Олимпийский период

Р а н н я я к л а с с и к а. В мифологии этого периода, связанного с переходом к патриархату, появляются герои, которые расправляются с чудовищами и страшилищами, некогда пугавшими воображение человека, задавленного непонятной ему и всемогущей природой. Аполлон убивает пифийского дракона и основывает на этом месте своё святилище. Тот же Аполлон убивает двух чудовищных великанов – сыновей Посейдона Ота и Эфиальта, которые выросли настолько быстро, что, едва возмужав, уже мечтали взобраться на Олимп, овладеть Герой и Артемидой и, вероятно, царством самого Зевса. Также убивает дракона Кадм и на месте битвы основывает город Фивы, Персей убивает Медузу, Беллерофонт – Химеру, Мелеагр – калидонского вепря. Совершает свои 12 подвигов Геракл.

Вместо мелких богов и демонов появляется один главный, верховный бог Зевс, которому подчиняются все остальные боги и демоны. Патриархальная община водворяется теперь на небе или, что то же самое, на горе Олимп (отсюда понятия «олимпийские боги», «олимпийская мифология»). Зевс сам ведёт борьбу с разного рода чудовищами, побеждает титанов, киклопов, Тифона и гигантов и заточает их под землю, в тартар. Появляются боги нового типа. Женские божества, оформившиеся из многогранного древнего образа богини-матери, получили новые функции в эпоху героизма. Гера стала покровительницей браков и моногамной семьи, Деметра – культурного земледелия, Афина Паллада – честной, открытой и организованной войны (в противоположность буйному, анархическому и аморальному Аресу), Афродита – богиней любви и красоты (вместо прежней дикой всепорождающей и всеуничтожающей богини), Гестия – богиней домашнего очага. Даже Артемида, которая сохранила древние охотничьи функции, приобрела красивый и стройный вид и превратилась в образец дружелюбного и сердечного отношения к людям. Ремесло также обрело своего покровителя, а именно – Гефеста. В XX гомеровском гимне ему приписывается покровительство всей цивилизации. Богами патриархального уклада жизни стали Афина Паллада и Аполлон, которые славятся мудростью, красотой и художественно-конструктивной деятельностью. Гермес из прежнего примитивного божества превратился в покровителя всякого человеческого предприятия, включая скотоводство, искусство, торговлю, он водит по дорогам земли и даже сопровождает души в загробный мир. Не только боги и герои, но и вся жизнь получила в мифах совершенно новое оформление. Прежде всего преображается вся природа, которая раньше была наполнена страшными и непонятными для человека силами. Власть человека над природой значительно возросла, он уже умел более уверенно ориентироваться в ней (вместо того чтобы прятаться от неё), находить в ней красоту, использовать природу для своих надобностей. Если раньше нимфы рек и озёр – океаниды или нимфы морей – нереиды, а также нимфы гор, лесов, полей и др. – это воплощения дикости и хаоса, то теперь природа предстаёт умиротворённой и поэтизированной. Власть над морской стихией принадлежит не только грозному Посейдону, но и довольно мирному и мудрому богу морей Нерею. Рассеянные в природе нимфы становятся предметом поэтического любования.

Всем правил Зевс, и все стихийные силы оказались в его руках. Прежде он сам был и ужасным громом, и ослепительной молнией, не было никакого божества, к кому можно было бы обратиться за помощью против него. Теперь же гром и молния, равно как и вся атмосфера, стали не больше как атрибутами Зевса. Греки стали представлять, что от разумной воли Зевса зависит, когда и для каких целей пользуется он своим перуном. Характерно окружение Зевса на Олимпе. Около него Ника («победа») – уже не страшный и непобедимый демон, но прекрасная крылатая богиня, которая является только символом мощи самого же Зевса. Фемида раньше тоже ничем не отличалась от земли и была страшным законом её стихийных и беспорядочных действий. Теперь она воспринимается как богиня права и справедливости, богиня правопорядка, находящаяся возле Зевса как символ его благоустроенного царства. Детьми Зевса и Фемиды являются горы – весёлые, прелестные, благодетельные, вечно танцующие богини времён года и государственного распорядка, справедливейшим образом ниспосылающие с неба атмосферные осадки путём открывания и закрывания небесных ворот. Рядом с Зевсом также и Геба – символ вечной юности, и мальчик-виночерпий Ганимед, некогда похищенный с земли Зевсом-орлом. Даже мойры – страшные и неведомые богини рока и судьбы, управлявшие всем мирозданием, трактуются теперь как дочери Зевса и ведут блаженную жизнь на Олимпе. Мудрое, весёлое и изящное окружение характерно и для Аполлона с его музами, и для Афродиты с её Эротом и другими игривыми демонами любви, с её харитами, с её вечными танцами, улыбкой и смехом, беззаботностью и непрерывными радостями. Человеческий труд также получил своё дальнейшее отражение в мифологии: по повелению богини земледелия Деметры Триптолем разъезжает по всей земле и учит всех законам земледелия. Звери приручаются человеком – отголосок этого сохранился в мифе о Геракле, усмирившем диких коней Диомеда. Гермес и Пан следят за стадами и не дают их никому в обиду. Появляются мифические образы знаменитых художников (среди них Дедал), которые поражают мир своими открытиями и изобретениями, своим художественно-техническим творчеством. Дедал построил на Крите знаменитый лабиринт, великолепные здания для спасшего его царя Кокала, площадку для танцев Ариадны, соорудил крылья для своего полёта с сыном Икаром. Посейдон и Аполлон строят стены города Трои. Характерен миф об Амфионе, своей игрой на лире заставляющем камни складываться в стены города Фивы. Сохранились мифологические предания о таких необыкновенных певцах, как Мусей, Эвмолп, Фамирид, Лин и особенно Орфей, которым приписываются черты, характеризующие их как деятелей восходящей цивилизации.

