Часть 22

«Some glory in their birth, some in their skill,

Some in their wealth, some in their body's force;

Some in their garments, though new-fangled ill;

Some in their hawks and hounds, some in their horse;

And every humour hath his adjunct pleasure,

Wherein it finds a joy above the rest:

But these particulars are not my measure;

All these I better in one general best.

Thy love is better than high birth to me,

Richer than wealth, prouder than garments' cost,

Of more delight than hawks or horses be;

And having thee, of all men's pride I boast:

Wretched in this alone, that thou mayst take

All this away, and me most wretched make.»*

-William Shakespeare

***

ГЕРМИОНА

Я стояла на вершине Астрономической башни, совершенно одна, обнимая себя за плечи и обводя взглядом далекие горы. На их заснеженные вершины опустился вечер. Замок был овеян тишиной.

Это была ночь после похорон профессора Дамблдора.

Резкие порывы будто бы недовольного ветра с шелестящим звуком трепали мои волосы. Я сделала глубокий вдох — в этот момент в воздухе так сильно пахло весной. А еще совсем недавно прямо здесь произошла зимняя смерть — на том самом месте, где я стояла.

Драко поднимался на эту самую башню и стоял на этом самом полу. Он целился в Дамблдора своей волшебной палочкой, ожидая, когда придут Пожиратели Смерти, а Снейп убьет их директора.

Я стояла в абсолютной тишине, прокручивая в голове все, что Гарри рассказал нам после того, как это случилось. И все, что Дамблдор сказал Драко в тот день, как мы выбрались из Комнаты.

Что осуществление плана по-прежнему должно было продолжаться.

Что Дамблдор по-прежнему должен был умереть.

Но что Драко будет избавлен от участи стать убийцей.

Теперь, когда я услышала, что произошло на самом деле, я поняла, в чем состояла их лазейка: Снейп, заключивший Непреложный обет, должен был совершить это вместо него.

Дамблдор умер по своей собственной воле. Чтобы спасти душу Драко, — и чтобы спасти Снейпу жизнь.

Но я не могла рассказать ничего из этого Гарри или Рону — неважно, с какой бешеной, ослепляющей яростью, которая разбивала мне сердце, Гарри разглагольствовал о том, каким мерзким трусом был Драко и каким гадким перебежчиком и гадюкой — Снейп; о том, как бы он хотел, чтобы они оба умерли.

Я не могла говорить. Я могла лишь сидеть на диване в общей гостиной нашего факультета, обнимать Гарри за плечи и рыдать вместе с ним. И спрашивать себя, как теперь смогу все это выдержать.

Драко ушел. Он сбежал вместе с Пожирателями Смерти после той ночной вылазки — Гарри видел его. Я понятия не имела, куда он ушел. Возможно, вернулся домой и остался с родителями. Или, может быть, собирался вернуться после того, как школа будет неизбежно захвачена темными силами. Но даже если он вернется, меня здесь уже не будет.

Я подняла глаза к небу, затянутому темным бархатом. Над вершинами гор, которые выглядели как черные великаны с острыми зубьями, взошла бледная луна. Я могла разглядеть лишь ее уголок. Я задрожала, завороженно всматриваясь в ее себристое сияние, и крепче обхватила себя руками. Мне в голову вдруг пришла песня — я не помнила, чтобы когда-нибудь учила ее. Но я знала каждое слово.

«Once the sun did shine, « — зашептала я.
«Lord, it felt so fine
The moon a phantom rose
Through the mountains and the pines
And then the darkness fell
The moon's a harsh mistress
It's hard to love her well…»

Гарри собирался отправиться на поиски оставшихся крестражей, где бы они не оказались. Сначала он пытался объяснить мне и Рону, что пойдет один и что пришлет нам известие, как только сможет. Разумеется, мы стали заверять его в том, что он несет полную чушь и что мы пойдем с ним, не взирая на то, что он скажет, сделает или о чем подумает. Он не слишком упорно настаивал и спорил с нами. Я знала, как его пугает одна только мысль, что он может остаться в одиночестве. И его попытки убедить нас в том, что он пойдет один, чтобы мы были в безопасности, лишь служили доказательством того, как сильно он нас любил. А я вовсе не собиралась оставлять того, кто любил меня. Я была на это не способна. Как и Рон.

