На Пинежье 3 страница

Мы пошли: Ирина Карнаухова, фотограф Толя, Витя Астахов, я. Женя с нами.

Долго описывать нечего: мы попали под страшную грозу. Две недели весь окружающий мир молился о дожде. Можно сказать, молитва исполнилась в самую подходящую для нас минуту!

Мы шли по мокрой траве выше колен сначала под проливным дождем, а через четверть часа — под градом величиной с вишню. Я никогда подобного града не видывала. В одну минуту мы были жестоко избиты и мокры насквозь, но храбро шли вперед и распевали хором «Потеряла я колечко», заглушая своим ревом раскаты грома и восхищаясь молниями, которые бороздили все небо над нашими беспечными головами. В конце концов увидели берег, чистое поле, какую-то «огороду» и около нее мокрую Зину. Перед ней находился предмет, напоминавший свежую могилу. При ближайшем рассмотрении могила оказалась кучей валиков, прикрытых от бури березовыми ветками. Так как гроза свирепствовала и надо было ее переждать, мы встали вокруг кучи (сидеть было не на чем, — не на мокрой же траве!) и, приплясывая, чтобы согреться, пели «Кари глазки, где вы скрылись», пока дождь не утихнул немножко и можно было взгромоздить валики на спины для переноски в школу. Хорошенький был у нас вид, когда мы вернулись! Мы три километра туда и обратно (итого всего шесть) шли по сплошному болоту, уходя иногда по колено в воду и в траву «свириску», растущую тут в изобилии на мокрых местах. Выжимать нас пришлось, как хорошо выполосканное белье. Но валики были спасены.

7 июля 1927

Покшеньга

Вчера в соседней деревне опять было гулянье-«метище», похожее на то, что было в Марьиной Горе. Кроме девичьих гуляний на Пинеге устраивают еще «кануны» — праздники женщин. Это бывает обычно накануне таких праздников, как Петров день, Ильин день и т. п. «Женки» собираются в какую-либо избу, запираются изнутри, угощаются, пьют (очень пьют!), а мужчины заглядывают в окна и наблюдают, как их жены, пошатываясь на лавках и обнимаясь с подругами, отчаянно громко и не всегда связно поют разудалые песни. Войти мужчины не смеют, — не полагается. Угостившись до отвала, «женки» выходят на улицу, и там начинаются их пляски. Снова поются песни, снова разносится в стаканах пиво и вино. Обнаруживается большая свобода нравов... Поздно ночью «женки» расходятся по домам, пошатываясь от одного края дороги к другому. Иные бредут домой в соседние деревни, не всегда понимая, куда их несут ноги и, не дойдя, мирно засыпают на краю придорожной канавы...

А вообще нам скоро надо отсюда уезжать. Материал собран очень большой, а Пинега сильно мелеет. Вчера узнали о пароходе. Уехать можно будет буквально «когда рак свистнет»: надо сидеть и ждать, когда пароход засвистит у пристани, тогда складываться и бежать к реке. От школы до пристани — пять верст. Засвистеть пароход может и сегодня, и завтра, и через три дня. Может днем, может и ночью. В точности ничего никому неизвестно. Худо то, что ожидаемый пароход, по-видимому, вообще будет в этом сезоне последним. Местные бабки уверяют, что, как правило, пароход «бродит» по реке все лето, но правда — иногда сидит на мели суток по трое.

В общем Карпогорский район может считаться нами исчерпанным. Мы записали свыше 80 былин и духовных стихов, 375 песен, больше тысячи частушек, 400 сказок, 163 заговора, 375 загадок — всего около 2700 номеров по ЛИТО. Кроме того, собраны описания игр, гуляний, свадебного обряда в шести вариантах, больше 400 музыкальных записей. Обмеряны дома, амбары, часовни; скопировано около сотни росписей домов, саней и утвари, зарисованы костюмы, сделано 250 фотографий. Право же, для такого сравнительно короткого срока мы добыли немало!