Подвиги Геракла – вершина героической деятельности. Этот сын Зевса и смертной женщины Алкмены – не только истребитель разного рода чудовищ (немейского льва, лернейской гидры, керинейской лани, эриманфского вепря и стимфалийских птиц), не только победитель природы в мифе об авгиевых конюшнях и борец против матриархата в мифе о поясе, добытом у амазонки Ипполиты. Если своими победами над марафонским быком, конями Диомеда и стадами Гериона он ещё сравним с другими героями, то двумя подвигами, ставшими апофеозом человеческой мощи и героического дерзания, он превзошёл всех героев древности: на крайнем западе, дойдя до сада Гесперид, он овладел их яблоками, дарующими вечную молодость; в глубине земли он добрался до самого Кербера и вывел его на поверхность.

Тема победы смертного человека над природой звучит и в других греческих мифах олимпийского периода. Когда Эдип разгадал загадку Сфинкс, она бросилась со скалы. Когда Одиссей (или Орфей) не поддался завораживающему пению сирен и невредимо проплыл мимо них, сирены в тот же момент погибли. Когда аргонавты благополучно проплыли среди скал Симплегад, которые до тех пор непрестанно сходились и расходились, то Симплегады остановились навсегда. Когда же аргонавты прибыли в сад Гесперид, те рассыпались в пыль и только потом приняли свой прежний вид.

П о з д н и й г е р о и з м. Процесс разложения родовых отношений, формирования государств в Греции нашёл отражение в греческой мифологии, в частности в гомеровском эпосе. В нём отразилась переходная ступень между старым, суровым героизмом и новым, утончённым. Примеров воинской доблести у Гомера сколько угодно, но у него же много примеров религиозного равнодушия, доходящего даже до критики авторитетнейших из богов. Герои в этой мифологии заметно смелеют, их свободное обращение с богами растет, они осмеливаются даже вступать в состязание с богами. Лидийский царь Тантал, который был сыном Зевса и пользовался всяческим благоволением богов, возгордился своей властью, огромными богатствами и дружбой с богами, похитил с неба амбросию и нектар и стал раздавать эту божественную пищу обыкновенным людям. Сисиф подсмотрел любовные встречи Зевса и Эгины и разгласил эту тайну среди людей. Царь Иксион влюбился в Геру – супругу верховного бога Зевса и, обнимая тучу, думал, что обнимает Геру. Диомед вступает в рукопашный бой с Аресом и Афродитой (Гомер. Илиада). Салмоней и вовсе объявил себя Зевсом и стал требовать божеских почестей. Конечно, все эти неблагочестивые или безбожные герои несут то или иное наказание. Но это уже первые признаки того периода греческой истории, когда мифология станет предметом литературной обработки. Для этой эпохи разложения героической мифологии характерны мифы о родовом проклятии, которое приводит к гибели несколько поколений подряд. Фиванский царь Лай украл ребёнка и был за это проклят отцом этого ребёнка. Проклятие лежало на всём роде Лая: сам он погиб от руки собственного сына Эдипа. Покончила с собой Иокаста – жена сначала Лая, а потом Эдипа, узнав, что Эдип – её сын. Вступив в единоборство, погибли оба сына Эдипа – Этеокл и Полиник, потом погибли и их сыновья. Проклятие легло и на род Пелопа – сына Тантала. Преступления самого Тантала были умножены его потомством. Пелоп обманул возницу Миртила, пообещав полцарства за помощь в победе над царём Эномаем, и попал под проклятие Миртила, в результате чего сыновья Пелопа Атрей и Фиест находятся во взаимной вражде. Атрей по недоразумению убивает собственного сына, подосланного Фиестом; за это он угощает Фиеста зажаренным мясом детей Фиеста. Свою жену Аэропу, способствовавшую козням Фиеста, он тоже бросает в море и подсылает сына Фиеста к самому Фиесту, чтобы его убить, но, понявший козни Атрея, сын Фиеста убивает Атрея. Один из сыновей Атрея Агамемнон погибает от руки собственной жены Клитеместры и своего двоюродного брата Эгисфа. Того же убивает сын Агамемнона Орест, за что его преследуют богини-мстительницы эринии. Характерно, что очищение от своего преступления Орест получает не только в святилище Аполлона в Дельфах, но и в Афинах – решением ареопага (светского суда) под председательством Афины Паллады. Так выход из тупика общинно-родовых отношений возникает уже за пределами первобытного строя, на путях афинской государственности и гражданственности.

Известны два мифа, по которым можно проследить, как греческая мифология приходила к самоотрицанию. Прежде всего это был миф, связанный с Дионисом – сыном Зевса и смертной женщины Семелы, который прославился как учредитель оргий и бог неистовавших вакханок. Эта оргиастическая религия Диониса распространилась по всей Греции в 7 в. до н. э., объединила в своём служении богу все сословия и потому была глубоко демократической, направленной к тому же против аристократического Олимпа. Экстаз и экзальтация поклонников Диониса создавали иллюзию внутреннего единения с божеством и тем самым как бы уничтожали непроходимую пропасть между богами и людьми. Поэтому культ Диониса, усиливая человеческую самостоятельность, лишал его мифологической направленности. Возникшая из культа Диониса греческая трагедия использовала мифологию только в качестве служебного материала, а развившаяся также из культа Диониса комедия прямо приводила к резкой критике древних богов и к полному их попранию. У греческих драматургов Еврипида и Аристофана боги сами свидетельствуют о своей пустоте и ничтожестве; явно, что мифология и в жизни, и в греческой драме приходит к самоотрицанию. Другой тип мифологического самоотрицания возник в связи с образом Прометея. Сам Прометей – божество, он либо сын титана Иапета, либо сам титан, т. е. он или двоюродный брат Зевса, или даже его дядя. Когда Зевс побеждает титанов и наступает героический век, Прометей за свою помощь людям терпит от Зевса наказание – он прикован к скале в Скифии или на Кавказе. Наказание Прометея понятно, поскольку он противник олимпийского героизма, т. е. мифологии, связанной с Зевсом.

