Книга вторая 2 страница

Нарядные «горки», т. е. праздничные гулянья на высоком берегу с хороводами и песнями, теперь бывают реже, чем прежде: некогда, слишком много работы. Последняя «горка» была в этом году в Иванов день, когда провожали весну. После этого девушки уехали на дальние сенокосы, а их шёлковые сарафаны, парчёвые «коротеньки», прабабушкины «шалюшки» и смоляные янтари снова улеглись в глубокие домашние сундуки - до очередного востребования. Но на Петров день был большой традиционный праздник и работники снова съехались с сенокосов в Усть-Цыльму: с ночи почти во всех домах и на горе, на поляне за деревней, «варили петровщину», т. е. традиционную кашу. Мы видели в сумерках такой костёр на горе. Для этой каши молодежь приносит из дому крупу и масло, варят в складчину, а потом поют, играют, бегают с хохотом, прячутся по кустам и вообще это празднование носит довольно языческий характер, напоминающий летописные «игрища у воды». О том, что Петров день посвящён православному святому, никто, конечно, не думает. Пока молодежь веселится на горке, старшие, сидя дома, варят «безделягу» - хмельной домашний квас, выходят на улицы, распевают, обнявшись, песни и ходят друг к другу в гости. Вообще в бытовом укладе Печоры много своеобразного, и традиции старины то и дело сталкиваются с новым бытом, полным напряжённой колхозной работы.

У нас было несколько радостных встреч со старыми знакомыми, большинство которых, к нашему удовольствию, оказалось живо и здорово. Благодаря общей помощи усть-цылемских друзей мы нашли и записали за эти дни 68 песен, 4 былины («Первостольный богатырь Илья Муромец», «Про Сокольника», «Про Илью», «Про Добрыню»), 278 частушек, 12 загадок, 13 считалок и сделали много наблюдений над местной жизнью, календарем и песенной культурой. Завтра надо выезжать на Цыльму.

14 июля 1955г.

Мокрые брёвна на берегу Печоры близ Усгь-Цыльмы.

Неправда ли - уютный адресок?!

По договорённости с местным начальством моторная лодка Опытной сельскохозяйственной усть-цылемской станции должна была в восемь часов утра ждать нас сегодня за два километра от нашего дома - на берегу у Механического завода. Там был переезд через Печору. Но утро началось, как попурри из общеизвестных русских народных песен:

Ты подуй, подуй, погодушка низовенькая,

Ты пролей-ко-ся, пролей, да частый мелкий дождь...

Собственно говоря, просить особенно было не о чем - и то и другое с ночи было к нашим услугам. И погодушка, и частый мелкий дождь мы увидели в окошко сразу утром, как только раскрыли глаза. Кругом на небе стояли беспросветные тучи.

Вы вставайте-ка, братцы, поутру вставайте раненько,

Умывайтесь-ка вы, братцы, ранней утренней да росою,

Утирайтесь-ка вы, братцы, чистым белым полотенцем...

Проделали всё это, заменив утреннюю росу, которой умывались волжские разбойники, обычным умываньем в хозяйской чёрной бане во дворе за лопухами. Хозяйка ради нас тоже встала очень рано. Как поётся в одной из записанных нами песен, к нашему пробуждению

Были столики чайные накрыты

Самоварчики были налиты…

Усидели пол-самоварчика, собрались, отправились. С собой взяли только самые необходимые вещи, так как поездка на Цыльму не должна была занять у нас много времени: через несколько дней мы предполагали вернуться обратно.

Долго шли по мокрым доскам местного тротуара, пока не достигли условленного места на берегу.

Как приду я на быструю речку,

Сяду я на крутой бережок...

На бережок, действительно, сесть пришлось, так как больше сесть было не на что, а желанной моторки на месте не оказалось. Пристроились на мокрой куче брёвен у самой воды, на ветру, и принялись под проливным дождём ждать. Спрятаться было некуда. С тоской глядели мы на неспокойную водную ширь. Наконец вдали показалась лодка.

- «Наука», - прочитали мы на её борту.

- Это, конечно, за нами!

«Наука» действительно подошла к берегу, но тут выяснилось, что ей с нами не по пути: она шла только в устье Цыльмы, а нам надо было подняться по Цыльме много выше, побыть в деревнях Рочеве, Трусовской и Филипповской. Пока выясняется сложный вопрос нашею транспорта, мы сидим на брёвнах под дождём, слушаем вой ветра и ждём.

Эх, лучше бы я, девушка, у маменьки жила,

С утра день до вечера кофеи пила!..

15 июля 1955г.

Река Цыльма. Деревня Рочево.

Долго сидели мы вчера на берегу Печоры, укрытые поленицами дров от пронзительного ветра, и ждали. Чего? Многого!

Сначала - председателя колхоза, который с вечера накануне исчез в неизвестном направлении, несмотря на договорённость и приказание Райкома отправить нас на Цыльму. Потом ждали нагрузки моторки. Потом - погрузки пассажиров. Потом ждали, когда установится погода; попробовали было, усевшись в «Науку», перебраться на другой берег Печоры, но сразу вернулись обратно к своим поленицам: не то, что простая лодка, но и моторный катер не мог себе позволить безнаказанно такого эксперимента. «Погодушка низовенькая» разыгралась во всю, и пересекать эту отчаянную, бушующую реку поперёк было совершенно невозможно. Как говорится в одной из волжских песен -

Нас шатало, молодцов, валяло

так, что пришлось вернуться и опять ждать. Потом, когда погода несколько утихла, одна из лодок нашего экскорта успела проскользнутъ к устью Цыльмы и отвезла туда наш багаж. На этой лодке мы должны были плыть дальше по Цыльме, и она, остановившись на том берегу, ждала, пока мы прибудем туда же на «Науке». Но «Наука» не успела использовать эту минуту относительного затишья - волны разбушевались снова, так что мы вместо восьми часов утра вышли из Усть-Цыльмы только в половине шестого вечера.

В каютке, крошечной и душной, сидеть было невозможно.

- А может вылезем? - предлагаю я.

- Куда?!

- А на борт. Он же всё-таки немножко выше воды.

- А не потонем? - меланхолически интересуется Флавий Васильевич.

- С чего бы? Ещё новости! А повалимся в воду - вытащат.

Кое-как, запретив нашим младшим следовать за нами, мы с Ф. В. Соколовым, держась за мокрые стенки, вылезаем на узенький, огибающий каютку борт, ничем не огороженный, низкий и скользкий. Места там было не больше, чем для кошки средних размеров. Печора слала нам навстречу большие валы с белыми гребнями. Катер нёсся по волнам, как бешенный, торопясь поскорее переплыть эту страшную реку, нырял в волны с разбегу носом, обливаясь потоками брызг и пены, которые, ослепляя, летели прямо в лицо. Вода была буквально под ногами. Нас захлёстывало до колен. В общем всё это было похоже на картину Репина - «Какой простор!»

Действительно - какой простор! Мы стояли, держась за стенку каютки, лицом навстречу ветру, пьяные от восторга... Какой простор! Примерно через час добрались до устья Цыльмы. Тут пересели на поджидавшую нас лодку и по сравнительно тихой Цыльме медленно поползли на небольшой моторке вверх. Согласно традиции, лодка была очень перегружена другими пассажирами, ящиками, мешками, большой пилорамой, лежавшей поперек бортов и двумя бочками с бензином, которые тоже плыли в деревню Рочево, как и мы. Сидя на этих бочках и оглядывая окрестности, мы кутались в наши мокрые плащи. Ветер был очень холодный, небо серое, берега промокшие, на дне лодки хлюпала вода… Было противно, знобко и надо было как-то согреваться. Но двигаться было опасно, - при такой перегрузке можно было легко перевернуть весь наш транспорт.

- Потонуть на Печоре - куда ни шло, это было бы не обидно... Но замёрзнуть на Цыльме!

