Изменения в виде деятельности 1 страница

Теперь мы предлагаем снять ограничение, которое мы до сих пор накладывали на наш пример. Мы позволяли каждому из двух человек, взятых нами, отбрасывать деятельность, предоставляемую им другому, и переходить к альтернативной несоциальной деятельности — мы позволяли Другому делать его собственную работу вместо оказания помощи Лицу, — но мы не позволяли ни одному из них изменить вид своей социальной деятельности. Мы исходили из того, что в распоряжении Другого имеется только один вид деятельности, который он мог бы предоставить Лицу (а именно, определенный вид помощи), и вопрос состоял не в том, сменит ли он его на другой вид деятельности, а в том, будет ли он изменять его количественно, т.е. сколько этой деятельности он предоставит. При этом ограничении и при условии, что исходные ценности Лица и Другого были заданы — ибо мы принимали как данность, что Лицо ценит помощь, а Другой одобрение, — ценность одной единицы помощи или одобрения менялась лишь в зависимости от получаемого их количества: чем больше единиц в недавнем прошлом было получено, тем менее ценной была каждая следующая единица. И единственный торг между Лицом и Другим — если можно вообще назвать торгом то, что реально есть процесс установления равновесия, — мог идти лишь по поводу обменного курса фиксированных деятельностей: сколько единиц одной деятельности обменивать на данное число единиц другой деятельности.

Допуская, что деятельности остаются по типу теми же самыми, мы брали практический пример с поведенческой психологии и элементарной экономики. Как экспериментальная наука, психология начинает с того, что максимально упрощает экспериментальную ситуацию, и один из способов это сделать — поставить животное, чье поведение изучается, в такое положение, в котором оно производит только весьма стандартизированную деятельность типа клевков в мишень. Точно так же элементарная экономика принимает в качестве модели благ, включающихся в обмен, такие вещи, как тонны стали. До тех пор, пока тонны стали находятся на рынке, они остаются неизменными, что бы ни могло с ними позднее произойти; в самом деле, необходимо потратить время и энергию, чтобы превратить их посредством промышленной обработки во что-то другое.

Но человеческие деятельности как блага, входящие в обмен, обычно не похожи на стандартизированные клевки или тонны стали. Даже голубь будет быстро приучаться менять тип производимого им клевка — например, совершая клевки более настойчиво, — если за это его вознаграждать; и люди определенно учатся (хотя некоторые успешнее, чем другие) менять не только количество данной деятельности, которое они производят, но и сам вид своей деятельности. И оба типа изменения оказывают влияние на ценность. В предыдущей главе мы увидели, что ценность деятельности для лица, ее получающего, меняется по двум разным причинам: потому что в последнее время ее было получено больше или меньше (второй компонент) и потому что изменился ее вид (первый компонент). Изменение в виде деятельности, стало быть, обычно оказывается изменением в ценности этой деятельности для лица, ее получающего. Обычно это также и изменение в ее стоимости (cost) для лица, ее предоставляющего.

Теперь, когда мы разрешили нашим двум персонажам менять вид своей деятельности, давайте примем простое допущение, что каждый меняет ее так, чтобы сделать свою деятельность более ценной для другого без аналогичного увеличения связанных с ней издержек. Давайте, например, допустим, что оба — Лицо и Другой — основательно устали обменивать помощь на одобрение на своем рабочем месте, и теперь Лицо просит Другого, чтобы тот выслушал его рассказ о личной проблеме, с которой оно столкнулось, и посоветовал, как с ней справиться. Для Лица личная проблема важнее, чем работа в офисе, и в ответ на отзывчивое выслушивание и чуткий совет оно предоставляет Другому более теплый вид одобрение, чем раньше. При этом новом типе обмена мы ожидаем, что двое людей будут проводить больше времени вместе и меньше порознь и что они будут взаимодействовать чаще, чем тогда, когда обменивались менее ценными деятельностями; ибо, согласно приведенному выше положению 3, чем ценнее для человека деятельность, предоставляемая ему другим, тем чаще он будет выполнять деятельность, вознаграждаемую этой деятельностью другого. Или, если сказать несколько иначе, при возрастании взаимодействия между Лицом и Другим каждый неизбежно делает деятельность, предоставляемую им другому, более ценной.