Поэтому в течение всего героического века Прометей прикован к скале, и у Гомера о Прометее нет ни слова. Но вот героический век подходит к концу, незадолго до Троянской войны – последнего большого деяния героического века – Геракл освобождает Прометея. Между Зевсом и Прометеем происходит великое примирение, которое означает торжество Прометея, даровавшего людям огонь и зачатки цивилизации, сделавшего человечество независимым от бога. Таким образом, Прометей, будучи сам богом, разрушал веру в божество вообще и в мифологическое восприятие мира. Недаром мифы о Дионисе и Прометее распространились на заре классового общества, в период формирования греческой полисной системы.

Художественная разработка древних оборотнических мифов тоже свидетельствует о самоотрицании мифологии. В эллинистическо-римский период античной литературы выработался даже специальный жанр превращений, или метаморфоз, который нашёл воплощение в сочинении Овидия «Метаморфозы». Обычно имеется в виду миф, который в результате тех или других перипетий заканчивается превращением фигурирующих в нём героев в какие-нибудь предметы неодушевлённого мира, в растения или в животных. Например, Нарцисс, иссохший от любви к своему собственному изображению в воде, превращается в цветок, получающий такое же название. Гиакинф умирает, проливая свою кровь на землю, и из этой крови вырастает цветок гиацинт. Кипарис, убивший оленя, очень сожалел об этом и от тоски превратился в дерево кипарис. Все явления природы одушевлялись, считались живыми существами в далёком прошлом – мифическом времени, но теперь в этот поздний героический век утратили свою мифичность, и только людская память поздней античности сохранила воспоминание о мифическом прошлом, находя в этом уже одну художественную красоту. Популярность этого жанра превращений в литературе эллинистическо-римского периода иной раз свидетельствует о печали людей по поводу безвозвратного мифического времени и невозможности иметь старинную наивную и нетронутую веру в буквальный реализм мифа. Эти мифы свидетельствовали о гибели наивной мифологии в эллинистическо-римский период, о замене её обыкновенной, трезвой и реалистической поэтизацией природы и человека.

á ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ГРЕЧЕСКОЙ МИФОЛОГИИñ

Будучи одной из древнейших форм освоения мира, греческая мифология имеет огромное самостоятельное эстетическое значение. Наиболее отчётливо и завершенно эта эстетическая направленность греческой мифологии выявлена в гомеровском эпосе и в «Теогонии» Гесиода, где мифологическая картина всего космоса, богов и героев приняла законченно-систематический вид. У Гомера красота есть божественная субстанция и главные художники – боги, создающие мир по законам искусства. Недаром красота мира создаётся богами в страшной борьбе, когда олимпийцы уничтожают архаических и дисгармоничных чудовищ. Правда, эта дикая доолимпийская архаика тоже полна своеобразной красоты. Тератоморфизм совмещает в себе чудовищность и чудесность, ужас и красоту. Однако красота архаической мифологии гибельна: сирены привлекают моряков прекрасными голосами и умерщвляют их. Красота мифологической архаики достигает подлинного совершенства в удивительном безобразии причудливых форм таких чудовищ, как Тифон или сторукие. Гесиод с упоением изображает стоголового Тифона, у которого пламенем горят змеиные глаза. Головы Тифона рычат львом, ревут яростным быком, заливаются собачьим лаем. Жуткий сторукий Котт именуется у Гесиода «безупречным». Ужас и красота царят в «Теогонии» Гесиода, где сама Афродита рождается из крови оскопленного Урана, а богиня Земля-великанша неустанно порождает чудовищных детей, «отдавшись страстным объятиям Тартара». Зевс, сражаясь с титанами, тоже прекрасен своим грозным видом. Он пускает в ход перуны, гром и молнии так, что дрожит сам Аид, а Земля-великанша горестно стонет. Когда олимпийцы и титаны швыряют друг в друга скалы и горы, жар от Зевсовых молний опаляет мир, поднимается вихрь пламени, кипит земля, океан и море. Жар охватывает тартар и хаос, солнце закрыто тучей от камней и скал, которые мечут враги, ревёт море, земля дрожит от топота великанов, а их дикие крики доносятся до звёздного неба. Перед нами – космическая катастрофа, картина мучительной гибели мира доолимпийских владык. В муках рождается новое царство Зевса и великих героев, оружием и мудрой мыслью создающих новую красоту, ту, которая основывается не на ужасе и дисгармонии, а на строе, порядке, гармонии, которая освящена музами, харитами, горами, Аполлоном в его светлом обличье, мудрой Афиной, искусником Гефестом и которая как бы разливается по всему миру, преображая его и украшая. Гомеровская мифология – это красота героических подвигов, поэтому она и выражена в свете и сиянии солнечных лучей, блеске золота и великолепии оружия. В мире этой красоты мрачные хтонические силы заключены в тартар или побеждены героями. Чудовища оказываются смертными. Гибнут горгона Медуза, Пифон, эхидна, Химера, лернейская гидра. Прекрасные олимпийские боги жестоко расправляются со всеми, кто покушается на гармонию установленной ими власти, той разумной упорядоченности, которая выражена в самом слове «космос» (от греч. kosmeo – украшаю). Однако побежденные древние боги вмешиваются в эту новую жизнь. Они дают, как Земля, коварные советы Зевсу, они готовы вновь возбудить силы разрушения. Да и сам героический мир становится настолько дерзким, что нуждается в обуздании. И боги посылают в этот мир красоту, воплощая её в облике женщины, несущей с собой соблазны, смерть и самоуничтожение великих героев. Так появляется созданная богами прекрасная Пандора с лживой душой. Так рождается от Зевса и богини мести Немесиды – Елена, из-за красоты которой убивают друг друга ахейские и троянские герои. Прекрасные женщины (Даная, Семела или Алкмена) соблазняют богов и изменяют им и даже презирают их (как Коронида или Кассандра). Ушедший в прошлое мир матриархальной архаики мстит новому героизму, используя женскую красоту, столь воспеваемую в эпоху классического олимпийства. Женщины вносят зависть, раздор и смерть в целые поколения славных героев, заставляя богов наложить проклятие на своих же потомков.