Мы молча соглашались с этим справедливым рассуждением одного из наших товарищей. Но всё это мы предвидели заранее и не огорчались. Старались согреваться весёлой беседой и бодрыми прогнозами на будущее.

Один за другим Цыльма развертывала перед нашими взорами свои прелестные пейзажи. Берега были пустынные, необжитые, с высокими береговыми обрывами, с песчаными оползнями, на которых в живописном хаосе лежали вниз головами упавшие с обрывов елки. Общий характер Цыльмы похож на соседнюю Пижму, но она ещё шире, извилистее, разнообразнее. К сожалению, река уже сильно обмелела.

Лодка наша тащилась не спеша, готовая сесть на мель каждый раз, когда к этому представлялась хоть какая-нибудь возможность. Тридцать три километра от устья до первой деревни - Рочева - мы плелись с шести часов вечера до девяти часов утра сегодняшнего дня - т. е. пятнадцать часов. Раз двадцать садились на мели, с которых нас сталкивали все имевшиеся в лодке мужчины; застревали на каких-то косах и песчаных грядах; раз десять сходили на берег, чтобы облегчить лодку, и потом опять лезли обратно - до следующей мели или переката. Но как бы то ни было, мы всю ночь продвигались вперёд. Сидели, укутанные в плащи, которые никак не могли даже на ветру просохнуть от пены и брызг Печоры, с ногами, засунутыми в огромные болотные сапожищи; сидели неуклюжие, озябшие, под конец - усталые н сонные. Ведь всё-таки была ночь! Когда приходилось из-за мелководья выходить, чтобы легче было лодке - брели песчаными плесами, высокими берегами, заросшими пышной дикой травой и полевыми цветами. Иногда взбирались «на гору», т. е. на вершину берегового откоса, и глядели оттуда, как наш корабль тащился по мелкой воде, с трудом осиливая перекаты и мели. Иногда шагали у самой воды и видели над головами огромные песчаные оползни, стоявшие стенами, и над ними - шумящую хвойную тайболу.

По пути на берегу натолкнулись один раз на заброшенное поселение лесорубов, работавших и живших тут весной. Жилые домики, лавка - всё было пусто и заброшено, все двери открыты настеж. Мы вошли в один домик, обнаружили в нём печку, натаскали дров, растопили её, погрелись и пошли дальше. В другом месте нам встретился хуторок сенокосцев: маленькая избушка, баня, амбарушка. Все двери отперты, по углам - спящие рабочие. Мы посидели и тут, подождали их пробуждения, потом погрелись у костра, на котором им начали готовить завтрак, и опять пошли дальше - усталые, сонные, продрогшие и голодные. Но, не считая всех этих мелочей, путешествие наше проходило вполне благополучно.

Часам к девяти утра, когда мы подползали к Речевой, проглянуло солнце и настал жаркий северный день. Одна из наших соседок по лодке пригласила нас к себе на постой. Мы добрались до нужной избы, присели на минутку к уже кипевшему самовару, а затем рухнули, как снопы, вповалку на чердаке, на сеновале. Всё это было в половине второго утра. В четыре я встала и вот пишу. Спутники мои ещё спят.

Рочево стоит на красивом месте в одном из крутых изгибов Цыльмы, высоко на горе. Прямо из окна - хвойные утёсы; в лесистых ущельях как будто прячутся развалины замков. Справа - широкая панорама пожен, извивающейся реки и дальней тайболы, заполнившей весь горизонт.

Рочево - деревня не очень большая. Люди приветливые и доброжелательные. Здесь тоже занимаются скотоводством и молочным хозяйством, как и в Усть-Цыльме. Хлеба не сеют. Умеют делать берестяные туеса, меховые оленьи туфли; старики молятся по старообрядческим «листвицам» (или «лестовкам», т. е. кожаным чёткам, зёрна которые перебирают во время молитвы) и куренья в избах не разрешают. Живут чисто, с крашеными полами, часами-ходиками, деревянными диванами, старинными сундуками и начищенными самоварами. Постели чистые, посуда тоже. Но умывание и многое другое - такое же, как было, вероятно, заведено когда-то во всех деревнях дохристианской Руси и затем, пройдя насквозь всю русскую историю, в первозданных формах дожило до наших дней...

