Зервас, Никоc. 4 страница

— Мы бы хотели написать о Вас, Эвелина. И о Вашем но­вом доме. У Вас ведь трёхэтажный коттедж в Жуковке, да? Недавно закончился ремонт, не так ли? Ну, пожалуйста, ну можно я приеду всего на десять минут… Всего десять вопро­сов для журнала! — умолял звонкий подростковый голос. — Наши читатели заваливают редакцию письмами, они просят интервью с Вами! Читательницы копируют Ваши причёски, Ваши жесты, они хотят знать, какая у Вас мебель!

— Ну хорошо, хорошо. Приезжайте в воскресенье утром, только пораньше, часов в одиннадцать, — фотомодель улыб­нулась своему отражению в зеркальном потолке и положила трубку.

Корреспондент оказался милым подростком лет четырнад­цати — белокурым, синеглазым и абсолютно похожим на ан­гелочка. Только не пухленький, а замечательно стройный, как маленький паж из немецкой сказки. «Милое дитя, — любова­лась фотомодель Уроцкая, инстинктивно поправляя перис­тую причёску. — Совершенно лишен подростковой несклад­ности, а какие умные, живые глазки!»

Они чудесно поболтали о любимых кошках, цветах и со­ляриях Эвелины. Перед уходом «милое дитя» попросилось по­звонить по телефону в редакцию, так как закончился заряд на мобильном аппарате. Хозяйка разрешила, а сама тем вре­менем прошла на просторную веранду, увитую искусствен­ной зеленью. Здесь, в солнечных лучах, она распустила воло­сы, придала грязно-зелёным глазам особое лучистое выражение и повернулась в три четверти. Она знала, что смотрится вели­колепно на фоне листвы, шумевшей за стёклами.

Юный корреспондент слишком долго возился с телефо­ном — она слышала, как синеглазый гость пыхтит в гостиной и щёлкает кнопками. Эвелина уже устала замирать в одном положении и потихоньку начинала злиться. К счастью, маль­чик так и не дозвонился. Он выбежал из гостиной на ве­ранду — и…

Эвелина торжествовала. Юноша просто обомлел: василь­ковые глаза его расширились, и он прошептал, чуть краснея от волнения:

— Ах, Эвелина! У Вас поистине неземная красота… И добавил, потупясь:

— Не удивительно, что Вас так любят читатели нашего журнала…

Он смущённо откланялся и выбежал за ворота. Эвелина глядела вслед с улыбкой: юный журналист так напоминал маленького принца из её девической мечты, давно забытой…

А мальчик, сбегая по ступеням, тоже улыбался. Он успел-таки запрограммировать аппарат в гостиной на режим уда­лённого доступа. Теперь в любое время и с любого телефона можно набрать домашний номер Уроцких, затем ещё восемь заветных цифр пароля — и, пожалуйста, прослушивай себе разговоры в гостиной через трубку, спокойно лежащую на аппарате!

Вы с возмущением скажете, что Иван Царицын обманул беззащитную фотомодель и нарушил сразу две кадетские за­поведи, запрещающие лгать и давать в обиду женщин? Не спешите обвинять героя. Во-первых, популярный среди деге­неративных подростков журнал «Молоток» существует в дей­ствительности и журналисты этого «Молотка», и верно, не прочь были бы заполучить интервью Эвелины Уроцкой. Во-вторых, то, что Иван назвался корреспондентом, было не ло­жью, а ловким тактическим ходом — военной хитростью, впол­не допустимой во время боевых действий.

Пожалуй, единственное, в чём парень покривил душой, так это — что у Эвелины неземная красота. По глубокому убеж­дению Ивана, фотомодель была похожа скорее на тощую учеб­ную лошадь прапорщика Дылдина — только грива не белая, а крашеная, да упряжь золотая.

Уже на следующий день были запущены страшные кара­тельные операции, разработанные изобретательным умом Ивана Царицына.

Из разговоров в гостиной Уроцких кадеты узнали, что в ближайший выходной хозяин собирался отпраздновать своё 38-летие шумной вечеринкой с коллегами из разных изданий. Поскольку нежные руки Эвелины не прикасались к кастрю­ле и не знали разделочного ножа, праздничным вечером пла­нировалось заказать на дом оплаченные через электронную сеть Интернет 50 порций вегетерианской пиццы и столько же наборов японских рисовых рулетиков с рыбой.