В этом примере мы сделали так, что оба — Лицо и Другой — меняют вид своей деятельности, причем таким образом, чтобы сделать свою деятельность более ценной для получателя. Гораздо интереснее случай, когда один человек оставляет свою деятельность той же, что и раньше, а другой меняет вид своей деятельности так, чтобы сделать ее единицу более ценной для первого; ибо в этом случае мы не можем полагать, что издержки остаются неизменными, по крайней мере относительные издержки этих двух человек. Допустим тогда, что Другой продолжает предоставлять Лицу тот же вид помощи, что и раньше, но теперь Лицо меняет свою деятельность, дабы выдавать Другому более щедрые восхваления. При заданном объеме предоставляемой помощи издержки Другого на единицу остаются теми же самыми, поскольку он оказывает тот же вид помощи, но его вознаграждение возрастает в ценности, так как он получает более обильную хвалу, и соответственно растет его выгода, приходящаяся на единицу помощи, т.е. разница между его вознаграждением и издержками. С другой стороны, вознаграждение Лица в форме помощи остается по ценности прежним, но его издержки, связанные с ее получением, возрастают, поскольку он предоставляет более расточительные похвалы, а это может означать — если соотнести единицу с единицей — большее признание его неполноценности, чем когда-либо раньше. Его выгода соответственно падает. Что происходит тогда с количеством деятельности, выдаваемой каждым?

Но, прежде всего, как вообще могло произойти это изменение? На какое-то время мы забыли о Третьем Человеке, но он все еще находится в офисе, а кроме того там могут находиться еще другие, подобные ему. Вспомним, что мы сделали его в точности похожим на Лицо: оба были одинаково неумелы и оба придавали одинаковую ценность помощи, которую могли получить только от Другого. Это означает, что Третий не является для Лица альтернативным источником помощи, а, стало быть, сам по себе он не повышает издержек Лица, связанных с получением помощи от Другого. Добавим теперь, что эти два неумелых человека находят предоставление Другому одобрения в ответ на его помощь одинаково дорогостоящим для себя в качестве признания собственной неполноценности. Мы увидели, что при условии, что виды деятельности всех участников были фиксированы, введение Третьего Человека имело следующие последствия. Другой делил свою помощь между двумя неумелыми людьми; количество помощи, получаемое каждым, было меньше того, которое получило бы Лицо, находясь с Другим один на один; и при этом курс обмена, т.е. число единиц одобрения, предоставляемых каждым за единицу помощи, повышался.

Стало быть, два человека сталкиваются с проблемой увеличения объема помощи, которую им будет предоставлять Другой. В соответствии с нашим положением 3, они могут это сделать, изменив вид деятельности, выполняемой ими, таким образом, чтобы сделать ее более ценной для Другого, ведь тогда он будет предоставлять больше помощи, вознаграждаемой этой деятельностью. Они могут сделать каждую единицу одобрения, предоставляемую ими Другому, более теплым видом одобрения, предполагающим еще большее превосходство Другого. Они не только могут так поступать, но и, при прочих равных условиях, будут так поступать, ибо люди идеально способны обучаться тому, чтобы вести себя на практике так, как если бы они понимали на уровне теории истинность выдвинутых нами здесь положений. Они выказывают более теплое одобрение и получают больше помощи, а это означает, что Другой тратит меньше времени на выполнение своей работы. Иначе говоря, при новом курсе обмена каждый из них отдает за единицу помощи меньше единиц одобрения.

Мы предполагаем, что этот процесс протекает примерно таким образом: Лицо обращается к Другому за помощью, получает ее и экспромтом отдает ему благодарность. Если Третий Человек тоже обращается за помощью, Лицо может обнаружить, что в следующий раз, когда оно подходит к Другому, Другой не горит желанием ему помочь. Хотя Другой в конце концов ему помогает, Лицо может счесть благоразумным изменить следующую единицу благодарности так, чтобы она приняла следующую форму: «Премного благодарен. Вы мне здорово помогли». И остановится Лицо на предоставлении такой единицы похвалы, чья ценность для Другого достаточно велика, чтобы продолжалось предоставление помощи, и издержки которой для Лица не настолько велики, чтобы помешать ему просить помощи дальше. Насколько обильно будут расточаться похвалы, зависит от соотношения сил двух сторон: монополии Другого на помощь и потребности в ней Лица. Конечно, все может происходить и не так; любая из сторон может прервать обмен; но сама форма разрыва при этом обнаружит те же вознаграждения и издержки, которые были включены в процесс торга. Если благодарности, которые Лицо предоставляет Другому, недостаточно ценны для последнего, он может прекратить предоставление помощи и сказать: «Этому парню я больше помогать не буду. По нему не видно, что он хоть сколь-нибудь ценит то, что я для него сделал». Или, если Лицо считает, что Другой получает за помощь слишком много, оно тоже может прервать обмен и сказать: «Этот парень не станет мне помогать, если я не буду перед ним пресмыкаться. Я себя уважаю и больше не буду это продолжать. Не стоит того». Обычно устранение подкрепления приводит к эмоциональной реакции враждебности.

Вернемся назад: когда Лицо и Третий Человек вынуждены делить между собой помощь, которую им может предоставить только Другой, и ни один из них не получает ее столько, сколько получал бы, если бы находился с Другим один на один, их задача — побудить Другого давать ее больше. Они могут это сделать, повышая теплоту каждой единицы одобрения, которую предоставляют в ответ Другому. К сожалению, дело обстоит не так просто. В силу того, что Другой предоставляет больше помощи, чем раньше, каждая дополнительная единица помощи быстро увеличивает для него сумму издержек в виде времени, отрываемого от выполнения им собственной работы, и это, разумеется, ведет к сокращению объема помощи, который он предлагает. Хотя двум людям вместе взятым он скорее всего будет предоставлять больше помощи, чем предоставлял отдельно Лицу, маловероятно, чтобы он удвоил производство помощи и давал каждому столько, сколько раньше давал только одному. Иначе говоря, сумма помощи, предоставляемой Другим, вряд ли будет повышаться пропорционально новому спросу на нее.

Более того, новый вид одобрения, предоставляемый Лицом и Третьим Человеком, будет повышать для них издержки, ведь теперь каждая единица одобрения предполагает более интенсивное признание в неполноценности, и, следовательно, каждый будет стремиться предоставить меньше одобрения, чем прежде. Но, опять-таки, мы вполне можем усомниться в том, что каждый предоставляет только половину прежнего одобрения, ведь каждый получает более ценную единицу помощи — более ценную, потому что пока Другой не удвоил свое производство помощи, каждый из двух неумелых людей в любое мгновение будет, скорее всего, сравнительно дальше от насыщения ею. В какой именно точке обмен уравновесится, мы не можем сказать. Однако из нашего вербального аргумента — страдающего от того, что нам приходится описывать по очереди последствия, реально имеющие место почти одновременно, — вроде бы вытекает, что курс обмена одобрения на помощь в любой конкретный момент времени должен быть равным соотношению выгод, получаемых от единицы одобрения и от единицы помощи.