Общие впечатления от Пинеги — зрительные, слуховые (песенные и музыкальные), обрядовые — совсем другие, чем от Заонежья. Здесь гораздо меньше чувствуется близость города, гораздо лучше сохранилось все старое, несравненно меньше следов купеческого быта и культуры, чего так много было в Заонежье, больше самобытного северного крестьянского. Другое хозяйство — меньше камней на полях, нет таких валунов, как в Заонежье, другой характер пашен. В быту гораздо больше своего — самодельного, домотканого, своеручно сделанного, непокупного.

Несколько другой тип жилища.

И другой репертуар песен.

О свадебных я уже писала. Кроме них, мы в разных деревнях записали множество других: игровых, припевок, лирических, плясовых, исторических. Интересно, что среди плясовых имеется два типа: для «русской» пляски и других традиционных народных танцев — песни с ритмом «комаринской», а для «кандрелей», «ланцов» и вообще для танцев более городского характера — песни с ритмом и строфикой городских стихотворений.

Записали мы и общий репертуар игр в Сурском и Карпогорском районах. Игры эти исполняются на гуляньях. Гулянья бывают в разное время года. Зимой устраиваются «игрища» — веселые молодежные вечеринки, обычно в помещении у какой-нибудь хозяйки-«вдовки», нанимаемые в складчину; «о заговеньи», т. е. перед постом, любимое развлечение — «катушки», т. е. катанье с ледяных гор; весной («о пасху») ставят на гумне «качулю» (качель); «о Петровом» и «об Ивановом» дне играют и гуляют на улице, но поют уже не лирические песни, а частушки. Тут «народно» пляшут под гармонь, а если ее нет — под плясовые песни. Любимые танцы — «кандрель», краковяк, «бафила», «нащёп». Все эти танцы и песни к ним привезены сюда «белыми» в эпоху гражданской войны. Раньше плясать летом было не принято: плясали только на зимних гуляньях, а летом («пока хлеб на земле стоит») плясанье считалось делом греховным.

8 июля 1927

Река Пинега,

пароход «Курьер»

Роковой и памятный день: тот самый, в который ровно год тому назад мы изнывали в ожидании парохода на Шуньгской пристани Онежского озера. Впрочем, как тогда, так и теперь, наше терпение в конце концов вознаграждено: мы плывем.

Сказать, что мы плывем на пароходе, нельзя. Несомненно, конечно, что мы плывем по Пинеге и что передвиженьем своим мы обязаны пароходу «Курьер», который тянется совершенно пустой в нескольких саженях перед нами, а нас всех тащит баржой на буксире: Пинега высыхает у нас на глазах, поэтому «Курьеру» сидеть глубоко в воде нельзя, — следовательно, всех пассажиров перегнали на плоскодонную баржу, где и тесно и грязно, негде сесть, не говоря уже о полной невозможности как-нибудь лечь. Что будет с ночевкой — неизвестно. Но во всяком случае мы плывем!

Мы тянемся в Архангельск. Пинега-река совершенно неузнаваема: благодаря сильному понижению воды пейзаж очень переменился. Леса как бы отступили вглубь, появились неожиданные отмели, мысы, выступили заливные луга. Если не сядем на какую-нибудь из этих новых мелей — будет чудо.

В Архангельске должны быть завтра к вечеру. Посмотрим, как оно выйдет.

9 июля 1927

Город Пинега

Оно, конечно, не вышло.

«Курьер» тащился добросовестно вчера и всю ночь, тыкаясь носом то в один берег, то в другой, как «женка», бредущая домой с «кануна», и отыскивая места поглубже. И если большинство подгулявших «женок» домой все-таки добираются, то мы, не в пример им, до Архангельска не добрались, а застряли в городе Пинеге, где быть совсем не предполагали, но куда завтра вечером должен придти пароход из Архангельска. Живем пока два дня тут — конечно, опять в школе.

Попали мы в нее не сразу. Прибыв на берег, все остались с багажом у воды, а мы с Женей Гиппиусом отправились в разные официальные места за разрешением въехать в школьное помещение. Это разрешение было дано немедленно и очень любезно. В Отделе народного образования нам посоветовали просто поискать школьного сторожа: он, дескать, во время отпуска учителя ведает всеми школьными делами. Следовало обратиться к нему с «ходатайством» и передать, что «Отдел народного образования города Пинеги это ходатайство поддерживает».

Пошли искать сторожа. Он был обнаружен через улицу от школы за исполнением своих приватных обязанностей: кроме охраны школы, он занимается еще бритьем пинежских граждан на дому. Наше появление потрясло его до основания. Недобритый клиент был оставлен весь в мыле на стуле у открытого окна и, не решаясь опустить голову, мог любоваться, как по улице тащились наши люди и пожитки, въезжая прямо против него в ворота школы. Цирюльник-сторож вернулся к нему только часа через полтора.

Днем город Пинега кажется несколько иным, чем в прошлый раз, когда мы видели его на закате. Хотя в Немнюге нам и говорили, что теперь город не Пинега, а Карпова Гора (потому что в последней есть «Центро-спирт», а в Пинеге нет), надо сказать, что Пинега все-таки несомненно город со многими улицами, лавками и оживлением. Рядом с городом находится деревня Великий Двор. Пойдем туда тоже — поищем еще материала.

10 июля 1927

Река Пинега,

пароход «Зырянин»

Утром работали в деревне Великий Двор. Нашли интересную певицу М. Д. Олькину средних лет. От нее и её ближайших соседок записали ряд песен и вариант обряда свадьбы. Он существенно отличается от того, который бытует выше по реке. Песни тоже есть новые.

Вечером нам надлежало сесть на этот пароход «Зырянин» и плыть на нем в Архангельск. Не тут-то было!

Пинега-река обмелела до того, что перед самым городом корова переходит ее вброд. Вместо более или менее крупного «Зырянина», который не смог дойти до этого переброда, нас усадили на маленький буксир и пустили его по течению, чтобы мы продвигались, пока сможем; а «там где-нибудь» встретимся со стоящим на месте в ожидании нас «Зырянином» и пересядем на него.

Так мы и сделали (а что нам другое оставалось?!) и часа два плыли чудесным теплым тихим вечером мимо сказочных мест: громадные розово-желтые горы, поросшие густым хвойным лесом, розовые утесы, выглядывающие из обрывов чащи, глухие лесные долинки, — совсем как в сказке. До сих пор на Пинеге не было мест красивее. Как раз на лучшем из них мы увидели вдали землю обетованную нашу — «Зырянина» с прицепленной на хвосте баржой. К счастью, на этот раз нас все-таки пустили на самый пароход. Мы заняли весь I и II классы и... прочно стоим на месте: «Зырянин» — на мели. Когда отойдем — неизвестно. Очевидно, не раньше ночи.

12 июля 1927

Река Северная Двина,

пароход «Желябов»

Вчера в три часа дня прибыли на «Зырянине» в Архангельск. Готовились было в недалеком будущем пересесть на Двинский пароход и следовать в Сольвычегодск, чтобы попутно познакомиться и с этим краем, раз уж мы все равно недалеко от него. Но тут выяснилось, что пароход этот уходит через три часа, так что нам ничего не успеть сделать в Архангельске, а дела у нас были. Затем выяснилось и другое — что нужного количества кают на «Желябове» мы все равно не получили бы, так как они уже были заняты каким-то начальством. В результате все рассыпалось, и, так как официальная часть экспедиции была кончена, каждый поехал в свою сторону. МУЗО и фотограф Толя отправились в железнодорожную кассу, чтобы взять билеты просто в Ленинград. А. М. Астахова, Ирина Карнаухова и Ира Левина остались на сутки в Архангельске, чтобы потом отправиться на Зимний беpeг Белого моря. А четыре человека — К. К. Романов, Е. Э. Кнатц, Л. М. Шуляк и я — плывут в настоящую минуту по чудесной тихой Северной Двине в Сольвычегодск. ИЗО будут там дополнительно работать, а я — приводить в порядок записанные материалы, секретарские дела и знакомиться с новым районом.

