Новый год

— Новый год на носу, а у нас ни ёлки, ни оливье, — сказала собака.

— Ёлка и ниепёт, — поддакнула кошка.

Смотрю на них— натуральные засранцы. В переносном, конечно, смысле. С гигиеной у них почище, чем у некоторых двуногих. А вот по части разводилова — это колбасой не корми!

— Вы же майонез не жрёте!

— Нам ёлка нужна, а оливье — это для тебя, чтобы спать помягче было.

— Без намёков! Я пить, между прочим, бросил.

— От темы не отходим, вернёмся к зелёной красавице, — поправляет кошка.

— Ну, собирайтесь. Пойдём за ёлкой.

— Не, мы в тылу останемся.

— Предатели!

— Ёлки обычно возле станций метро продают, — намекает собака.

— Метро — это под землёй, — подсказывает кошка.

Делать нечего, придётся Марину подключать. Одному-то идти не хочется.

Давно уже зима не баловала хорошей погодой. Всегда у нас слякоть под тридцать первое число. А тут, как у Пушкина — «мороз и солнце, день чудесный». Правда, это из окна.

Бужу Марину.

— Вставай, подруга, труба зовёт.

— Может, хватит уже?

Но без злобы, а с лучезарной такой, сонной улыбкой.

— Не, за ёлкой пойдём.

— У тебя одни ёлки-палки на уме.

— Палки вечером, — говорю, — а утром — ёлки!

Морозец грызанул за щёки. И мы с Мариной бодро поскакали в направлении предполагаемого ёлочного базара. Кругом сновали гружённые сумками, ёлками и прочей хернёй, горожане. Я, вообще, не сторонник всего этого удалого размаха, с каким у нас принято праздновать, что бы то ни было. Хотя Новый год уважаю. Есть в нём что-то бесконечно домашнее и сентиментальное. Последние года, правда, я банально просыпал торжественный бой курантов. И не по причине синевы, как могли бы предположить многие. Просто перестал относиться к этому с детской надеждой на лучшее. Привычка быть кузнецом своего счастья слишком рано победила во мне Деда Мороза.

— Вон там ёлки, — Марина махнула рукой.

Я послушно повернул направо, и через пять минут мы стояли среди множества кричащих детей, молчаливых ёлок, очумевших родителей, двух хачекянов и одной автомашины марки Жигули блевотно-зелёного цвета, выкрашенной маховой кистью. Это многообразие животного и растительного мира нашей планеты предстало передо мной во всей предновогодней красе. Мне стало немного тошно.

— Ёлку подбери нам попушистее, — попросил я ближайшего ко мне продавца.

— Э, дарагой, всэ как на падбор!

Я сплюнул и покосился на Марину. Та, напротив, очень весело взирала на этот дурдом.

— Тогда ты помоги — я буду добытчик, а ты критик.

И шагнув в хвойную массу, как в лес, я вынул первую жертву

— Да ну, — Марина замахала руками. — Какая-то она драная, как хвост у твоей собаки.

«Хорошо, что она не слышит, — думаю.— А то бы Марина запросто могла про себя что-нибудь новенькое узнать. Хотя, конечно, вряд ли». Друг к другу они относились со взаимной симпатией.

Когда через мои руки прошло ёлок двадцать, я убедился, что они действительно были «всэ как на падбор», а именно — уёбищные.

— Вы их что, из бараньих рогов клонируете? — в сердцах бросил я продавцу, выбираясь, по проделанной мною просеке, к Марине.

— Ну, чего делать будем? — спросила та.

— В лес поедем.

— За ёлкой?

— Нет, за дедом морозом!

— А разве можно рубить самим?

— Тебе ёлка нужна или нет?

— Мне не помешает, но, вообще-то, с ёлкой ты муть поднял.

А точно ведь! Это же четырёхногие меня спанталыку сбили.

— Что, ни адна нэ падашла? — удивлённый хачекян подал голос откуда-то справа, из хвойных зарослей.

— Полный дерибас с твоими ёлками.

— Ай, нэправда, зачем абижаешь?

«Хули я с ним, мудаком, разговариваю», — подумал я и, взяв Марину под руку, порулил к дому

На подходе отдал ей ключи, попросив подогнать машину со стоянки:

— Я зимой не ездила ни разу.

— Попрактикуешься.

— Да ну тебя, ещё, не дай Бог, чего!

— Хорошо, вместе пошли.

«Действительно, — думаю, — чего это я?»

Сижу в машине. Марина вокруг порхает, сгребает снег, раскраснелась — согрелась, видать. Дублёнку на заднее сиденье скинула. Натуральная снегурочка. Я же злой на весь белый свет, замёрзший — кутаюсь в воротник, как подмосковный немец.

— У тебя телефон.

А я и не слышу. Кому я ещё нужен? Смотрю — номер домашний. Ну, сейчас будет цирк.

— Да?

— Как там с ёлкой?

На проводе кошка.

— Мимо.

Надо говорить, так как-то, чтобы ещё Марина не пропасла, с кем это я там базарю.

— Кто это? — ревниво затыкала она меня в бок. Ну вот, началось.

— Вован это, —ей говорю.

— Слышь, Зорге, мы тут с собакой чуть-чуть похулиганили.

— Что там у вас?

— Решили оливье забацать и случайно всю колбасу схомячили.

— Что-о-о?! — Марина аж подпрыгнула, как я заорал. — Там же кило с довеском!

— Нам показалось сначала, что она подпорченная.

И тему развивать нельзя, Марина беспокоится уже, снегурочку нельзя расстраивать — растает.

— Ладно, я учту.

Говорю, как можно более равнодушно. Сам на Марину кошусь, та строит недовольные рожи. Пытаюсь жестами показать, что Вован «на кочерге». Получается не очень. Рядом чувак какой-то тоже прогревается на «классике», на мою пантомиму смотрит через замерзшие стёкла с явной классовой неприязнью.

— Давай, теперь для легенды про алкоголь чего-нибудь, — советует кошка.

— Не, выпить никак. Извини, Вован!

— Скажи ему, что ты не пьёшь больше! — шипит на ухо Марина.— Он пьяный — поймёт!

Господи! Женщины хоть понимают, что они иногда говорят?

— Не-не, я не могу, у меня... эта... абстиненция!

— Попринимай трихопол!

И, захохотав, кошка повесила трубку. Вот ведь сволочь! Ладно, сейчас вам будет ёлка с колбасой...

— Подожди в машине, я мигом. Тебе взять чего-нибудь?

— Косметичку захвати.

— Мы в лес едем.

— Да шучу я, термос возьми с чаем.

А вот это мысль! Я бы и не вспомнил о таком благе цивилизации.

Захожу в квартиру. Сидят перед дверями, вурдалаки.

— Значит так, будете отрабатывать колбасу на лесозаготовках

— Это как это? — подозрительно спрашивает собака.

— С кайлом в зубах.

— А если поймают?

— Скажу, что я у вас в заложниках. Рубил под угрозой расправы.

— Ас колбасой как быть?

— А ну хватит ахинею нести, быстро собираемся!

— Ты пилу возьми. Стук топора издалека слышно, а пила почти не шумит, — советует кошка. Ну, вот в кого они такие умные?

— А влезет елка в машину? — собака тоже проявляет подозрительное участие.

— Мы же не сосны корабельные едем валить. Рубанём что-нибудь в районе метра.

— Жалко!

— А колбасу не жалко?

— Но и ты пойми, хотели-то как лучше!

Я махнул рукой и полез за инструментом.

Машин на дороге было мало. Собака пялилась в окно, кошка дремала у Марины на коленях. Я настроил «климат», чтобы на неё дул горячий воздух, и она откровенно балдела. Мы с Мариной, посмеиваясь, вспоминали наш неудачный поход за ёлкой, я как бы невзначай стал гладить её по коленке. Кошка сразу же недовольно зафыркала. Я рукой тёплый воздух перекрывал. Сказать бы ей что-нибудь, да боюсь ответит...

Отъехав прилично (от города), я свернул на какую-то лесную дорожку, благо снега на ней было немного. Пришлось углубиться на приличное расстояние, чтобы машину не было видно с трассы. Зимой, оказывается, лес так хорошо просматривается!

— Так! Я — в лес, вы сидите в машине.

— Может, выпустить животных прогуляться?

— Хорошо, только если что, ты их искать будешь.

— Да не убегут они. Я, вообще, иногда думаю, что они у тебя всё прекрасно понимают.

— Даже чересчур.

Взяв пилу, я побрёл в лес. Вот как раз там-то снега было достаточно. Ходил я, наверное, с час. Пару раз провалился в припорошённые окопы, матеря себя на чём свет стоит за неуклюжесть. Снег набился в ботинки. Елок не было. Нет, конечно, ёлки были, но совсем не те, какие бы хотелось мне. Чтобы их везти, нужен был лесовоз.

— Эй, мужик, ты чего тут с пилой?

Я обернулся на окрик. Двое деятелей в полушубках, на лыжах и с немецкой овчаркой.

— Поссать пошёл.

— Ага, пизди — пизди. Ёлку ищешь?

При упоминании о ёлке собака зарычала. Натасканная, видать. Надо бы её нейтрализовать на всякий случай. Я свистнул.

— Чего свистишь?

Мужики явно теряли спокойствие.

— А вы сами-то кто?

— А сам не видишь? Патруль ёлочный, таких, как ты ищем. Я лесник, а это... —тут говоривший замялся, показывая на своего кореша, —в общем, тоже лесник.

Вот блин! Небось на весь лес только эти двое мудозвонов и патрулируют, и надо же было прямо на них нарваться. Чего ж им пиздануть-то?

— Не, ребята, я — не ваш. И ёлки у меня тоже нет.

— Давай-давай, оглобли заворачивай. Денег что ли не хватает на ёлку? Меж деревьев я увидел собаку. Она прыжками приближалась к нам, то, проваливаясь в снег по брюхо, то выскакивая из сугробов, как пробка от шампанского. Было это похоже на полёт ласточек перед дождём.

— Это твоя бежит? — нервно выкрикнул один из мудозвонов.

— Моя. Не боись, не укусит.

— Да мы-то не боимся, —усмехнулся он.— Как бы наш её сам не задрал.

— Это вряд ли, — говорю.

Собака подбежала и села справа.

— У нас тут недопонимание, —её говорю.—Уболтай собрата по экологической нише, чтобы не кусал.

Та кивнула и смело направилась к рвущемуся с поводка кобелю.

— Слышь, держи своего, а то сцепятся! — закричали лесники. Последовала серия обнюхиваний и виляний хвостами. Иногда проскакивали какие-то не то порыкивания, не то повизгивания. Наконец, собака повернулась ко мне.

— Порядок, нас не укусят. А эти двое, —она махнула мордой на лесников, — просто на бутылку стреляют, ходят тут, лохов кошмарят. Юридических прав не имеют ни хуя.

Лесник, державший собаку, аж поводок отпустил. Второй просто сел в сугроб с выпученными глазами.

— Бля, завязываю, — прошептал оставшийся на ногах.

— Ну чего, бириндеи, позвольте откланяться.

Я развернулся и, не спеша, пошёл по своим же следам к машине. Собака в скорости присоединилась ко мне. Незадачливые лесники всё ещё оставались без движения, сколько я их мог наблюдать меж веток и стволов. И только кобелёк жалостно поскуливал нам вслед.

— Охмурила, значит, да ещё и при исполнении, — подъебнул я собаку.— Не влюбилась сама-то?

— Есть немножко...

— Может, вам «чё-как», погулять пока?

— Не, холодно, обещала, что летом заедем, так что с тебя причитается.

— Замётано! А ты ведь сегодня хорошее дело сделала.

— Какое?

— Из-за тебя два человека пить бросили...

Марина дремала. Кошка балдела. Собака романтически молчала, думая, видимо, о лете. Ёлки не было.

Выехав на трассу, я, не спеша, развернулся и взял курс домой. Надо было торопиться, если стемнеет, то точно ни хера не найти будет. А, может, и к лучшему, расхотелось мне рубить!

Вскоре меня тормознул гаишник. Предполагая обычное вымогательство перед Новым годом, я негромко ругнулся сквозь зубы. Кошка привычно повела ухом во сне. В принципе меня нахлобучивать было не за что, но время терять не хотелось. Перепрыгивая через снег, смёрзшийся у обочины в небольшие горные хребты, ко мне приближался гаишник. Шапка была лихо сдвинута на затылок. Пару раз он чуть не наебнулся.

— Слы, зёма, тут такая канитель... Горючка — «ёк», своих — никого на дороге этой бляцкой, похоже, хуй не ночевал, — обрушил он на меня свой словарный запас. Вся живность, включая Марину, вынырнула из сна и уставилась на эту суету.

— У меня дизель.

— Ох, бляха-муха, — зачесал он затылок и, заметив Марину, всё-таки поправился.— Пардон!

Я вежливо ждал. Наконец, гаишник, видимо, проведя нехуёвую рекогносцировку своего серого вещества, предложил другое решение.

— Зёма, ты меня подбрось до поста, а то я без связи тут...

И, спохватившись, добавил:

— С наступающим вас, япона мать!

Делать нечего, пришлось подвозить. Всё-таки Новый год.

— У-у, какой барбос!

— Садитесь, не съест.

— Да я сам сейчас, кого хошь, сожру. Понимаешь, часа два уже тут скачу. Не согреться. С утра не жрал, а на холоде сами понимаете...

— И, что, кроме нас никого на дороге? — удивлённо спросил я.

— Да на дороге-то я минут двадцать, а так всё по лесу шоркался.

— А в лес-то тебе на кой? — я незаметно перешёл на «ты».

— Да за ёлками маханул. Ещё летом присмотрел тут. Знак мы вывешивали периодически, ну и дежурили, гак сказать «за превышение»...

Я только покачал головой.

— Ёлки-то срубил?

— А как же!

у меня стал созревать коварный план.

— Далеко до твоего поста?

— Километров пятнадцать, дорога только дрянь. Меня, пока ехал, два раза кидануло, —он осторожно, косясь на собаку пытался устроиться поудобнее, — Правда, я на летней...

— Гнать не будем тогда, — сбавляя скорость, ответил я.—Там у меня на задней полке пакет, согреться не хочешь?

— Водка?

— Вискарь!

— Ух, ты! Прямо точно Новый год.

— Стаканы там же. Пластиковые, правда. А! И шоколадка ещё где-то должна быть. Марин, глянь в «бардаке».

Та подозрительно косясь на меня — чего это я расщедрился — достала закусон и протянула гайцу.

Тот уже, маханув в два приёма грамм сто, бодро захрустел шоколадом. «Такая, видать, у них натура хозяйская», — подумалось мне.

— А я вот тут женился недавно, — начал он ни с того, ни с сего. Смотрю — собака мне в зеркало подмигивает, мол, поняла уже, что к чему.

— Ну и как? — спросил я, не оборачиваясь — дорога и впрямь была паршивая.

— Да как? — гаец задумался, потом выпил ещё. — Да никак!

Собака рыкнула. Судя по тому, как кошка вскочила, выгнув спину, то позвала именно её.

— Ух, ты, ещё и кошара! Ну, у вас тут прямо зоопарк!

Кошка, выразительно глянув на меня, перепрыгнула к собаке.

«Ну всё, пиздец гайцу», — почему-то весело подумал я и прибавил печку.

Тем временем наш пассажир «поплыл». Видимо, мороз и голод сыграли с ним плохую шутку. Расстегнув куртку, он продолжил беседу:

— Я ведь, бляха муха, не только на своей свадьбе побывал. Приглашали меня, бывало, и друзья-товарищи. Даже подруги приглашали. Зачем? Ни тогда, по молодухе, понять не мог, ни теперь тем более.

Всё это стало походить на театр одного актёра, гаец рассказывал, повернувшись к животным, отчаянно жестикулируя и корча всевозможные рожи. Те сидели и с трудом, я это спиной чувствовал, сдерживались, как бы чё не пиздануть.

— Но одна была непруха, — продолжал гаец, —драки не было. Не везло ни хуя. Я, как воспитанный на традициях вековых, был уверен, что если свадьба, то непременно кто-то кому-то должен ебач своротить. Такое вот у меня было социалистическое воспитание. Теперешней молодёжи не понять. Романтика пятилеток. Смычка стройотрядов. «Догнать и перегнать». Последнее, естественно, про самогон. Стоп — Машина, отвлёкся как хуёвый танцор на блядину-балерину. Короче, если позагибать пальцы рук и ног, то из всего этого грибкового великолепия, символизирующего свадьбы, на которых я отметился как гость, ни одна не была омрачена мордобоем. И как-то я уже махнул на это всё рукой (если уж с коммунизмом наебали, что уж тут об такой херне печалиться), как забросила меня судьба в один ничем неприметный городок Надо сказать, что и оказался-то я там, хуй знает почему. Типа на спор, кто дальше по пьянке на паровозе уедет. Молодость! Ну и я, как мудак, победил. Но не из-за решимости и воли к победе, а пьяный был в сосиску. И весь свой победный марафон хрючил как свинья, распугивая мерзким храпом культурных пассажиров. И даже майка в те минуты была у меня ни хуя не жёлтая. До сих пор помню минуту пробуждения. Открываю глаза — свет и тошнота. Закрываю — тошнота и потеря ориентации (в пространстве!). Отсюда делаю вывод что в начале времён была только тошнота, и так боженьке, видимо, хуёво было, что он единым порывом всю эту канитель земную и отрыгнул вместе с палёной водкой. Ну, он-то отрыгнул и забыл, ему можно, а мне на перрон пиздовать, как на голгофу. И только там уже родил и я свою маленькую вселенную.

Я, признаться, охуел от такого изложения материала. В гайце явно пропадал актёр с писателем.

— Опять увлёкся— лиричное, бля, настроение. Ну хули, стою как Гойко Митич. Торжественно и качаясь. По сторонам смотрю. Смотрел-смотрел и, махнув рукой, побрёл в направлении вокзала. Шаг мой был тяжёл, а думы ваще неподъёмные. Есть в градостроительстве такой термин — архитектурная доминанта. Она ещё в музыке тоникой называется.

Тут я уже, не выдержав, заржал, а работник гос. автоинспекции продолжал:

— Так вот эта самая доминанта моих мыслей была такова: «На хуя мне этот блудняк?!!» и без всякой музыки. Карманы вывернул, они висят как уши у кролика. Пустые. До дна. А какого хера я хотел? За что пил, то и получил. В пизду Максима Горького!

Тут его речь прервала икота, которую он победил хорошей порцией алкоголя.

— И станция ещё так называлась! Дно! Во бля, бывает же. Я побродил, побродил, да и сел в первый паровоз до Питера. Собственно, к чему вся эта история-то?..

Гаец явно забыл, к чему вёл свой рассказ.

— А! Вот на обратной дороге я познакомился с кренделем, ехавшим к корешу на свадьбу. Ехал он из приличных ебеней. Всю дорогу, естественно, пил, и планка у него периодически падала. Но меня он похмелял исправно. Выслушав мою побасенку, проникся чувством сострадания и твёрдо решил, что к его корешу на свадьбу мы вместе должны идти. Единым фронтом. А если я ещё и подруг боевых организую, городских и начитанных, чтобы семечки не лузгали в общественных местах, то ваще миру — мир, Богдану — титомир. Ясен пень, подруг я ему пообещал безотказных, как трёхлинейки.

— Чё страшные такие? — спросил я.

Марина демонстративно смотрела в окно, а гаишник полностью ушёл в творчество:

— Да не, пиздатые бабцы! Кое-как добрались мы до дома, — продолжал гаец.— Вскрыв заначку, я честно вернул всё, что он на меня потратил в паровозе, и начал этих «пиздатых бабцов» вызванивать. Ну и в результате завалились мы на эту свадьбу...

Гаец уже окончательно потерял нить.

— Ну и?

Я решил не сбавлять темпа повествования.

— Там я и подрался...

Гаец спёкся. Он так и уснул, откинув голову с пустым стаканом в руке. А жаль, рассказ его меня повеселил. Но шибко расстраиваться я не стал, а, резко развернув машину, погнал назад. Главное, чтобы этот «генерал свадебный» не проснулся.

— Давай, бери след где он эти ёлки спрятал, — подлетая к одинокой гаишной машине, сказал я собаке. Марина удивлённо обернулась, но собаченция, не моргнув глазом, выскочила и поскакала в лес. Я за ней. Ёлки нашлись мгновенно. Я загрузил их в багажник. Благо, он у меня большой. Отдельно постарался положить, приглянувшуюся мне.

— Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, — пробормотал я. Собака одобрительно глянула на меня и тихо, чтобы не слышала Марина (заднюю дверь я уже закрыл), сказала:

— Ну, ты — стратег!

— Не те ребята! — гордо отвечал я.

До поста гаишник так и не проснулся. Я бодро забежал в стеклянный аквариум, где уже явно витал запах алкоголя.

— С наступающим! Гляньте, не ваш там у меня?

Гаишники, подозрительно косясь, всё же пошли со мной.

— Вот это да, а мы уж думали пропал без вести! — заржали они, — Где ты его нашёл такого?

— На дороге, где ж ещё. Забирайте и ещё там две ёлки ваши.

— Ух, ты, вот спасибо!

Кое-как, под руки, они отволокли его к себе. Я выложил прямо на обочину пару ёлочек. Подбежал гаишник.

— Спасибо тебе, выручил! Если, что... Ну там, проблемы, заезжай, поможем! И с наступающим!

Я тоже поздравил его и, сев за руль, наконец-то улыбнулся. Хорошо, когда под Новый год случается что-то хорошее. Хотя смутно мне всё же казалось, что что-то я забыл. И только уже приехав, домой, вспомнил, что термос с горячим чаем остался в машине, и колбасы мы так и не купили.

Но это уже другая история...

РОДНЯ

Необычно рано проснулся. Марина чему-то улыбалась во сне. Глянул на прикроватный будильник. Ёпэрэсэтэ! Полшестого. Неприятные ассоциации... Чтобы отвлечься накинул халат и выполз на балкон. Дождь накрапывал, тихо шурша в начинающих желтеть листьях. Внизу ртутью поблёскивали лужи. Слышался звук шагов — кто-то торопился к станции метро, срезая путь через двор. Не спится же кому-то в такую рань! Я живу высоковато, на двенадцатом этаже, в связи с этим видимость отличная. Можно, в случае чего, корректировать огонь батарей или любоваться пейзажем, в зависимости от потребностей современного общества. На моё счастье умею и то, и другое — так что при любом раскладе не пропаду. Но тревожило не это, — непонятно с какого болта, началась утренняя бессонница. И ещё на законных выходных! Так я стоял, пока не озяб. Так же можно и простуду схватить, в погоне за внутренней гармонией. Сразу подумал о горячем кофе, засосало под ложечкой — захотелось немедленно что-нибудь съесть. Осторожно, чтобы не шуметь, пробрался на кухню. Крался как диверсант через границу Тихо-тихо приоткрыл дверцу главного идола этого святилища — холодильника. Достал колбаску, сыр, ветчину. Повернулся к столу, чтобы всё разложить. В дверном проёме — две зевающие морды, разумеется, от них не скрыться.

— Что-то рановато сегодня... — бормочет кошка.

— Зачем разбудил? Я сегодня в три часа ночи уснула! — возмущается собака.

— Я разбудил?

— Конечно, ты. Грохотал, как бульдозер.

— Я был тих, как мышь под веником! — шепотом стал оправдываться я.— Сами припёрлись, утилизаторы ходячие!

— Мы рабы инстинктов. Доказано академиком Павловым. И шептать необязательно— нас разбудил уже, а Марина, как убитая спит.

— Вы — рабы желудков.

— Жрать давай!

— Проявляйте хоть каплю уважения ктому, кто вас приручил. Я несу большую ответственность...

— Перед кем и куда?

— Перед совестью и по жизни.

— У тебя вместо совести — эгоизм.

— Ау вас желудочный сок.

— А нас больше!

Я аж дар речи потерял от таких заявлений. Совсем обнаглели! Может, их в профилактических целях подержать на строгой диете недельку? Пока я собирался с мыслями, чтобы достойно ответить, собака нанесла превентивный удар:

— Ну, хватит уже фальшивого драматизма. Раз спать не даёшь, хоть кормить не забывай.

— Атебе кто мешал, как все люди, вовремя спать ложиться?

— Мне? — переспрашивает собака, чтобы выиграть время.

— Тебе-тебе.

— В отличие от некоторых, — продолжает она тут же, многозначительно ухмыляясь, — я максимально использую свободное время для самообразования.

— Я в курсе.

— А вот о чём ты, видимо, «не в курсе», так это о том, что у меня через две недели экзамены, и так как я — лучшая студентка на потоке, то ниже задранной планки опуститься не имею права. Отсюда и недосыл.

— Так что давай, — вставила свои «пять копеек» кошка, — накрывай поляну, и не стой на пути у науки. Прогресс не остановить.

— Словесный понос тоже.— нашёлся я, и тут же спохватился. — Позвольте, по официальным документам — на потоке лучший студент, а не студентка. И этот человек, заметьте — человек, я!

— Человек, значит... — задумалась собака.— Ну, что ж, это звучит гордо, но тогда учти, человек! То, что в бумагах стоит твоя фамилия, не больше, чем досадная формальность для обхода понятно каких трудностей, и на твоём месте я бы не права качала, а испытывала чувства глубокой благодарности и даже уважения.

— Слушайте, вы уже совсем оторвались от реальности в своих диалогах, платоны хуевы! — взорвалась кошка и, недовольно размахивая хвостом, запрыгнула на стул. Деловито распотрошила завёрнутую в бумагу колбасу и скептически принюхалась.

— Ближе к насущному моменту нужно быть, — скуксила она недовольную морду.— Не, колбасу не буду — ветчину давай, она посвежее. Пришлось положить перед ней ещё один бумажный свёрток.

— Колбасу, получается, мне? — ехидным голосом осведомился я.

— А есть другие кандидатуры? —как ни в чём не бывало отвечала кошка. Испортили такое утро!

Но дальше меня ждало ещё большее испытание. Началось оно, как и весь пердюмонокль в этом доме, со звонка в дверь. Может, отвинтить этот звонок к едрене — фене?

Оказалось — телеграмма. Читать не стал, потому как не мне, а Марине. Отнёс бумажку в спальню. Положил рядом с ней на тумбочку. Потом прилёг рядом, пригрелся и... уснул.

Проснулся от того, что Марина толкает меня в бок. Спросонья ни хуя понять не могу.

— Чё такое?

— Это откуда телеграмма?

— Я утром получил, со сранья.

— Родители в гости собрались...

— Какие родители?

— Мои!

— Ну и куда их девать?

— Поживут пару недель в моей квартире, в музеи сходят.

— Музеи тоже у тебя в квартире?

— Дурак! В Эрмитаж сходят!

— Удачно, там как раз распродажа...

После того, как Марина ушла на работу, на кухне разгорелся диспут.

— Старпёров нам не надо! — кошка сразу обозначила свою позицию. — Свобода и ниепёт!

— Действительно, зачем нам лишние едоки? — поддержала её собака.

— Да вы вдвоём за неделю жрёте больше, чем мы с Мариной за месяц! — я попытался пойти в контратаку.—Кто под Новый год всю колбасу сожрал? Пушкин?

— Хуюшкин!

И кошка ушла в комнату.

— А ты что? Тоже, значит, боишься отощать, блокадница?

— Ну, как сказать, тут ведь не только еда, а в большей степени проблемы комфорта.

— То есть попиздеть не получится?

— Опять же таки и этот фактор.

— При Марине умудряетесь же как-то сдерживаться?

— Это до поры, до времени. Когда-нибудь и с ней случится «пдыщ».

— Слова-то такие откуда?

— Интернет — источник знаний...

— Да вас же кроме футбола и мормышек ваших ни хера не волнует? Ну разве что ты со своей наукой исключение...

— Уверен? А еда?

И собака тоже гордо покинула кухню.

Пошёл на работу злой как черт. На площадке встретился с соседкой.

— Здравствуйте! — радостная такая.

Я тоже поздоровался. Всё-таки Санкт- Петербург за окном.

Пару слов об их семье. Муж у неё — спортсмен: то ли боксёр, то ли борец — не помню. Здоровенный, как книжный шкаф. Как-то (лифт был сломан) встретились на лестнице: я из магазина сумки пёр, пыхтя и потея, а он как палубный истребитель на форсаже мимо просвистел с двумя рулонами линолеума. Я тогда ещё охуел. Потом тоже как-то видел его во дворе: они с женой холодильник купили невъебенный (видимо, жрёт он, как бомбардировщик), грузчики понятное дело — «до подъезда». А ему — похуй пыль, обхватил его, как трелевочник и поволок к себе.

Теперь о соседке. Ничё так. Марину всё доёбывала, как, мол, у нас совместная жизнь получилась?

Чего-то она ей отгрузила такое, что теперь, когда соседка меня увидит — всё время улыбается. Естественно, когда мужа рядом нет. Тот с ней, видимо, строг.

А, вот ещё, важная деталь, она — блондинка. Причём, такая, что в гараж только через автосервис въезжает.

— Мой уже ушёл, а у меня лампочка перегорела...

Вот чего она хочет? Попросить меня лампочку заменить или сообщить, к что мужа нет?

— Ну? — я вопросительно смотрю на неё, ожидаю чего-нибудь более конкретного.

— Вы можете поменять?

— Мужа?

Она испугалась:

— Нет, зачем?

— Ну не знаю, на еде сэкономите...

Смотрит на меня, ни хуя не понимает, шучу я или нет.

— Ладно, где ваша лампочка?

— Там, на потолке.

«Ясень-плесень, —думаю, — что не в голове у тебя лампочка».

Прошёл за ней в квартиру, попытался снять ботинки, но соседка запротестовала.

— У нас всё равно домработница убирает!

Ещё один мазок к портрету.

— Подождите, я лестницу принесу.

И пошёл к себе за стремянкой. Животные уже в дверях встречают.

— У неё муж боксёр! — заботливо напоминает кошка.

— Знаю.

— Не боксёр, а борец! — Поправляет собака.

— Не важно, кто он, главное, чтобы последствий не было...

Тут я уже не вытерпел:

— Лампочка у неё перегорела!!!

— Слышали... — кошка, закатив глаза, отвечает.

Я не стал ввязываться, взял лестницу из чулана и пошёл к соседке.

— Ой, я не знаю, где у нас лампочки хранятся, — вдруг она вспомнила. «Конечно! — думаю про себя.—Откуда тебе знать?»

Возвращаюсь к себе за лампочками.

— Чё, гондоны забыл? — кошка подъёбывает.

— Хуй забыл!!!

Иду опять к соседке. Молча залезаю (на стремянку), выкручиваю старую, вкручиваю новую лампочку. Эта дура свет не выключила, и мне по глазам как уебёт сто пятьдесят ватт. Стою и сам на себя злюсь. Тоже ведь, мудило — мог бы и проверить! А этой — хоть ссы в глаза — всё божья роса.

— Ой, как теперь светло!

Я думал, она сейчас в ладоши захлопает. В дверях уже спрашиваю:

— А муж у вас боксёр?

— Нет. Он борьбой занимается!

— «Классик» или «вольник»?

— Не знаю, спрошу у него...

— Ну, до свиданья, тогда.

И я вышел. Пока ставил стремянку, подошла кошка.

— Ну, так «классик» или «вольник»?

— Тебе-то что?

— Интересуюсь в целях безопасности.

— Сплюнь.

На работу я почти не опоздал.

На следующий день, вечером, мы с Мариной поехали на вокзал. Встретили её родителей, проехались по городу с обзорной экскурсией. «Это Аврора, это Невский проспект», и так далее... Я старался не вникать в беседу. Сплошные «лючки и парнички». Садоводы, блядь.

Дома родственнички недовольно покосились на животных.

— А что это у вас? — с претензией спросил Маринин отец.— Кошки-собаки в доме?

Кошка отпустила ему полный презрения взгляд и ушла, даже не обнюхивая.

«Ну, теперь пиздец тебе дедушка», — подумал я.

— Вы в моей квартире будете жить, а мы — здесь. Животные вам не помешают, — попыталась загладить потенциальный конфликт Марина.

— Всё равно, не дело! — упорствовал старик.

Мать Марины укоризненно посмотрела на мужа, но промолчала.

За семейным ужином животные демонстративно отсутствовали. Я извинился перед всеми и прошёл в комнату.

— Ну, чё вы как не родные? — шёпотом спрашиваю у них.

— Боюсь вступить в дискуссию, — Собака серьёзно отвечает.

— О чём с ними можно говорить? — кошку понесло. — «Животные — не дело»! Ишь, блин, деловой!

— Ладно, потерпите пару недель, Марина ведь тоже переживает.

— Потерпеть мы, конечно, потерпим, — примирительно заверила собака.— Но пускай этот поборник чистоты не провоцирует.

— Попробую объяснить, — пообещал я им.

Вернувшись к столу и прослушав получасовую лекцию о том, что «всё уже не так», я начал клевать носом. Потом вспомнил, что обещал «своим» урегулировать вопрос.

— Иван Иваныч (забыл сказать, что Маринин отец — Иван Иванович, а мать — Екатерина Ивановна), я по поводу животных... Они у меня очень чистоплотные и умные. Всё понимают, — я выделил голосом слово «всё», чтобы надавить на подсознание, но Иваныч только закряхтел недовольно, как будто я ему на мозоль надавил. Екатерина Ивановна ответила за него:

— Ваня у нас очень категоричен, а я животных люблю. Раз они у вас такие умные, вы им скажите, что со мной можно дружить, — и она засмеялась над своей шуткой.

Из коридора раздалась ободрительная возня, явно там живо обсуждали подслушанное.

Ну, вроде как порядок с этим вопросом.

Оставив Марину с роднёй, я решил покемарить в кресле. В комнате уже работал телик Кошка смотрела футбол. Правда, в одиночестве. Собака лежала у батареи на полу и читала «Старик и море», привычно переворачивая страницы языком.

— Молодец, не провалил миссию, — подбодрила меня кошка, не отрываясь от экрана.

— Но дед всё равно потенциально опасен...— задумчиво сообщила собака.

— Ну, мы его, если что, перевоспитаем! — заверила кошка и тут же заорала.— Куда ты пас даёшь?! Я, выпив валерьянки, хвостом точнее отпасую!

Марина что-то крикнула из кухни, и я вернулся.

— Слушай, у нас на завтра совсем еды нет, не съездишь?

— Давай.

Я оделся, проверил ключи и деньги. Раз вечер пропал, хоть прокачусь перед сном.

На лестнице столкнулся с выходящим из лифта соседом — борцом. Мы поздоровались по спортивному— кивками, как приветствуют друг друга каратисты перед боем. Не хватало только «Хаджиме».

Ездил я часа два. Вернулся, думая, что все уже собираются спать. Но не тупо было. В прихожей меня встретила Марина с тряпкой в руке.

— Что стряслось? — подозрительно спросил я.

— Потоп! — и она умчалась в туалет.

Быстро раздевшись, я ворвался в комнату. Там сидели: Екатерина Ивановна —явно чем-то расстроенная, Иван Иванович —подозрительно-испуганный, кошка — сияющее-ликующая.

Я взглядом показал ей «на выход», надеясь, что это останется незамеченным. Та, не спеша, встала и, выгнув спину, продефилировала в коридор. Я, чтобы ускорить процесс, поддал ей под зад ногой. В спальне уже Сидела собака, уныло смотря в окно.

— Ну, что тут у вас? Оставил на два часа...

— Пенсия сральник сломала.

— То есть как это? — я не понял даже сначала о чём речь.

— Расколол бачок и толчок, мудило, — продолжала кошка.—Хорошо ещё посрать не успел!

— Иван Иванович? Чем?!

— Да уж не хуем, старенький ведь! Полез проверять, какой у тебя инструмент в шкафчике, ну и выронил разводной ключ.

— Ебическая сила!

— Эпическая, так культурнее, — поправила меня собака и оптимистично подытожила.— Всё ещё только начинается...

— Сидите здесь, от греха...

Я бросился в туалет на подмогу Марине. Совместными усилиями мы собрали всю воду в таз.

— Как же угораздило папу твоего? — со злорадством начал я, когда авария была ликвидирована.

Марина расстроено махнула рукой, и я решил больше её не пытать, а примирительно чмокнул в щеку.

— Не расстраивайся и объясни им, что мы теперь в твою квартиру «до ветра» будем ходить. Только заостри внимание, что животные тоже приучены к человеческим удобствам.

— Хорошо, и спасибо, что не злишься.

Пока я возился с тряпками, тазами и «не злился», Марина по-тихому переправила семейство к себе. Когда я вынес осколки на помойку, стало уже совсем темно и мы, наконец, сели на кухне пить чай.

— Надолго они? — как бы невзначай спросил я у Марины.

Кошка с собакой навострили уши.

— Я думаю на пару недель. Может, меньше.

И посидев ещё немного, она пошла в ванную. Потом ушла собака, и мы с кошкой остались вдвоём.

— У Марины в шкафчике над унитазом ничего тяжёлого нет? А то мы с завтрашнего дня запросто можем начать во двор срать ходить.

Я тяжело вздохнул и отправился спать.

Утром меня разбудил настойчивый звонок в дверь. Открываю и вижу соседа. Стоим, смотрим друг на друга. Тот, наконец, решил поздороваться:

— Я — «вольник»...

Сказал бы сразу: «Я — пиздец».

—?

— За лампочку спасибо.

А у самого желваки играют.

— А-а а, — протянул я.— Пожалуйста. Перегорит — обращайтесь!

— А чё, так уж часто перегорают?

— Естественно, это ж обычная лампочка. Если хотите, поменяйте на современные, скрученные такие, как внутриматочная спираль. Те — вечные, как Федя Костров.

— А кто это? — не понял сосед.

— Фидель Кастро. Вождь кубинского народа.

Бляха-муха, зря я про эту спираль. Напрягся богатырь.

— Хо-ро-шо, — по складам отвечает. Получилось, как у Маяковского. Соседка выглядывает. Глаза уставшие — не выспалась, похоже. Ревнивый муж, наверное, всю ночь её в партер ставил. За лампочку мстил. Не помню как уже, но закончили мы этот разговор, и я пошёл чистить зубы.

— Чего этот компрачикос хотел? — кошка спрашивает.

— А хуй его знает... Наверное, чтобы я его с «классиком» ненароком не спутал.

— Не забудь сегодня сантехнику купить.

— Шла бы ты телик зырить!

— Там профилактика, по всем каналам только «бой муравьев».

— Кроссворд тогда отгадывайте.

— А вот это мысль!

И она удалилась.

Пока я собирался, собака вызвала сантехника на завтра. На сегодня все «короли говна и пара» были уже заняты.

— Неужели ко всем родственники приехали? — вслух подумала собака. Успев перехватить кружку кофе, я заглянул в комнату попрощаться. Пиздобратия и вправду разгадывала кроссворд. Я быстро пробежал глазами вопросы — охуеть! Половина про рыбалку, половина про футбол! Один вопрос ваще ебанутый «Что объединяет рыбалку и футбол?»

На работе пришлось задержаться, и в магазин сантехники я ворвался перед закрытием.

— Унитаз нужен.

— Какой?

Не знаю, что хотел продавец: повыёбываться или он так шутил...

— Чтобы срать! — рявкнул я.

После всех проблем дома, ещё и на работе мозгоклюи заебали. Этот ещё тут. Хохмач, бля!

— Какой фирмы? — видимо, всё-таки продавец не шутил и не выёбывался, но меня уже понесло.

— Bang& Olofsen!

— Нет таких!

— Тогда вон тот и всю требуху, которая может понадобиться.

Вечером, когда, как говорится, «ничто не предвещало беды», Иван Иванович полез в конкретную залупу. Проблема всплыла при попытке сходить всем табором в толчок.

— Зверей на улицу! — безапелляционно заявил он.

Я взглянул на Марину, та жестом попросила меня подождать минут пять и удалилась на проработку.

— Дело принимает серьёзный оборот, мы же не ангелы, в конце концов, — напомнила мне собака.

Кошка была более лаконична:

— Команчи будут мстить!

Меня вдруг как-то резко это всё заебало, и я решительно направился в Маринину квартиру.

— Ни кошек, ни собак! — пенс разорялся, аж на лестничной площадке было слышно.

Я вошёл, за мной гурьбой скакала группа поддержки, как пехота за танковым клином.

Марина с красными от расстройства глазами беспомощно развела руками.

— Попробуй ты убеди...

И ушла в нашу квартиру.

— Дедушка, — начал я вежливо, — Вы лишили нас санузла и теперь узурпировали запасной!

— Речь не о вас, а об этих! — дед махнул рукой на «команчей».

— Они члены нашей семьи, такие же, как и вы. Не надо устраивать скандала из ничего.

Дед разнервничался и схватился за стакан с водой.

Я хотел ещё что-то аргументированно изложить в устной форме, но меня опередили:

— А я ща ему в галоши насру, вот тогда по-другому запоёт.

Это могла сказать только кошка.

Дед как стоял, так и ёбнулся прямо со стаканом. Хорошо Екатерина Ивановна была в самой дальней комнате!

— Стакан не выронил — старой закалки человек, — восхитилась собака.

А я бросился за нашатырём, хорошо запас есть, но на лестнице меня ждал «вольник».

— Такая нормально?

«Что ж тебе-то от меня надо?», — в сердцах подумал я.

— Какая «такая»?

— Лампочка.

Я осознал, что всё это он произносит, крутя у меня перед носом этой ёбаной лампочкой. Как будто мне в глаз её хочет вкрутить!

Пока я думал, что ему.ответить, бежавшая «вторым темпом» кошка на ходу бросила:

— С дороги, «протеин». Понаебут же уродов!

Интересно, сколько же он весил? Потому что, когда он плашмя пизданулся об пол, дом ходуном заходил. Лежит как покойник со свечкой, только вместо свечки — лампочка. Хули говорить— хайтек.

Я реально удивился, что лампочка при этом не разбилась, наверное, произведена по последней хитровыебаной технологии. Надо будет таких же купить что ли?

Тут же вспомнил, что совсем забыл об отдающем концы Иваныче. Найдя нашатырь и открыв его, набегу отлил немножко (нашатыря) в ноздрю «вольнику». Он подскочил, как ракета из шахты и, ошалело крутя головой, ломанулся к себе.

«Хуй с ним, объясню потом, что глюки из-за анаболиков», — думал я, приводя в чувство старика.

Тот, открыв глаза, долго молчал.

— Чего-нибудь скажите уже! Сиси не мните... — попросил я.

— Это правда?

— Что «это»?

— Она говорит?

— Вы о чём?

— О кошке, мне показалось, что она мне обещала в калоши насрать.

— Если не пустите в туалет, то вполне возможно, что вы угадали её желаний.

— Пускай идут...

И дед, кряхтя, удалился.

Всё это время Марина была на балконе.

— Ну, как там? — с тревогой спросила она. — Что-то так грохнуло, я испугалась даже!

— Наши победили, — успокоил её я.

— Как всегда?

— Как всегда!