Роль матери в феномене детского аутизма

С вашего позволения, я снова хотел бы сделать небольшое отступление, так как причина, на основании которой произошедший с Лори коллапс рассматривался как следствие амбивалентного отношения к материнской фигуре, как мне представляется, имеет определенное теоретическое значение. Дело в том, что в литературе нередко встречается точка зрения о том, что материнские установки являются причинным фактором детского аутизма.

Красной нитью через всю нашу книгу проходит идея о том, что в роли катализирующего фактора детского аутизма выступает нежелание родителя иметь этого ребенка. Хотя подобная установка зачастую не приводит к аналогичным нарушениям у других детей и хотя вместе с тем мы можем выявлять некие органические предпосылки аутизма, факт остается фактом — практически все органические дефекты, так тесно связанные с возникновением этого заболевания, встречаются и у неаутичных детей.

Это кажется мне вполне достаточным основанием для того, чтобы исследовать родительские установки в поисках ответа на вопрос, почему наличие органической патологии — если этот фактор все-таки рассматривать в качестве типичного — у одних детей приводит к развитию аутизма, а у других — нет. Тем более, что во всех известных нам случаях, позволяющих оценить родительские установки с той или иной степенью надежности, и сознательные, и бессознательные компоненты этих установок переживались детьми как нежелание их иметь.

Особый акцент хотелось бы сделать на том, почему вся последующая дискуссия будет вращаться вокруг амбивалентных установок по отношению к аутичному ребенку. Дело в том, что амбивалентность представляется мне слишком слабой причиной, чтобы объяснять ею детский аутизм, да к тому же этот феномен слишком часто встречается в повседневной жизни.

Что касается детей, уже демонстрирующих симптомы аутизма, то тщательный многолетний уход за ними непременно сопряжен с периодическим возникновением состояния амбивалентности, зачастую затягивающимся надолго. Полная беспомощность, потребность в материнской фигуре, редкость положительных реакций — это и многое другое обусловливает появление амбивалентности. Ее фундамент строится на всепоглощающем чувстве обиды, проявляющейся в отрицании и пассивности; на отсутствии четких положительных реакций даже на самые самоотверженные усилия, что неизбежно порождает сомнения в целесообразности этих самых усилий; на страхе быть порабощенным до конца своих дней; на вине, сопровождающей желание быть свободным.

Эти и другие факторы формируют амбивалентность даже у сотрудников школы, которые в первую очередь стремятся помочь такому ребенку и целиком отдаются решению этой задачи, не задумываясь о том, что прилагаемые ими усилия выходят далеко за рамки их должностных обязанностей. Как правило, амбивалентность подступает тогда, когда ребенок уходит в себя, поскольку это немедленно ставит под вопрос все то, чего он сумел достичь ранее. Это создает опасность того, что огромные усилия, вложенные в его выздоровление, могут оказаться тщетными; порождает страх, что, возможно, были допущены какие-то ошибки, грозящие свести на нет всю работу с ребенком. Кроме того, их не покидает тревога о том, что те испытания, через которые они прошли, чтобы сделать ребенка таким, каким он стал, придется повторить еще раз. Таким образом, возникновение амбивалентности, а затем ее стремительное развитие является именно следствием ухода в себя, так свойственного для аутичных детей, а не его причиной.

Адресованное матери действие младенца или маленького ребенка и материнская реакция на него зачастую происходят настолько быстро, что составить точное представление о временной последовательности событий порой бывает крайне затруднительно. Ничего не стоит ошибиться и принять причину за следствие. Кроме того, реакция матери нередко осознается гораздо быстрее, чем движение младенца. Если эмоциональный порыв ребенка действует на мать только как пороговый стимул, то она сначала осознает свой собственный ответ на него, а уж если и обращает внимание на сам стимул, то только потом. То же самое касается для связи между аутичным ребенком и опекающим его взрослым, поскольку такой ребенок, как и младенец, часто выдает лишь пороговые стимулы.

На данном этапе мы можем постулировать следующий ход событий: пороговое действие аутичного ребенка — львиная доля его действий носит пороговый или подпороговый характер — пробуждает во взрослом амбивалентность или вызывает у него негативную реакцию. В ответ на это ребенок глубоко уходит в себя.