А вечером тоже же дня чуткое ухо кадета Телепайло, де­журившего «на прослушке» уловило негромкий разговор Уроцкого с приехавшим к нему пресс-секретарем известной нефтяной компании. Из беседы следовало, что Уроцкому при­читается двадцать тысяч американских долларов за телепе­редачу, в которой он полных пять минут громил конкурентов компании. Теперь благодарный пресс-секретарь передал Уроцкому кредитную карточку и сообщил, что пароль досту­па к деньгам совпадает с датой рождения очаровательной супруги журналиста.

Вскоре в Жуковке начались чудеса. Сначала воспитанни­ки школы-интерната для слабовидящих детей № 1307, что находится неподалёку от коттеджа Уроцкого (буквально в двух кварталах, на Ореховой улице), получили подарок — сот­ню пакетов с удивительной, ранее не пробованной ими вкус­нятиной. Пицца и суши были оплачены неизвестным благо­творителем. Директор интерната прослезилась и даже попросила местного священника отца Романа отслужить мо­лебен о здравии анонимного жертвователя.

В то же утро волна телефонных звонков накрыла дежур­ных в муниципалитете Жуковки: жители в гневе сообщали, что неведомые злодеи прошедшей ночью поменяли местами таблички с названиями двух улиц: на Рябиновой повесили таб­лички с надписью «Ореховая», а на Ореховой — «Рябиновая».

Через месяц семью Уроцких настигло ещё одно чудо: они получили счёт за расход электроэнергии в августе. На бумаж­ке значилась небывалая сумма: 139 678 киловатт, что состав­ляло приблизительно 120 тысяч рублей. Разгневанная Эве­лина («Вечно они ошибаются! Совсем с ума посходили в этом Гоэлро!») схватила телефон — и узнала, что никакой ошибки нет. Приехавший электрик немедленно обнаружил «пиратский» кабель, который вёл от трансформаторной будки на уча­стке Уроцкого куда-то за забор и далее по дну пруда.

Вскоре выяснилось, что неведомые похитители электро­энергии запитали за счёт тележурналиста офицерское обще­житие и три казармы военной части ПВО, находившейся на другом берегу пруда. Только теперь командир части понял, почему энергетики до сих пор не отключили свет за неупла­ту, как грозились ещё месяц назад… Уроцкий кричал на бед­ного полковника минут десять и пообещал немедленно по­дать на военную часть в суд.

Задёрганный Артемий вернулся домой. Чтобы расслабить­ся, посмотрел пикантный фильм по спутнику, послушал пару песен Шутофского, выпил три стаканчика граппы и около двух часов за полночь лёг спать.

В это время суворовец третьей роты Иван Царицын поже­лал доброй ночи товарищам, пожал твёрдую руку Феди Ани­кеева, обнялся с нервным Ярославом Телепайло, подмигнул дневальному и — незаконно покинул казарму, наполненную сонными кадетами.

Пробравшись кустами мимо спящего корпуса, Царицын мельком глянул на вспаханный протекторами газон в том месте, где ранее стояла мемориальная противотанковая пуш­ка-сорокопятка, крашенная серебрянкой. Улыбнулся, проско­чил мимо гипсового бойца, в одиночку охранявшего плац, — и нырнул в ёлочки. Из темноты ему навстречу вышагнул кто-то крупный, массивный, ушастый, с огромными кулаками.

— Здорово, Петруша, — Царицын обнял надёжного товари­ща из второй роты. — Что, готов к трудам и обороне?

— Вань, а это самое… что нужно делать? — поинтересова­лась фигура неожиданно тоненьким детским голосом.

— Наказать нужно одного подлеца, который оскорбил честь русской армии. По дороге расскажу подробнее, — Царицын ухватил тяжёлую тушу за локоть и потащил в ёлочки. — Вре­мя терять не будем. Айда переодеваться.

