История и предпосылки

Мать Лори, по ее собственному признанию, в жизни видела мало счастья. В возрасте примерно шестнадцати лет, руководствуясь стремлением уйти из дома, в частности, избавиться от авторитарного и деспотичного отца, она вышла замуж за человека намного старше себя. Но вскоре они расстались, а спустя несколько лет — развелись.

Судя по всему, в этот период времени мать стала страдать эмоциональными расстройствами и несколько раз обращалась за помощью в лечении того, что она называла тяжелым нервным состоянием. После этого она уехала из родного города.

К моменту встречи и она, и ее второй муж уже познали горечь разрыва отношений с любимым человеком. Они прекрасно осознавали, какие проблемы могут возникнуть на их пути, а потому приняли решение не заводить ребенка до тех пор, пока не почувствуют, что их брак — на всю жизнь. Однако очень скоро на свет появилась Лори, а спустя несколько лет у них родилась еще одна дочь. На тот момент, когда Лори поступила в Ортогеническую школу, ее маленькая сестра развивалась вполне нормально, хотя при встрече она показалась нам несколько возбужденной.

По словам матери (отец не счел необходимым поведать нам историю девочки; он был «слишком занят»), Лори была запланированным ребенком, и она хотела именно девочку. Противоречие между этим утверждением и заявлением о решении повременить с рождением детей — лишь одно из целого ряда других противоречий, красноречиво характеризующих сообщения и поведение матери. После рождения Лори она продолжила работать, и, когда девочке было всего шесть недель, ее вверили заботам молоденькой няни.

Мать не видела никаких различий между своим ребенком и нормальными детьми. Скоро Лори стала «напевать» мотивы, повторяя услышанное в телепередачах, полюбила играть и купаться рядом с берегом. Мать не могла нарадоваться на свою очаровательную здоровенькую девчушку, которая была настолько прелестна, что завоевала первый приз в конкурсе на самого красивого ребенка, что было очень важно для мамы.

Лори якобы начала говорить в возрасте пятнадцати месяцев, научившись произносить следующие слова: «не надо», «горячо», «поймать», «бай-бай», «вода», «песик». Но она ни к кому никогда не обращалась по имени и ни разу не сказала «папа» или «мама».

Когда Лори было около двух с половиной лет, молоденькая няня внезапно уволилась. Ее сменила пожилая женщина, которая ухаживала за Лори, пока ей не исполнилось четыре года. Эта женщина, как и другая, пришедшая ей на смену, так и не стала для девочки значимым человеком, которая с уходом ее первой няни стала забывать все, чему научилась раньше.

Буквально через несколько дней мать заметила, что с Лори начали происходить разительные перемены. Она перестала произносить те немногие слова, которые знала, а вместо них начала издавать странные кудахтающие звуки. Однажды, услышав в очередной раз эти периодически раздававшиеся звуки, напоминавшие матери голос какого-то животного, она ужасно разозлилась, отшлепала свою дочь и велела ей сидеть тихо. С тех пор Лори не произнесла ни слова.

Вскоре Лори перестала контролировать кишечник. А еще через некоторое время она еще больше ушла в себя, полностью отгородившись от мира и в возрасте шести лет производила впечатление совершенно немой, глухой и неспособной к самостоятельным действиям. Большую часть времени она оставалась неподвижной, послушно сидя там, куда ее посадили — на стуле, на полу или в туалете — до тех пор, пока кто-нибудь не переносил ее в другое место. Изредка она проводила время, бессмысленно перелистывая страницы журналов, даже не глядя на них или разрывая их на крошечные кусочки.

Все действия, которые Лори непроизвольно совершала, носили деструктивный характер. Она отрывала от одежды пуговицы, разрывала простыни, отдирала обои от стен. Если ей в руки попадали какие-нибудь обрезки, она кромсала их, превращая в ворсистый материал, до тех пор, пока они не становились похожи на комок ваты. Точно также она обращалась со своим шерстяным одеялом и с пушистым ковром, из которого она вырывала ворсинки. Следует отметить, что это ее поведение существенно отличалось от гораздо более сложного и усовершенствованного способа рвать бумагу, который она демонстрировала на протяжение последних месяцев пребывания у нас.

Когда к ней обращались, Лори отворачивалась. В ответ на замечания и упреки окружающих она просто рассматривала собственную руку или глазела в пустое пространство. С ходом времени она все больше и больше погружалась в себя.

Когда Лори было четыре года, врач-педиатр уговорил мать показать ее компетентной комиссии, состоявшей из психиатров и психологов. Во время первой встречи Лори охарактеризовали как прелестную девочку с длинными светлыми волосами, которая спокойно сидела и не реагировала на вопросы эксперта. Когда он протянул к ней руки, она сразу же подошла к нему, ответив тем же, но на ее лице не отразилось ни малейшей радости, которая была бы естественна для подобной ситуации. Она позволила отвести себя в кабинет, не выказав ни малейшего беспокойства по поводу того, что мама осталась за дверью, и за целый час так и не продемонстрировала ни единого признака, который бы свидетельствовал о тревоге, вызванной разлукой с матерью.

Контакт эксперта с Лори оказался безрезультатным; она обращалась с ним как с неодушевленным предметом. Временами она едва заметно улыбалась, но эта улыбка никак не была связана с внешними воздействиями. Она принялась играть в кубики, складывая их в совершенстве. Любая попытка эксперта внести в творение свои коррективы неизменно расстраивала ее. Взяв цветные карандаши, она стала рисовать квадратики, бессмысленные каракули или «окошки». Если эксперт пытался нарисовать на ее листе половинку квадрата, она тут же торопливо дорисовывала фигуру, как будто открытые или незаконченные контуры не давали ей покоя. Несмотря на все просьбы и увещевания, она так и не произнесла ни слова. Время от времени она как-то странно смеялась, причем как тогда, так и сейчас у нее прослеживались явные признаки того, что в глубине души она испытывала сильное волнение. Возвращение к матери не вызвало у нее абсолютно никаких эмоций.

Все медицинские и неврологические исследования, в том числе и электроэнцефалограмма, дали отрицательные результаты. Был поставлен диагноз: детский аутизм. Родителей предупредили, что шанс на улучшение есть только в случае стационарного лечения в психиатрической клинике, и посоветовали им позаботиться о надлежащем уходе за Лори, возможном только в стенах Ортогенической школы либо в одном из аналогичных учреждений, расположенном ближе к дому. Но родители пренебрегли этими рекомендациями, так как, по словам матери: «примерно в это время я услышала о школе, специализирующейся на коррекции речи. Я водила туда Лори три раза в неделю на протяжении двух лет». Спустя два года родители решили, что результат занятий их не устраивает, и отказались от них. Лори тогда было шесть лет.

Первые несколько лет после того, как Лори перестала говорить, она часто и громко плакала, но со временем ее рыдания становились все тише и тише. Наконец, когда девочке было пять лет, прекратилось и это. К этому времени она перестала самостоятельно есть и у нее развилась страшная анорексия. Родителям приходилось кормить ее, одевать и раздевать.

Время от времени Лори смотрела телевизор; особенно она любила мультфильмы. Но в последние два года она сразу же отворачивалась, стоило только посадить ее перед экраном. Если мать приглашала ее посмотреть какую-нибудь передачу, она всем своим видом выказывала недовольство и раздражение.

Одно время ей нравилось играть с карандашом и бумагой, перерисовывая изображения кукол, машин, мячей. Но в возрасте пяти лет она оставила и это занятие, и если мать пыталась предложить ей карандаши, мелки или лист бумаги, она выходила из себя и начинала вертеться на стуле, гневно отвергая некогда любимые предметы. (Упоминание об этом позволяет нам оценить динамику развития у девочки навыков рисования за время пребывания у нас.)

Даже после того, как Лори стала страдать анорексией, она, тем не менее, любила попить кока-колу в жаркий день. Но к шести годам она отказалась самостоятельно пить что бы то ни было, даже любимый напиток. Однажды, желая проверить ее стойкость, мать, выждав, когда у Лори наступит состояние полного обезвоживания, поставила рядом с ней стакан колы. Все это происходило в жаркий день, и в глазах у Лори сверкнули огоньки. Затем мать вышла, будучи совершенно уверена, что Лори сразу же схватит стакан и опустошит его. Прошло больше часа, но стакан так и остался нетронутым. Когда, вернувшись, мать взяла стакан и влила живительную влагу девочке в рот, Лори выпила ее одним глотком, не изменив выражения лица и не издав ни единого звука.

Хотя отец проводил много времени на работе и мало бывал дома, он, как и мать, понимал, что дочь не испытывает к ним никакой любви, что для нее они всего лишь «люди, болтающиеся вокруг». Она относилась к ним как к предметам, предназначенным для того, чтобы «помогать ей, раздевать ее и одевать, кормить с ложки и подносить стакан молока». Они были очень огорчены и обижены тем, что даже когда она еще говорила, она ни разу не назвала их «мамой» и «папой».

Когда Лори было шесть лет, у нее родилась сестра, после чего ее поведение еще более усугубилось. С тех пор родители больше не слышали ее странного смеха и вообще каких-либо звуков, не видели деструктивных поведенческих проявлений. Все свое время она проводила, сидя на стуле, или там, куда ее сажали взрослые. Ее по-прежнему кормили с ложки, но теперь она ела очень мало и лишь очень немногие продукты. Когда мать пыталась воздействовать на нее, оставляя без еды и питья, она демонстрировала полную безучастность; она просто сидела молча, глядя на тарелку, но не прикасалась к еде. Она все реже пускала в ход руки.

Когда мать привела Лори на повторное обследование, проводившееся той же самой комиссией, они сочли, что она еще больше ушла в себя и еще больше погрузилась в свой собственный мир. Гримасы, улыбки, жесты, которые она демонстрировала в первый раз, как бы реагируя на какие-то внутренние стимулы, вроде галлюцинаций — все это исчезло из ее поведения. Девочка превратилась в «чистый лист». Она отказалась рисовать. Ее уход в себя внушил членам комиссии еще большую тревогу, а высказанные ими рекомендации во многом перекликались со сказанным ранее.

Во время второго обследования, несмотря на жесткий контроль, мать, по-видимому, пытаясь застраховаться от дальнейших разочарований, стала проявлять враждебность по отношению к Лори.

После повторной экспертизы мать обратилась к нам с просьбой принять Лори в Ортогеническую школу. В последнее время девочка стала вести себя еще хуже, обусловленная анорексией потеря веса стала внушать опасения за ее жизнь, и ее поместили в психиатрическую клинику. Мать пошла на это, выдвинув два условия: во-первых, чтобы Лори оставили ее длинные волосы, поскольку мать их «просто обожала»; и, во-вторых, чтобы к ней применяли шоковую терапию.

Когда мать сообщила нам о своем плане, мы ответили ей, что если к ней будет применена шоковая терапия, то мы не сможем принять ее в школу, и наше требование было выполнено. Поэтому после недолгого пребывания в психиатрической клинике Лори посту пила в нашу школу. Мы сделали это только после того, как получили письменное разрешение от матери и устное — от отца, о том, что они оставляют дочь на наше попечение до тех пор, пока мы либо не добьемся ее реабилитации, либо не убедимся в бесполезности дальнейших усилий. Вверяя Лори нашим заботам, ее мать еще раз подчеркнула неприкосновенность ее длинных волос. Мы заверили ее, что проконтролируем этот момент, и тщательно следили, чтобы данное нами обещание соблюдалось.

Мать Лори произвела на нас впечатление самовлюбленной женщины, проживающей свою жизнь, изо всех сил цепляясь за реальность. Она, как и ее дочь, была глубоко погружена в себя. Отец, судя по всему, утратил интерес к Лори очень рано, как только ему сказали, что во время родов или еще до них девочке была нанесена серьезная травма. Он относился к ней как к беспомощному, неизлечимо больному ребенку, как к трагическому повороту судьбы, несмотря на то, что привлеченные им (или его женой) врачи и психиатры утверждали обратное. По-видимому, это объясняет тот факт, что он не принимал никакого участия в попытках диагностировать и вылечить заболевание Лори.

(Принимая во внимание эту установку, следует сказать, что две психолого-психиатрические экспертизы, которые прошла Лори, прежде чем оказаться у нас, показали, что девочка не страдает ни слабоумием, ни органической патологией; у нее — детский аутизм.) Этот диагноз был подтвержден результатами обследования, проводившегося в Чикагском университете при участии кафедр психиатрии, педиатрии и неврологии. В течение года, проведенного у нас, Лори практически ежедневно наблюдала наш психиатр, которая работала в университете на факультете детской психиатрии. Ранее, работая в клинике Мэйо, она приобрела обширный опыт диагностики органических и функциональных нарушений у детей. Кроме того, Лори постоянно находилась под наблюдением нескольких наших психологов и моим лично. Помимо прочего, раз в неделю с ней работали два школьных психиатра-консультанта (оба специализировались на детском психоанализе). Все специалисты полностью подтвердили первоначальный диагноз.