Прекрасное в мифе оказывается активным, беспокойным началом. Оно, воплощаясь в олимпийских богах, является принципом космической жизни. Сами боги могут управлять этой красотой и даже изливать её на людей, преображая их. Например, мудрая Афина у Гомера одним прикосновением своей волшебной палочки сделала Одиссея выше, прекраснее и завила ему кудри, наподобие гиацинта. Афина преобразила Пенелопу накануне встречи её с супругом: сделала её выше, белее и вылила на неё амбросийную мазь, которой пользуется сама Афродита. Здесь красота представляет собой некую тончайшую материальную субстанцию, обладающую небывалой силой. Древняя фетишистская магия, на которой основана вся практика оборотничества, преобразована в благодетельное воздействие мудрого божества на любимого им героя. Но ещё важнее та внутренняя красота, которой наделяют олимпийские боги певцов и музыкантов. Это красота поэтического мудрого вдохновения. Мифический поэт и певец вдохновляется музами или Аполлоном. Но музы и Аполлон – дети Зевса, так что в конечном счёте красота поэтического таланта освящается отцом людей и богов. Поэт, певец и музыкант обладает пророческим даром, ведая не только прошлое, но и будущее. Вся греческая мифология пронизана преклонением и восхищением перед этой внутренней вдохновенной красотой, обладавшей великой колдовской силой. Орфей заставлял своей игрой на лире двигаться скалы и деревья и очаровал Аида с Персефоной. Играя на лире, Амфион двигал огромные камни, складывая из них стены Фив. Представление о красоте прошло в греческой мифологии долгий путь развития от губительных функций к благодетельным, от совмещения с безобразным к воплощению её в чистейшем виде, от фетишистской магии до милых и мудрых олимпийских муз. Греческая мифология в историческом развитии – неисчерпаемый источник для освоения в плане эстетическом и раскрытия её художественного воздействия в литературе и искусстве.

ИЗ КНИГИ ЛАО-ЦЗЫ ДАО ДЭ ЦЗИН

á Лао-цзы – древнекитайский мыслитель, живший в VI – V веках до н. э. Его учение положило начало как философской школе, так и общекитайской религии – даосизму. Идеи Лао-цзы изложены в книге «Дао дэ цзин» (буквально «Книга о дао и дэ»). Эта книга, вероятно, была составлена его последователями.ñ

В Поднебесной имеется начало всего сущего á и называется оно даоñ.

Тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну дао, а кто имеет страсти, видит его только в á конечных проявленияхñ.

Дао бестелесно и лишено формы, а в применении неисчерпаемо. О глубочайшее, оно кажется праотцем всего сущего. Я не знаю, чье оно порождение. Я лишь знаю, что оно существовало прежде первых императоров.

Превращения бестелесного, невидимого дао бесконечны и вечны. Дао – глубочайшие врата рождения. Глубочайшие врата рождения – корень неба и земли. Оно и мельчайшее, и бесконечное, а его действие неисчерпаемо.

Вот вещь á т.е. даоñ, в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени, но если попытаться выразить ее, то обозначу ее иероглифом дао; если же попытаться дать ей имя, то я назову ее Великое. Великое – оно в бесконечном движении. Находящееся в бесконечном движении не достигает предела. Оно и беспредельно, и возвращается к своему истоку. Велико дао, велико небо, велика земля, велики также и государи.

Человек следует земле. Земля следует небу. Небо следует дао, а дао следует естественности.

Содержание великого дэ[43] подчиняется только дао. Дао бестелесно. Оно столь туманно и неопределенно! Однако в его туманности и неопределенности содержатся образы. Оно столь туманно и неопределенно, однако в его туманности и неопределенности скрыты вещи. Оно столь глубоко и темно, однако в его глубине и темноте скрыты тончайшие частицы. Эти тончайшие частицы обладают высшей действительностью и достоверностью.

Дао вечно и безымянно. Хотя оно непритязательно и ничтожно, но ничто в мире не может его подчинить себе. Нахождение дао в мире подобно великому стоку, куда все сущее в мире вливается подобно горным ручьям, стекающимся к рекам и морям.

