Зервас, Никоc. 6 страница

— А батя твой?

Иванушка промолчал. Петруша шумно перевернулся на другой бок, покряхтел и спросил снова:

— У меня батя очень огорчится. Я у него один. Остальные все девчонки, три штуки. А твой отец что скажет?

— А мой… ничего не скажет, — сухо сказал Иванушка. — Давай лучше спать.

Через минуту Петруша послушно захрапел. А Царицыну теперь не спалось. Он думал о том, какой страшный, белый и чужой стал отец в больнице… Батя четвёртый месяц лежал в коме, с аппаратом искусственного дыхания. Ваня не верил, что мама сошла с ума от горя, он даже бросился на врача, который так спокойно сказал: «Да у неё крыша поехала», ког­да врачи между собой разговаривали на кухне, а Ваня слу­чайно подслушал… Мама уволилась с работы, она уехала в Ростов, сняла там комнату и каждый день ходила к отцу в больницу. Ваня несколько раз видел, как мама мыла отца. Она говорила, что медсестры его не моют, что отец в палате ле­жит грязный…

Больше всего на свете Ване хотелось, чтобы отец выжил. Чтобы они снова строили снежную крепость и поехали на водохранилище на подлёдную рыбалку… Как в прошлом году.

Ванька устал вертеться в своём спальнике, в груди было хо­лодно и всерьёз захотелось немного повыть на луну. Луна, как назло, поднялась над крышей спящего дома напротив '-щекастая, купеческая, на масляный блин похожая московс­кая луна. Стараясь не думать об отце, Ванька потихоньку за­ворачивался в мутные сонные мысли… Луна поднималась над засыпающим городом, поливая кадетов сливочным светом.

Из тёмного окна соседней комнаты на эту луну вот уже два с лишним часа неотрывно смотрела маленькая и страшно печальная девочка в бледно-голубом халатике, с пластырем на лбу.

Глава 11.

По коням

Они, проехавши, оглянулись назад; хутор их как будто ушёл в землю;

только видны были над землёй две трубы скромного их домика да вер­шины дерев,

по сучьям которых они лазали, как белки… Уже равнина

кажется издали горою и всё собою закрыла. — Прощайте и детство, и игры, и всё, и все.

Н. В. Гоголь. Тарас Бульба

День начался сказочно. В окошко светлой клетчатой ку­хоньки едва розовело рассветное солнце, отражавшее­ся от серебристой ребристой фигуры Гагарина. На столе жар­ко дышала фирменная десятиглазая яичница. В дальнем конце обеденного стола посиживал себе, оптимистично попивая кофий и шурша иностранной газеткой, доктор Савенков. Ре­бята чинно поздоровались, поочередно пожали жёсткую док­торскую руку — и, получив по половине яичницы, навалились на завтрак, как генерал Брусилов на Восточную Пруссию.

— Вот полюбуйтесь, — сказал Савенков минуты через две, когда яичница лишилась последнего глаза, — это сегодняш­няя «Дэйли Миррор».

На газетной полосе пестрела цветная фотография: четве­ро грустных подростков с немного всклокоченными волоса­ми отвечают на вопросы журналистов. Под снимком жирный заголовок: