Амстердамские доклады: феноменологическая психология.

В дальнейшем развитии она раскрывается в примечательной двойственности: с одной стороны, как психологическая феноменология, которая как основная наука должна служить психологии вообще; с другой стороны, как трансцендентальная феноменология, которая в ряду философ­ских дисциплин выполняет важнейшую функ­цию философской науки о первоначалах.

Чистое естествознание и чистая психология. Психология Нового времени есть наука о реальных, проявляющихся в конкретной взаимосвязи объективно-реального мира процессах, называющихся психическими. Самый непосредственный пример раскрытия «психического» дан нам в бытии того, что я обозначаю как Я, а также и всего того, что обнаруживает себя как неотделимое от Я, как Я -переживания (такие, как опыт, мышление, чувствование, воление) или психические переживания, а также в качестве способностей или Habitus. Опыт дает психическое как некий несамостоятельный слой бытия людей и животных, которые в основном слое своего бытия суть физические реаль­ности. Поэтому психология есть несамостоятельная ветвь конкретной антро­пологии, соответственно, зоологии, которая, таким образом, охватывает и фи­зическое, и психофизическое.

Рассматривая мир опыта в его тотальности, мы замечаем, что к его сущности явно принадлежит возможность бесконечно расчленяться на конкретные единичные реальности. Каждой из них необходимо принадлежит не­кая физическая телесность, по крайней мере, как относительно конкретный низший слой, на который могут наслаиваться и внефизические определения, например, те, благодаря которым определенное тело становится произведени­ем искусства. Мы можем последовательно абстрагироваться от всех внефизических определений и, таким образом, рассматривать каждую реальность и весь мир в целом как чисто физическую природу. В этом состоит структур­ный закон мира опыта. Не только каждое конкретное мирское или реальное имеет свою единую природу, свое физическое тело, но и все тела мира составляют некое связное единство, замкнутое в себе и простирающееся в бесконечность единство природы, имеющее универсальную пространственно-временную форму. Соответственно, с точки зрения метода, это выражается в том, что возможен последовательный опыт абстракции, имеющий своей постоянной темой только физическое, а на этой основе физического опыта возможна таким же образом замкнутая в себе теоретическая наука, физичес­кое естествознание, физическое в самом широком смысле, включающее в се­бя и химию, и зоологию, и биологию.

Здесь напрашивается вопрос: в какой мере при односторонней направленности интереса к психическому у животных и в мире вообще, которое конечно никогда не выступает как нечто самостоятельное, — в какой ме­ре в таком случае вообще возможны опыт и теоретическое исследование, переходящие от психического к психическому и, таким образом, совершенно не затрагивающие физического? Этот вопрос тотчас вызывает другой: в какой мере параллельно с чистым и после­довательно развиваемым естествознанием возможна чистая и последователь­ная психология? На этот последний вопрос, очевидно, следует ответить от­рицательно; психология в обычном смысле эмпирической науки не может быть чистой наукой о психических фактах, чистой от всего физического, подобно тому, как эмпирическое естествознание является чистым от всего психического.

Сколько бы мы не расширяли непрерывный и чистый психический опыт и не теоретизировали с его помощью, заранее ясно, что чистое психи­ческое, которое в нем дано, имеет в реальном мире свои пространственно-временные определенности и что в своей реальной фактичности оно, как и все реальное вообще, может быть определено лишь через пространственно-временные локальные характеристики. Система положений в пространстве и времени есть форма всякого бытия в мире фактов. И это значит, что всякое определение реальных facta надстраивается над про­странственно-временными, локальными определениями. Однако исходно и непосредственно пространственность и временность относятся к природе как физической природе. Все внефизическое, в особенности все психическое, определяется через пространственно-временное положение только благодаря отнесению к физической телесности. Таким образом, легко видеть, что в эмпирической психологии чисто психологическое исследование никогда не сможет теоретически обособиться от психофизического. Здесь невозможно полностью избавиться от всех тематических отсылок к физическому.

С другой стороны, ясно, что чисто психологическое исследование в определенной мере все же должно быть возможным и должно играть некоторую роль во всякой эмпирической психологии, стремящейся к строгой научности. Иначе, как были бы достижимы строго научные понятия о психичес­ком в его собственной сущности, несмотря на всю реальную переплетенность с физическим? И если теперь мы обдумаем то, что к этим понятиям необходимо должны принадлежать и такие, которые очерчивают всеобщую и необходимую сущностную форму психического, и, таким образом, касаются всего того, без чего психическое как таковое просто немыслимо, — то нам от­кроется здесь перспектива некой возможной априорной науки о чисто психическом как таковом. Ее мы принимаем как идею-ориентир.