Великое дао растекается повсюду. Благодаря ему рождается и существует все сущее, и оно не прекращает своего роста. Оно свершает подвиги, но нельзя выразить в словах, в чем его заслуги. С любовью оно взращивает все сущее, но не считает себя властелином всего сущего. Оно никогда не имеет собственных желаний, поэтому его можно назвать ничтожным. Все сущее возвращается к нему, но оно не рассматривает себя как властелина. Поэтому его можно назвать Великим. Оно становится великим потому, что никогда не считает себя таковым.

Дао постоянно в недеянии, однако нет ничего такого, что бы оно не сделало.

Дао рождает единое. Единое рождает два начала: инь и ян[44]. Два начала рождают третье[45]. Третье порождает все сущее. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию.

Дао рождает вещи, дэ вскармливает их. Телесность придает вещам форму, благодаря силам инь и ян вещи достигают завершенности. Поэтому среди сущего нет ничего, что бы не почитало дао и не ценило бы дэ. То, что дао почитается, а дэ ценится, вытекает из естественности, а не из повелений дао и дэ.

Если управлять Поднебесной, следуя дао, то злые духи не будут вредить людям. И не потому, что злые духи перестанут творить зло, а потому, что содеянное ими не сможет принести людям вред.

ВЫСКАЗЫВАНИЯ КОНФУЦИЯ ИЗ КНИГИ ЛУНЬ ЮЙ

á Конфуций (в китайском произношении Кун Фу-цзы) – древнекитайский мыслитель и политический деятель, живший в VI – V веках до н. э. Его учение оказало существенное влияние на нравы и идеологию Китая. А личность Конфуция была удостоена религиозного почитания. Его учение изложено главным образом в книге «Лунь юй» (буквально «Беседы и суждения»), которая представляет собой сборник изречений Конфуция, составленный его учениками.ñ

á О БЛАГОРОДНОМ ЧЕЛОВЕКЕ И ОСНОВАХ МОРАЛИ ñ

á Общий принцип ñ

Учитель сказал: «Такой принцип, как «золотая середина»[46], представляет собой наивысший принцип».

á Качества благородного мужа ñ

Учитель учил четырем вещам: пониманию книг, моральному поведению, преданности государю и правдивости.

Учитель сказал: «Благородный муж умерен в еде, не стремится к удобству в жилье, расторопен в делах, сдержан в речах и, чтобы усовершенствовать себя, сближается с людьми, обладающими правильными принципами».

Учитель сказал: «Благородный муж знает только долг, низкий человек знает только выгоду».

Учитель сказал: «Благородный муж думает о морали; низкий человек думает о том, как бы получше устроиться. Благородный муж думает о том, как бы не нарушить законы; низкий человек думает о том, как бы извлечь выгоду».

Учитель сказал: «Человек не должен печалиться, если он не имеет высокого поста, он должен лишь печалиться о том, что не укрепился в морали. Человек не должен печалиться, что он неизвестен людям. Как только он начнет стремиться к укреплению в морали, люди узнают о нем».

Учитель сказал: «Молодые люди должны дома проявлять почтительность к родителям, а вне его – к старшим, серьезно и честно относиться к делу, безгранично любить народ и сближаться с á уважительнымиñ людьми. Если после осуществления всего этого у них останутся силы, их можно тратить на чтение книг».

á Ученик спросилñ: «Если вы поведете в бой войско, кого вы возьмете с собой?» Учитель ответил: «Я не возьму с собой того, кто с голыми руками бросается на тигра, переправляется через реку, не используя лодку, гибнет, не испытывая сожаления. Я обязательно возьму с собой того, кто в делах проявляет осторожность, тщательно все продумывает и добивается успеха».

á Правило уважительности [47]ñ

Ученик спросил учителя: «Можно ли одним предложением выразить правило, которому необходимо следовать всю жизнь?» Учитель ответил: «Можно. Чего не желаешь себе, того не делай и другим».

á Ученикñ спросил об á уважительностиñ. Учитель ответил: «Вне своего дома относись к людям так, словно принимаешь дорогих гостей. Используй народ так, словно совершаешь важное жертвоприношение. Не делай людям того, чего не желаешь себе, и тогда и в государстве, и в семье к тебе не будут чувствовать вражды».

á Ученикñ спросил: «Правильно ли отвечать добром на зло?» Учитель ответил: «Как можно отвечать добром? На зло отвечают справедливостью[48]. На добро отвечают добром».

Учитель сказал: «Целеустремленный á уважительныйñ человек идет на смерть, если á уважительностиñ наносится ущерб; он жертвуют своей жизнью, но не отказываются от á уважительностиñ».

á Необходимость ритуала для осуществления уважительности ñ

á Ученикñ спросил об á уважительностиñ. Учитель ответил: «Сдерживать себя, с тем чтобы во всем соответствовать требованиям ритуала, – это и есть á уважительностьñ. Если кто-либо в течение одного дня будет сдерживать себя, с тем чтобы во всем соответствовать требованиям ритуала, все в Поднебесной назовут его á уважительнымñ. Осуществление á уважительностиñ зависит от самого человека, разве оно зависит от других людей?».

á Ученикñ сказал: «Я прошу рассказать о правилах осуществления á уважительностиñ». Учитель ответил: «На то, что не соответствует ритуалу, нельзя смотреть; то, что не соответствует ритуалу, нельзя слушать; то, что не соответствует ритуалу, нельзя говорить; то, что не соответствует ритуалу, нельзя делать».

á ОБ ОБУЧЕНИИ ñ

á Необходимость и ступени обучения ñ

á Учитель говорил о шести порокахñ: «Любить á уважительностьñ и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к тупости. Любить мудрость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к тому, что человек разбрасывается. Любить правдивость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к нанесению ущерба самому себе. Любить прямоту и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к грубости. Любить мужество и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к смутьянству. Любить твердость и не любить учиться. Порок в том, что это ведет к сумасбродству».

Учитель сказал: «В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я обрел самостоятельность. В сорок лет я освободился от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю неба. В шестьдесят лет научился отличать правду от неправды. В семьдесят лет я стал следовать желаниям моего сердца и не нарушал ритуала».

á Знание о своем незнании ñ

Конфуций сказал á ученикуñ: «Я хочу научить тебя правильно относиться к знаниям. О том, что ты знаешь, говори, что знаешь. А о том, чего не знаешь, говори, что не знаешь. Только такое отношение к знаниям мудро».

á О способах познания ñ

Учитель сказал: «Я не родился со знаниями. Я получил их благодаря любви к древности и настойчивости в учебе».

Учитель сказал: «Тот, кто, повторяя старое, узнает новое, может быть наставником людей».

Учитель сказал: «Есть люди, которые, ничего не зная, действуют наобум. Я не таков. Слушаю многое, выбираю лучшее и следую ему; наблюдаю многое и держу все в памяти – это и есть способ постижения знаний».

Учитель сказал: «Когда, совершив ошибку, не исправил ее, это и называется совершить ошибку».

Учитель сказал: «Если только учиться и не стремиться к размышлениям, то от этого мало будет проку. А если только размышлять и не учиться, то это приведет к возникновению сомнений и непостоянства».

á Единство знания ñ

Учитель спросил á ученикаñ: «Ты думаешь, что я изучил многое и все храню в памяти?» á Тотñ ответил: «Да, а разве не так?» Учитель сказал: «Нет. Я познаю все с помощью одной истины».

á О ГОСУДАРСТВЕ ñ

á Ритуал – способ осуществления дао [49] в государстве ñ

á Учительñ сказал: «Когда в Поднебесной царит дао, ритуал, музыка, приказы на карательные походы исходят от сына неба[50]. Когда в Поднебесной нет дао, музыки, ритуала, приказы на карательные походы исходят от á сановников и власть утрачиваетсяñ. Когда в Поднебесной царит дао, то правление не находится в руках сановников. Когда в Поднебесной царит дао, то простолюдины не ропщут».

Учитель сказал: «Почтительность без ритуала приводит к суетливости; осторожность без ритуала приводит к боязливости; смелость без ритуала приводит к смутам; прямота без ритуала приводит к грубости».

Учитель сказал: «Не зная воли неба, нельзя стать благородным мужем. Не зная ритуала, нельзя утвердить себя в обществе».

Конфуций сказал: «Если наставлять людей с помощью законоположений, если ограничивать и сдерживать их с помощью наказаний и казней, то хотя они не будут совершать преступления, но в сердцах своих не будут испытывать отвращения к дурным поступкам. Если же наставить людей с помощью нравственных требований и установить правило поведения сообразно ритуала, то люди не только будут стыдиться плохих дел, но и искренне возвратятся на праведный путь».

Учитель сказал: «Правитель всегда должен быть правителем, слуга – слугой, отец – отцом, сын – сыном»[51].

Конфуций сказал: «Необходимо исправить имена[52]. Благородный муж осторожен по отношению к тому, чего не знает. Если имена неправильны, то высказывания не будут основательны. Если высказывания не будут основательны, то дела не будут сделаны, а если дела не будут сделаны, то правила á ритуалаñ не будут соблюдены в полной мере и обрядовая музыка не будет вся исполнена. А если правила á ритуалаñ не будут соблюдены и музыка не будет исполнена, то наказания не будут применяться правильно; а когда наказания применяются неправильно, люди не знают, как им вести себя».

á О добродетели правителей и доверии народа ñ

Учитель сказал: «Если личное поведение тех, кто стоит наверху, правильно, дела идут, хотя и не отдают приказов. Если же личное поведение тех, кто стоит наверху, неправильно, то, хотя приказывают, народ не повинуется».

á Ученикñ спросил об управлении государством: «Как вы смотрите на убийство людей, лишенных принципов, во имя приближения к этим принципам?» á Учительñ ответил: «Зачем, управляя государством, убивать людей? Если вы будете стремиться к добру, то и народ будет добрым».

á Ученикñ спросил: «Какие нужно принять меры для того, чтобы народ подчинялся?» á Учительñ ответил: «Если выдвигать справедливых людей и устранять несправедливых, народ будет подчиняться. Если же выдвигать несправедливых и устранять справедливых, народ не будет подчиняться».

Учитель сказал: «Если совершенствуешь себя, то разве будет трудно управлять государством? Если же не можешь усовершенствовать себя, то как же сможешь усовершенствовать других людей?»

á Ученикñ спросил об управлении государством. Учитель ответил: «В государстве должно быть достаточно пищи, должно быть достаточно оружия и народ должен доверять правителю». á Ученикñ спросил: «Чем прежде всего из этих трех вещей можно пожертвовать, если возникнет крайняя необходимость?» Учитель ответил: «Можно отказаться от оружия». á Ученикñ спросил: «Чем прежде всего можно пожертвовать из оставшихся двух вещей, если возникнет крайняя необходимость?» Учитель ответил: «Можно отказаться от пищи. С древних времен еще никто не мог избежать смерти. Но без доверия народа государство не сможет устоять».

ИЗ УПАНИШАД

á Упанишады – часть Вед. Веды (буквально «знания») – это комплекс классических текстов древнеиндийской культуры, генетически и идейно связанных друг с другом, содержащих в себе элементы мифологии, искусства, религии и философии, созданных на протяжении II – перв. пол. I тыс. до н.э. Авторы большинства этих памятников не известны. Упанишады (буквально «сидеть около», т. е. у ног учителя) являются самой поздней частью Вед (перв. пол. I тыс. до н. э.). Они представляют собой комментарии к ранним ведическим текстам и отличаются развитостью философской составляющей.ñ

á О ЕДИНСТВЕ СУЩЕГО ñ

Мудрые не ищут постоянного среди непостоянных вещей.

Поистине из пищи возникают существа – те, которые пребывают на земле; затем пищей они и живут, и в нее же они входят под конец, ибо пища – старейшее из существ.

Весь этот мир, что существует, движется в жизненном дыхании, из которого он вышел.

Вначале этот мир был водой. Эта вода сотворила действительное, действительное – это Брахман[53].

Пространство, ветер, свет, вода, земля – всеобщая опора.

От времени проистекают существа, и от времени они достигают роста. И во времени они исчезают. Время – воплощенное и невоплощенное. Это воплощенное время – великий океан творений.

«Каков источник этого мира?» – «Пространство, – ответил тот, – поистине все эти существа выходят из пространства и возвращаются в пространство, ибо пространство больше их, пространство – последнее прибежище».

Одни мудрецы говорят в заблуждении о собственной природе, другие же – о времени, но лишь величие бога в мире – то, чем вращается колесо Брахмана.

Брахман возник первым из богов, творец всего, хранитель мира. Он подумал: «Теперь я создам миры». Он создал эти миры.

Поистине от чего рождаются эти существа, чем живут рожденные, во что они входят умирая, то и стремись распознать, то и есть Брахман.

На чем выткано небо, земля и воздушное пространство вместе с разумом и всеми дыханиями – знайте: лишь то одно – атман[54].

Вечный среди невечных, мыслящий среди немыслящих, единый среди многих.

Следует почитать атман как целое, являемое в частях, как тождественное самому себе.

Как единство следует его воспринимать, неизмеримого, постоянного.

Он – начало, причина, вызывающая соединение; даже лишенный частей, он видим за пределами трех времен[55], когда его почтят сначала как многообразного, основу бытия, досточтимого бога, пребывающего в наших мыслях. Его высшее могущество открывается как многообразное.

И тот, который в огне, и тот, который в сердце, и тот, который в солнце, – это единый. Кто знает это, тот идет к единению с единым.

Кто знает: «Я есмь Брахман», тот становится всем сущим. И даже боги не могут помешать ему в этом, ибо он становится их атманом. Кто же почитает другое божество и говорит: «Оно – одно, а я – другое», тот не обладает знанием.

Он, этот атман, определяется так: «Не это, не это». Он непостижим, ибо не постигается; неразрушим, ибо не разрушается; неприкрепляем, ибо не прикрепляется; не связан, не колеблется, не терпит зла.

Он, атман, – Брахман, он – Индра[56], он – все боги и пять великих элементов: земля, ветер, воздушное пространство, вода, свет; и эти маленькие разнообразные существа от того или иного семени – рожденные из яйца, и рожденные из чрева, и рожденные из пота, и рожденные из ростка; и лошади, коровы, люди, слоны; и все, что дышит, и движущееся по земле, и летающее, и неподвижное.

Поистине этот атман – повелитель всех существ, царь всех существ. Подобно тому как все спицы заключены между ступицею колеса и ободом колеса, так и все существа, все боги, все миры, все дыхания, все атманы заключены в этом атмане.

Как единый огонь, проникнув в мир, уподобляется каждому образу, так же и единый атман во всех существах уподобляется каждому образу, оставаясь вне их. Как единый ветер, проникнув в мир, уподобляется каждому образу, так же и единый атман во всех существах уподобляется каждому образу, оставаясь вне их. Как солнце, глаз всего мира, не оскверняется внешними пороками, зримыми для глаз, так же и единый атман во всех существах не оскверняется мирским злом, оставаясь вне его.

АУМ[57]! Этот звук – все это. Вот его разъяснение: прошедшее, настоящее, будущее – все это и есть звук АУМ. И то прочее, что за пределами трех времен, – тоже звук АУМ. Ибо все это – Брахман. Этот атман – Брахман.

Поистине имя этого Брахмана – «сатиям» – действительное. Поистине это три слога: са-ти-ям. Са – это бессмертное, ти – это смертное, ям соединяет оба. Поистине знающий это день за днем достигает небесного мира.

Как паук выпускает и вбирает в себя нить, так возникают на земле растения; как растут волосы на голове и теле живого человека, так возникает все из негибнущего Брахмана.

Как из пылающего огня тысячами возникают искры, подобные ему, так различные существа рождаются из неуничтожимого и возвращаются в него же.

Атман должным образом распределил по своим местам все вещи на вечные времена.

Поистине из этого атмана возникло пространство, из пространства – ветер, из ветра – огонь, из огня – вода, из воды – земля, из земли – травы, из трав – пища, из пищи – человек. Поистине этот человек состоит из соков пищи.

Сотворив все миры, он, пастырь, свертывает их в конце времени.

СКАЗАНИЕ О НАЧИКЕТЕ [58]

Яма сказал: «Различны поистине благо и удовольствие. Оба они связывают человека, имея различные цели. Хорошо будет тому, кто из них обоих берет себе благо. Если же кто-либо выберет удовольствие, его цели не будут достигнуты.

Благо и удовольствие приходят к человеку. Мудрый различает их. Ибо мудрый выбирает благо, предпочитая его удовольствию. Глупый же выбирает удовольствие ради земных благ.

Поистине, поразмыслив, отказался ты, Начикета, желать приятное или кажущееся приятным: ты не искал пути к богатству, на котором пали многие люди.

Различны и ведут в разные стороны незнание и то, что известно как знание. Я полагаю, о Начикета, что ты стремишься к знанию, многочисленные желания не отвлекали тебя.

Погрязшие в незнании, но полагающие себя мудрыми и сведущими, глупцы, по извилистым путям блуждающие, подобны слепым, имеющим слепого поводыря.

То, что за пределами этого мира, неясно глупцу, беззаботному, обманутому блеском богатства, думающему: «Есть лишь этот мир, нет другого», – он непрестанно подпадает под мою[59] власть.

Ты же постиг смысл этого, ибо ты тверд в истине. Нам угоден вопрошающий, подобный тебе, Начикета.

Я знаю: то, что называют богатством, преходяще. Непостоянным невозможно достичь постоянного.

От исполнения желаний, от бесконечности деяний, от величия прославления, ты твердо отказался, мудрый Начикета.

Того, кого трудно увидеть, скрытого глубоко в сердце, пребывающего в глубине, изначального, – этого бога постигает мудрец созерцанием самого себя, и подавляет радость и печаль.

Смертный, услышав и постигнув это, выявив суть и уловив тонкое, радуется, ибо он обрел источник радости. Я полагаю, что такое обиталище открыто Начикете».

Начикета сказал: «Поведай, что видишь ты отличным от содеянного и несодеянного, отличным от прошедшего и будущего».

Яма сказал: «Это á словоñ, поведаю я тебе кратко. Оно гласит: «АУМ».

Поистине этот слог есть Брахман, этот слог – высший. Тот, кто знает этот слог, достигает того, к чему стремится.

Эта опора – лучшая, эта опора – высшая. Тот, кто знает эту опору, становится великим в мире Брахмана.

Не рождается и не умирает атман, способный сознавать[60]. Он не происходит ни от кого и не становится никем. Нерожденный, постоянный, вечный, изначальный, он не гибнет, когда погибает тело.

Если убивающий думает, что он убивает, если гибнущий думает, что он гибнет, то оба они заблуждаются: á одинñ не убивает, á другойñ не гибнет.

Меньше малого и больше большого, атман скрыт в тайнике сердца людей. Тот, кто á не действуетñ, кто не печалится, видит величие атмана благодаря спокойствию.

Сидя, он идет далеко, лежа, он ходит всюду.

Постигнув того, кто бестелесен в телах, кто прочен в непрочном, кто есть великий и всепроникающий атман, мудрец не знает печали.

Этот атман невозможно постигнуть ни поучениями, ни мудростью, ни усердным слушанием. Его постигает лишь тот, кого он избирает. Ему раскрывает этот атман свою суть.

Тот, кто не отказался от недостойного поведения, тот, кто лишен спокойствия и сосредоточенности, тот, чья мысль неспокойна, не сможет постичь его разумом.

Он (атман) – тот, для кого брахманы и кшатрии[61], и те и другие, суть пища, а смерть приправа, – кто же поистине знает, где он?

Знай, что атман – это едущий в колеснице, тело – колесница. Знай, что разум – возница, мысль поистине узда.

Говорят, что чувства – это кони, а то, что действует на чувства, – их пастбище. Мудрецы говорят, что упряжка из тела, чувств и мысли и есть наслаждающийся атман.

Тот, кто живет неразумно, никогда не напрягая мысли, тому не подвластны чувства, как возничему – непослушные кони.

Но тот, кто живет разумно, кто постоянно напрягает мысль, тому подвластны чувства, как возничему – послушные кони.

Тот, кто живет неразумно, без мыслей, кто всегда запятнан, тот не достигнет того места и вернется в самсару[62].

Но тот, кто живет разумно, с мыслями, кто никогда не запятнан, тот достигнет того места, откуда не рождаются вновь.

Предметы [чувств] выше чувств. Мысль выше предметов [чувств]. Разум выше мысли. Великий атман выше разума.

Атман, скрытый во всех существах, не объясним. Его видят лишь проницательные благодаря своему острому и тонкому разуму.

Мудрец должен укрощать свою речь в мысли, а мысль – в атмане знания. Знание он должен укрощать в великом атмане, а великий атман – в атмане спокойствия.

Встаньте, бодрствуйте!

Обретя блага, стремитесь уразуметь их. Подобен отточенному острию острого ножа, тяжел этот путь. Так говорят мудрецы.

Тот, кто распознает беззвучный, неосязаемый, не имеющий облика, неисчезающий, не имеющий вкуса, не имеющий запаха, непреходящий, не имеющий ни начала, ни конца, сверхвеликий, постоянный атман, тот вырвется из пасти смерти».

Повествуя и внемля это древнее сказание о Начикете, поведанное смертью, мудрые достигают величия в мире Брахмана.

ИЗ АВЕСТЫ

á Авеста представляет собой сборник священных текстов (в основном – молитв) зороастризма – религии народов Древнего Ирана, сложившейся в первой половине I тыс. до н. э. Среди народов Древнего Ирана наибольшего политического и культурного развития достигли персы. Религия названа по имени пророка Зороастра (Заратуштры), вероятно жившего в VII – VI веках до н. э. Ему приписывается авторство текстов Авесты, он же является и персонажем многих из них. В хрестоматии даны отдельные тексты в тематическом пересказе.ñ