Каникулы. -- Спасение погибавших

Прошел Великий пост с длинными службами и запахом постного масла, заполнившим все коридоры. Прошла веселая Пасха; кончились экзамены, с вечными мелкими подлогами, зубрежкой по ночам, сотенными поклонами на паперти перед церковными вратами; промелькнул волшебным сном публичный экзамен, на­дели выпускные свои воздушные белые платья, пропели последний благодарственный молебен в институтской церкви и разлетелись по домам на горе, на радость, на роскошь, на нужду -- словом, ступили в действи­тельную жизнь.

В опустевший первый класс перешел второй, а в седьмой, младший, набрались новые маленькие кофульки и ходили пока еще с красными носами и заплаканными лицами и каждый вечер просились домой.

М-lle Нот, еле живая, все по-прежнему завивала свои тридцать шесть волосиков и прикрывала их фантастическим тюрбаном из кружев. Корова, Килька и Метла " оселись", оставили в покое старший класс.

Тут уже не годилась их система облав и постыдной наказания " на часы". Корова вообще с последней экскурсии и " помещичьего" бунта, как девочки ок рестили эпизод с вареньем и ложкой, " обломала рога" Килька набиралась сил, чтобы через год начать " прессовать" кофулек, так как после " своего" выпуска получив награду, должна была принять самый младший класс. Минаев был все так же справедлив, вежлив но не завоевал симпатий старшего класса.

Пришли каникулы. Этот раз много говорили о том что начнут распускать девочек на лето по домам, а не имеющих родных перевезут на казенную дачу, но ничего подобного на этот год не произошло. Из каждого класса как и всегда, отпустили двух-трех " слабеньких"; среди них уехала и Чиркова, о ней пожалела только ее " кучка", теперь перегрызшаяся между собой и распавшаяся. В каникулы институт всегда переселялся по этажам, начиная с верхнего. В громадном институтском саду были две крытые галереи, во время каникул них помещались классы, то есть туда переносили парты и ставили по классам. На второй этаж, где были классы переносили тюфяки, и девочки спали на полу, кровати же в это время красили и чинили. Когда ремонт доходи до второго этажа, девочки переходили спать наверх, когда парты снова устанавливали на своих местах классах, в галереях устраивалась столовая. Эти пере мены разнообразили институтскую жизнь и нарушал утомительное однообразие. Больше было открытых две рей, окон, больше предлогов бегать туда и сюда " синявки" не торчали вечно за спиною, родных принимали в саду, и с ними можно было болтать свободнее. Да, наконец, сад, старый громадный сад доставляя девочкам много радости. Передняя площадка, усыпанная светлым песком, была удобна для всяких игр. Справа и слева на ней стояли два высоких столба гигантски

шагов, лежали колеблющиеся бревна, закрепленные одним верхним концом, и другие гимнастические игры. В центре сада была большая круглая беседка (на месте которой впоследствии вырыли пруд для купания), на­право и налево шли куртины немудреных цветов, затем аллеи, большие лужайки, окаймленные группами густых кустов, внутри которых можно было прятаться, играя в разбойники; задняя аллея, обсаженная старыми ивами, была всегда темна и прохладна. Прелесть сада составляли еще птицы и кошки. Дети отыскивали птичьи гнезда и по секрету показывали друг другу. На пение какой-нибудь пташки девочки сбегались кучами и слушали ее с замиранием сердца. Природа, вечно влекущая к себе человека, очаровывала девочек и вознаграждала их летом за длинные, длинные месяцы, когда они не видели ничего, кроме классных стен, скамеек да ланд­карт.

***

Этой весною в старшем классе произошло необык­новенное событие: маленькая Назарова вывела птенчика из голубиного яйца; весь класс приходил в восторг от этого чуда, и даже классные дамы, ради каникульной свободы и слишком уж большой детской радости, оставили в покое этот оригинальный эпизод. Дело в том, что Назаровой, Бог весть почему, пришла фантазия упросить истопника Ефрема принести ей с чердака несколько голубиных яиц. Ефрем, угрюмый бородатый солдат, соблазненный четвертаком и ласковым голосом маленькой барышни, принес ей штук пять нежных голубоватых яичек.

-- А вон энто, -- указал он на одно с большим темным пятном на боку, -- как есть живое, коли вы, барышня, его теперь в теплую паклю обернете да куда в теплое место положите, из него завтра к утречку, а

може, еще и сегодня ночкой махонький голубеночек вылезет.

-- Вылезет? -- с восторгом спросила Назарова.

-- Отчего же не вылезти, -- философствовал Ефрем, -- вылезет и подохнет.

-- Подохнет? -- девочка всплеснула руками.

-- А как же не подохнуть! Вы, к примеру, не птица, а барышня, под крыло вы его не посадите и из клювика, так сказать, кормить не будете?

-- Так зачем же вы, Ефрем, такое яйцо мне при­несли?

-- А мне что же, играться, что ли, с ними было? Цугнул голубей да и выгреб в шапку все, что там было... А за четвертак покорнейше благодарим.-- И Ефрем, хладнокровно оставив сконфуженную, почти испуганную девочку, пошел вниз; а Назарова побрела

из коридора в спальню, обдумывая рандеву с Ефремом; по дороге она все время грела дыханием яйцо с черным пятном. Придя в дортуар, она достала коробочку, положила в нее ваты, обернула ею яичко и снова стала дышать на него. Весь этот день и всю ночь до рассвета яичко в коробочке переходило из рук в руки, и все по очереди грели его и дышали, и каждая прикладывала ухо к нему и ясно слышала, как птенчик стучит клювом в тонкую скорлупу. Наутро, после чаю, никакая сила не могла бы разогнать девочек, собравшихся в саду на самом припеке вокруг Назаровой, затенявшей руками от яркого света свое драгоценное яйцо. С восторгом, доходившим почти до испуга, девочки присутствовали при величайшей тайне природы: голубенок проклевал скорлупу, и его большая голова, голая, покрытая смор­щенной кожей, с закрытыми выпуклыми глазами, вы­лезла наружу.

-- Какой душка! Какая гадость! -- прошептали две девицы одновременно.

-- Тс! Вы его испугаете! -- прошептала Назарова.

-- Я слышала, что мать помогает ему вылупиться из скорлупки, -- и Иванова протянула руку к птенцу.

-- Нет, нет! Ради Бога не тронь! -- Назарова схватила ее за рукав. -- Я видела дома цыплят, они сами выходят из яйца, и этот, как только будет готов, выйдет.

Действительно, через несколько минут остаток скорлупы свалился с голубенка, и он лежал на вате голый, бессильный, похожий скорее на лягушку, чем на птенца.

-- Павел Иваныч! -- Степанов, возившийся в " химическом" шкафу первого класса, чуть не выронил из рук большую реторту.

-- Вы чего это, господин рыцарь? Или за вами враги гонятся? -- спросил он с улыбкой, узнав

франк, а главное, заметив ее дрожащий голос и взволнованное лицо.

-- Павел Иваныч, мы только что высидели голу­бенка!

-- Весьма почтенное занятие для девиц! Как это вам удалось?

-- То есть высидела-то его птица, да только Ефрем нам принес его, еще в яйце, велел завернуть в вату и все греть. Вот мы все дули, грели...

-- И выдули?

-- Сам вылез. Мы даже вот пальчиком не тронули. А только что же дальше будет, Павел Иваныч? Кор­мить-то нам его как?

-- Да уж не с ложечки, а уж высидели птенца, так должны и кормить. Да он у вас жив ли?

-- Головой вертел, как я к вам побежала, и рот разевал. Ах, какая у него голова большая! Павел Иваныч, он совсем не похож на голубя. Я уж думаю, от голубей ли Ефрем принес нам яйцо?

-- Успокойтесь, рыцарь, Ефрем не волшебник, и ему труднее достать какое-нибудь чудовище, чем простого голубя. Только возни вам много будет теперь с вашим питомцем. А коли не выкормите его, так я вас засмею. Голубиные мамаши! Ну, вот смотрите! -- Степанов подошел к кафедре и вынул целый пучок гусиных перьев, обрезал с двух сторон, оставив одну пустую трубочку. -- Теперь достаньте куриное яйцо, сваренное вкрутую, меленько-меленько нарубите его, положите немного в эту трубочку, затем, когда птенчик будет разевать рот, вставьте ему эту трубочку в клюв, а с другого конца тонкой палочкой выталкивайте ему пищу; и так кормите его по одному разу через каждые полчаса. Первые дни делайте только это, а потом я вас научу, как менять пищу.

Восхищенная Франк схватила перо и, блеснув на него благодарным взором, бросилась вон и уже только из коридора, почти сбегая на лестницу, крикнула ему:

-- Ах, Павел Иваныч, какой вы умный!

А умный Павел Иваныч, принимавший всегда такое душевное участие во всех институтских событиях, спешил укладывать обратно в шкаф колбы и реторты, торопясь в сад, чтобы воочию увидеть новорожденного голубенка.

Голубенок оказался из очень крепких; несмотря на то что за ним ходило не семь, а четырнадцать нянек, он в свое время открыл глаза, все тело его покрылось голубоватым пушком, а сам он принял вид прелестного шелкового шарика; затем выпал пух и мало-помалу развернулось перо, и наконец пришло время, когда статный сизый голубок, отливавший зеленым и красным на шее, уже летал на свободе и беспрестанно возвращался к Назаровой на плечо, кле­вал из рук, гулял по столу в открытой летней сто­ловой, ночевал на балках под галереей, в местечке, устроенном ему девочками, куда не могла забраться ни одна кошка. Как только девочек выпускали в сад и Назарова начинала кричать: " Гуля! Гуля! " -- он слетал к ней на плечо и позволял себя ласкать, целовать и кормить.

Кошек в саду была масса; голодные, ободранные зимою, за лето они отъедались. Девочки разделяли их между собой, у каждой было по две-три хозяйки. Каждой кошке давалось имя. Пол животного опреде­лялся весьма оригинально.

-- Душка, пусть у нас будет кот, мы назовем его NapolИon и наденем ему желтую ленту.

-- Ну, хорошо, -- кричала другая, -- а у нас будет m-me Roland, ей надо розовую ленту.

-- А моя, душки, будет молодая девушка, я назову ее m-lle Mars, была такая знаменитая артистка, я ей надену бледно-зеленую ленточку.

Хозяйки приносили своим кошкам от обеда говя­дину в кармане, покупали молоко и, налив его в большой лист лопуха, сзывали гостей. Кошки, подняв хвосты, бежали со всех концов сада, и девочки были в восторге.

-- Душки, какой у Наполеона маленький ротик и язык совсем розовый, а носик, носик, ах, какая пре­лесть!

-- Якимова, позволь поцеловать мне твою Леди?

-- Ах, пожалуйста, не целуй, ведь я не трогаю твоего Людовика!

Летом " первые" (то есть ученицы первого класса) много читали, Франк выпрашивала у Минаева книги; рассевшись группами по ступенькам лестницы большой галереи, девочки читали громко по очереди Аксакова " Семейную хронику", Диккенса, Теккерея, Писемского. Лето было теплое, перепадали веселые обильные дожди. Одним из острых наслаждений было, сняв пелерину и рукавчики, промчаться под проливным дождем вдоль по задней аллее и назад. Ходили девочки и на богомолье, то есть, приняв круг сада за полверсты, они узнавали расстояние от Петербурга до какого-нибудь монастыря и, собрав желающих, отправлялись. Дорогой велись только благочестивые разговоры, привал можно было делать после пяти верст, доходя до места, становились на колени и молились.

За это лето Франк получила от класса две медали " за спасение погибавших". Медали делала Женя Те-рентьева, замечательно талантливая в лепке и рисова­нии девочка.

Первою была спасена ворона. Кто ухитрился пой­мать ворону и учинить над нею суд и расправу --

неизвестно, но только однажды все увидели, что по институтскому саду с отчаянным криком летает во­рона, на вытянутой лапе которой привязана веревка с куском жести. Ворона спускалась все ниже и ниже,: а над нею, со страшным карканьем, как бы призывая небо в свидетели людской жестокости, вились стаей; другие вороны. Несчастная птица опустилась на вет­ку дерева, веревка перепуталась с жестянкой, воро­на, желая снова подняться, метнулась вправо, влево и вдруг, обессиленная, разинув рот, повисла вниз го­ловой.

-- Ворона, ворона повисла! Давайте ножницы! Не­сите стол под дерево, так не достать! Где Франк? Где Франк? Зовите ее, она ничего не боится!

-- Здесь, я здесь! Что надо? Какая ворона? -- И" Франк отчаянным галопом понеслась на место проис-. шествия.

-- Стол, стол, скорей!

Из галереи две девочки, запыхавшись, тащили тя­желый садовый стол.

-- Низко, тащите табурет!

На табурет, поставленный на стол, влезла Франк и поймала ворону, начавшую снова биться при прибли­жении девочки; а стая ворон, теперь с угрожающим криком, носилась низко, над самой головой. Стоявшие внизу кричали и махали сорванными ветками, боясь, как бы вороны не бросились на Франк. Девочка, быстро подсунув острые ножницы под веревку, перерезала ее, и освобожденная ворона, взмахнув крыльями, слетела на лужайку. Немедленно, без всякого страха перед толпой сбежавшихся девочек, к больной вороне спус­тилось штук десять из стаи. Спасенная прыгала на одной ноге, волоча другую.

-- Надо ее поймать и осмотреть ногу, -- решила Франк. Но едва девочки двинулись на лужайку, вороньг.

с особым гортанным криком сбились в кучу и поднялись, причем всем было ясно видно, как здоровые поддер­живают под крылья больную. Как черная туча, подня­лись они и, перелетев высокий забор, опустились на соседний большой огород, прилегавший к саду.

-- Женя Терентьева! Класс поручает вам выбить медаль с изображением на одной стороне вороны, а на другой -- надписи: " Храброму рыцарю Баярду за спа­сение погибавшей! "

Талантливая Женя Терентьева вылепила из крас­ного воска медаль, украсила ее надписью и орна­ментами, проделала в ней дырочку, и выбранная от класса Вихорева тожественно надела медаль на шею Франк.

Второй спасена была маленькая белая мохнатая собака.

Девочки читали. До обеда еще оставался час, хотя в противоположной галерее уже начинали накрывать столы и расставлять приборы. В задней аллее послы­шался протяжный жалобный вой.

-- Медамочки, в саду воет собака! -- вскричала Евграфова.

-- Ври больше, -- остановила ее Назарова, -- это разве на огороде! Ты знаешь, у нас здесь нигде нет собак.

Жалобный вой повторился.

-- Душки, вот, право, у нас воет, -- закричал еще кто-То, и все, повскакав с мест, бросились по дорожке.

У забора в землю была вделана старая, заржавленная железная решетка, под ней, вероятно, находилась яма. Из-под этой-то решетки и шел вой. Девочки бросились на землю, нагнулись к решетке и там, в темной яме, рассмотрели что-то беловатое, барахтающееся и визжа­щее. Собака, брошенная Бог знает кем и какими-то неведомыми путями оказавшаяся замурованной в темницу, сразу почувствовала, что на помощь ей сбежались друзья, -- отчаянный вой ее перешел в жалобный, тихий визг.

-- Mesdames, у кого есть ножи, тащите скорей сюда!

Вмиг принесли несколько ножей и даже один сто­ловый, схваченный прямо от прибора.

-- Бульдожка, смотри, опять скажут -- украла!

-- Ах, брось, ведь нож-то не серебряный, да я и скрывать не стану, что взяла; только Франк, душка, работай скорей, спаси собачку!

-- Копай землю здесь, Лисичка, с этой стороны, подкапывай решетку, а я тут буду подрывать.

Ржавую решетку подкопали и подняли, Надя Франк без малейшего страха, без мысли, что собака может быть бешеной, больной, почти легла на край ямы и,

протянув вниз обе руки, вытащила неимоверно грязную, дрожащую собачонку.

-- Собачка, милая, кто тебя бросил туда? -- твер­дила девочка со слезами, укутывая собаку передником и прижимая ее к груди, а животное судорожно лаяло и только старалось лизнуть руку или лицо наклонив­шихся к ней девочек.

-- Господи, что мы с ней будем делать? -- плакала Евграфова.

-- Франк, Франк, что тебе будет, ведь у тебя пе­редник, пелеринка, рукавчики, все в грязи! Вот поды­мется опять история!

-- Mesdames, -- воскликнула Франк, -- знаете, что я вам скажу? Снесем собачку прямо Maman и призна­емся ей во всем, она простит, она любит собак, а?