Метод чистой психологии: созерцание и рефлексия. Интенциональность как основная характеристика психичес­кого. Априорные истины не так легко получить, как казалось в прежние времена. Как подлинные сущностные истины, они появляются только из изначальных источников созерцания. Эти источники, од­нако, могут быть раскрыты и стать плодотворными только благодаря правильному методическому подходу и всестороннему развертыванию их горизонтов. Таким образом, для действительного обоснования идеи априорной и чистой психологии требуется возврат к опытному созерцанию — созерцанию, в котором психическое дается в изначальной конкретности и где оно показывает себя в своей собственной сущности, в своей самости (Selbstheit). При этом единичное, которое находится сейчас перед глазами, служит как «экземпляр». Внимание с самого начала направлено на то, что в общем и целом сохраняется в свободной смене экземпляров, а не на то, что случайно в них изменяется. Своеобразие метода, которому необходимо следовать, раскроется нам постепенно. Первоосновным является здесь экземплярный, чисто психический, действи­тельный и возможный опыт.

1) Всякая опытная или иная направленность на психическое осуществляется рефлексивным способом. Жить в качестве Я - субъекта означает про­живать многообразное психическое. Однако, в основном, эта проживаемая нами жизнь «анонимна»; она протекает, но мы не направляем на нее внимания, она остается вне опыта, ибо иметь нечто в опыте — значит схватывать его в его самости. В бодрствующей жизни мы всегда заняты чем-то, — то этим, то тем, причем на низшей ступени — непсихическим: например, воспринимая, мы заняты воспринятой ветряной мельницей, направлены на нее и только на нее; в воспоминании мы заняты вспоминаемым; в мышлении — мыслимым, в чувственно -оценивающей жизни — соответственно, прекрасным или каким-либо иным образом ценным для нас; в волевом стремлении — целями или средствами. Действуя таким образом, мы ничего не знаем о разыгрывающей­ся при этом внутренней жизни, о ее различных свойствах, которые сущностно необхо­димы для того, чтобы мы могли иметь соответствующие темы наших заня­тий, чтобы, например, вещи, будь то в живом настоящем, будь то в воспоминании (как прошедшие) или в мысли, могли присутство­вать в поле зрения как темы, и чтобы мы могли так или иначе заниматься ими. Только рефлексия, поворот взгляда от непосредственно тематического вводит как тему в поле зрения саму психическую жизнь, сами столь различ­ные формы «занятости», «тематизации», «осознания» со всеми их свойствами и возможными задними планами. В рефлективном восприятии и вообще опытном постижении она схватывается и сама становится темой разнообразных занятий. Это новое опытное постижение и вооб­ще тематизация в рефлексии, конечно же, сами латентны, но в дальнейшем опять-таки могут быть раскрыты благодаря рефлексии более высокого уров­ня.

2) Все, что доступно нам благодаря рефлексии, имеет одно замечательно общее всем свойство — быть сознанием о чем-то, осознанием чего-либо, или, коррелятивно, быть осознанным — мы говорим об интенциональности. Это сущностная характеристика психической жизни в точном смысле слова и, таким образом, просто неотделима от нее. Например, от восприятия, которое раскрывает нам рефлексия, неотделимо то, что оно есть восприятие того-то и того-то, и точно так же переживание воспоминания в самом себе есть воспоминание о том-то и том-то, таковы же и мышление о таких-то и таких-то предметов, боязнь чего-то, любовь к чему-то и т.д.

Известным образом и с некоторым преувеличением о каждом психическом переживании можно сказать, что в нем соответствующему Я нечто «является» — поскольку оно им как-либо осознается. Феноменальность как свойство явления и являющегося как таковых, понятая в расширенном смысле, в соответствии с этим была бы основной.характеристикой психического. Поэтому чистую пси­хологию следовало бы обозначить как феноменологию, причем как априор­ную феноменологию. Она, конечно же, должна была бы иметь дело с Я - субъектами, по -отдельности и в сообществе, как с субъектами чистой фено­менальности и исследовать их как априорная дисциплина.

После этих лишь терминологических разъяснений мы возвращаемся к вопросу о методической организации чисто феноменологического опыта и его раскрытияи. «Феноменологический опыт» — это, естественно, не что иное, как та рефлексия, в которой нам становится доступным психическое в его собственной сущности, причем рефлексия, которая мыслится в качестве осуществляемой в теоретических интересах и которая последовательно прово­дится так, что подвижно-текучая специфическая жизнь Я, жизнь сознания не только поверхностно осматривается, но эксплицируется в созерцании в соответствии со своими собственными существенными составными частями и, как мы уже говорили, во всех горизонтах.

Значение понятия чистоты. Здесь, однако, возникает первый вопрос: как методически осуществить этот опыт, с тем, чтобы он как чистый опыт действительно открыл то, что можно усмотреть как относящееся к собственной сущности психического.

а) Чистота, о которой идет речь, прежде всего, как само собой разумеет­ся, означает чистоту от всего психофизического. Психические переживания считаются в психологической установке реальными моментами живых существ, в конкретном опыте которых они всегда переплетены с телесным. Поэтому то, что присутствует в этом физическом и психофизическом опыте, должно оставаться вне игры, мы не должны заниматься им, мы должны осуществлять только чистый феноменологический опыт, и принимать в расчет только то, что он дает, раскрывает в себе. То, что дает психическому положение и связь в реальной природе, мы должны оставить без рассмотрения. Очевидно, что то же самое верно и для всех исследований любых мыслимых психологических возможностей, кото­рые при всей несвязанности с фактической опытной действительностью, ос­таются все же реальными данностями воз­можного психологического опыта.

Здесь имеются некоторые трудности: в какой мере возможно действительно последовательно осуществлять чисто феноменологический опыт, чтобы переходя от одной психической данности к новой, достичь единого и чисто психического поля этого опыта, в котором в единстве созерцаемых взаимосвязей и в замкнутой области возможных созерцаний не встречалось бы ничего, кроме психического.

б) С другой стороны, чистый опыт означает, конечно, и свободу от всех предрассудков, которые берут свое происхождение в иных сферах опыта и которым обычно отдается предпочтение по научным соображениям; они мо­гут сделать нас слепыми к тому, что действительно предлагает феноменологическая рефлексия и действительно готовит для экземплярной экспликации имплицированных, чисто психических моментов.

Во всей психологии Нового времени интенциональный анализ так и не был никогда действительно осуществлен. И это несмотря на то, что уже столетиями су­ществовало намерение построить психологию на основе внутреннего опыта, а иногда — сделать ее дескриптивной психологией чистых данностей сознания. Я не могу сделать здесь исключения даже для Ф. Брентано и его школы, хо­тя ему и принадлежит эпохальная заслуга введения интенциональности в ка­честве основной характеристики психического. Кроме того, он требовал построения эмпирической психологии на фундаменте системати­ческого и прежде всего чисто дескриптивного исследования сознания. Но своеобразный смысл и метод чистого анализа сознания остались для него скрытыми.

Что же касается тех постоянных предрассудков, которые делали нас невосприимчивыми к его требованиям, то они происходят из представления об образцовости естественных наук. Действительно, именно здесь берет свое начало вплоть до наших дней господствующая натурализация психического и утверждение тождества психологического и естест­веннонаучного методов. Исторически эти предрассудки проявляются уже у великих основателей психологии Нового времени — Декарта и Гоббса, а яр­че всего — в интерпретации жизни сознания как tabula rasa у Локка и как связки психических данных у Д. Юма. Открытие интенционального, осу­ществленное Брентано, преодолело всеобщую слепоту в отношении него; одна­ко оно еще не преодолело натурализм, который, так сказать, овладел интенциональными переживаниями и преградил путь к подлинным задачам интенционального исследования. Не иначе обстояло дело и в последующее время. Яростная борьба против «психического атомизма» еще далеко не означает действительной свободы от психического натурализма, да и модные ссылки на «гештальт - качества» и формы целостности лишь указывают на новый мо­дус натурализма. Принципиальные основания психического натурализма только тогда становятся понятными и теряют свою искушающую силу, когда честно осуществляется чисто феноме­нологический опыт, в котором собственная сущность интенциональной жиз­ни может быть раскрыта в последовательной всесторонности и очевидности.

Предваряя следующее далее руководство к этому опыту, я могу сказать, что глубинный источник всех заблуждений возникает из первоначально кажущегося само собой разумеющимся уравнивания имманентной временности и объективно реальной временности.

Объективное время есть форма протяжения объективных реальностей; оно первично в собственном смысле, проходя через реальный мир в качестве структурной подосновы физической природы. Душевные переживания, по отдельности и как связное целое, не имеют в себе и для себя никакой единой формы сосущество­вания и последовательности, подобно реальной временно - пространственности (Zeitraumlichkeit). Сущностно принадлежащая им форма протекания, или текучего бытия, в единстве потока сознания не есть действительная форма, параллельная этой временно - пространственности. Образ потока весьма коварен. Интенциональный анализ имманентной временности разрушает, собственно, этот образ, проясняя одновременно его подлинный смысл. Отпадает всякая содержательная анало­гия между анализом сознания и естественным, будь то физическим или химическим, или даже биологическим анализом, как и вообще аналогия между бытием сознания и Я - сознания и, с другой стороны, бытием природы. Естественно-логические понятия вещи и свойства, целого и части, свя­зи и отдельной вещи, причины и действия и т.п. целиком укоренены в реальности природы. При переходе к психическому они теряют основную суть своего смысла, и остается только пустая оболоч­ка формально-логических понятий предмета, качества и т.д.

Чисто психическое в самопостижении и в постижении сообщества.
Универсальная дескрипция интенциональных переживаний. Перейдем, однако, к другим трудностям, сопровождающим разработку последовательного и чисто феноменологического опыта в силу его переплетенности с физическим опытом. Будем держаться в стороне от всех предрассудков традиции, даже от самых общих положений тради­ционной логики, незамеченные смысловые оттенки которых, возможно, так­же слишком многое позаимствовали из сферы природного. Будем решительно придерживаться только того, что феноменологическая рефлексия предла­гает нам как сознание и осознанное, придерживаться только того, что здесь приходит для нас в качестве действительно очевидной данности. Это значит мы задаем вопросы исключительно феноменологическому опыту, т.е. совершенно конкретно вникая в рефлективное опытное постижение сознания и не интересуясь установлением фактически происходящих событий. Самой непосредственной, хотя и не единственной формой (Gestalt) такого опыта является самопостижение в опыте (Selbsterfahrung). Только в нем сознание и Я - сознание даны во всецело первичной самости, причем каждый раз, когда я, воспринимая, рефлектирую на мое восприятие, Я как феноменолог раскры­ваю таким образом мою собственную действительную жизнь и мою конкретно возможную жизнь. И поскольку, как легко видеть, на этой непосредственности опытного самопостижения основывается всякий другой опыт психического, чистый опыт Другого, так же как и опыт сообщества, то естественно, что вначале разрабатывается метод чистого опытного самопостижения как метод последовательно продуманного феноменоло­гического самораскрытия. Как нам позаботиться здесь об устранении всех со­держаний внешнего, относящегося к физическому опыта, благодаря чему затем оставалось бы исключенным все психическое, связанное с други­ми? «Внешний» опыт (точнее, физический) сам есть некое психическое пере­живание, однако интенционально отнесенное к физическому. Конечно, само данное в опыте физическое, которое полагается в качестве физической дей­ствительности мира — вещная реальность со всеми ее реальными моментами — принципиально не принадлежит к собственному существенному соста­ву переживания, данного в опыте. То же самое верно и для всякого сознания, в котором полагается и имеет свою значимость бытие того, что реально находится в мире (real Weltliches), как это происходит при любом действовании сознания в моей естественно практической жизни.

Феноменологическая редукция и подлинный внутренний опыт. Если я, таким образом, как феноменолог хочу осуществлять только чисто психический опыт, если я собираюсь мою жизнь сознания в ее чистой собственной сущности сделать моей универсальной и последовательной темой и, прежде всего, сделать полем чисто феноменологического опыта, — то весь реальный мир, который в моем естественном существовании (Dahinleben) обладал и обладает для меня постоянной бытийной значимостью, я должен сбросить со счетов, тематически исключить его как внепсихическое бытие. Это значит, как феноменолог, я в описании чисто психического опыта не мо­гу естественным образом приводить в действие мою веру в мир, — в дальней­шем я должен освободиться от всех точек зрения, которые в моей естествен­но-практической жизни сознания играли свою естественную роль.

С другой стороны, ясно, что к каждому восприятию как интенциональному переживанию принадлежит, как нечто от него неотделимое, то, что оно есть восприятие своего воспринятого, и так же дело обстоит для любого модуса сознания в отношении осознанного в нем. Как могли бы мы описать какое-либо восприятие, какое-либо воспоминание и т. д. в отношении того, что собственно присуще ему как этому конкретному переживанию, не говоря о том, что оно есть восприятие того-то и того-то, восприятие именно этого объекта? Очевидно, что оно так-то и так-то определено, независимо от вопроса, действительно ли существует, например, воспри­нятый ландшафт, или же, как обнаруживает дальнейший опыт, он оказывает­ся иллюзией. И в иллюзии является иллюзорный ландшафт, с той лишь раз­ницей, что, когда мы убеждаемся в его иллюзорности, он является уже в из­мененном модусе веры, и поэтому он, хотя и являясь для нас как тот же са­мый, имеет значимость не простой действительности, но недействительности.

Свяжем это положение с установленными прежде. В соответствии с ним простая рефлексия на сознание еще не дает нам психического в его собственной сущности и чистоте. Мы должны еще удержаться от бытийной веры (Seins-Glauben), благодаря которой в естественной жизни сознания и рефлектировании на нее мир обладал для нас значимостью; ее мы как феноменологи не можем принять. Как феноменологи мы должны быть, так сказать, незаинтересованными наблюдателями жизни сознания, которая только так может стать чистой темой нашего опыта. Вместо того, чтобы жить этой жизнью, имея мирские интересы, мы должны рассматривать ее как сознание в самом себе, сознание о том-то и том-то, в котором проявляются эти интересы. Ведь иначе темой нашей дескрипции постоянно был бы внепсихический мир, а не чистое сознание о нем.

С другой стороны, мы говорили уже, что это воздержание от мира, это «эпохе» ничего не меняет в том, что каждое сознание в себе и для себя имеет свою являющуюся и определенным образом осознанную предметность. Теперь лучше было бы сказать, что как раз благодаря этому феноменологическому «эпохе» являющееся как таковое, осознанное в соответствующем сознании выступа­ет как нечто, принадлежащее к самому психическому составу этого сознания. В соответствии с этим понимается и обычное в феноменологии выражение о заключении в скобки. «Заключить в скобки» значит осуществить эпохе. Однако в скобках сохраняется то, что в них заключено.

Следует заметить, что вера как компонент опыта, осуществленная в соответствующем сознании, нетематическая, нераскрытая, принадлежит, конечно, к феноменологическому содержанию переживания. Однако я как феноменолог только раскрываю ее как таковую, а не «участвую» в ней; как момент переживания она тематизируется благодаря тому, что я перехожу в феноменологическую установку, т.е. из Я, естественно - наивно при­нимающего бытийные точки зрения, становлюсь Я, которое воздерживается от них и рассматривает их только как наблюдатель.

Так может быть описан в основных чертах необходимый метод доступа к царству чистых феноменов сознания, — метод, который следует применять с полной сознательностью; он называется феноменологической редукцией. При этом наше внимание было направлено на главную сторону чистых феноменов сознания, называемую ноэматической (о которой традиционная психология совершенно ничего не могла сказать). Благодаря феноменологической редукции прежде всего нам были раскрыты интенциональные предметности как таковые, раскрыты как сущностный состав интенциональных переживаний и как бесконечно плодотворная тема феноменологических описаний.

Однако сразу же необходимо добавить, что универсальность осуществляемого феноменологом эпохе, универсальность, с ко­торой он становится только незаинтересованным наблюдателем всей своей жизни сознания, проявляется не только в тематическом очищении отдельных переживаний сознания и не только раскрывает при этом их ноэматический состав. Скорее, универсальность эпохе оказывает свое воздействие и в направлении Я - сознания, которое благодаря ей лишается, так сказать, всего ре­ально человеческого, всего животно реального. Если вся природа превратилась в чисто ноэматический феномен, поскольку ее реальная действительность выведена из игры, то и редуцированное теперь к чисто психическому бытию и жизни Я не есть больше реальное человеческое Я, фигурирующее в обычной речи и естественно-объективной установке опыта. Это последнее само теперь стало полагаемым ноэматическим фено­меном. Все полагаемое как таковое, включая мое человеческое бытие в мире и мою мирскую жизнь, всегда входит в область феноменологической рефлексии.

Я - полюс как центр Я - актов. Синтетический характер сознания. В осознании есть один самостоятельный момент - Я-центр, ego в cogito, т.е. Я, феноменологически тождественное в многообразных Я - актах, ухватываемое как центр излучения, из которого как из тождественного Я - полюса исходят многообразные Я - действия, специфические акты. Например, я деятельно осмат­риваю некоторую вещь, я эксплицирую ее в опыте, я постигаю ее в понятии и сужу о ней и т.д.

Однако Я -полюс есть не только точка, из которой исходят мои Я – акты, но и точка, на которую воздействуют мои эмоции. В обоих отношениях феноменологически чистый Я - центр - большая и связанная со всеми прочими феноменологическая тема. Для меня очевидно, что всякое созна­ние есть сознание моего Я. Это означает также и то, что сознание во всех его формах, во всех модусах активного и пассивного Я - участия осуществляет ноэматическую работу и при этом содержится в конечном итоге в единстве ноэматической связи - в этом уже проявляется то, что всякий анализ сознания одновременно, пусть даже имплицитно, затрагивает также и центральное Я.

К специфическим Я -темам относятся, кроме того, способности и Habitus, причем, хотя это и невозможно здесь разъяснить подробнее, в качестве действительно феноменологических тем. Однако в феноменологическом исследовании в качестве ближайшей и первой темы выступает сама чистая жизнь Я, многообразная жизнь сознания как протекающие «я воспринимаю», «я вспоминаю», «я живу в свободном фантазиро­вании», «я присутствую при этом», причем все это может быть осуществле­но в модусах оценивающего, стремящегося, деятельного сознания.

Основополагающее отличие бытия сознания в его феноменологической чистоте от бытия данной в естественной установке природы проявляет себя прежде всего в идеальности бытия ноэматических содержаний в соответствующем сознании. Мы можем сказать также, что она проявляет себя в своеобразии синтеза, который унифицирует каждое сознание в нем самом и затем снова унифицирует сознание вместе с другим сознанием в своем единстве. Все модусы синтеза отсылают в конечном итоге к синтезам идентификации. Каждое переживание сознания есть сознание о чем-то. Это, одна­ко, означает, что в каждом таком переживании и вместе с ним намечено как действительное и возможное многое другое (в идеальном (ideell) плане — бесконечное многообразие других таких переживаний), намечено как то, что объединено, и соответственно, могло бы быть объединено с ним в одно сознание как сознание об одном и том же «нечто».

Интенциональный анализ по методу и результатам отличен от анализа реальных данностей. Например, описать в феноменологическом аспекте воспринятое как таковое — это значит на данном экземпляре, например, воспринятом доме, проследить различные дескриптивные измерения, которые с необходимостью принадлежат к каждой ноэме, хотя и с различными особенностями. Прежде всего следует обратить внимание на оптический состав ноэмы. Рассматривая сам дом, мы прослежи­ваем признаки дома, причем, конечно же, только те, которые действительно проявляют себя в самом этом восприятии. Однако, если мы скажем, как о чем-то само собой разумеющемся, о том, что воспринятый дом, кроме дей­ствительно воспринятых моментов, имеет еще и многие другие, теперь только не схватываемые моменты, то вопрос об основаниях этого высказывания тот­час приведет к пониманию того, что к ноэме «воспринятый дом» принадле­жит горизонтное сознание, а именно, что в собственном смысле увиденное в себе самом, в соответствии со своим собственным смыслом, указывает на бес­конечный избыток определений, на неувиденное, частично знакомое, частично неопределенно - незнакомое. Однако на этом анализ не может остановить­ся. Тотчас возникает вопрос о том, как становится очевидным, что принадле­жащее к феномену сознания предуказание, т.е. это горизонтное сознание, действительно указывает на дальнейшие, находящиеся вне опыта в собствен­ном смысле признаки дома. Это ведь уже некая интерпретация, которая вы­ходит за пределы момента переживания, момента «горизонтное сознание», который, как легко установить, совершенно несозерцателен. Однако мы тотчас оказываемся вовлеченными в многообразие, которое указывает на возможные новые восприятия, многообразие, которое предстает перед нами, исходя из данного восприятия, и с очевидностью раскрывает и осуществляет себя в серии образов и представлений (Vergegenwartigung). Это есть синтетически связанная цепь образов и представлений, в которой для нас становится очевидным, что слипающийся со смыслом восприятия пустой горизонт действительно несет в себе смысл восприятия, что он на деле есть антиципирующее предуказание все новых и новых бытийно принадлежащих воспринятому моментов, еще неопределенных, но мо­гущих быть определенными и т.д.

При экспликации интенционального смысла мы конструктивно производим цепь возможных восприятий, благодаря чему проявляется то, как выглядел бы и как должен был бы выг­лядеть предмет, если бы мы прослеживали его в восприятии все дальше и дальше. При этом, однако, становится очевидным, что всегда различается просто дом как один и тот же, одно и то же оптическое впечатление и «дом» в модусе «как» воплощения в созерцании.

Относящиеся к феноменологической психологии и поистине неисчерпаемые задачи интенционального анализа имеют абсолютно другой смысл, чем обычные анализы в объективной, например в природной сфере. Интенциональная экспликация имеет единственную в своем роде сущностную особенность как интерпрети­рующее истолкование. Интерпретирующее в опре­деленном расширенном смысле, а не в смысле простого расчленения призна­ков созерцательной конкретности.

Следует, однако, прояснить еще один момент. Мы до сих пор имели де­ло с качественным анализом. Но обычно и в буквальном смысле анализ оз­начает расчленение на части. Переживания сознания, взятые чисто в имманентной временности, в потоке сознания, также имеют некото­рый вид реального (reeU) разделения и, соответственно, реальной (reell) свя­зи. Однако безрассудным было бы пытаться рассматривать связи и разделе­ния сознания исключительно как собрание и разъединение отдельных час­тей. Конкретное восприятие, например, есть единство имманентного протека­ния, в котором могут быть выделены части и фазы. Каждая такая часть, каж­дая такая фаза сама опять-таки есть сознание, сама есть восприятие чего-ли­бо, имеет в качестве этого «чего-либо» свой смысл восприятия. Однако сов­сем не так, как если бы отдельные смыслы собирались как части в единый смысл целостного восприятия. В каждом частичном восприятии, протекаю­щем как фаза целостного восприятия, воспринимается предмет, единый смысл которого протягивается через смыслы фаз, так сказать, питается ими, наполняясь и определяясь подробнее, но уж ни в коем случае не собираясь из отдельных частей и не соединяясь в целое с помощью гештальта чувствен­ности. Не каждый синтез сознания есть такого рода непрерывный синтез. Однако в общем остается верным то, что сознание как сознание не допускает никаких других способов связи кроме связи опять-таки в сознании, связи синтеза, так что любое разделение на части вновь дает смысл, а любая связь — синтети­чески обоснованный смысл. Смысловой синтез, синтез идеально сущего под­чиняется в общем совершенно другим категориям, чем реальный синтез, ре­альная целостность.

Жизнь сознания всегда протекает как жизнь, конституирующая в себе смысл, и как жизнь, конституирующая смысл из смысла. На все новых и новых ступенях чисто психологической субъективности осуществляется творение и преобразование «предметностей», которые суть то, что является Я -со­знанию, то, что определяется по отношению к нему как «близкое» или как-либо иначе, как то, что для него значимо, причем в самых разнообразных модусах значимости. Особой, всегда с необходимостью принадлежащей к сущности связной жизни сознания, формой текучего синтеза является синтез всех опытов в единство опыта, а в нем — синтез согласованного опыта, хотя и разрушаемого несогласованностями, однако все снова и снова восстанавливающего через коррекции форму универсальной согласованности. Все виды и формы познающего разума суть формы синтеза, формы действий познаю­щей субъективности, направленных на достижение единства и истины. Интенциональное прояснение этого есть гигантская задача феноменолого-психологического исследования.

Не только жизнь сознания отдельного Я есть замкнутое в себе поле опыта, которое следует пройти в последовательном феноменологическом опыте, но такова же и универсальная жизнь сознания, которая, выходя за пределы отдельного Я, соединяет любое Я с другим Я в действительной или возможной коммуникации. И вместо того, чтобы переходить от человека к человеку и к животным в тематическом осуществлении психофизического опыта и рассматривать таким образом опосредованные и связанные природой реальности в мире, можно исходить из собственной имманентной жизни и прослеживать ее интенциональность, воспроизводя и сохраняя в чистоте феноменологическую континуальность опыта, связывающую одного субъекта с другим. Интенциональность в собственном Я, которая вводит нас в сферу чужого Я, есть так называемое вчувствование, и его можно ввести в игру в такой феноменологической чистоте, что природа постоянно остается исключенной.