Сегодня вечером нам вытопят баню. Этот закон древнего русского гостеприимства здесь повсюду выдерживается очень строго. Да оно и неплохо: после городских газовых ванн запах черной бани и берёзового веника, хотя бы вы им и не воспользовались, имеет большую прелесть.

- А в городу-то у вас бани какие: по чёрному топятся, али как? - распрашивают нас местные жители. Мы рассказываем им и про городские бани, и про ванны в квартирах. Последнее повергает наших собеседников в изумление:

- Да как же в ей веником париться? - недоумевают они.

16 июля 1955г.

Рочево.

Крепко обосновались в гостеприимном доме нашей хозяйки, и вчера, к радости всего её семейства, был наш первый вечер звукозаписи. Поют много, хорошо, интересно. Песни знают крепко. Как и в Усть-Цыльме, тут есть «раздольные» (т. е. лирические протяжные), «горочные» (весенние игровые), «вечеренечные» (т. е. игрищные, величальные на зимних посидках). Мы записали старые песни - «Зимушка-зима», «Ночесь, ночесъ молодцу да мне мало спалося», «Не сидела бы я у окошечка одна», «Хорош мальчик парень уродился», «Запевай-ка, моя любезная»; исторические - «Нам не дорого злато, чисто серебро», «Вы вставайте-ко, братцы»; плясовые - «Я недавно из походу из того», «Надо, надо мне сходить до зелена лужка» и другие. Записали от молодёжи частушки обычного лирического типа:

Я любила сине море,

Я любила моряка

За красивую походочку,

За цвет воротника.

Я косить-то не косила,

Всё косу лопатила

Я любить-то не любила,

Только время тратила, - и т. п.

На ночь разместились кто где: кто на сеновале, кто в сенях, а Ф. В. Соколов, не предупредив никого, выбрал себе место на лавке в бане. Утром туда зачем-то отправилась хозяйская свекровь. Услыхав, что кто-то ворочается на лавке, она с воплем кинулась обратно, и теперь невозможно разубедить её, что там был наш товарищ. Она стоит на своём:

- Баенник был! Шишко! Чёрт баенный!

Так создаются «бывальщины» и легенды, так поддерживаются суеверия.

Я спала в «балагане», т. е. на деревянной кровати под сплошным пологом из холста (от комаров). С вечера было тепло, но ночью пришлось поверх спального дорожною халата наложить шерстяной жакет, сверху - большой кашемировый платок, пальто, а поверх всего - грандиозную хозяйскую овчину. Таковы июльские ночи на Печоре.

Сегодня видели прелестную сценку: беседовали между собой две трёхлетние местные жительницы, обмотанные по-бабьи платками, в сарафанах до пят.

- Овдотья! Не видала, Марья-ти дома, ли нет? - пищит одна.

- А кто зна, девушка! Утресь-то дома была, доиласе, - отзывается из-за огороды вторая, очевидно, видевшая, как Марья утром доила корову. И всё это серьёзно, как взрослые.

19 июля 1955г.

Река Цыльма,

дер. Трусовская.

Продвигаемся помаленьку вглубь лесов.

Трусовская стоит в десяти километрах от Речевой вверх по Цыльме. Название её происходит от глагола «трусить», т. е. сыпать. В далёкие времена некий местный житель Василий бродил по тайболе и наткнулся на медведицу. Не зная, как с ней справится без оружия, храбрый потомок новгородских колонизаторов, однако не растерялся: не долго думая, он схватил медведицу за уши и трахнул по лбу туеском с морошкой, который был у него в руках. Туесок лопнул, морошка засыпала («затрусила») медведице глаза и пока она их продирала - Василий убежал. Таково предание. В наши дни никаких медвежьих троп тут не имеется, их заменило благоустройство. В Трусовской имеется лавка, выписываются газеты и журналы, есть школа. Тут же помещается Цылемский сельсовет.