Связь с экономикой

На данный момент должно быть ясно, что все сказанное нами обязано во многом элементарной экономике. Одной из задач предыдущих двух глав как раз и было показать, что принципы элементарной экономики идеально сочетаются с принципами элементарного социального поведения, если принять во внимание особые условия, в которых каждые из них применяются. И те, и другие имеют отношение к обмену вознаграждающими благами. Но элементарная экономика, или экономика цены, фактически склонна иметь дело с физическими благами, такими, как яблоки, хотя не обязана в принципе таким образом ограничиваться. За один раз может обмениваться некоторое множество физических объектов — скажем, несколько десятков яблок на один доллар, — тогда как у нас благами являются деятельности, а их человек может единовременно произвести только одну единицу. Физические блага не превращаются легко во что-то другое, по крайней мере в нечто пригодное для продажи и без приложения усилий: нужны усилия, чтобы превратить яблоки в яблочное пюре, тогда как свою деятельность человек может легко сменить на деятельность другого типа, например, сменить одну степень одобрения на более теплую. Кроме того, в лице денежной цены экономика имеет меру меновой ценности товара, не зависящую от конкретных других благ, на которые он обменивается, тогда как у нас, очевидно, такой меры нет. Экономика еще больше упрощает свою проблему, рассматривая обмен товаров на деньги на совершенном рынке, т.е. рынке, на котором поведение любого отдельного покупателя или продавца влияет на цену настолько мало, что этим влиянием можно пренебречь. Наш рынок, если можно так его назвать, далеко не совершенен: поведение каждой из сторон оказывает заметное влияние на обменный курс деятельностей, протекающих между ними. И хотя на рынке, чтобы он мог считаться совершенным, должно быть много покупателей и много продавцов, ни у одного из покупателей нет нужды вступать более чем в одну трансакцию с любым отдельно взятым продавцом, тогда как мы полагаем, что одни и те же два человека будут входить в повторные трансакции друг с другом. Это значит, что экономика сознательно воздерживается от рассмотрения того, каким образом тот факт, что один человек ведет с другим торг с позиции силы, влияет на их поведение в следующей трансакции, ибо следующая трансакция не обязательно должна состояться; кроме того, экономический рынок «безличен», тогда как наш никогда таким не бывает.

Тем не менее, сквозь разницу в условиях проглядывают черты сходства в положениях, описывающих эти два предмета. Возьмем закон предложения из экономики: чем выше цена товара, тем больше его будет продавать поставщик. Это утверждение эквивалентно — не рискуем говорить, что тождественно — нашему положению: чем ценнее вознаграждение, приносимое деятельностью, тем чаще человек будет ее выполнять. Ибо цена товара в законе предложения — это вознаграждение, получаемое посредством его продажи. Точно так же закон спроса, устанавливающий, что чем выше цена товара, тем меньше покупатель будет его покупать, эквивалентен нашему положению: чем выше сопряженные с деятельностью издержки, тем реже будет человек ее выполнять. Ибо цена товара в законе спроса — это не что иное, как альтернативное вознаграждение, которое покупатель упускает, когда тратит свои деньги на данный товар вместо того, чтобы потратить их на что-то другое или придержать до той поры, когда цены упадут. Должно быть очевидно, что в действительности эти два закона составляют один закон, рассматриваемый с точки зрения разных альтернатив. Если вознаграждения от одной деятельности повышаются в ценности по сравнению с вознаграждениями от другой, то получатель вознаграждения будет производить больше первой деятельности и меньше альтернативной. А если возрастают издержки одной деятельности, повышая тем самым относительную ценность вознаграждения от другой, то получатель вознаграждения будет производить меньше первой деятельности и больше альтернативной. В любом случае наше положение суммирует факты: чем больше выгода (вознаграждение за вычетом издержек), получаемая от единицы некоторой деятельности, тем чаще эта деятельность будет выполняться.

Более того, исходя из допущения, что цена товара почти не зависит от действий одного отдельно взятого покупателя или продавца, экономика может конкретизировать (в форме цены и объема продаж) ту точку, в которой обмен будет достигать равновесного состояния: это будет точка, в которой восходящая кривая предложения будет пересекаться с нисходящей кривой спроса. Мы не осмеливаемся принимать таких допущений, и, следовательно, как мы увидели, точка, в которой будет достигать равновесия наш тип обмена, если вообще будет его достигать, подвержена более сложным влияниям, нежели те, которые обычно принимает в расчет экономика.