Прокравшись ёлочками до стадиона, братья-кадеты разом пригнулись, ускорились — в несколько секунд пересекли фут­больное поле и оказались у маленького домика с надписью

«Лыжная база». Замок, навешенный для видимости, не ус­пел даже брякнуть. Здесь, под завалом лыж, была спрятана гражданская одежда — два комплекта на всё училище. Петруше Тихогромову, как человеку массивному, пришлось залезть в растянутые спортивные штаны с отвисшими коленками, а голое пузо прикрыть хулиганского вида маечкой с надписью «ХОЧЕШЬ В ГЛАЗ? СПРОСИ МЕНЯ КАК». Ивану достались неприметные чёрные шорты, тёмная рубашка, избитые мо­касины да кепка.

Ваня оглядел напарника и прыснул со смеху. Природа на­делила суворовца Тихогромова презабавной внешностью: широкоплечий до квадратуры, с толстой шеей и бритым за­тылком, немного набыченным лбом, чуть оттопыренной ниж­ней губой и глубоко сидящими глазами, он походил на олимпийского мишку, которого жизнь заставила примкнуть к солнцевской братве. Вот только цвет и выражение глаз, а также голос совершенно не соответствовали образу молодо­го громилы. Глаза были нежно-незабудковые и добрые до глу­пости, а голос — тонкий, даже какой-то ласковый.

— Гляжу на тебя и всякий раз потрясаюсь, — подмигнул Ваня, — душа Дюймовочки в теле штангиста!

Тихогромов потупился, шмыгнул носом, по-медвежачьи почесал толстенной рукой за ухом и, осторожно подняв мел­кие глазки, улыбнулся. Он безмерно уважал Ваню Царицы­на за несгибаемое мальчишеское благородство, а также за ин­теллект и бронебойную изобретательность, которых сам Петруша, по его собственному убеждению, был начисто лишён.

— Ну-с, господа кадеты, за дело, — пробормотал Ваня, пе­релезая через забор в том месте, где колючая проволока была заботливо перекушена прежними поколениями суворовцев и теперь болталась лишь для виду. Ровно через минуту они были на Ярославском шоссе. Ночной таксист на разбитых жигулях подрядился домчать до Жуковки за те самые сто руб­лей, что так бережно собирались накануне с кадетского брат­ства, по пятёрочке с морды. Тарантайка взревела, и крас­ные огоньки скрылись за поворотом. Иванушка напевал воинственную песнь про Вещего Олега, Петруша с детским интересом глядел на проносящиеся мимо витрины. Акция воз­мездия развивалась успешно.

Предварительная работа была проведена ещё в середине августа. Вывезти старую сорокапятку с территории училища оказалось не так сложно, как казалось товарищам Царицы­на. Кадеты мигом раздобыли бланк какого-то прошлогоднего приказа с подписью начальника училища. Документ был ус­пешно отсканирован, очищен от древних надписей и распе­чатан на старом бланке, но уже с новым приказом, предписы­вавшим начальнику хозчасти организовать вывоз с территории училища старой сорокапятки, испокон веку ук­рашавшей подступы к кадетской столовой. Орудие надлежало доставить по адресу: пос. Жуковка, ул. Рябиновая, д. 16. В тек­сте приказа содержалось немного странное обоснование: «Для участия в съёмках фильма о Великой Отечественной войне». Начальник хозчасти не стал ломать голову над тем, как можно снимать фильм про войну в престижном дачном посёлке, — махнул рукой и велел грузить пушку в грузовик.

На берегу пруда, у которого возвышались башенки уют­ного коттеджа Уроцких, Петруша Тихогромов наконец узнал, зачем его позвали на «дело». Иванушка отыскал мокрый ко­нец каната, спрятанный в камышах:

— На, братишка. Не бойся, она лёгкая. Мы её вчетвером закатывали, даже не вспотели.

Пушку привезли на участок Артемия Уроцкого ещё в се­редине августа. Точную дату недельной отлучки Артемия и Эльвиры удалось выяснить благодаря «прослушке», и Цари­цыну оставалось лишь сыграть роль несовершеннолетнего отпрыска хозяев усадьбы, Уроцкого-младшего. Водитель гру­зовика, доставившего орудие из училища в Жуковку был, как водится, совсем молодой боец и суворовца Царицына в граж­данской одежде не признал. Царицын неразборчиво распи­сался в накладной и попросил выгрузить орудие поближе к пруду.