Мы прибыли сюда вчера. 17-го в доме наших Рочевских хозяев была большая «гостьба» по случаю дня рождения хозяина, носившего непривычное для наших ушей наименование Акинфора Алексеевича. Гости собрались с разных сторон. На торжество прибыл и хозяйский тесть, Никита Федорович Ермолин с супругой, из этой самой деревни Трусовской. Дед оказался «певакой» и знатоком былин, с соответственной бородой и «окатистым» голосом.

— Вы от его вашу машину-то берегите, - опасливо предупреждали нас соседи, - у его голосина такой, што какая хошь пружина лопнет. О прошлом годе на пожне был, старины ровел... Так Мишка Кормушов за три версты в лесе был, слыхал. Говорит потом: «Чегой-то, никак по Цыльме пароходишше поднялсе? Я в лесе слыхал, вроде гудок-то пароходный ровел...»

Голос у деда в самом деде оказался могучий. Никита Федорович не только спел нам очень много в тот же вечер, но вчера утром, уезжая домой, пригласил нас с собой, поселил у себя и второй день не умолкая поет нам былины и песни. Из былин мы записали у него «Про Чурилу», «Вдова пашина», «Соловей Будимирович», «Илья Муромец и Соловей разбойник», а из песен — «Между реченькой, между быстрою», «Сизенький голубчик сидел на дубочку», «За рекою да за великою», «Поле чистое, турецкое», «Платов», «У колодичка у глубокого», «Со Буянова славна острова», «Вниз по матушке по Неве-реке» и много других – лирических, любовных, протяжных и плясовых. Дом у него большой, в три этажа и нам предоставили право устраиваться, где угодно - от чердака с кучами сухих веников для спанья до столярной мастерской, рабочей комнаты хозяина.

Закрепившись на достигнутых рубежах, мы пошли знакомиться с новой для нас деревней.

Трусовская расположена на холмах, разбросанно, от реки до нее не так близко, как было в Рочеве, и вообще тут не так красиво. Но, конечно, тут тоже имеется очень высокий берег и с него во все стороны видна тайбола. Жители, как и в Рочеве, старообрядцы, не признающие курения в избах и косо глядящие на девушек с модными прическами, без привычных длинных кос. В очень старом маленьком домишке живут две сестры, исполняющие должность старообрядческих попов: крестят детей, отпевают покойников и т. п. Конечно, молодежь ко всему этому непричастна: это уходящий старый быт.

Хозяйство здесь то же, скотоводческое. Поэтому сейчас вся деревня бригадами на сенокосе: запасают корма. В деревню приезжают только на вечер субботы - в баню.

Масса ребятишек, которые буквально наводняют улицы и избы. Нам рассказывали про одного местного деда, у которого пятьдесят восемь внуков, а правнуков он уж и не считает. Люди встречаются очень красивые - и дети, и взрослые.

Милая приветливая молодежь водит нас по деревне с неумолчным пением частушек. Некоторые очень хороши по звукописи и занимательны по словотворчеству и рифмовке:

Я любила Мишу-ту

За рубашку вышиту.

Рубашка бела вышита,

Хороший парень Миша-то!

Бросил, бросил мил ходить,

Бросил до дому водить:

«Привыкай моя желанночка,

Одна домой ходить!»

Под окошечком костер,

Парень любит двух сестер.

Упала плашечка с костра.

Отбила младшая сестра.

Ты сумел меня задролить,

Так сумей меня любить.

Без огня зажег сердечко,

Без воды сумей залить.

Не обходится, конечно, и без курьезов:

Бойтесь, девушки, блондинов,

У блондинов рыбья кровь,

У блондина сердце - льдина,

Заморозит всю любовь.

21 июля 1955.

Река Цыльма. Деревня Филипповская.

