Бок о бок

За два месяца я сменила три места жительства, и наконец мне позвонила Леля и сказала: «Я дозвонилась до соседа. Приходи смотреть комнату».

В этой коммуналке я была не раз. Но и не подозревала, что там, за комодом, есть еще какая-то дверь. Что там вообще какое-то жилое пространство, а не кладовка с хламом, например.

У Лели в коммуналке жил отец, высоченный рыжий человек — в комнате-эркере, среди затхлой мебели и сомнительного качества картин, в избытке заполняющих стены. Папа этот обыкновенно занимался тем, что пил, сидя в кресле. Весь он состоял как будто из не связанных между собой ярусов, и казалось, что этажи его двигаются сами по себе, что сейчас уедет самопроизвольно куда-нибудь в сторону плечо или челюсть. Однажды папа выпил шестьдесят девять бутылок портвейна и умер, сидя в кресле.

А нас тогда стали сгонять с квартиры на Звездной, где мы жили втроем с Лелей и Лелиной дочкой. Получали мы обе какие-то копейки, новой квартиры найти не могли и в будущее смотрели мрачно. А тут еще умирает Лелин отец.

Мы приехали со Звездной хлопотать. Милиция, знаете, скорая, документы и вся эта нервотрепка. Леля не была убита горем, даже забрала из морозилки курицу и привезла домой. Но съесть мы ее так и не решились. Иногда заглядывали в холодильник и подозрительно смотрели на нее в мистическом ужасе, как она там синеет, покрытая инеем. Как будто она могла пошевелиться или еще что. Но нет, именно что она была мертвой, мертвой, как тысяча мертвецов. Мы отдали ее потом Мише Орлову, и он с удовольствием сварил из нее суп.

Леля до этого лет пять скиталась по съемным углам. И вдруг неожиданно стала наследницей эркера. Мы разломали старую мебель и вынесли по кускам. Выгребли шестьдесят девять бутылок из-под портвейна. Они хранились в диване, под диваном, на диване, в шкафу, на шкафу, в серванте, за сервантом… Выкатили на помойку и кресло.

И у Лели началась новая жизнь.

И вот она говорит, что комната за стенкой давно пустует, хозяин живет в Москве, но с радостью сдаст ее Лелиной знакомой. То есть мне.

Я зашла в нее и сразу поняла, что остаюсь, хотя это было для меня дороговато. Полумрак, шкаф и стены расписаны баллончиками, люстра облеплена черт знает чем — словом, то что надо. Тем более, комната была с историей. Байки эти травил нам сосед дядь Кеша, когда теть Галя позволяла ему вечером пропустить рюмочку.

— До вас тут жили музыканты из группы «Кукрыниксы», — рассказывал дядь Кеша. — Это они там все разукрасили. Но ничего, они ребята ничего, не шумели.

Я не слышала этой группы. Потом уже как-то, делая гимнастику под «Наше радио», услыхала. Для гимнастики она точно не годилась.

Дядь Кеша продолжал:

— А вот после музыкантов тут жила девушка, так сказать, представительница древнейшей профессии. Но мы это не сразу поняли. Мы всё думали, что она там в ложке таскает из комнаты на кухню? Оказалось — героин, наркотики то есть. А потом она пропала и ее пришел караулить сутенер, начальник, стало быть, да.

Вот, видимо, с тех пор, как проститутка пропала, комната никому не сдавалась, и в знак того, что без жильцов дышится легче, соседи установили под этой исторической дверью кошачий поддон.

Поэтому, не успев въехать, я сразу нажила себе двух врагов — кошку Клео и дочку теть Гали и дядь Кеши — Карину. Я переселила поддон на положенное ему место — в туалет, тем самым сбив кошке всю географию. Туалетный поддон она игнорировала и ходила по старой памяти в мой угол. Но если бы она только ходила! Она будила меня в три часа ночи, скребя по пластиковым плиткам, набравшим уже какой-то бурый цвет от этих отправлений. Я в бешенстве вскакивала, распахивала дверь в тайной надежде двинуть кошку по голове. Нет, я очень люблю животных, правда. Кошка пулей летела в Каринину комнату и там ласково урчала как ни в чем не бывало. Карина спросонья ворковала: «Ки-и-исик… Ты пришла… Тебя там никто не обижает?» А я обреченно шла за тряпкой.

Я купила в зоомагазине аэрозоли с названиями «Гадин» и «Антигадин», но, кажется, они только подбадривали кошку на ее пути. Я не сдавалась и какое-то время жила за баррикадой из картонок, подпираемых сапогами. Но в период мартовского гона кошка протаранивала баррикады и тогда гадила в сапоги.

Леля ходила ко мне в гости каждый день. А я к ней только по праздникам. Леля стучалась, робко просовывала голову и спрашивала:

— Можно? — проходила и ставила на стол свою пепельницу. — Я тебя не отвлекаю?

— Нет, — бодро отвечала я и откладывала в сторону книжку. Или закрывала в ноутбуке файл с курсовой работой.

Потом Леля стала стучаться и заходить не спрашивая. Потом перестала стучаться и просто заходила.

И начинался вечер.

Леля садилась в кресло, поджимала под себя ноги и для затравки произносила что-нибудь вроде:

— Я вот все думаю, Танька, почему мы такие несчастные… Почему мы все время выбираем каких-то не тех людей… У тебя Миша, у меня Петя… Неужели так будет всегда?

Все это мы, на самом деле, обговорили в первый же вечер нашего знакомства. Это было после собеседования в «Буквоеде». Козырная вакансия продавца в книжном магазине, блин, что еще нужно для личного счастья. Я волновалась перед этим собеседованием больше чем перед свадьбой. Это была моя первая работа. Я даже выщипала брови и надела строгий костюм. Мы расселись в круг, нам раздали анкеты с вопросами типа «Любимый писатель» и «Последняя прочитанная книга». Опыт работы и образование никого не волновали. Брови тоже.

Потом нас попросили рассказать немного о себе. На Лелю я сразу обратила внимание. Густая грива черных волос, азиатские черты лица — дедушка у Лели был кореец. Реакция ее на вопросы была какая-то заторможенная, как будто она отходила после наркоза:

— О себе? Я приехала из Новосибирска. Там работала официанткой. До этого жила на Алтае. У меня восьмилетняя дочка. Живу с папой. Что еще? — она не знала, что еще должна добавить.

На работу приняли всех, кроме парня, который сказал, что ему, в принципе, все равно, чем торговать.

— Ну а дисками, например, вы могли бы торговать? — спросила организатор.

— Мог бы. — И его не взяли.

После собеседования мы вышли в растерянности и какое-то время постояли на морозе.

— И что теперь? Завтра, что ли, приходить? — спросила Леля.

— Ну да, — сказала я.

— Может, посидим где-нибудь, чаю попьем? — предложила она. — Что-то домой идти неохота.

И мы пошли в кофейню на Загородном.

Мы сразу нашли общий язык. У нее был суровый муж, который что-то там рисовал и писал. И очень на нее давил. У меня был муж, который что-то писал и пел и тоже очень на меня давил. Леля родила ребенка и развелась. Я тогда еще пока не развелась.

— Это вопрос времени, — заключила Леля.

Леля на самом-то деле родилась в Петербурге, в отличие от меня. Когда ей было десять, мама третий раз вышла замуж и родила четвертого ребенка. Муж этот тоже очень давил на маму. Мама перестала замечать предыдущих детей и занялась бизнесом. Бизнес прогорел, мама продала квартиру, забрала троих детей и уехала на Алтай вслед за мужем приобщаться к тонким мирам. Ей стали являться голоса.

А Лелю оставила в Питере. Леля жила с бабушкой, которая кидалась в нее ложками. Леля ела кашу с червяками, вылавливая разварившиеся тельца на край тарелки. Когда крупа с червяками закончилась, Леля упала на улице в голодный обморок.