Теперь, зная врождённые способности безотказного Тихогромова, Иванушка надеялся, что Петруша сдюжит. И Пет­руша сдюжил.

Ночь была восхитительна. Артемий Уроцкий грезил в широкой постели на втором этаже. Эвелина осталась на ночь у подруги, и рыхлый журналист чувствовал себя абсолютным хозяином жизни. На тумбочке рядом с кроватью Артемия блестел стакан с недопитой граппой. Остывал обсосок сига­ры. Внизу, под окнами спальни, Тихогромов и Царицын вы­таскивали из пруда орудие. Свежий ветерок холодил Тихогромову голые подмышки. Царицын радостным шёпотом напевал песню гвардейцев-зенитчиков:

Не смеют птицы чёрные над Родиной летать, Её поля просторные не смеет враг топтать. Пусть ярость благородная… и т.д.

— Ничего, ничего, брат Тихогромов… — хрипел Иван Ца­рицын, налегая плечом. — Без труда не вытащишь и пушку из пруда! Зато как обрадуется дядя журналист, обнаружив дуло у себя в форточке!

Неуловимые мстители выволокли орудие из глубины и осторожненько («смотри! беседку не задень!») подкатили к самому коттеджу. Нацелили ствол в панорамное окно спаль­ной комнаты на втором этаже.

Потом юные артиллеристы не спеша умылись в пруду, проверили, крепко ли спят под кустиком два добермана, за­годя накормленные ароматными потрошками из суворовской столовой («Я же говорил, что бобикам достаточно трёх пачек барбитурата!» — заметил Иванушка), и неспешно, через за­бор, покинули гостеприимный двор Уроцких. Так же неспеш­но поймали дальнобойный грузовик и совершенно чуднень­ко, совершенно бесплатно доехали по кольцевой до Ярославского шоссе. Там была перехвачена порожняя каре­та «Скорой помощи», и вскоре наши кадеты уже чувствова­ли, как слегка обжигает живот шершавый кирпич родного за­бора. До утренней побудки оставалось ещё навалом времени, без малого три часа. Мстители не спеша переоделись в суво­ровскую форму, прикрыли дверь лыжной базы, навесили де­коративный замок, пожали друг другу руки.

— Слышь, Тихогромыч! — зевая, молвил Иванушка. — При­ключение закончилось, можно и поспать. Как думаешь?

Тихогромов молчал. Он медленно ощупывал карманы. Потом медленно поднял на Ивана вытаращенные глазки.

— Ванюш… Только ты не волнуйся… — пробормотал он в страхе. — Я сам всё исправлю…

— Что? Удостоверение?!

— Я сам сейчас поеду туда и заберу. Оно, наверное, из кар­мана вывалилось, когда мы пушку тащили.

Царицын как стоял, так и сел на травку.

— Да ты… хоть понимаешь, что это значит?! Тут не просто строгий выговор! Это же… улика, понимаешь! Вещественное доказательство! Теперь нас вычислят мгновенно!

Ваня вскочил и, сжимая кулаки, надвинулся на трепещу­щего, пятнами покрывшегося Петрушу. Ещё бы! Если Уроцкий выживет после утреннего шока, то обязательно найдёт на газоне, рядом с орудием, красную суворовскую «корочку» — удостоверение на имя Петра Михайловича Тихогромова, вос­питанника московской кадетки… Позор всему училищу!

— Эх, взял я тебя сдуру в напарники… Теперь эта журна­листская образина устроит целую телепередачу, понимаешь? Воображаешь, как он развоняется? Будет рассказывать, как его, несчастного, травили обнаглевшие подонки-кадеты! Тут всплывёт и кабель электрический, и пицца по чужому адре­су! Да он в суд на училище подаст!

Петруша низко-низко опустил голову и только кивал. Ка­жется, он уже плакал.

— Не реви, тряпка! — скрипнул зубами Царицын. — Честь кадетскую позоришь! Всё училище на посмешище выставил, олух! Растяпа…

Петруша засопел сильнее.