Путь удивительно приятный. Ясные, теплые вечера. Над берегом в розово-голубой дымке поднимается луна — сначала прозрачная, потом золотистая, потом густо-золотая. Вода как зеркало, золотистый столб чуть-чуть качается в ней. Берег местами очень высокий, обрывистый, лесной. И тут, как на Пинеге, многое переменилось в связи со спадом воды, но все-таки не до коровьего перехода вброд, и такой сравнительно большой пароход, кап наш «Желябов», ходит в здешних водах весьма свободно.

Вероятно, завтра часов в 12 ночи будем в Котласе. Там надо будет пересаживаться на маленький местный пароходик и плыть в Соль Вычегодскую.

14 июля 1927

Сольвычегодск

Старая столица Строгановых. Подъезжаешь к ней — издали идут купы зелени и из них вырастают белые очертания многочисленных церквей.

Вчера в 10 часов вечера прибыли в Котлас, ночевали в своих каютах на «Желябове», который ночь отдыхал тут, а сегодня с утра взяли лошадей и направились уже по твердой земле в Сольвычегодск. Лошадей достали с трудом, перевозу на реке не оказалось, на другом берегу надо было начинать лошадиные поиски заново — словом, без некоторых дорожных недоразумений не обошлось. День стоял ужасающе жаркий, и беготня за лошадьми по деревням была не слишком приятной. Зато мы чудесно выкупались в Вычегде.

А потом было больше двадцати километров необыкновенно красивой дороги. Путь из Котласа в Сольвычегодск на лошадях — одно удовольствие: цветущие поляны, ивняк, море шиповника по краям дороги, все время теплый запах меда. Дорога бежала, извиваясь, и от этого очень выигрывала в живописности. Чем больше видишь русской природы, тем больше чувствуешь то мастерство, с которым народ вкрапливает в свои песни отдельные частицы самых разнообразных русских пейзажей; специальных описаний природы в песнях нет, но отдельные черточки удивительно хорошо подмечены и в целом создают такие верные и благоухающие картины.

Е. Э. Кнатц и Л. М. Шуляк шли пешком, а мы с шефом ехали в таратайке, похожей на большое корыто на колесах. Часов в семь вечера мы были на месте.

Остановились в музее, в комнате для приезжающих, проехав для этого предварительно почти весь город. Он по размерам больше Пинеги, но меньше Вологды. Улицы с травой и деревянными мостками; маленькие деревянные домики с открытыми окнами, в окнах — цветы, самовары, груды подушек в глубине комнат на семейных постелях. Вслед нам — ряд высунувшихся любопытствующих лиц разного возраста и преимущественно женского пола. Словом, до тонкости выдержанный колорит мещанского захолустного городка.

Посреди города — старый гостиный двор из толстых черных с прорыжью просмоленных бревен. Недалеко от него — колодец соленой воды. Здешние люди говорят, что и в «голодные годы» (1918—1920) из ведра воды получали фунт соли, такова насыщенность.

Музей помещается в боковой части старого ампирного дома. В центральной части здания — клуб, кино, «Дворец труда» и пр. Мимо наших окон тянутся по двору к главному подъезду разряженные жители — на киносеанс. В окна долетает музыка — то рояль, то жиденький оркестр. Играют вальс «Осенний сон» и «Песню гондольера» Мендельсона. В городе тихо и пустынно. Закат.

15 июля 1927

Сольвычегодск

Вчера поздно вечером долго ходили по городу и осматривали все. Несмотря на колорит мещанства и провинциальности, у Сольвычегодска есть какая-то своя особая душа, которую нельзя не почувствовать сразу же. Здесь большая крепкая старая культура, которая проглядывает сквозь внешние черты обывательщины, наслоившейся уже позднее.