-- Снесем, снесем! -- подхватили все, и по аллее послышался топот бегущих ног.

Мимо удивленных " синявок", сидевших на одной из скамеек площадки, девочки пробежали прямо в подъезд и исчезли в нижнем коридоре слева, где начинались апартаменты Maman.

-- Ну, m-lle Нот, спешите, -- сказала старуха Вол­кова, дама третьего класса, -- наши сорванцы опять что-то выдумали. Вы не заметили, Франк что-то несла на руках?

-- M-lle Нот, Франк вынула из трубы большую крысу, -- доложила какая-то девочка.

-- Как крысу? Какую крысу? Вы меня с ума сведете! Кто видел крысу?

-- Ах, m-lle, я не видела, мне так сказали, она понесла ее к Maman, с ней побежал чуть не весь класс.

-- Крысу, к Maman? Да что же это такое!

С m-lle Нот на этот раз действительно сделалось дурно, но никто из девочек не побежал за водой.

-- Барышни, барышни, что вам надо? -- спраши­вала горничная Maman Наташа, выйдя в коридор.

-- Наташа, милая, хорошая, что Maman делает?

-- Баронесса книжку читают, сидят у окна.

-- А какой на ней чепчик? -- спросила Евграфова.

-- Барышни, не шумите. Господи, да что это вы держите, мамзель Франк?

-- Наташа, душечка, доложите Maman, что первый класс пришел к ней, что мы спасли собаку и умоляем, просим Maman принять нас.

Наташа пошла докладывать.

-- Назарова, ты будешь говорить по-французски?

-- Пустяки, Франк, говори сама, у тебя и собачка на руках.

-- А какая она хорошенькая, глазки черненькие, -- и дети снова кинулись целовать бедную грязную соба­чонку.

-- Maman идет, Maman!

Maman вышла в чепце с пунцовыми лентами и с ласковым лицом.

-- Maman, Maman, -- дети бросились целовать ее руки, -- мы спасли собачку и принесли ее подарить вам.

Франк выступила вперед и, протягивая собачку, рассказала, как они спасли ее. Maman рассмеялась, поцеловала детей и дала слово оставить у себя со­баку.

-- Франк, пусти ее на пол.

Собачка на полу имела самый жалкий вид.

Маленькая, белая с желтыми пятнами, лохматенькая дворняжка дрожала и, поджав хвост, глядела умоляю­щими глазами на Франк, которую признавала своей спасительницей.

-- Франк, снеси собачку Наташе, скажи, я велела ее накормить и закутать во что-нибудь, а вечером вымыть ее. Завтра я вам позволю прийти посмотреть ее, а теперь, Франк, иди в бельевую и скажи, я велела выдать тебе все чистое. Adieu, mes enfants, conduisez-vous bien -- cette fois je ne vous gronde pas (Прощайте, детки, вы вели себя хорошо -- на этот раз я не сержусь на вас).

С неистовым восторгом дети влетели в бельевую и авторитетно, от имени Maman, потребовали для Франк всю чистую перемену.

Звонок к обеду давно уже собрал в столовую всех девочек. Перед прибором m-lle Нот стояли склянки с эфиром, валерианой и мятой, она нюхала их по очереди и мрачно глядела в сад. Наконец оттуда появилась веселая группа девочек. Надя Франк шла вся в чистом и выделялась белым пятном среди уже запылившихся девочек, носивших третий день свои передники.

-- Mademoiselle Франк! -- накинулась на нее Нот. -- Вы опять бунтовать! Куда вы бегали? Какую крысу вытащили? Да говорите ради Бога!

Девочки в десять голосов рассказали классной даме о своей находке и о доброте Maman. Затем, не слушая больше ее восклицаний и угроз, девочки на­бросились на свой остывший обед, а разговор вертелся вокруг того, как назвать собачку: TrouvИ, Ami или Cadeau (Находка, Друг или Подарок)

Maman сдержала свое слово; собака, вымытая и накормленная, оказалась ласковой и веселой. После выпуска первого класса она жила на попечении Наташи, а затем, когда Maman, баронесса Ф., оставила свою службу директрисы и уехала в имение к дочери, собачка, которую назвали Cadeau, уехала вместе с ней.

Женя Терентьева изготовила еще медаль с надписью " За спасение Cadeau".

VI