— Вот из таких, как ты, и получаются бездарные офицеры! Такой подарок врагу сделал… Оружие тоже будешь терять, когда вырастешь?

Растяпа что-то ныл про то, что он прямо сейчас поедет и всё исправит. Царицын в ярости пнул сапожищем кирпич­ный заборчик.

— Замолкни ты, нюня. Поедет он! Ты там, небось, прямо к милиционерам угодишь. Или под фотокамеры. Нет уж. Я пое­ду сам, а ты — возвращайся в казарму, дружок. И можешь рас­слабится, больше тебя не буду брать на серьёзные дела. Ма­ленький ты ещё, Тихогромов.

Царицын одёрнул ремень, поглядел на часы. Побудка че­рез два с половиной часа… До начала занятий он уже не ус­пеет вернуться из Жуковки, это ясно.

— Прости меня, Ванюш, ну прости… — хныкал Тихогро­мов, тиская здоровенными пальцами ужасно колючую вет­ку шиповника.

Царицын смерил его взглядом, отвернулся и зашагал к выходу.

— Честь имею, — холодно бросил он, уходя.

Глава 8.

Иван Царевич меняет профессию

— А слышь ты, Василиса Егоров­на, — отвечал Иван Кузьмич, — я был занят службой: солдатушек учил.

— И полно, — возразила капитанша. — Только слава, что солдат учишь:

ни им служба не даётся, ни ты в ней толку не ведаешь.

А. С. Пушкин. Капитанская дочка

Форменное безобразие, — прохрипел генерал Ероп­кин, без сил откидываясь на спинку застонавшего стула. Вот уже пять минут, попеременно бронзовея от гнева и покрываясь патиной с досады, он слушал сбивчивый рас­сказ трепещущего суворовца Царицына. Генерал ничего не говорил, только сопел, наливаясь кипящими чувствами, — и медленно сжимал-разжимал огромные кулаки, точно ярящий­ся лев когтистые лапы. Когда Иван рассказывал про поддел­ку генеральской подписи, Еропкин даже схватился за сердце и попросил воды. Потом, правда, отошёл немного. А когда про­винившийся кадет докладывал про интервью с Эвелиной Уроцкой, старик крякнул, покосившись на окружающих:

— Ох, хитрецы… Шельмы!

Услышав про потерянное суворовское удостоверение, начальник училища помрач­нел и даже перестал фыркать в усы.

Теперь Иван Царицын стоял перед Еропкиным и Савенко­вым на вытяжку, сглатывал су­хие слёзы и осознавал главное: теперь уж точно отчислят. По­гоны сорвут. Позор.

А что поделаешь? Приш­лось Царицыну всё расска­зать. Генерал потребовал. И про страшную месть, про Уроцкого и пушку-сорокапятку. А кадеты не лгут. Кадеты имеют, конечно, право на военную хитрость — однако такая хитрость применима только против врага. А начальник род­ного училища — не враг, ему надо отвечать по правде. Всё. Точнее — почти всё. Разумеется, Ваня ни разу не упомянул про Петрушу Тихогромова. Это противоречило бы не менее важной кадетской заповеди: «Береги брата-кадета, не под­ставляй товарища под удар». В результате генерал Еропкин услышал слегка адаптированную версию событий, согласно которой Царицын якобы вытаскивал пушку из пруда едино­лично. И «корочку», разумеется, потерял не кто-нибудь, а сам Иванушка.

«Дело, братцы, пахнет отчислением!» — эта мысль неотвяз­но ворочалась в голове Царицына, как шипучая змея. А во всём виноват проклятущий Тихогромыч! Ваня, конечно, ус­пел добраться в Жуковку и прибрать валявшуюся на газоне красную корочку, благо, журналист Уроцкий ещё не проснул­ся. Однако, возвращаясь в училище, кадет Царицын попал прямо в лапы лейтенанта Быкова. Причём в самый ответ­ственный момент, а именно в роковой миг перелезания че­рез забор.