Город очень зеленый. Много отдельных хороших уголков. Бульвар на берегу под густыми деревьями, много небольших широких улиц-полянок, заросших пахучей ромашкой, словно покрытых бархатным ковром. Обилие зелени придает городу какой-то особый уют.

Чудесна архитектура старинных церквей. Монастырский собор — одно из самых сильных зрительных впечатлений за всю экспедицию. Внешне он великолепен, так и веет ароматом своей эпохи — началом XVIII века. Внутри — иконостас в семь рядов. Живопись — русского мастера, «давшего голландское подражание итальянцам», как говорит шеф. Одна рука придала сходство многим лицам, и на соседних иконах Мадонны с младенцем и Благовещения младенец похож на архангела Гавриила, как родной сын.

Главные сокровища не в монастыре, а в Благовещенском соборе 1560-х годов. О них писать не мне и не в этом дневнике, но могу сказать только, что в этом соборе дух захватывает от двух вещей: от великолепия, ценности и художественности драгоценных предметов — чаш, крестов, евангелий, вышивок, пелен, воздухов и т. п. — и от стройности той общей картины, которая получается, когда видишь, как все эти драгоценности гармонируют со всем целым: городом, историей... Очень многие вещи датированы началом и I половиной XVIII века, а некоторые и позднее. Мы видели евангелие 1760 года. Обычно все эти вещи дарились церкви Строгановыми ко дню престольного праздника в марте. Так интересно, что тут видишь все эти предметы на их настоящем природном месте, в ансамбле, а не вырванными и не перенесенными в какой-нибудь центральный музей, где они затерялись бы среди других и лежали бы, как на кладбище. А здесь в связи с историей города и церквей это живые иллюстрации к прошлому.

К сожалению, сегодня уже отбываем отсюда ночным пароходом обратно в Котлас.

16 июля 1927

Река Северная Двина,

пароход «Стенька Разин»

Когда все доброе ложится,

И все недоброе встает...

Пожалуй, это можно было бы сказать про нас вчера.

Имея в виду, что пароход из Котласа в Вологду идет в пять часов утра и что потому нам надо быть в Котласе заблаговременно, мы решили взять в Сольвычегодске лошадей и вечером часов в девять выехать.

Опять едва нашли ямщиков. Едва уговорились. Чуть не застряли вообще без средств передвижения. Но если есть, как говорят, своя звезда у влюбленных, пьяниц и поэтов, почему ей не быть и у научной экспедиции? Она, несомненно, была. Около девяти часов к нам во двор лихо ворвались два «тарантаса», каждый на двух пассажиров, причем у одного под дугой заливалось сразу три звонких колокольчика. Через четверть часа мы, распрощавшись с нашими новыми приятелями — сторожами музея, мчались, поднимая облака пыли, по тихим засыпающим улицам города. Отчаянный звон колокольчиков, наши вскрикивания на ухабах, колеса, неистово грохочущие по первобытно мощеным мостовым, — все это создавало некое довольно шумное целое. Испуганные головы высовывались нам вслед, спросонья, из окон. Мчались, заливаясь лаем, псы... Одним словом, мы уехали.

А потом было опять двадцать километров той же чудесной проселочной дороги от Сольвычегодска до перевоза через Вычегду за три версты от Котласа. То перелески, то поля с прохладными свежими ароматами, в которых слышался и мед, и шиповник, и как будто кувшинки. Солнце давно зашло. Направо поля сливались с бледно-розовыми тонами неба, и силуэты деревьев над болотистым горизонтом казались совсем черными и четкими. Налево — небо, трава, деревья были бледно-зелеными, бледно-голубыми, серебристыми; из влажной травы смотрели побледневшие цветы, — особенно много было ромашек; бледно-зеленые призраки березок таяли в голубовато-серебряных тонах неба; издали, из-за темной стены хвойного перелеска, быстро поднималась и бледнела oгненно-красная луна; она просвечивала в глубине извилистых тропинок, убегавших от дороги вглубь, отражалась то красным кругом, то золотым столбом в тихих болотца и быстрых маленьких речках, которые мы переезжали вброд. Больше трех часов неслись мы по тихим душистым ночным полям, далеко звеня своими колокольчиками. Дамы ИЗО пытались дремать, по сторонам смотрели и нетерпеливо ждали, когда покажется вдали перевоз. Здесь ночи уже значительно темнее, чем в Архангельске. Оттого и луна ярче, чем там.

