Глава двадцать первая. Я думала, что Мика может возразить, чтобы Жан-Клод лез в постель голым, как остальные, но он промолчал

Я думала, что Мика может возразить, чтобы Жан-Клод лез в постель голым, как остальные, но он промолчал. Если бы к моей голой спине прильнула другая девушка, тоже голая, я могла бы и возразить, но с Микой всегда проще, чем со мной. Ну, должен же быть кто-то, с кем проще?

Я уснула, как всегда, свернувшись вокруг Натэниела; теплый изгиб его зада уютно уткнулся мне в живот, одна рука сверху, чтобы можно было коснуться его волос, другая обнимает его за талию или, может, чуть ниже. Мика свернулся у меня за спиной, почти точно повторяя мою позу, только рука не обнимает меня, а протянута дальше, так что Натэниела он тоже может коснуться. Жан-Клод прижался к Мике, как бывало раньше, и руку на него закинул, касаясь меня. Его ладонь легла мне на бок, и я убрала руку с талии Натэниела, чтобы касаться руки Жан-Клода. Близился рассвет, и эта теплая рука недолго останется теплой или живой. Вампиры остывают куда быстрее умерших людей. Не знаю почему, но это так.

Так что я наслаждалась теплым изгибом, пока еще можно было. Натэниел притиснулся ко мне ближе, будто хотел задом продавить меня до Мики, но я не возразила. Мне нравится, когда тесно. Кроме того, я знала, что ему не хватает моей руки у него на талии. Сейчас я играла пальцами с волосками на руке Жан-Клода, теребя их слегка, водя по коже. Это ощущение заставило меня даже слегка пожалеть, что не ко мне он сейчас прижат.

Я заснула в теплом гнезде из тел и шелковых простыней. Бывали ночи и похуже.

Проснулась я внезапно, в угольной темноте, и сердце колотилось в горле. Что меня разбудило — не знаю, но что-то нехорошее. Лежа между Микой и Натэниелом, я оглядела комнату в тусклом свете, льющемся из полуоткрытой двери ванной. Жан-Клод оставлял этот свет для нас, когда мы здесь ночевали. Комната казалась пустой, так чего же у меня сердце так колотится? Плохой сон приснился, наверное.

Лежа среди мужчин, я напрягала слух, но слышала только их теплое дыхание. Рука Жан-Клода лежала на теле Мики, но уже не была теплой. Рассвет пришел и ушел и снова забрал у меня Жан-Клода.

И тут я увидела тень. Тень, сидящую в ногах кровати. Если посмотреть прямо, то ее не было, но уголком глаза можно было ее заметить: чернота, начинавшая принимать форму, и наконец стали заметны темные очертания женщины, сидящей на кровати. Что за черт?

Я встряхнула руку Мики, пытаясь его разбудить, но это не помогло. Я стала расталкивать Натэниела — опять ничего. Даже дыхание их не изменилось. Что такое творится?

Я не могла их разбудить. Я сплю и вижу сон?

Я решила закричать. Если это сон, то не важно, а если нет, то придут Клодия и охранники. Но стоило мне набрать воздуху, в голове у меня прозвучал голос:

— Не кричи, некромантка.

Дыхание перехватило, как от удара под ложечку. Я только сумела прошептать:

— Кто ты?

— Хорошо. Это воплощение тебя не пугает. Я так и думала.

— Кто ты та…

И тут я унюхала этот запах: ночь. Ночь за дверьми, ночь где-то в теплом и тихом месте, где пахнет жасмином. И я поняла, кто это. Наименее грубое прозвище из всех, что дали ей вампиры, было Марми Нуар. Это была Мать Всей Тьмы, первый в мире вампир и глава их совета, хотя сейчас она находилась в спячке — или в коме — уже больше тысячи лет. В последний раз я видела ее во сне, и она была огромна, как океан, черна, как межзвездное пространство. И боялась я ее до судорог.

Тень улыбнулась — по крайней мере такое у меня возникло ощущение.

— Хорошо.

Я попыталась сесть, а мужчины даже не шевельнулись во сне. Это сон или, черт побери, явь? Если явь, то мы в глубокой, глубокой заднице. Если же сон — что ж, в мои сны, случалось, уже вторгались мощные вампиры.

Я прижалась спиной к спинке кровати — она была настоящая, твердая. Но мне не нравилось сидеть перед этой гостьей в голом виде. Мне хотелось хотя бы надеть халат — и этой мысли оказалось достаточно, вдруг на мне образовался белый шелковый халат. Значит, сон, потому что я смогла его надеть. Сон — это хорошо. Всего лишь сон. Но ком, свернувшийся под ложечкой, мне не верил. Да и я сама только старалась верить.

Перебрав несколько вопросов, которые хотелось задать этой тени, я выбрала такой:

— Зачем ты здесь?

— Ты меня интересуешь.

Хм, если дьявол вдруг проявляет к тебе личный интерес, это не радует.

— Я постараюсь быть менее интересной.

— Я почти проснулась.

У меня вдруг все похолодело с головы до ног.

— Я чувствую твой страх, некромантка.

Я судорожно сглотнула слюну и не могла заставить голос звучать без дрожи:

— Зачем ты здесь, Марми Нуар?

— Мне нужно, чтобы после столь долгого сна меня кто-то пробудил.

— Что?!

— Может быть, ты.

Я уставилась на нее, сдвинув брови:

— Не понимаю.

Тень стала более плотной и наконец превратилась в женскую фигуру в черном плаще. Почти было видно ее лицо — почти, и я знала, что не хочу его видеть. Увидеть лицо тьмы — значит умереть.

— Жан-Клод до сих пор не сделал тебя своей, не перешагнул последней черты. Пока это не сделано, некто более сильный может взять то, что принадлежит ему, и сделать своим.

— Я привязана к одному вампиру, — сказала я.

— Да, у тебя есть слуга-вампир, но это не закрывает другую дверь.

Вдруг она оказалась у меня в ногах. Я подобрала ноги под себя, поднялась выше по кровати. Это был сон, всего лишь сон, и она ничего плохого сделать мне не может. Только я в это не верила.

Тень растопырила пальцы, и рука ее была вырезана из тьмы.

— Я думала, в этом обличье не буду страшной, но ты шарахаешься от меня. Я кучу энергии трачу, чтобы говорить с тобой во сне, а не вторгаться в твои мысли, а ты все равно боишься. — Она вздохнула, и вздох пронесся по комнате. — Может, я разучилась этому фокусу — быть человеком, и даже притворяться не могу. И тогда и стараться не надо, как ты, некромантка, думаешь? Тебе показаться в истинном виде?

— Это вопрос-ловушка? — спросила я и ощутила, а не увидела — ее лица все еще не было видно, — как она недоуменно сдвинула брови. — Я имею в виду, что ведь хорошего ответа нет? Вряд ли хорошо было бы увидеть тебя в истинном облике, но и чтобы ты изображала передо мной человека, мне тоже не хочется.

— Так чего же тебе хочется?

Хотелось мне, чтобы Жан-Клод проснулся и ответил на этот вопрос. Вслух я сказала:

— Я не знаю, как на это ответить.

— Знаешь, знаешь. Люди всегда чего-нибудь хотят.

— Чтобы ты ушла.

Я ощутила, что она улыбается.

— Это ведь не помогает?

— Я не знаю, что должно помочь.

Руками я обхватила колени, потому что мне не хотелось, чтобы она касалась меня даже во сне.

Она стояла посередине кровати, и тут я поняла, что не совсем так: она стояла, но при этом росла, тянулась вверх, вверх, как язык черного пламени. Свет отражался от нее, как от воды или блестящего камня. Как можно одновременно блестеть и не давать света? Отражать свет и поглощать его?

— Если ты все равно меня боишься, так зачем притворяться? — Голос ее отдавался в комнате шелестом ветра, и чудилось в этом ветре обещание дождя. — Пусть между нами будет правда, некромантка.

И она исчезла… нет, она стала темнотой. Она стала той темнотой, что была в комнате. Повисла в ней, и эта темнота обладала весом и знанием. А я была как любой человек из тех, что жались к огню, ощущая давящую темноту, ожидающую темноту.

Она не пыталась сейчас говорить со мной, она просто была — не слова, не образы даже, но что-то, для чего у меня слов нет. Была — и все. Летняя ночь с тобой не говорит, она просто существует. Темнота лунной ночи не мыслит, но она живет тысячей глаз, тысячей звуков.

Вот она была такая ночь, только с одной поправкой: она могла думать. Не хочется, чтобы тьма умела думать, потому что мысли будут такие, которые не хотелось бы знать.

Я заорала, но тьма наполнила мне горло, перекрыла воздух. Меня душил аромат ночи, я тонула в запахе жасмина и дождя. Пыталась вызвать некромантию, но она не приходила. Темнота в горле смеялась надо мной холодным мерцанием звезд — прекрасным и смертельным. Я попыталась открыть связь с Жан-Клодом, но тьма ее перерезала. Пыталась добраться до Мики и Натэниела, но ее подвластными зверями были все кошачьи, большие и малые. Леопарды не могли мне помочь — тьма шептала им, чтобы они спали.

Я вспомнила последний раз, когда она была ко мне метафизически так близко, и подумала о том единственном, чем она тогда не в силах была управлять, — о волке. Тогда мне понадобилась моя связь с Ричардом и близкое соседство Джейсона, чтобы пробудить во мне волка и прогнать тьму, но сейчас мы были ближе друг к другу, волк во мне и я, и он пришел. Большой светлый волк с темными отметинами выпрыгнул из тьмы, и глаза его горели карим огнем. Он встал между темнотой и мною. Он дал мне запустить пальцы ему в шерсть, и как только я коснулась его, снова смогла дышать. Запах ночи никуда не делся, но он был не во мне.

Тьма разбухала вокруг меня огромным океаном мрака, нарастала волной, готовой ударить в берег. Волк рядом со мной напрягся, совсем настоящий. Я ощущала его кости, мышцы под шкурой, он прижимался ко мне. Я чуяла запах его страха, но знала, что он меня не бросит. Он останется и будет меня защищать, потому что, если умру я, умрет и он. Это не был волк Ричарда, это был мой волк. Не его зверь — мой.

Черный океан взметнулся вокруг стеной, и кровать была в нем как крошечный плот. Потом бросился на нас с воплем тысячи глоток, и я узнала этот крик — жертвы, полчища, бесчисленные поколения жертв.

Волк прыгнул черноте навстречу, и я ощутила зубы, вонзающиеся в плоть. Это мы укусили ее. На миг я увидела комнату, где лежало ее истинное тело, за тысячи миль отсюда. Оно дернулось, грудь ее поднялась в резком вдохе. И выдохом раздалось одно слово, отдаваясь эхом:

— Некромантка.

Сон развалился, и я очнулась с криком.