Я задумчиво изучала тень, отбрасываемую луной — то, как она ложилась на горы, кратеры и укрытые снегом равнины, — и опустила ладони на прохладные перила.

Совсем скоро ночи станут темнее и насыщеннее, а дни — суровее и печальнее. Я пыталась запечатлеть эту картину в своей голове — вид этих величественных, крепких башен подо мной, этого искрящегося озера, этих древних неподвижных гор. Это был мой дом — самое дорогое моему сердцу место после моего собственного дома и моей семьи. Я решила сохранить эту картину в памяти, прямо здесь, — а потом вытаскивала ее на поверхность сознания, расположившись в той глуши, не в состоянии спать и гоняясь за частицами этой дьявольской души, изо дня в день испытывая надежду хотя бы просто выжить, пока это задание не будет выполнено.

«I fell out of her eyes
I fell out of her heart
I fell down on my face
I tripped and missed my start
I fell, and I fell alone
And the moon's a harsh mistress
And the sky is made of stone…»

***

ГЕРМИОНА

Много темных и тяжелых дней спустя…

— Этот меч должен был быть в моем хранилище — откуда он у вас?

Я жалобно заскулила в ответ, пока нестерпимая боль порхала по моей трясущейся левой руке. На мне сидела Беллатриса Лестрейндж, зло скрежеча своими гнилыми зубами прямо мне в лицо; ее косматые, нечесаные волосы задевали мой лоб, а костлявые руки крепко стискивали мои запястья.

— Я… Я не знаю… — Я слабо покачала головой, пытаясь выговорить хоть что-то сквозь безудержные всхлипывания, которые я просто не могла контролировать.

— Что еще ты и твои дружки… — прошипела она — и ее голос вдруг перерос в бешеный крик. — Взяли в моем хранилище?!

— Я ничего не брала… — Рыдала я. — Прошу вас … Я ничего не брала.

Беллатриса что-то яростно прошипела в мой адрес — я не смогла разобрать, что именно — а затем я вообще перестала соображать.

Она с силой вжала мою голову в пол своей ладонью, резко поворачивая мою шею, затем склонилась над моей левой рукой и снова принялась что-то на ней вырезать своим заостренным кинжалом.

Я все визжала, визжала и визжала. По моему лицу текли слезы, пока я лихорадочно пиналась и тряслась в ее руках. Беллатриса держала меня мертвой хваткой, всем своим весом придавливая к полу. Гарри и Рон были заточены внизу, прямо под нами. Люциус и Нарцисса Малфой стояли поодаль, не произнося ни слова.

А позади меня, рядом с камином, стоял Драко — он молчал.

Я практически ослепла из-за собственных криков — и почти потеряла сознание.

И мне приходилось напрягать каждую крупицу собственной воли, которой я когда-либо обладала — каждую ниточку своей отваги, все, что только было во мне, — чтобы удержаться и не заорать его имя.

Я увидела его, когда они притащили нас в это сумрачное место под названием Малфой-Мэнор. Наши глаза встретились — в это мгновение мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Но он выглядел таким бледным — увидев нас здесь, в окружении Пожирателей Смерти и егерей, он, очевидно, пришел в ужас. И, конечно, он не мог вести себя так, словно мы на самом деле знали друг друга.

Они поставили Гарри на колени перед ним, прямо на жесткий пол некогда главного зала, пока мы с Роном стояли в другом конце комнаты, связанные егерями и Пожирателями Смерти. Беллатриса пыталась заставить Драко распознать Гарри, чье лицо было изуродовано жалящим заклинанием.