Вчера вечером по зеркально тихой Цыльме мы прошли на моторной лодке еще четырнадцать километров вверх - до Филипповской. Лодку вела дюжая цылемка, Фекленья Ивановна, бывший председатель местного колхоза. Река на этом участке глубже, мелей меньше, и мы за два часа благополучно одолели эти километры. Всего один раз вылезали на берег, пока лодка одолевала широкий плоский перекат.

Удивительно хороша Цыльма - спокойная, лесная северная река - вот в такой вечер на закате. Небо огромное, ясное, тихое, берега отражаются в воде, как опрокинутые - то темнозеленые, мохнатые, с песчаными оползнями, то низкие с отмелями, поросшие кудрявыми кустами. Людей по пути мы почти не встречали. Редко-редко промелькнет лодка, беззвучно скользящая в тени высокого берега, или по угору пройдут силуэты косцов с граблям на плечах, четко вырисовывающиеся на фоне вечернего неба. А вообще берега совсем необжитые и пустынные. Размывает их весной половодьем отчаянно, и многие даже очень большие деревья лежат, рухнув, прямо головой в воду, корнями кверху.

В песенном репертуаре Филипповской ничего нового мы не встретили: записали варианты песен «Ивушка», «Круг кусточка, круг было пенёчка», и «Разосенние комарочки», «Как вечор тоска нападала», много игровых, много припевок. Конечно, записали и десятки частушек:

Вспомни горки, вспомни санки,

Вспомни, как каталися.

Вспомни Трусовску деревню,

Как мы расставалися.

Мы с миленком расставалися

На Цылемке-реке.

Два цветочка, два голубеньких

Завянули в руке.

Через Цылъму быструю

Я мосточек выстрою;

Ходи, милый, ходи мой,

Ходи летом и зимой.

Я на Цыльму на реку

Ходила, умывалася.

Кабы не Цылемка-река –

Вся бы стосковалася!

и т. п. «Цылемка-река» и соседние деревни упоминаются в очень многих частушечных текстах.

24 июля 1955.

Мы прожили в Филипповской два дня. Записали от местных жителей все, что смогли. Многое было уже повторением того, что мы слышали в Рочеве и Трусовской. Иначе и быть не могло: из-за близости деревень друг к другу некоторые тексты совпадали почти дословно. Это тоже интересные для нас данные в плане изучения устойчивости традиции. Мы сделали много записей-вариантов и начали подумывать об обратном пути.

Договорились с той же Фекленьей, что она сплавит нас вниз по Цылемке-реке до самой Усть-Цыльмы. Но 22-го вечером «Цылемка» разбушевалась не хуже Печоры. Вся свинцовая, в белых барашках неслась она против течения мимо наших окон, подгоняемая в спину сильнейшим ветром. Над ней висело грозовое небо.

Картина - увы! - была нам хорошо знакома. Мы понимали, что договор с Фекленьей становился весьма сомнительным. Надо было спешно придумывать что-то другое.

Посреди деревни стояла грузовая машина. Мы попробовали было завести о ней речь с местными жителями.

- На машине - ни к нам, ни о нас, - наотрез объявили нам, - нету дороги: пенье, коренье...

- А как же тут оказалась эта машина?

- Ёвон-ди-ка, этта-то? - подумав, отвечали нам, - этта ешьшо зимой пришла. По снегу.

- Этой зимой?

- Не... Она цетвертый год тутотка стоит. Пришла, ну, стало быть - остоялась - вот и стоит…

Короче говоря, вся надежда оставалась все-таки на одну Фекленью. К счастью, вчера утром река несколько успокоилась, и мы поспешили в половине двенадцатого выйти в полном составе вниз по Цыльме. Фекленья, как истая правнучка Марфы Посадницы, глазом не моргнув, отважно вела свою моторку и только ругалась - но как! - вероятно, так умели в свое время только могучие богатыри, герои новгородских былин в тех случаях, когда по непонятным причинам вдруг переставал работать мотор. Однако, после упорной борьбы человеческий гений одолевал черную магию техники и мы скользили дальше.