Столкнувшись со столь пугающими поведенческими проявлениями, взрослый пытается найти объяснение тому, почему ребенок отгородился ото всех. Единственное, что он помнит или осознает, — собственные ощущения амбивалентности или негативизма. Терзаясь чувством вины, он решает, что именно в этом и заключается причина поведения ребенка, или упоминает о них в этом качестве, рассказывая о переживании амбивалентности. Таким образом, уход ребенка в себя рассматривается как следствие чувств, испытываемых заботящимся о нем взрослом, хотя на самом деле это проявление не может быть причиной, а только следствием более ранних проявлений у ребенка порогового или подпорогового ухода в себя. Но поскольку нам приходит на ум только одна причина, мы хватаемся за нее как за готовое объяснение пугающего поведения (тотального ухода в себя), подлинные истоки которого, тем не менее, остаются для нас неизвестными.

Альтернативное объяснение материнским установкам мы с легкостью находим в литературе. Причинами детского аутизма нередко считают испытываемые матерью чувства — равнодушие, негативизм или амбивалентность, — в то время как, на мой взгляд, только самые крайние проявления родителями негативных чувств способны содействовать развитию у ребенка этого заболевания.

Коллапс у Лори, во время которого она продемонстрировала полный уход от мира, следует рассматривать как весьма поучительный пример, иллюстрирующий эту ошибку. Дело в том, что, находясь под влиянием проштудированной литературы, мы, пытаясь найти объяснение случившемуся, в первую очередь обратили внимание на эмоциональные установки материнской фигуры. Как говорится, кто ищет, тот найдет. И мы действительно нашли то, что искали. В тот момент ее воспитательница в самом деле испытывала по отношению к девочке величайшую амбивалентность, но даже если бы у нее в душе не зародилось подобное чувство, это практически ничего бы не изменило. Для наших сотрудников, которые непосредственно работали с Лори, это было совершенно очевидно.

Некоторое время мы искренне полагали, что знаем истинную причину коллапса у Лори. Но однажды, улучив подходящий момент, — который был описан спустя почти десятилетие после самого события, по результатам тщательнейшей обработки материала, — мы обнаружили, что амбивалентность у воспитательницы, которая играла роль материнской фигуры, по своему характеру была инстинктивной реакцией глубокого разочарования, вызванного начавшимся уходом ребенка в себя.

Насколько мы можем судить, произошло следующее: идя из класса, где она занималась с учительницей, в спальню, Лори вернулась назад. Воспитательница отметила это, поскольку подобное поведение было совсем не свойственно для Лори; но она не поняла, какой неосознаваемый смысл нес в себе этот поступок, и что в нем, по всей вероятности, нашли выплеск ее глубоко скрытые чувства. Так или иначе, воспитательница подсознательно восприняла этот жест как реакцию ухода в себя, каковым он в действительности и являлся, но она совершенно неоправданно сочла его проявлением неприятия.

Весь процесс развития Лори был насквозь пронизан такой мощным переживанием тревоги, что привязанность воспитательницы к девочке стала носить резко амбивалентный характер. Мы уже описывали, какие чувства возникали у нее в связи с ощущением амбивалентности: она вновь и вновь обдумывала планы на отпуск, невозможность их осуществления из-за Лори, и т. д.

В течение этого дня и двух последующих дней, когда уход в себя у Лори вылился в состояние ужасной анорексии, вина, которую испытывала воспитательница за поднимавшуюся внутри нее волну амбивалентных чувств, достигла своего пика. Мы были крайне встревожены коллапсом у Лори, и наши разговоры о возможных причинах случившегося и способах вывода девочки из этого состояния неизменно возвращались к переживаниям бедной женщины. Проявления ее амбивалентности, казавшиеся тогда немаловажной причиной произошедшего, сейчас видятся нам как второстепенный фактор первоначального ухода в себя и как фактор, сыгравший роль катализатора уже начавшегося процесса.

Отнесясь к произошедшему у Лори в канун Рождества уходу в себя и приступу анорексии совершенно иначе, чем к случившемуся весной, мы пролили некоторый свет на взаимосвязь между амбивалентностью и уходом от мира. На этот раз мы решили рассматривать произошедшее как сигнал, свидетельствующий о том, что девочка все больше привязывается к своей воспитательнице, что нас немало порадовало и успокоило. Таким образом, женщина получила возможность вновь отдать Лори все свои старые положительные чувства, а также новые, возникшие в связи с тем, что теперь уход девочки в себя выступал в качестве подтверждения успешности и плодотворности ее усилий, вложенных в работу с этим ребенком. В результате Лори быстро вышла из этого состояния.

С другой стороны, весной уход Лори в себя сопровождался еще более явно выраженной амбивалентностью чувств воспитательницы, на причинах которой мы уже останавливались. Обусловленное этой амбивалентностью поведение Лори породило в душе женщины вину, тревогу и негодование. Из этой ситуации она не могла почерпнуть ни нарциссического удовлетворения, ни дополнительных сил, необходимых для разрешения амбивалентности. Напротив, она испытала мучительный прилив негативных эмоций, чтобы сдержать которые ей пришлось приложить немалые усилия.

Если допустить, что этот наш опыт применим к взаимосвязям между матерями и младенцами — возможно, это так, а может быть, и нет, или справедливо лишь при условии определенных модификаций, — то судьбу ребенка решает тот факт, положительную ли, амбивалентную или негативную реакцию встречает его уход в себя. Но хотя установки материнской фигуры, таким образом, приобретают критическое значение для возникновения у ребенка этого состояния, мы не можем делать вывод о наличии между ними причинно-следственной связи. Даже негативная реакция взрослого не может привести к возникновению детского аутизма, если только она не носит столь выраженного характера, что формирует у ребенка твердую убежденность в том, что он не должен существовать на белом свете.

Дрессировщики рассказывали мне о том, что работать с крупными хищниками из семейства кошачьих сравнительно легко, так как прежде чем напасть, они демонстрируют стандартное продромальное поведение: они отступают назад на несколько дюймов; Приведет ли это предваряющее, зачастую пороговое поведение к нападению или оно не получит столь нежелательного продолжения, зависит только от реакции дрессировщика. Если он поведет себя определенным образом, ему неминуемо придется отражать нападение и, может быть, даже погибнуть: по крайней мере, его контакту с животным будет нанесен серьезный ущерб. Если же он отреагирует по-другому, то ничего подобного не случится.

Было бы ошибкой считать, что человек виноват в поведении животного, хотя нетрудно заметить, что за проявлением страха со стороны дрессировщика часто следует нападение. Но вопреки общепринятому мнению, атаку провоцирует не человеческий страх. Наоборот, внезапная вспышка страха — это естественная реакция на продромальное поведение животного. Поскольку пороговое движение хищника назад легко не заметить (также как уход Лори в спальню), несмотря на то, что страх дрессировщика и прыжок хищника выглядят весьма впечатляюще, распространенная ошибка заключается в том, что нападение животного списывают на страх человека. В чем-то это объяснение справедливо, но последовательность событий в данном случае трактуется неверно. Из внимания упускается одно единственное действие, а ведь именно оно и является решающим.

Не оказались ли мы перед вопросом, аналогичным дилемме о том, что было первым — курица или яйцо? Сомневаюсь. Дети от рождения наделены разной чувствительностью и по-разному реагируют на внешнюю среду. Все они вскоре начинают демонстрировать как положительные, так и отрицательные реакции. Каждый ребенок на том или ином этапе хотя бы иногда негативно реагирует на собственных родителей, воздействие которых заставляет его уходить в себя. Большинство родителей научаются распознавать продромальные реакции своих детей и в свою очередь отвечать на них — сознательно, а чаще всего неосознанно — таким образом, чтобы изменить или, по крайней мере, нейтрализовать негативную реакцию ребенка и подтолкнуть его к проявлению позитивных эмоций.

Следовательно, в младенческом возрасте все зависит от реакции родительской фигуры на проявление ребенком позитивных или негативных эмоций. (Едва ли нужно упоминать, что реакции взрослого будут естественным образом вытекать из его личностных особенностей и жизненного пути.) Дело в том, что даже позитивную реакцию младенца можно принять за пред намеренное отвержение. Если взрослому удается правильно интерпретировать настроение ребенка по самым незначительным действиям, то он реагирует соответствующе. Если же нет — например, когда он совершенно поглощен собственными заботами и желаниями, — процесс развития ребенка претерпевает определенные изменения.

Таким образом, в реальном взаимодействии практически не играет никакой роли, кто делает первое движение, кто первым идет на контакт, и даже какой характер носит совершенное действие. Важно другое — правильно ли это действие интерпретируют и встречает ли оно адекватный ответ.

Следует ли из этого, что установка материнской фигуры несущественна для аутичного ребенка? Конечно же, нет. Но хотя воспитательница Лори испытывала амбивалентные чувства по поводу своего взаимодействия с девочкой и тех требований, которые оно предъявляло к ней, она, тем не менее, осталась непоколебима в своем желании видеть Лори активной и жизнерадостной. Напротив, в глубине ее амбивалентности жил страх, что из-за Лори ей придется оставаться в школе дольше, чем она планировала, поэтому каждый шаг девочки приносил ей радость и смягчал мучившую ее двойственность. Более того, она не вытесняла и не отрицала испытываемую амбивалентность, которая существовала как вполне осознанное переживание.