Драко моментально его узнал. Я поняла это по тому, как напряглась его спина.

— Ну? — Нетерпеливо воскликнула Беллатриса.

— Я… Я не уверен.

— Драко. — Люциус, — небритый, с взлохмаченными волосами, чей вид теперь был далек от своего обычного великолепия, — подошел к сыну сзади и почти-душащей-хваткой сжал заднюю часть его шеи. Я резко дернулась из рук этого отвратительного, грязного Сивого, — своего надзирателя, — глотая порыв закричать Люциусу, чтобы тот убрал от него свои руки.

— Погляди хорошенько, сынок. — Уговаривал Люциус прямо Драко в ухо. А затем оглянулся на нас, егерей и остальных Пожирателей Смерти. Я обратила на него злобный взгляд. Люциус снова повернулся к Драко.

— Послушай, если мы передадим Поттера в руки Темного Лорда, — умолял он, — то нам все простят. Все будет так, как и должно быть, ты понимаешь?

Нет, это ты не понимаешь, Люциус, захотелось заорать мне. Последнее, чего хочет Драко, — это чтобы все снова стало таким же, каким было раньше…

И это подтвердилось, когда — хоть они и заставили Драко опуститься перед Гарри на колени и заглянуть ему прямо в глаза, — он повторил:

— Я не уверен.

Это привело Беллатрису в бешенство.

И тогда все полетело к чертям.

Я почувствовала, как нарастает бессилие Драко, когда они бросили Гарри с Роном в подвал, а меня оставили наверху — его отчаяние пропитывало собою воздух, оседало на стенках моих легких с каждым сделанным вдохом. Я старалась не смотреть на него, старалась помочь ему обуздать себя и свои эмоции, — потому что вокруг были его отец, мать и такое большое количество опасных людей, что, если бы он попытался мне помочь, они бы обо всем доложили Воландеморту, и тогда Драко, несомненно, был бы убит.

Но теперь Беллатриса скрутила мою шею и повернула мое лицо в его сторону. Я видела его туфли — видела мутные очертания всей его высокой фигуры сквозь влажную половоку, застилавшую глаза. Он, застыв и словно примерзнув к полу, молча на меня смотрел.

Мучительная боль, расползавшаяся по моему телу, становилась все сильнее — она поднималась к потолку — и вот-вот была готова разорвать меня пополам! Я больше не могла этого выносить — хватит, хватит! Я открыла рот, который был заткнут, и захлебнулась его именем…

Беллатриса слезла с меня. Я почувствовала, как из моей плоти извлекается нож. Задержала дыхание, снова давясь своими слезами. Моя голова безвольно упала в сторону левой руки. Я тяжело моргнула.

На моей руке было вырезано слово «грязнокровка».

Грязнокровка…

Я быстро заморгала. Чувствуя, как слезы прокладывают себе дорожки к кончику носа.

Беллатриса что-то рявкнула другим на счет гоблина и того, чтобы теперь расспросить его. Я пустым, немигающим взглядом смотрела на то, как сочится кровь из моих порезов, образующих слово. Все тело сковывала мелкая дрожь.

Я лежала неподвижно, вслушиваясь в собственное неровное дыхание, пока Беллатриса допрашивала гоблина из Гринготтса. В моей голове будто расплылся туман, заполнивший собой все пространство — как та серая мгла, облепившая ячменные колосья и посылавшая нам ночные кошмары…

Драко не сделал ни шага в мою сторону. Не проронил ни единого слова. Беллатриса, разъяренная упрямыми ответами гоблина, развернулась и снова направилась ко мне. Я внутренне напряглась…

А затем появились Гарри и Рон и спасли меня.

Все произошло так быстро — вылетело заклинание, от которого сотрясся каменный пол; Беллатриса рывком подняла меня на ноги и приставила к горлу свой нож. Гарри и Рон были вынуждены отбросить свои палочки. Драко подобрал их…

И затем Добби — этот славный маленький домашний эльф — сбросил люстру прямо на наши головы.

Беллатриса завизжала и бросилась с дороги. Меня подхватил Рон. Гарри вырвал из рук Драко наши палочки. Добби схватил всех нас — включая Полумну, Оливандера и гоблина из Гринготтса — и вместе с нами трансгрессировал оттуда.

Но перед этим Беллатриса успела швырнуть свой проклятый кинжал, который вонзился прямо в живот Добби.

Все это, — и весь тот ужас, который за этим последовал, — происходило как в тумане. У меня было ощущение, будто я смотрела на все со стороны. В моей голове раздавался звук стучавших лопат и сыпавшегося песка, когда Гарри с Роном хоронили Добби — я вперила в них молчаливый взгляд и наблюдала, ничего не видя; ощущала, как кожу щек жжет от холодных слез, и прижимала измазанную кровью ладонь к липкому левому предплечью.

Я была так, так рада, что Драко все еще был в безопасности и что Пожиратели Смерти ничего о нем не узнали.

И, в то же самое время, мое сердце разрывалось от осознания того, что он даже не попытался меня спасти.

***

ДРАКО

Я сидел в Выручай-комнате. Когда я на этот раз зашел в нее, она приняла вид серой комнаты с каменными стенами и сводчатым готическим потолком. Комната была пуста, — не считая камина, в котором слабо горел неяркий огонь, и одинокого черного кресла. Я опустился в него и устремил рассеянный взгляд на тусклое пламя. Я сидел, и в моих глазах была пустота.

А в моей голове раздавался ее крик.

Стоило мне закрыть глаза, как она начинала кричать громче. А когда я их открывал, я видел ее — прижимаемую к полу моей теткой, которая резала ее руку, словно та была куском дерева.

А я ничего не сделал.

Я ничего не сказал, не пошевелился, не отвлек свою тетю и не дал Гермионе хоть какое-нибудь орудие или инструмент, который помог бы ей сбежать. Я стоял там, парализованный собственной защитной оболочкой, и смотрел.

Смотрел.

Я зажмурился, сжал руку в кулак и прижал его к губам.

Я проговаривал это как мантру на протяжении всех тех кошмарных минут, — сначала опустошая себя, а затем наполняя сознание ложью — единственной ложью: Мне наплевать. Мне наплевать. Мне наплевать…

Но Окклюменция не защищает человека от того, чтобы правду почувствовали.

А правда заключалась в том, что я хотел оторвать своей тетке голову. Что я хотел поднять Гермиону с пола и защитить, уберечь ее от всего, через что моя семья могла бы заставить ее пройти. Что я тоже хотел ухватиться за руку Добби и смыться из этой чертовой дыры вместе с Поттером, Уизли, Оливандером и гоблином из Гринготтса.

Но не мог.

Поэтому я стоял совершенно неподвижно, не говоря ни слова и ощущая, как к горлу подступает тошнота, пока Беллатриса радостно кудахтала о том, что только что убила маленького домашнего эльфа — нашего домашнего эльфа, — в то время как мои отец и мать крайне расстроились, что Поттер сбежал, а Пожиратели Смерти и егеря начали спорить о том, чья это была вина.

С тех пор, как это случилось, я спал не больше, чем полтора часа за раз. Я бродил во дворе вокруг дома бесконечное множество раз, позволяя ледяному ветру пронизывать мое тело, подняв воротник и опустив голову. Надо мной висели тяжелые облака, а в коридорах дома было промозгло и холодно. Мать с отцом спорили, когда оставались одни, и это было отвратительно, — а в те моменты, когда они этого не делали, по дому шатались Беллатриса, Сивый и прочие, поедая нашу еду, устраивая беспорядок и отдавая мне распоряжения.

И тогда я ушел. Сказал родителям, что мне нужно обсудить кое-что с моим учителем. Они предположили, что я хочу повидать профессора Снейпа, и поэтому позволили мне уйти.