Тотальное вознаграждение

До сих пор нас интересовали прежде всего два вопроса. Первый: что заставляет Лицо и Другого переключаться с выполнения одной деятельности на выполнение альтернативной? И второй вопрос: чем определяются изменения в обменном курсе деятельностей, протекающих между ними? Оба указанных изменения происходят на коротких отрезках времени — даже в обменном курсе. Ведь обменный курс представляет собой число единиц помощи, обмениваемых на данное число единиц одобрения, и поскольку он меняется так же, как и соотношение между выгодами, извлекаемыми из единицы помощи и единицы одобрения, его всегда следует соотносить с каким-то небольшим промежутком времени, ибо выгода, приходящаяся на одну единицу, с последовательным добавлением единиц может меняться. Но Лицо и Другой соприсутствуют в офисе не короткий период времени; они присутствуют там целый рабочий день, причем изо дня в день. Мы не можем пренебречь проблемой долговременности, ведь степень, в которой человек насыщается неким вознаграждением, зависит от числа единиц вознаграждения, полученных им в прошлом, пусть даже это относительно недавнее прошлое. Мы должны рассмотреть, как он распределяет свое время между альтернативными деятельностями на протяжении некоторого периода, скажем, рабочего дня, чтобы достичь некоторой степени насыщения вознаграждениями, получаемыми от каждой из них. Точнее говоря, мы должны рассмотреть не просто выгоду, получаемую им от единицы деятельности, а совокупную выгоду, получаемую им в какой-то период времени от доступных ему альтернативных деятельностей: меняющаяся выгода от единицы организует во времени число единиц каждой деятельности, которые при необходимости можно измерять по их временной продолжительности.

Как нам известно, чем больше одобрения Другой получил от Лица в прошлых трансакциях, тем менее ценным для него становится любое следующее одобрение; и чем больше помощи он предоставил Лицу, тем дороже обходится ему любая дальнейшая помощь в плане времени, отрываемого от его собственной работы. Точно так же, чем больше помощи Лицо получило от Другого, тем меньше в данный момент оно нуждается в любой дальнейшей помощи и тем более дорогостоящим оно находит любое дальнейшее признание собственной неполноценности. Выгоды от обмена падают вместе с числом обменов, и в течение рабочего дня непременно наступит момент, когда Другой начинает чувствовать, что издержки от дальнейшей помощи Лицу превышают приносимое ею вознаграждение, и тратит остаток рабочего дня на выполнение своей работы. Либо он может колебаться между оказанием помощи Лицу и выполнением своей работы. Что-то вроде этого, видимо, происходит и с Лицом.

В этих обстоятельствах наши положения определенно предполагают, что Лицо и Другой будут проводить меньше целого рабочего дня вместе и меньше целого рабочего дня порознь. Более того, чем выгоднее средняя ценность того, что каждый из них предоставляет, для другого, тем больше времени они будут проводить во взаимодействии. Между тем, если Лицо предоставляет Другому деятельность, которую последний находит более ценной по сравнению с тем, что получал раньше, — скажем, более теплое одобрение, — но предоставление которой в то же время обходится Лицу дороже, чем то, что он предоставлял раньше, следствия этой ситуации для распределения деятельности не так ясны. Во всяком случае, поскольку каждый получает выгоду, пусть небольшую, от каждой единицы деятельности, которую он производит (иначе он бы ее не производил), то каждый распределяет свое время между альтернативными деятельностями так, чтобы достигать большей совокупной выгоды, нежели он достиг бы при ином его распределении. Экономист поймет, что речь здесь идет о нашем эквиваленте кривых индифферентности.

Как измерить эту совокупную выгоду? Очевидно грубый пример покажет нам в общих чертах, как в принципе мы могли бы ее измерить. Допустим, оба человека находятся в офисе по восемь часов в день. Если Другой фактически предоставляет Лицу два часа помощи (тем самым теряя два часа, которые он в противном случае мог бы посвятить своей работе) и получает за это два часа одобрения, а остальные шесть часов уделяет выполнению собственной работы (теряя тем самым шесть часов одобрения, которые он мог бы получить от Лица), то мы считаем, что он достиг большей совокупной выгоды, нежели достиг бы, заменив это распределение на противоположное и посвятив Лицу шесть часов, а своей работе — только два. И мы можем попытаться оценить его тотальную выгоду, вычтя его упущенное вознаграждение от того, чего он не сделал, из вознаграждения, которое он действительно получил от того, что сделал. Однако на этом этапе понятие тотальной выгоды, возможно, не очень-то полезно. Нам нет нужды сравнивать то, как он фактически распределил свою деятельность, с нереальным, или призрачным распределением, вся суть которого в том, что его никогда не было. Для наших настоящих целей мы можем отбросить понятие издержек и оценивать только его тотальное вознаграждение: меняющаяся ценность, приходящаяся на единицу альтернативных деятельностей, организует во времени число единиц каждой деятельности, которую он производит.