В общем, путь был прекрасный. Лодка без груза шла по течению легко, день был тихий, теплый, серенький. Время от времени начинался небольшой дождь, но быстро переставал, так что мы не успевали даже слегка промокнуть.

На пути нас ждало необычайно приятное неожиданное приключение.

Мы слыхали в Трусовской и в Филипповской про замечательного исполнителя былин, Лазаря Михайловича Носова, жителя деревни Кривомежной, расположенной тут же на берегу Цыльмы, в лесу, в стороне от воды. По всем наведенным нами справкам оказывалось, что старика сейчас в деревне нет, а где он - неизвестно: то ли в лес ушел на промысел, то ли в гости куда-нибудь в другую деревню – «кто зна?» Искать его было дело бесполезное.

- Да вы на будущий год приезжайте, - уговаривали нас цылёмы, сами искренно огорченные нашей неудачей, - не бойтесь, дедко-то еще жив будет! У нас народ долго живет, а дедке-то всего семьдесят восьмой пошел...

Ничего не оставалось делать, как отложить запись моложавого дедки на будущий год и возвращаться в Усть-Цыльму. Так мы и сделали. И вот плывем.

- Тут мыс, я объезжать буду, - говорит Фекленья, - а вы пешечком пройдите, поперек. На четыре километра пешком ближе-то.

Мы оставляем багаж в лодке, а сами выходим на узкую береговую тропинку. Начинается дождь.

- Так через поле и топайте, а я - мигом! - напутствует нас Фекленья, выбираясь на середину реки. Мы бодро отправляемся в путь.

Впереди виднеется фигура старика в большой меховой, не по сезону, шапке, с красным платком вокруг шеи. Старик, кажется, ничуть не спешит. Мы быстро нагоняем его. Услышав наше приближение, он оборачивается и встречает нас улыбкой.

- Здравствуйте, дедушка, - говорим мы.

- Здорово, родимые, - приветливо отзывается дед, - а это вы кто же будете? Откудова?

Незнакомые люди на берегах Цыльмы, где каждый житель знает другого до седьмого колена, до сих пор еще немалая редкость, и понятно, что ваша компания интересует старика. Мы объясняем ему, кто мы и зачем тут очутились.

- За старинами? - снова улыбается дед, - а вот такую слыхали?

И, не убавляя шага, бойко размахивая на ходу руками в огромных рукавицах, дед вдруг запевает:

Уж как ездил Добрыня да по чисту полю,
Он завидел, Добрыня, да там шатер стоит.
Уж как русски те шатры да были белобархатны,
А как тот шатер - да чернобархатной...

Мы в восторге переглядываемся. Дед поет чудесно, как настоящий большой мастер былинного искусства. Вот неожиданная находка!

- Дедушка, как вас зовут? - не выдерживаем мы.

- Носов я, голубчики, Лазарь Михайлович. Из Кривомежного, - невозмутимо отзывается дед.

- Лазарь Михайлович! Да ведь мы вас по всей реке ищем! Как вы тут очутились?

- А я у сына гостил, у Семена, - обстоятельно поясняет дед, - ну, а нонь домой попадаю.

Мы хватаем старика за обе руки.

- Лазарь Михайлович! Погодите! Вы не очень торопитесь? Мы вас записывать будем!

- Ну, пиши, - охотно соглашается дед и немедленно продолжает о той же ноты, на которой мы его прервали:

Как поехал Добрыня да ко черну шатру,

Он ведь ставит коня да к дубову столбу...

Он ведь вяжет коня да к золоту кольцу.

Он заходит, Добрыня, да во черной шатер.

Тут стоит нынь бочка да с зеленым вином…

Дождь разыгрывается сильнее. Магнитофон наш плывет с Фекленьей в отдалении, посреди реки, но у каждого фольклориста всегда имеется в кармане бумага и карандаш. Лазарь Михайлович беспечно садится на край придорожной канавы. Мы, в полном восторге, размещаемся на мокрой траве вокруг него.