И я вернулся в Хогвартс. Но не для того, чтобы увидеть Снейпа — а для того, чтобы отыскать Выручай-комнату.

Я хотел пройтись по ячменному полю — постоять среди золотистых колосьев, подставив лицо согревающему солнцу. Услышать смех порхающего ветра, пропустить верхушки стеблей сквозь пальцы. Запеть так громко, как только мог — чтобы позабыть все, все.

Но когда я преодолел мрачные коридоры школы, которые теперь казались совершенно чужими, и прошел сквозь тяжелые двери этой старинной Комнаты, я ничего не обнаружил. Ничего кроме огромной, чудовищной пустоты, кресла и камина, который не согревал.

Все ушло. Все.

И пока я сидел, по моим кровеносным сосудам ядом растекалось чувство вины.

Позади меня послышался щелчок — звук тихонько приоткрывающейся двери. Я задержал дыхание, настроился…

И узнал шаги. Они тихим стуком отражались от камня холодного пола. Я сглотнул, сел обратно и снова уставился на огонь.

Профессор Снейп подошел ближе и остановился с левой стороны от моего кресла, повернувшись лицом к камину. Я боковым зрением видел его высокую, облаченную во все черное фигуру. В течение долгого время ни один из нас не заговаривал.

— Как вы узнали, что я здесь? — Пробормотал я.

— В том, чтобы быть директором, есть свои преимущества. — Звучным голосом протянул он. Мое горло сжалось, и я прикрыл рот ладонью и прищурил глаза, отгоняя слезы. Я умел скрывать все свои эмоции от отца, от тети, от всех Пожирателей Сиерти, даже от своей матери, — но со Снейпом это было невозможно. Он слишком много знал.

— Я… Я не… — Я бессильно уронил руку, ощущая, как дрожат мои губы. Я потер подлокотник кресла пбольшим пальцем. — Тетя Беллатриса резала ее руку, а я…я не…

— Не что? — С плохо скрываемой досадой проговорил Снейп. — Не предпринял что-нибудь безрассудное, что в конечном счете привело бы к ее смерти?

Я выдохнул, и по моим щекам скатились две слезы. Я тяжело сглотнул.

— Я бы не сделал…

— Сделал. — Настойчиво произнес он. — Ты находился в окружении убийц и разбойников, которые убили бы ее, едва на нее взглянув — особенно Беллатриса. Она подобна пузырьку нитроглицерина, опрокинутому на край стола. Предприми ты хоть что-нибудь, и все закончилось бы кровопролитием. — Снейп сделал глубокий вдох и значительно понизил голос. — Тем не менее, ты не выдал, что узнал Поттера — следовательно, дал своему домашнему эльфу время его обнаружить и обеспечил Поттера возможностью спасти Оливандера и всех остальных. Ты спас их всех тем, что сохранил хладнокровие. Необдуманные действия стоили бы нам всего.

— Но Гермиона… — Выдавил я.

— Люди исцеляются. — Категорично отрезал профессор. — Они только не воскресают.

Я почувствовал, как в комнате повисает тишина; судорожно сглотнул и прикрыл глаза. По лицу снова потекли слезы — слезы бесконечной усталости и боли. Я слабо наклонил голову в сторону и прислонил ее к руке Снейпа.

Какое-то мгновение он стоял неподвижно, а затем протянул свою левую руку и опустил ее на мою макушку — его ладонь была тяжелой и теплой, и часть этого тепла проникла в меня, успокивая, как если бы я был ребенком, которого утешал отец после приснившегося кошмара.

— Ты хороший мальчик, Драко. — Проговорил Снейп, обращаясь в потолок. — Надо лишь потерпеть еще какое-то время.

Я ничего на это не ответил. Это было и не нужно. Снейп понимал меня. И тот факт, что сейчас в мире было лишь два человека, которые последовали за мной в Выручай-комнату, притупил боль, гнездившуюся в моей груди, и придал мне силы держаться.

Еще какое-то время...