Хотя мы полагаем, что, продолжая день за днем обменивать одобрение на помощь, Лицо и Другой могут научиться распределять свое время между альтернативными деятельностями так, чтобы каждый из них в последующие дни достигал большего тотального вознаграждения, чем в предыдущие, мы не осмеливаемся предполагать, что каждый из этих двух все время максимизирует свое вознаграждение. Экономика говорит нам, что каждый максимизировал бы свою пользу, если бы делил свой день таким образом, чтобы последняя единица деятельности, которой он обменивается с другим, давала ему вознаграждение, по меньшей мере равное по ценности последней единице, которую он тратит на свою работу. Говоря экономически, он, чтобы максимизировать свою пользу, должен был бы сделать прибыли от двух своих деятельностей равными. Но мы никогда не сможем измерить ценность достаточно точно, чтобы выяснить, максимизирует ли человек таким образом свою пользу. Еще меньше мы осмеливаемся утверждать, что оба человека все время максимизируют свои вознаграждения. Они занимались бы этим, если бы каждый был готов в любой момент прекратить обмен, но такое вряд ли случается часто. Вознаграждение, получаемое каждым, в некоторой степени обязано поведению другого, и, например, Лицо может нуждаться в увеличении помощи в тот самый момент, когда Другой начинает находить оказание помощи явно обременительным. Единственное, что мы можем с пользой сказать, — это следующее: два человека будут проводить вместе такое количество времени, которое приносит каждому какое-то вознаграждение, но не обязательно наибольшее вознаграждение, какое только можно помыслить.

Кроме того, некий новый эффект делает здесь вопрос максимизации, по крайней мере в принятых нами рамках, не вполне уместным. В данный момент должно быть ясно, что Лицо и Другой совершают два вида сделок, если можно назвать сделкой то, что вовсе не обязательно является результатом осознанного торга. Они должны совершить сделку по поводу текущего обменного курса: т.е. числа единиц одобрения, предоставляемых в конкретный момент времени за единицу помощи, — и должны совершить еще одну сделку, по поводу общего объема деятельности, которую каждый из них предоставляет другому на более протяженном отрезке времени, таком, как день. В обе сделки вторгается проблема, которую мы до сих пор еще не рассматривали. Это проблема того, считает или нет каждый участник, что он получает не просто выгодный обмен, но «справедливый обмен». К этой проблеме мы теперь и обратимся.

Распределительная справедливость

В главе 2 мы увидели, что когда голубь, совершая клевки, не получает зерно, хотя условия, служащие стимулом, похожи на те, при которых он прежде получал за клевки вознаграждение, голубь демонстрирует то, что выглядит для наблюдателя более всего похожим на ярость и фрустрацию: он отворачивается от мишени, хлопает крыльями и начинает быстро ворковать. Приписывая голубю человеческие мысли, наблюдатель не может удержаться от замечания: «Голубь взбесился, когда не получил того, чего ожидал». Или даже: «Голубь взбесился, когда не получил того, чего, по его мнению, он заслуживал». О чем наблюдатель фактически ведет речь, когда говорит об ожиданиях или заслугах голубя, так это о прошлой истории подкрепления при определенных условиях, служащих стимулом. Когда условия, каким-либо образом похожие на условия прошлого, повторяются в настоящем, голубь, согласно нашему положению 1, будет предрасположен выполнять деятельность, вознагражденную в прошлом. Когда он это делает, а вознаграждение не поступает, он будет предрасположен к демонстрации эмоционального поведения.

Хотя данные, свидетельствующие в пользу этого, гораздо менее ясны, мы допустили также, исходя из принципа симметрии, что, когда голубь получает зерно при условиях, при которых он получал его прежде, он будет производить эмоциональное поведение иного рода, возможно, рудиментарное, но все-таки, по человеческим стандартам, выражающие удовольствие и благополучие: его воркование будет медленным и низким по тональности.

Аналогичным образом и люди выражают ярость, приглушенную или не сдерживаемую, когда не получают того, что приучила их ожидать их прошлая история. Чем чаще в прошлом вознаграждалась деятельность, выполняемая при конкретных стимульных условиях, тем больше ярости они будут проявлять в настоящем, когда та же деятельность, выполненная при аналогичных условиях, останется без вознаграждения: прецеденты всегда превращаются в права. Среди этих стимульных условий один набор условий будет особенно важен для целей нашего анализа: это характеристики человека, поставляющего вознаграждение. Когда один человек предъявляет другому какое-то требование и получает от ворот поворот, хотя условия, окружающие другого, походят на характеристики людей, предоставлявших подобные вознаграждения в прошлом, этот человек, предъявивший требование, склонен в той или иной степени выразить ярость. Другой — это «такого рода человек», который «просто обязан» удовлетворить требование. Отказавшись вообще вступать в обмен, в то время как вступление в обмен могло законно от него ожидаться, он нарушил первый принцип честного обмена.

Другим таким набором стимульных условий является набор условий, окружающий других людей, которые получают вознаграждение. Даже голубь будет раздражен при виде другого голубя, удирающего с пищей, на которую он сам положил глаз, и так же, разумеется, будет поступать человек, если только он не святой. Прошлые случаи, в которых деятельности человека приносили ему вознаграждение, скорее всего, были случаями, в которых другие люди тоже получали вознаграждение примерно так же, как и он. Когда другие, подобные ему, получают свое вознаграждение сейчас, в то время как он его не получает, он склонен демонстрировать эмоциональное поведение. Это состояние, которое называют относительной депривацией[900].

Паттерны стимульных условий, способные высвобождать эмоциональное поведение у людей, несомненно, сложнее тех, которые высвобождают его у голубей. Объяснение того, благодаря каким процессам эти паттерны стали оказывать такое воздействие, не входит в задачи этой книги. Наша задача — прояснить, какими общими характеристиками обладают эти паттерны и какие следствия, помимо эмоционального поведения, они вызывают. Для этого нам надо теперь перейти к дальнейшим уточнениям.

До сих пор мы только спрашивали, получил ли человек вознаграждение или не получил. Но все факты свидетельствуют о том, что он может получать вознаграждение, возможно, даже ценное, и все-таки проявлять эмоциональное поведение. Тут дело в количестве, а не качестве. Получил ли он столько — по ценности или количеству — вознаграждения, сколько ожидал, т.е. сколько он должен был получить от конкретного другого человека или сколько получали другие люди вроде него? Более того, стимульная ситуация включает не только вознаграждения от деятельности, но и издержки, и для нашего человека вопрос стоит так: получил ли он за свою деятельность столько менее дорогостоящего вознаграждения, т.е. столько выгоды, сколько вправе был ожидать?

Кроме того, до сих пор мы рассматривали лицо, дающее вознаграждение, как отличное от лица, его получающего; но когда два человека находятся друг с другом в социальном, или обменном, отношении, каждый из них одновременно и дает вознаграждения другому, и получает их от него, так что вопрос для каждого стоит следующим образом: получил ли он столько вознаграждения от другого при меньших для себя издержках, сколько он вправе был ожидать? И не получил ли от него другой — при определенных издержках для него — больше вознаграждения, чем он вправе был ожидать? Оказал ли Другой Лицу столько помощи, сколько вправе было ожидать Лицо, не эксплуатируя свою монополию на помощь для получения от Лица большего вознаграждения, чем то, получения которого Лицо было вправе от него ожидать? Ибо, в конечном счете, эти двое могут совершить сделку без того, чтобы Лицо считало эту сделку справедливой. Другой может затеять торг с позиции силы. Это проблема распределительной справедливости: справедливости в распределении вознаграждений и издержек между лицами.