Дождь припускает. Но певец наш поет без запинки. Карандаши так и летают по страницам. Теперь дед поет былину про Фатенко:

Как сидели на пиру дак две честны вдовы.
Две честны были вдовы дак две боярины.
Как одна была Маринка да Чусова вдова,
Как друга была Овдотия, вдова-то Блудова...
Наливала тут Овдотия да чару зелена вина,
Не велику и не малую - полтора ведра,
Подносила она Маринке да Чусовою вдовы,
Как за чарой сама речь дак выговаривала:
-Как у мня-то ведь есть дак дорого чадо,
Дорогой у мня есть дак сын Фатенушко.
Как у тя-ле есть дак дорога дочерь,
Дорога-ле твоя Савишна-Чусавишна.
Как не можно ле с тобою нам их вместях свести,
А вместях-то их свести дак сватосьво-то завести?...

Капризная Чусова вдова отказывает Овдотье и оскорбляет ее сына презрительными бранными словами. Фатенко, узнав об этом от матери, сам едет за невестой, разбивает палицей ее терем и чуть не за волосы притаскивает Савишну-Чусавишну к себе домой. Словом, происходит всё так, как полагается в традиционном тексте этой былины. Дед noeт уверенно, посмеиваясь, и всей душой, по-видимому, одобряя поведение отважного жениха.

Лодка, догоняя нас, приближается к берегу. Мы мчимся за нашей аппаратурой, притаскиваем магнитофон, пристраиваем его на край канавы.

- Лазарь Михайлович, теперь в машину спойте!

Дед с удовольствием соглашается и на это.

-От-то мне-ка беда, не люди! - кричит озадаченная Фекленья и останавливает лодку, - долго ли сидеть-то станете? Ведь смокнете!

По нам сейчас не до погоды. К тому же дождь как будто на минутку перестал. Старик садится перед магнитофоном.

- А про Микулу-то слыхали-ли? - интересуется он, покончив с озорным Фатенкой, - а про Илью? Про Илью много поют! Как он со своим сыном с Сокольником, подралсе...

И мы записываем, записываем...

- Ну, хватит нонь. Bce! - объявляет наконец прыткий дед, - довольны ли?

- Уж так довольны, Лазарь Михайлович, сказать нельзя! Спасибо вам! Вас бы до вечера слушать!

- До вечера нельзя, - серьезно отвечает дед, - я еще на пожню попадать лажусь. Счастливо вам!

Мы без конца благодарим его, к его удовольствию несколько раз фотографируем и, наконец, расстаемся. Лазарь Михайлович бодро шагает дальше в свою деревню, а мы со вздохом усаживаемся обратно в лодку.

- Эх, еще бы такого послушать!

Плывем дальше. Дождь прекращается. Цыльма неподвижна - чистая, тихая, прозрачная. Глушь, дичь! Мы несколько раз вспугиваем с воды диких уток. Раз подняли с отмели двух цапель, которые пронеслись над нами, размахивая, как тряпками, большими крыльями. К вечеру окончательно разгулялось, и мы по огромной, непривычно тихой, перламутрово-светлой Печоре в девять часов вечера прибыли к усть-цылемским берегам.

В избу Тороповых явились, как домой, и были шумно и радостно встречены приветствиями, расспросами, самоваром и стаканами местной браги, которая стрялалась по случаю дня рождения сына Сережи. Наверху шел пляс, пелись песни, было достаточно шумно. Мы быстро поужинали и ушли спать на поветь.

Таким образом закончен один из этапов экспедиции - река Цыльма. Записали на ней восемь былин, 128 песен, 197 частушек, два причитания и две считалки. Среди записанных песен много традиционной лирики, исторические и лиро-эпические, свадебные-величальные, припевки. Новых песен не складывают и даже не понимают принципиальной необходимости в их существовании.

- На це-ли бат новы песни, коли от старых во рту тесно? - с недоумением говорят певцы и певицы всех возрастов. Правда, кое-какая песенная новизна тут имеется, но... лучше бы ее не было! Так, например, ребятишки лет 5-6, возвращаясь домой из детского сада, распевают на улице: