший возле меня как раз в ту минуту, когда я потянулась за пакетиком изюма в шоколаде, но, обернувшись, я увидела только пустоту. Моя мама нашла бы этому объяснение.

Я выполнила все заказы и последнюю подарочную коробочку продала в четыре пятнадцать. Главный приз в соревновании по поиску пасхального яйца достался Люси Прюдом, но каждый из его участников получил свой comet– surprise – с шоколадками, игрушечной трубой, тамбурином и вымпелом. Единственная повозка с настоящими цветами рекламировала питомник Нарсисса. Несколько молодых пар даже отважились потанцевать под суровым оком святого Иеронима, и целый день светило солнце.

И все же теперь, когда я сижу с Анук в нашем тихом доме – в руке у меня книжка со сказками, – в моей душе царит смятение. Я убеждаю себя, что это просто опустошенность, неизменно наступающая по свершении долгожданного события. Опустошенность, вызванная, возможно, усталостью, пережитыми волнениями, вторжением Рейно перед самым праздником, знойным солнцем, скоплением народа… И скорбью по Арманде, заявившей о себе сразу же, едва стихли звуки веселья. Скорбью, окрашенной множеством противоречивых чувств – одиночества, утраты, недоумения, твердой уверенности в собственной правоте… Дорогая моя Арманда. Ты была бы в восторге. Но ведь и у тебя был праздник, верно?

Поздно вечером, когда все уже давно было убрано, зашел Гийом. Анук готовилась ко сну, хотя в ее глазах все еще плясали праздничные огни.

– Можно войти? – Его пес, научившийся повиноваться командам хозяина, послушно сел у двери. Гийом что-то держит в руке. Письмо. – Арманда просила, чтобы я передал вам это. Вы понимаете. После того.

Я беру письмо. В конверте рядом с бумагой гремит что-то маленькое и твердое.

– Спасибо.

– Я не задержусь.

С минуту он смотрит на меня, потом протягивает руку – церемонный и одновременно удивительно трогательный жест. Ладонь у него холодная, рукопожатие твердое. У меня защипало в глазах, и что-то сверкающее упало на рукав немолодого мужчины. Его слезинка или моя, не могу сказать.

– Спокойной ночи, Вианн.

– Спокойной ночи, Гийом.

В конверте одинарный листок бумаги. Я извлекаю его, и на стол выкатывается что-то, – наверно, монеты. На листке крупным, старательным почерком выведено:

«Дорогая Вианн!

Спасибо за все. Я знаю, каково тебе сейчас. Если хочешь, поговори с Гийомом, – он понимает лучше, чем остальные. Прости, что не смогу быть на твоем празднике, но я так часто воображала его себе, что, в сущности, это и не важно. Поцелуй за меня Анук и передай ей одну из вложенных монет. Вторая – для следующего. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

Меня мучит усталость, я чувствую, как меняется ветер. Думаю, сон пойдет мне на пользу. И, как знать, может, однажды мы с тобой еще встретимся.

Твоя Арманда Вуазен

P.S. На похороны не ходите, ни ты, ни она. Это шоу Каро, и, полагаю, она вправе организовать его на свой вкус, раз уж подобные мероприятия доставляют ей удовольствие. А ты лучше собери в «Миндале» наших общих друзей, и все вместе распейте горшочек шоколада. Я вас всех очень люблю.

А.»

Закончив читать, я отложила письмо и стала искать раскатившиеся монеты. Одна лежала на столе, вторая – на стуле. В моей ладони блестят два золотых соверена. Один – для Анук. А второй? Инстинктивно я мысленным взором нащупала теплое неподвижное местечко внутри себя, потайной уголок, который и сама еще как следует не изведала.

Головка Анук покоится на моем плече. Я читаю вслух, а она, уже почти засыпая, убаюкивает Пантуфля. В последние недели Пантуфль редко давал о себе знать; его затмили более реальные партнеры по играм. Но изменился ветер, и он снова здесь. Наверно, неспроста. Я тоже предчувствую неминуемость перемен. Придуманная мною сказка о постоянстве – все равно что песочные замки, которые мы некогда строили на берегу. Стоят до первого прилива. И если не море, то солнце разрушает их. К следующему утру на их месте одни развалины. Но я почти не сержусь, и обида меня не гложет. И все же запах карнавала не дает мне покоя, неугомонный жаркий ветер зовет в дорогу. Откуда он? С юга? С востока? Из Америки? Из Англии? Это всего лишь дело времени. Ланскне, со всеми его ассоциациями, уже кажется мне менее реальным, уже превращается в воспоминание. Механизмы сбавляют обороты и останавливаются. Наверно, я с самого начала предвидела подобный исход. С самого начала догадывалась, что мы с Рейно уравновешиваем друг друга и что без него мое присутствие здесь не имеет смысла.

Какова бы ни была причина, этот городок утратил свой забито-убогий вид, его сменило чувство глубокого удовлетворения и полного довольства. Я понимаю, что теперь я здесь лишняя. Повсеместно в домах Ланскне парочки тешатся любовью, дети играют, собаки лают, орут телевизоры… Без нас. Гийом гладит своего пса и смотрит «Касабланку». Люк, один в своей комнате, чуть запинаясь, читает вслух Рембо. Ру с Жозефиной в своем отремонтированном доме мало-помалу открывают для себя друг друга. Сегодня вечером «Радио Гасконь» передавало репортаж о празднике шоколада, высокопарно провозгласив гулянье в Ланскне-су-Танн «очаровательной местной традицией». Отныне туристы не станут проезжать мимо Ланскне, торопясь посетить другие, более интересные края. Я отметила незримый город на карте.

Ветер приносит запахи моря, озона, жареной пищи, дух набережной Жуан-ле-Пен, блинов, кокосового масла, древесного угля и пота. Столько мест ждут, когда ветер сменит направление. Столько страждущих людей. Как долго на этот раз? Полгода? Год? Анук утыкается лицом в мое плечо, и я прижимаю ее к себе, неожиданно крепко, ибо она пробуждается и что-то обиженно бормочет в полусне. «Небесный миндаль» вновь станет пекарней. Или кондитерской, со свисающими с потолками алтейными гирляндами, похожими на синюю колбасу, и коробочками с коврижками, на крышках которых проштамповано: «Сувенир из Ланскне-су-Танн». Во всяком случае, у нас есть деньги, даже больше, чем нужно на то, чтобы открыть новую шоколадную где-нибудь еще. В Ницце, например, или в Каннах, Лондоне или Париже. Анук бормочет во сне. Ее тоже тревожит запах перемен.

И все же мы сделали большой скачок. Безликие гостиничные номера, мерцание неоновых огней, скитания с севера на юг по велению гадальной карты – все это теперь не для нас. Наконец-то мы, Анук и я, сбили спесь с Черного человека, обратили его в бегство, увидели его истинное лицо. Оказалось, что он просто шут, карнавальная маска. Здесь мы не можем оставаться вечно. Но, возможно, Рейно проторил для нас путь в какое-то другое местечко. Благодаря ему мы сможем навсегда осесть в каком-нибудь приморском городке. Или в селении у реки, с полями и виноградниками. Имена мы изменим. Иначе будет звучать и название нашего магазина. Например, «Чудесный трюфель». Или «Дивные соблазны» – в память о Рейно. И на этот раз мы унесем с собой столько добрых воспоминаний о Ланскне. Я держу в ладони подарок Арманды. Монеты тяжелые, увесистые. Золото красноватое, почти как волосы Ру. И опять я подумала, как она догадалась… сколь сильным даром ясновидения обладала эта женщина. Еще один ребенок – на этот раз не от безвестного отца. Ребенок от хорошего человека, пусть тот никогда и не узнает о нем. Интересно, унаследует ли она его волосы, его дымчатые глаза? Я почему-то убеждена, что у меня родится девочка. Даже знаю, как ее назову.

Все остальное можно оставить в прошлом. Черный человек исчез навсегда. Мой голос изменился, стал более уверенным, звучным. Прислушиваясь, я различаю в нем новые, до боли знакомые интонации. Дерзость, пожалуй, даже ликование. Я распрощалась со своими страхами. И с тобой простилась, татап, хотя твой голос, обращающийся ко мне, буду слышать всегда. Мне больше не надо бояться собственного отражения в зеркале. Анук улыбается во сне. Я могла бы остаться здесь, татап. У нас есть дом, друзья. Флюгер за моим окном крутится, крутится. Я представляю, как слушаю его скрип изо дня в день каждую неделю, каждый год. Воображаю, как смотрю из своего окна на зимнее утро. Новый голос во мне хохочет, будто приветствуя мое возвращение домой. Во мне тихо, нежно ворочается новая жизнь. Анук болтает во сне, плетет что-то нечленораздельное. Ее маленькие ладошки стискивают мое плечо.

– Пожалуйста, татап. – Мой свитер заглушает ее слова. – Спой мне песенку. – Она открывает глаза. Сине-зеленые, как земля, открывающаяся взору с большой высоты.

– Хорошо.

Она вновь смежила веки, а я тихо запела:

Via l’bоп vent, v 'laд 'joli vent,

V'la l'bon vent, ma mieт 'appelle...

Надеясь, что на этот раз я просто пою колыбельную. Что на этот раз ветер ее не услышит. Что на этот раз – хотя бы один раз – он улетит без нас.

^[1] Отlesmarauds (фр.) — презренные.

^[2] Киска, киска, ты куда? Проходи, не делай зла (фр.).

^[3] Вот снова дует добрый ветер, веселый ветер,

^[4] Отroux — рыжеволосый (фр.).