Около часу ночи мы явились в Котлас и сразу узнали множество приятных вещей: что пароход идет не в пять часов утра, а в одиннадцать; что в Великом Устюге (здесь его называют наоборот — Устюг Великий; какой тонкий оттенок в эмоциональном ощущении этих слов!) — пересадка; что до Вологды вообще неизвестно, как и доберемся, потому что реки и здесь отчаянно обмелели, — и т. д.

Ночевать, конечно, было негде. Дамы кое-как устроились на скамейке на пристани, а мы с шефом пошли побродить по берегу и поискать хотя бы квасу. К нашему удивлению, торговля вокруг пристани шла полным дом, невзирая на ночное время. Квасу мы не нашли, зато купили три банки фруктовых консервов. Две отнесли дамам, а с третьей отправились на высокий крутой обрывистый берег недалеко от пристани и сели там на лавочку.

Всходило солнце. Мы сидели над рекой и прямо из жестяной банки ели маринованные груши, подцепляя вместо ложек острыми деревянными палочками, которые К. К. тут же вырезал карманным ножом из какого-сучка. Внизу на берегу грузчики таскали на паром большие тюки «корья», т. е. ободранной с деревьев коры, похожей на узкие длинные ремни и связанной в пачки. Не знаю, с каких деревьев ее драли. Она была зелено-коричневого цвета, и заготовлено ее было тут огромное количество. Поплывет с нами в Вологду.

16 июля 1927

Устюг Великий

В одиннадцать часов утра мы тронулись от Котласа и около шести прибыли сюда. Тут все приятности усилились: оказалось, что пароход на Вологду пойдет только через два дня, да и то неизвестно, будут ли на него продаваться билеты, так как никому неведомо, сможет ли он двигаться по такому мелководью. Дамы наши гневаются.

Нас любезно поместили в какую-то служебную комнату для приезжающих транспортников, находящуюся в деревянном бараке на берегу. У нас на четверых длинное узкое помещение. Четыре лавки — по две вдоль у правой и у левой стены — широкие, свежего дерева, белые, покрытые темнозелеными бархатными матрасиками. По-моему — чудесно!

17 июля 1927

Там же

Нас предупредили, чтобы мы на ночь положили по краям наших матрасиков длинные ветки крапивы: они своим запахом отгоняют зловредных тварей, которые всегда возможны на ночлегах в чужих местах. Мы послушались, спали, окруженные венками из крапивы, но зато действительно выспались крепко и спокойно. Утром привели в возможно более приличный вид свои дорожные костюмы, шеф (за неимением более квалифицированной помощи специалистов) сам починил свои сапоги (т. е. привязал кусочком проволоки от лимонадной бутылки отваливающийся носок подошвы к основному корпусу сапога) — и мы пошли осматривать город еще раз.

Очень хороший город, ничего не скажешь. Тут, между прочим, около тридцати церквей и монастырей, так что когда смотришь по краю высокого речного берега — кресты и маковки друг за другом уходят силуэтами в небо. Это особенно красиво было вчера вечером после заката.

Накупили тут всякой мелкой всячины из бересты: коробочек, крошечных туесов, табакерок. Это — местное производство, им торгуют широко и дешево. Но вообще нам такие вещи во время экспедиции встречались редко.

Здесь сегодня ярмарка. Шумно, пестро. Продают в большом количестве живых маленьких поросят, квас, дуги, корзины, лапти и т. п. Особо характерных или любопытных вещей нет, но в общем все это живописно и интересно. Все тридцать церквей звонят почти целый день, воскресенье!

19 июля 1927

Река Сухона,

пароход «Яренск»

Который это по счету пароход тащит нас на себе за эти последние полтора месяца? Считать — собьешься. Но во всяком случае надо полагать, что этот будет последним.

Вышли мы вчера около трех часов дня из Устюга Великого и плывем теперь вверх по Сухоне к Вологде. Полагалось бы прибыть туда через двое суток, но говорят, что если мы прибудем на четвертый день, то слава богу, а если на третий — это будет чудо.

Пароход наш набит пассажирами до отказу. Правда, понемногу они слезают на встречных пристанях, но во всяком случае мы лишь с большим трудом смогли раз добыть себе приличные каюты. Забиты все углы. Буфета нет. В Устюге мы запаслись всякой провизией и огромным блестящим жбаном для кипятка; ходим с ним в третий класс к кипятильнику. Пароход пыхтит, машины шумят, полутемно, повсюду сидят и лежат люди в платках и лаптях, в воздухе висит сизый дым махорки. Я присаживаюсь, завожу разговоры, пополняю свои впечатления от северян. До чего это приветливые, хорошие добрые люди.

Сейчас идем все время опять очень красивыми берегами. Но за эти полтора месяца мы видели столько красивого, что даже как-то трудно воспринимать все эти чудесные пейзажи, плывущие нам навстречу.

Вчера очень поздно вечером проходили Опоки. На этот раз — потому ли, что ночью, потому ли, что река обмелела и берег еще больше повысился — эти скалы производил совершенно потрясающее впечатление своей сказочной грандиозностью, дикостью и силой. Около них было самое опасное мелкое место. 74 пассажиров-мужчин попросили сойти на берег, чтобы пароход мог спокойно пройти какой-то большой порог. Потом их посадили обратно. И то еще хорошо: пароходы в Вологду теперь вообще почти не ходят, потому что даже и крупные реки пересыхают до отчаяния.

20 июля 1927

Сухона

Все еще Сухона, чудесная Сухона с глухими лесными берегами, тропинками в чащу, ночным туманом, который встает за пароходом по вечерам, как дымка над зеркальной черной водой, и с кровавым полудиском луны над глухой чащей. Все это — как в сказках.

Вечер вчера был тихий, теплый. Можно было на одной из стоянок, пока брали дрова, выйти на берег и уйти в лес. Глухо, тихо. От косого вечернего солнца каждый лист горел зеленым огоньком. А в чащу шла маленькая узкая просека, переплетенная травами и заваленная буреломом. Ближе к берегу вся поляна заросла лиловато-розовым Иван-чаем выше роста человеческого. Всё здесь несравненно пышнее и ярче расцвело, чем на Пинеге.

Ночи гораздо темнее, но нет такой резкой перемены температуры, как там: после жаркого дня на Пинеге делалось с закатом довольно резко холодно. Здесь эти переходы мягче, и по вечерам долго и тихонько вкрадывается постепенно все глубже и глубже береговая свежесть вместе с долгим сладким запахом каких-то медвяных цветов.

Сегодня мы плывем уже третий день. Надо прийти в Вологду, там сесть на поезд и ехать домой. Кажется, все просто. Но можно еще опоздать на поезд...

21 июля 1927

Поезд № 3

Иркутск—Ленинград

Ну, вот. Едем!

Трясет так, что писать очень трудно, но мы все-таки едем, это главное. На поезд мы не опоздали, так как пришли в Вологду ночью, а поезд шел днем около трех. Но вообще толку здесь на вокзале немного. Когда мы спрашивали, можно ли нам погрузиться на наши места с плацкартами, нам отвечали — нельзя, потому что, во-первых, поезд еще не пришел из Иркутска, а во-вторых, потому, что он пришел давно, но стоит на запасном пути и, следовательно, недосягаем. Мы обратились к высшему начальству и были немедленно любезно усажены на наши полки. И вот нас повезли.

Утро мы провели в Вологде. Около пяти часов всех пассажиров согнали из кают на берег, так как пароход начали мыть и убирать для обратного рейса. Опять загромыхали мы по пыльным сонным улицам — на этот раз Вологды. Ярко светило солнце. Город еще спал, как ему и полагалось в этот ранний час. Мы выпили лимонаду в ночном дежурном ларьке у вокзала и побрели по улицам: деваться было некуда.

Скоро началось некоторое оживление — преимущественно вокруг торговой площади. Около половины восьмого торговля открылась, в восемь — шла полным ходом. Ясно, что мы пошли на рынок.

Длинные крытые деревянные галереи с надписью «ягоды и зелень» привлекали к себе наибольшее внимание и кишели народом. Вполне законно. Трудно было глаза отвести от этой картины. В тени полотняных навесов длинными рядами стояли корытца с малиной, черникой, морошкой, земляникой, поляникой, голубикой; между ними — груды желто-красных помидоров, зеленые гopы капусты, яркая морковь, корзинки зеленого луку и укропа. В разных местах — яркие букеты цветов из палисадников: мальвы, бархатцы, горошек, кое-где уже и астры. Красное, лиловое, желтое, розовое, зеленое... Пестро невообразимо! В комнате такой букет, может быть, слишком резал бы глаз, но тут, на рынке, среди зелени и фруктов все это было вполне уместно.

В щепяном ряду купили корзину для ягод и набили ее доверху. Щепяные ряды — сами по себе удовольствие: приятно смотреть на разные деревянные, плетеные, peзные и т. п. изделия местного искусства. Везем с собой с Двины целую коллекцию разнообразных берестяных туесов.

После рынка купили билеты на поезд, походили еще по городу, еще кое-что посмотрели. Громадный все-таки город Вологда. Ярче всего в памяти останутся собор и базар: эмоциональное впечатление от любого города бывает цельным и законченным только тогда, когда побываешь в местной церкви и на местном рынке, — таких двух противоположных местах, всегда типичных для местного быта. От Вологды, Устюга, Сольвычегодска, Пинеги осталось общее впечатление древних церквей, дальнего колокольного звона, широких тихих пыльных (или грязных) улиц, маленьких деревянных домиков, провинциальных, по-своему уютных. Это — во всех городах, виденных нами по пути (кроме, конечно, громадного Архангельска). Но сверх того у каждого города есть свои особенности, свои характерные черты, каждый чем-нибудь особенно незабываемым стоит в памяти.

Эти воспоминания — разного характера. Так, например, в Сольвычегодске наряду с сильными художественными впечатлениями от местной старины и искусства минувших веков запомнилась и надпись на дверях местной пожарной каланчи: «Здесь принимаются заявления о пожарах»...

22 июля 1927

Поезд, под Ленинградом

Ночь в вагоне прошла благополучно, если не считать варварской пыли, забивавшейся во все щели. Да, это вам не палуба на Сухоне, с которой видны поля в цветах, утонувших в тумане, и где можно плыть как в облаках — только звезды мерцают над головами, а над полями и лесами сквозь утреннюю дымку уже разливается широкая заря... Приходится из сказочных просторов севера постепенно возвращаться в Ленинградскую область...

Вчера прошли Шексну, сегодня рано утром — Волховстрой.

Через три часа будем дома!

«Разливалась мати вёшняя вода…»

10 июня 1928

Поезд Ленинград—Вологда|

Едем!!!

В нашем движении на Русский Север имеется определенная последовательность и логика. Новгородцы после Пинеги явно двинулись на Мезень. Ну, и мы за ними. А в 1929 году, идя таким же путем, мечтаем попасть Печору... Ух! Страшно и сладко подумать.