В девятом классе Леля получила от мамы письмо. Мама писала, что Леля тоже должна приобщиться к тайнам мироздания и переехать на Алтай. Леля встрепенулась в предчувствии новой жизни и стала нетерпеливо ждать маму. Мама привезла Лелю в избушку, где они ютились с многочисленными детьми и мужем. Учиться Леля ходила в соседнюю деревню. Мама и отчим перебивались случайными заработками. Иногда мама говорила, что ей было видение и что нужно выбросить из дома все вещи, в первую очередь кровать. Леля тосковала и никак не могла приобщиться к тайнам мироздания. Иногда она думала, что, может быть, каша с червяками была еще и ничего. Бабушка хоть и кидалась ложками, да была отходчива и Лелю на самом деле любила.

В конце концов Леля стала пить спирт с алтайцами и поздно возвращаться домой. Однажды мимо нее проезжал на мотоцикле Петя, и в эту ночь Леля домой не вернулась. У нее началась новая жизнь. Очень скоро она вышла замуж.

После школы она решила поступать на филфак в областном центре. Но муж заверил, что это не главное, что лучше на лоне природы слушать шепот ветров и внимать тайнам.

— Понимаешь, Петя — он был очень закрытый человек, — рассказывала Леля. — Я готовила блины с припеком, а он сидел с друзьями и рассуждал о Блаватской. Такой умный, столько книг прочитал. Он уходит в горы с друзьями из Москвы, а я качаю Янку и пасу козу. А он возвращается и вообще со мной не разговаривает, как будто меня нет, как будто он меня не замечает.

Леля забрала Янку, ушла от Пети в соседнюю избушку и стала работать в детском садике на кухне. Таскала бачки с супом и нажила себе грыжу. После этого махнула рукой на тайны мироздания и уехала в Новосибирск. А потом в Питер.

Я включала настольную лампу и говорила:

— Леля. Ну ты же умница, красавица.

— Ну при чем здесь это? Разве дело в этом? Дело в том, что мы не готовы к этой любви, мы ее боимся. Да будь ты хоть трижды красавица, что с того? — Лелины красивые глаза вопросительно мерцают в полумраке, а я думаю: «Мы говорим об этом сорок третий раз».

— Лель, ну попробуй разобраться в себе. Почему так получается. Или займись психоанализом. В конце концов, отвлекись, книжку почитай, сходи на выставку…

— Книжку? Да кто их пишет, эти книжки? Ты думаешь, что хоть кто-нибудь из них был счастлив? Да все эти художники — это эгоисты, эго, эго, одно сплошное эго!

За два года соседства мы в совершенстве разработали теорию по достижению личного счастья. Мы установили, что косметика и каблуки тут не при чем (настаивала я). Что количество прочитанных книжек тоже не при чем (настаивала Леля). Что психоанализ тоже не помогает (я спорила). Нужно работать над собой в поиске гармонии, и вот тогда явится он, тот самый заветный положенный тебе мужчина. И тогда-то и начнется настоящая новая жизнь.

Леля пыталась медитировать. Я пыталась бросить курить и крутила обруч под «Наше радио» по сорок минут в день. Новая жизнь никак не начиналась.

Иногда у Лели появлялись кавалеры. Мы уже тогда не работали в «Буквоеде». Я устроилась редактором. Леля раскладывала товары в гипермаркете и в какой-то момент замечала, что охранник на нее с интересом посматривает. Потом разносила суши и роллы в японском ресторане и вдруг замечала, что сушист довольно-таки симпатичный парень. Тогда мы на время забывали про Петю и Мишу и начинали обсуждать развитие отношений с охранником или сушистом.

— Понимаешь, Таня, — объясняла Леля. — Он на меня смотрит, но он какой-то еще мальчишка, он не понимает, что такое серьезные отношения. А я уже устала от этого, я устала, я хочу нормальной семьи. Ты не знаешь, что такое одной растить ребенка.

Тут в комнату заглядывала Янка и говорила:

— Ма-ам. Ты же обещала со мной поиграть в «Смешариков».

— Подожди, малыш, — отвечала Леля. — Видишь, я с Таней разговариваю. Закрой дверь, не дыши куревом, тебе вредно.

Янка болела туберкулезом. Один из московских гостей, с которыми Петя ходил в горы, привез из тюрьмы открытую форму чахотки, от чего впоследствии умер. Леля выражала Пете робкие опасения. Но Петя ответил, что если правильно слушать шум алтайских ветров и как следует обретать гармонию, то никакая зараза не прилипнет. Леля и Янка, видимо, еще не достигли такого уровня просветления и обе туберкулезом заразились. А Петя нет. Леля вылечилась, а у Янки все время были плохие анализы.

Янка училась в Павловском интернате для детей, состоящих на учете в тубдиспансере. Иногда я ее туда отвозила вместо Лели. Маму Янка видела только по выходным.

Когда она вот так заглядывала, а потом понуро затворяла дверь, мне сразу становилось как-то неуютно сидеть в кресле, я начинала вертеться и теряла нить разговора. Я представляла, как Янка расставила фишки на картонное поле и ждет Лелю. «Свинство», — думала я и предлагала:

— Может, пойдем поиграем в «Смешариков»?

— Подожди, я еще не договорила. И вот я ему говорю: «Почему ты так поступаешь?» А он смотрит на меня и ничего не отвечает. И тут я понимаю, что все это не то, это не тот человек…

Когда Леля купила ноутбук, Янка к нам заглядывать перестала.

А потом у нас завелись клопы. Я про клопов только в книжках читала и думала, что они давно вымерли, как динозавры. Мы думали, что это комары-мутанты.

— Леля, — говорила я, — тебя комары кусают?

— Кусают. Еще как! Даже фумигатор их не берет. Янка жалуется.

И мы чесались до двух часов ночи. Однажды, кода кошка заскребла под дверью, я вскочила, вся в волдырях от укусов, включила свет и вдруг как по наитию взглянула на подушку. Россыпь жуков разбегалась в разные стороны. У меня по всему телу волосы встали дыбом. Я затряслась, как в пляске святого Витта, и конвульсивно стала сдергивать с себя одежду. Я поняла, что клопы не вымерли, и они наступают.

Я полезла в Интернет и прочитала про них все. Что они пикируют с потолка. Что они за несколько метров чувствуют тепло человеческого тела. Что они впадают в анабиоз чуть ли не на годы до лучших времен, а потом просыпаются с новыми силами. Что самец клопа может впрыснуть семенную жидкость самке в любое место — в голову или там в спину, даже в сердце, и она успешно оплодотворится. Что даже если самки нет, то самец впрыснет самцу, и никто не посмотрит на них осуждающе. Я поняла, что враг силен.

Единственное, что может смутить стыдливого клопа — это свет. Я зажгла обе лампы и просидела в кресле до утра, трясясь в ознобе.

Наутро я пошла к теть Гале и порадовала известием. Предложила скинуться и вызвать какую-нибудь бригаду или санэпидемстанцию.

— У нас клопов нет, — заявила теть Галя. — Если у вас есть, вы и травите.

Я была обескуражена:

— Так они же… переползут?

Дядь Кеша промолчал. Карина с кошкой спрятались в комнате.

Для начала мы с Лелей провели газовую атаку. Затарились дихлофосом, ватно-марлевыми повязками и решили, что баллон на комнату — в самый раз. Я наглухо закрыла окно, завесила мебель газетами и стала распылять. Когда на донышке оставалось еще немножко жидкости, из глаз у меня брызнули слезы и к горлу подступили рвотные позывы. Я на ощупь доползла до кухни и там долго кашляла у раскрытого окна.

Через два дня мы опять проснулись в волдырях.

— У нас что, обратно клопы? — спросила теть Галя на кухне.

— Так точно, — отрапортовала я.

— Откуда вы их берете? — возмутилась Карина.

— Не знаю, они мне паспорта не показывают, — отрезала я.

— Следить же надо, — кричала Карина. — Может, вам все равно, а нам не все равно!

— Конечно, нам все равно, — после бессонной ночи у меня даже удивляться не было сил, — это же мы их не травим, а не вы.

— Значит, не травите! — срывалась Карина и бежала к себе в комнату.

Самое скверное было то, что я поджидала в гости Люсю. Десять лет мы дружили с ней на расстоянии и виделись один-единственный раз в году. Каждое лето она приезжала ко мне из Томска, и мы вместе проводили ее отпуск. А потом я ехала в Томск, и мы там проводили мой отпуск. Нам ничего не нужно было, только сесть рядом и до изнеможения разговаривать. Про сны. Про Умберто Эко. Про странгуляционную борозду. Про детские фотографии. Про вселенскую связь. Про делирий и сексопатологии у женщин. Иногда мы так встречали рассвет, не в силах оторваться друг от друга.

А у Люси была аллергия на укусы насекомых. И она уже ехала в поезде. А у меня ночевали клопы. Мы еще несколько раз экспериментировали с дихлофосом, полынью и мелком «Машенька», а потом я вызвала специалистов.

За день до этого ко мне зашла, как водится, Леля. Села в кресло, поджала ноги, поставила пепельницу и сказала:

— Танька, я решила сделать ремонт. Как клопов потравим — сразу сделаю. Можно, мы с Янкой у тебя поживем какое-то время?

— Так это… — опешила я. — Ко мне же Люся едет, я же тебе говорила…

— Ну и что?

Я представила, как мы с Люсей сидим и разговариваем, например, про миграцию криля, а тут входит Леля и говорит: «Я вот все думаю, девчонки, почему мы с вами такие несчастные…» Янка раскладывает фишки на игровое поле, мы продолжительно молчим, а потом ложимся спать на полу, потому что диван я выкинула. Рядком: Леля, Янка, я, Люся. В моей комнате было девять квадратных метров. Два стола, два кресла, советская тумбочка со сломанным холодильником и огромный полосатый шкаф на трех ногах.

— Леля. Давай ты сделаешь ремонт потом, когда Люся уедет. Как ты себе это представляешь? Нам тут даже лечь негде…

Леля резко повернула голову в мою сторону, как будто у нее где-то вывалился шуруп.

— Вот так, да? Я все поняла. Таня, ты ведь двуличная. Ты только притворяешься такой хорошей, а на самом деле даже помочь не можешь, когда надо. Я уже договорилась со строителями, и что мне теперь делать, по-твоему? Ты думаешь, что со своими книжками ты становишься лучше? Да ты помешалась на своих мозгах. Ты все думаешь, что тебе это поможет? Да ум человеку вообще не нужен! От него только вред! У тебя одно эго есть, у тебя и души-то нет! Ты всегда говоришь, говоришь, говоришь одно и то же! Про свои взгляды. Но у тебя и взглядов-то нет! У тебя одни тараканы в голове. В тебе столько яду! Ты же говоришь одно, а думаешь другое, я же вижу. Ты же когда Янку везешь, ты не хочешь ее везти…

— Леля, выйди отсюда! — закричала я. До этого я ни разу не выгоняла человека из своего дома, и у меня задрожали руки.

После этого мы престали здороваться. На следующий день к нам пришел клопотрав Нестор, оросил стены из чудесного баллона, и клопы отступили. Леля начала ремонт. Ко мне приехала Люся, мы вдоволь наговорились, правда, с большой неохотой выходили в коридор и на кухню. Я купила себе чайник, потому что до этого пользовалась Лелиным. На душе у меня было тяжело. И еще я думала, а есть ли у меня душа. Потом я уехала в Томск. Не дождавшись, пока мы выкатимся с сумками, Леля стала заносить в мою комнату свою тахту. Месяц она прожила у меня.

За это время мы оттаяли, и когда я вернулась, в первый же вечер ко мне постучалась Леля и спросила:

— Можно? Я не помешаю?

Я обрадовалась. Я долго думала над тем, что она мне тогда наговорила.

— Ты прости меня, Таня, — сказала Леля. — Знаешь, жизнь такая тяжелая, что иногда башню сносит от одиночества.

— Да нет, это ты меня прости, — перебила я. — Я, наверное, не всегда была с тобой искренна, а ты это чувствовала. Вот в чем дело.

— Да ну, ерунда. Я с тобой вот о чем давно хотела поговорить. Как ты думаешь, почему нам все время попадаются какие-то не те люди, и почему именно они нам нравятся, если они нам совсем не подходят?..

Я думаю: «Надо быть честной. Надо сказать то, что я думаю на самом деле». И осторожно проговариваю:

— Леля. Слушай. Мы же не раз уже обсуждали эту тему?

Леля удивленно распахивает глаза и говорит:

— Разве?