— Сплошнейшее безобразие! — повторял генерал, с беспомощным видом оглядываясь на Савенкова. Однако старый контрразведчик и сектоборец слушал рассказ Царицына с нескрываемым любопытством, а иногда даже со стула под­скакивал и начинал расхаживать, потирая руки, пожирая Иванушку взглядом.

— Позорище на всю страну! — стонал Еропкин, откиды­вая седую голову и закрывая ладонью глаза. — Что теперь де­лать? Как быть?..

И вдруг спросил кратко, не отрывая ладони от глаз:

— Нашли хоть? Царицын вздрогнул:

— Так точно, товарищ генерал-полковник. Нашли…

— А этот… Урод… Урицкий… — генерал несколько замялся, подыскивая приличествующее слово. — Журналист… видел Вас?

— Никак нет, товарищ генерал-полковник, — поспешно от­ветил Иванушка и шмыгнул носом.

— Он ещё спал. И собаки тоже спали. Я осторожно перелез, подбежал, а удостовере­ние на траве лежало, прямо возле пушки.

— Быков, — глухо позвал на­чальник училища. — Надо бы орудие-то… это самое… вер­нуть бы его на место. И жела­тельно без шума. Попросите старшину, пусть подгонит туда грузовик… ну и… чтобы всё грамотно.

— Есть, товарищ генерал, — кивнул Быков, пряча улыбку.

— Я сожалею, дорогой друг Севастьян Куприянович, что Вы поневоле сделались свиде­телем этого скандала, — Еропкин обернул красное лицо к Савенкову. — Хочу заверить Вас, что таких недисциплинированных, распущенных хулиганов, как Царицын, в нашем училище больше нет. Это уникальный случай.

— М-да, случай и правда редкий, — усмехнулся Савенков, глядя на Иванушку поверх очков. — Молодой человек очень изобретателен.

— Разрешите доложить, товарищ генерал, — подал голос Быков. — Насчёт изобретательности — очень верно замечено. Под его руководством наши воспитанники не один фокус от­чебучили. То ракету самодельную изготовят, то памятник Суворова конфискованными ландышами по пояс завалят, а ещё был случай — изобрели новый способ подметания терри­тории. С использованием мускульной силы служебных собак. Было такое, Царицын?

— Виноват, товарищ генерал, — Иванушка опустил голову. — Пожалуйста, не отчисляйте меня. Я исправлюсь, честное ка­детское слово…

— Погодите-погодите, я припоминаю! — насторожился Еропкин. — Самодельную ракету… это которая угодила в окно известного писателя?

Быков уточнил, что праздничная ракета была запущена в честь дня рождения графа Суворова, а к писателю залетела абсолютно случайно.

— Постойте! — генерал щёлкнул пальцами. — Ведь Вы док­ладывали мне, что ракету придумал этот самый… отличник наш, юный гений, лучший в училище… как его фамилия, вы­летело из памяти. Прозвище ещё смешное у него — Иван Ца­ревич. Лейтенант, напомните фамилию вундеркинда из Ва­шей роты…

— Вот он и есть, товарищ генерал-полковник. Перед Вами, — сказал лейтенант Быков, кивая на провинившегося кадета. — Иван Царицын, по прозвищу Иван Царевич. Призёр многочисленных конкурсов и олимпиад, главный хулиган в моей роте. Замучал своими фокусами, товарищ генерал-полковник.

— Минуту! — Еропкин вздрогнул. — Теперь я вспомнил: дей­ствительно, Иван Царицын! Ведь это Вы, молодой человек, минувшей зимой победили в городской олимпиаде по исто­рии Отечества?

— Так точно, товарищ генерал-полковник, — ответил за Ива­нушку Быков.

— А конкурс на приз мэра по химии? А кубок Северного округа по радиоэлектронике — тоже Ваша заслуга, не так ли?

— Лучший ученик в параллели, товарищ генерал-полков­ник, — доложил Быков не без гордости. — За прошлый год за­работал училищу четыре медали, два кубка, шесть почётных грамот и переходящий портрет Крузенштерна.

— Послушайте, Иван Царевич, — спросил доктор Савенков как бы невзначай, — а Вы по-английски разговаривать умеете?

— Разрешите доложить, — опять встрял Быков. — Болтает, стервец, со страшной силой. Полгода назад цинично обма­нул известного детского писателя Мылкина. Позвонил писа­телю домой, назвался сыном американского генконсула. И на чистейшем американском диалекте пятнадцать минут умо­лял о встрече. Дескать, мечтает заполучить автограф вели­кого писателя.

— Мылкин? Это который про юных ведьмочек целый сери­ал написал? — спросил Еропкин. — Знаю-знаю, у меня внучка читает.

Сказав последнюю фразу, генерал погрустнел.

— Так точно, про ведьмочек. Про 38 людоедов. Тот самый Эд Мылкин. Его книжки теперь на английский переведены. В итоге, очень нехорошо получилось. Писатель пришёл в ус­ловленное место, а никакого сына американского генконсу­ла там не оказалось. Зато оказалась большая толпа пьяных байкеров из группировки «Ландскнехты преисподней», у них в этом скверике как раз что-то навроде слёта происходило.

— И что?

— Ну… напугали писателя немножко. Впрочем, он вскоре оправился, сейчас опять книжки пишет.

— Скажите, Быков, а почему… я только сейчас узнаю об этом? По какой причине не докладывали? — поинтересовался начальник училища, глядя чуть исподлобья, как лев на про­винившегося жирафа.

— Ну так… товарищ генерал, мы не хотели Вас беспо­коить по мелочам. Царицын своевременно понёс заслужен­ное наказание.

— Так точно, — буркнул Ваня. — Шесть нарядов по столо­вой: кастрюли драить.

— Минутку. Разрешите полюбопытствовать, — остро сощу­рился доктор Савенков, — писатель, получивший празднич­ную ракету в окно, и писатель, которого заманили на съезд байкеров, — одно и то же лицо, не так ли? За что господа каде­ты так невзлюбили Мылкина?

— Разрешите честно сказать, товарищ генерал-полков­ник? — Царицын поднял глаза. — Этот человек написал учеб­ник по истории, в котором представил Александра Василье­вича Суворова сумасшедшим, сварливым алкоголиком. А суворовская «Наука побеждать» в этом учебнике преподно­сится как «наука дребезжать».

— Вам не удастся выкрутиться, Царицын, — вздохнул гене­рал. — Мы Вас всё равно отчислим. Ваша месть писателю Эдуарду Мылкину и журналисту Уроцкому — дерзкое само­управство. Такие хулиганские выходки, знаете ли, несовмес­тимы со званием суворовца.

Эти слова обожгли Ваню. Его качнуло, тихо закружилась голова.

— Товарищ генерал… нет! Пожалуйста, не выгоняйте, — прошептал кадет.

Мысли смешались в голове Царицына, он хотел сказать, хотел объяснить, что это была не бездумная шалость! Ещё в прошлом году Ваня запоем читал книги о великой Империи, об офицерской чести… и смотрел старинные фотографии, по­ражаясь тому, какие удивительные лица были у царских офи­церов. Как у ангелов-воителей! Ваня чувствовал необъясни­мое родство с этими давно ушедшими людьми. И тогда он решил, что будет последним офицером забытой Империи. Что в нынешней России, продажной и загаженной, он будет защи­щать их светлую, честную память. Если надо — в одиночку.

Ванька верил, что генерал обязательно простил бы его, но… стоило подумать об отчислении и сразу сделалось дурно. Язык на самом деле прилип к гортани. А генерал и не же­лал выслушивать оправданий:

— Сначала Вы принесёте извинения журналисту Уроцко­му. А затем с Вас сорвут суворовские погоны и с позором вы­ставят за ворота училища. Быков, подайте сюда бумагу и перо. Я немедленно подпишу приказ.

Бумагу-то генералу подали, а вот перо не сразу нашлось. Пока Быков хлопал себя по карманам, доктор Савенков под­нялся со стула и подал было Еропкину свою авторучку, да вдруг — вцепился пальцами и не отдаёт! А сам наклонился и быстро прошептал что-то на ухо начальнику училища.

— Что? Ты шутишь? — удивился генерал Еропкин.

— И не думаю шутить.

— Но послушай, ведь… это шпана какая-то, а не кадет! Нару­шитель дисциплины, озорник и проказник! Просто хулиган!

— О нет, друг Тимофей Петрович, — очень серьёзно сказал Савенков. — Это не просто хулиган. Это хулиган с принципами.

Помолчав немного, добавил:

— Принципы — это разум сердца. Ваш Иван Царевич не просто проказничает. Он защищает то, что любит. Такие люди нынче великая редкость.

— Кого же, с позволения спросить, защищает этот юнец?

— Посуди сам, Петрович, — сказал Савенков негромко, что­бы Ваня не слышал. — Честь Суворова. Честь армии. Эти слова для парня — не пустой звук. В нём есть твёрдость. Я его выбираю.

Генерал Еропкин развёл руками.

— Ну… гляди, как бы парень не подвёл тебя.

— А мне кажется, он теперь горы свернёт, — ответил Са­венков совсем уже шёпотом. — Всё сделает, лишь бы заслу­жить прощение.

Доктор с Лубянки снял узкие лекторские очки и поглядел на Иванушку в упор. Глаза у Савенкова оказались почти та­кие же синие, как у кадета, — только не ясно-васильковые, а словно выгоревшие на солнце.

— А скажите нам, Царицын, вот какую вещь. Вы могли бы перелезть через стену древнего замка? — спросил Савенков с невинной улыбкой.

— Суворовец Царицын занимается на факультативных курсах по спортивному альпинизму, — услужливо сообщил Быков.

— Я только начал учиться, товарищ лейтенант! — быстро сказал Ваня.

— Ага, начинающий нашёлся, — не унимался Быков. — В прошлом году суворовец Царицын, находясь в увольнитель­ной по случаю своего дня рождения, глубокой ночью при по­мощи троса спустился с крыши пятиэтажного жилого дома на улице Тютчева и раскрасил чёрной краской девицу на рек­ламе пива. Как называлось пиво, Царицын?

— «Титьков», — буркнул Ваня. — Там была голая женщина нарисована. Без трусов.

— Не понял! — насторожился генерал, он глядел на Цари­цына с нескрываемым ужасом. — Что Вы сделали с бедной гражданкой?

— Не с гражданкой, товарищ генерал, а с рекламой, — ус­покоил начальника Быков. — Большое рекламное панно на стене дома висело, на уровне четвёртого этажа. Русская кра­савица в кокошнике. Кроме кокошника — ничего. Суворовец Царицын взял баллон с чёрной краской и нарисовал девушке двухметровые трусы.

— Это ещё зачем? — полюбопытствовал Савенков.

— Кадет обязан вступиться за честь женщины, — не подни­мая глаз, сказал Царицын. — Они её на всеобщее обозрение выставили. А нам с ребятами за барышню стыдно стало.

— Потрясающе, — доктор Савенков оживился. — Вы, Цари­цын, кроме всего прочего, ещё и скалолаз? Итак, стена ста­ринного замка для Вас не препятствие?

Иванушка задумался.

— Неплохо бы знать высоту стены. И какое у меня будет снаряжение?

— Снаряжение… ну, допустим, у Вас будет блок-ролик, пара зажимов для подъёма и спусковое устройство самой лучшей фирмы, — сказал Савенков. — А высота стены нам точ­но не известна. Думаю, не больше пятнадцати метров.

— Материал? — прицельно сощурился Иванушка.

— Армированный бетон, отделанный декоративным обли­цовочным покрытием под старые камни.

— Бесшумно не получится. В облицовке придётся сделать небольшие выбоины, — подумав, сказал кадет. — Вопрос: а шу­меть можно будет? Если да, тогда нужна ударная дрель на акку­муляторах. А перелезать надо ночью или при дневном свете?

Вместо ответа Савенков многозначительно покосился на Еропкина.

— Думается, вам лучше продолжить разговор в моём каби­нете, — тяжко выдохнул начальник училища.

Глава 9.

Разведка bоу-ем

Казаки везде пролезут.

А. В. Суворов. Три воинские искусства

— Садись, суворовец Царицын, на стул. Вот тебе стакан чаю, бери баранку. Грызи и слушай внимательно, — приказал генерал Еропкин.