Глава 21. Йен вылезает из Камри своего отца; он явно очень раздражен, и я непроизвольно отступаю на шаг от окна второго этажа

Грэйс

Йен вылезает из Камри своего отца; он явно очень раздражен, и я непроизвольно отступаю на шаг от окна второго этажа, откуда наблюдала за ним. Однако затем вспоминаю – это Йен. Йен, который не стал выбрасывать вещи из шкафчика больной девушки. Йен, который защищал меня от моих друзей… и, в своем роде, от его друзей. Я думала, он лучше остальных парней.

Думала, он порядочный.

До вчерашнего дня, когда Йен разозлился из-за той фотографии.

Теперь меня не проведешь. Теперь я знаю – он просто мальчик, а мальчики – мерзавцы.

Дверь внизу шумно распахивается и закрывается; я убегаю, пока он меня не застукал, прижимая руку к своему бешено колотящемуся сердцу. Он поэтому злится? Из-за меня у него проблемы с Джереми и Кайлом? Прикусываю губу, потом сбрасываю эту мысль со счетов. Если так – какая жалость, черт побери. Эти парни – подонки. А что, если у Йена проблемы с папой из-за меня? Вскидываю руки вверх и матерюсь. Почему каждая мелочь так чертовски сложна? Почему это вообще меня так сильно беспокоит? Он вел себя мило в течение нескольких дней, но вчера Йен был достаточно жесток, чтобы растерзать мои затянувшиеся раны и оставить меня истекать кровью. Мне просто следует уйти в монастырь или вроде того. Отречься от мужчин, дать обет целомудрия. От звуков его шагов, доносящихся с лестницы, моя кровь закипает, в животе все трепещет. И я понимаю, что не сдержу этот обет.

Он резко останавливается на последней ступеньке и просто смотрит на меня; дюжина эмоций отражается у него на лице. Йен сжимает руку в кулак, потому что она дрожит. Не представляю, откуда, но я знаю, что это его раздражает. Его губы шевелятся, но он не в состоянии произнести ни слова. Йен переминается с ноги на ногу под моим пристальным взглядом.

" Кто ты? ", – хочется закричать. Я хочу схватить его за ворот футболки, встряхнуть его и…

– Господи, Грэйс, прости. Мне так жаль.

Что? Я смотрю на него еще секунду. О, боже мой, кто ты, черт возьми? Почему парней так и тянет раздражать, расстраивать, досаждать нам и… черт! Я больше не могу, поэтому ударяю ногой по дверце шкафчика.

– Грэйс, ты…

– Что ты задумал, Рассел? Что, черт побери, ты задумал? – кричу, уперев руки в бока. Он стоит как статуя; я расхаживаю туда-сюда вокруг него, продолжая тираду: – В один день ты эдакий милый парень, который… который спасает людей, а потом ты вдруг превращаешься в такого… такого жесткого гада с языком, пронзающим сердца. Я не понимаю. Это очередная порция мести? Ты и вся команда по лакроссу используете меня в качестве упражнения для сплочения коллектива? Что я вам сделала? Скажи мне! Что, черт возьми, я сделала любому из вас, кроме…

– Кроме чего?

Я сжимаю губы и украдкой смотрю на него из-под завесы волос. Он ошеломлен. Если бы я не знала, то сказала бы, что Йен в шоке. Боже, я испускаю беззвучный стон, сползаю на пол и отпускаю остатки своей ярости. Во всем этом нет никакого смысла. Может, мама права. Семестр или два в Европе, и я смогу начать с нуля. Быть кем и чем захочу.

Подошва скрипит по линолеуму; Йен опускается передо мной на колени. Медленно протягивает руку. Не знаю. Может, он думает, что я кусаюсь. Я должна остановить его. Но сейчас любопытство во мне преобладает над злостью. Его рука касается моей руки – мягкое, горячее касание кожи, а затем легкое пожатие, и это… ох, Господи… это совершенно выбивает меня из колеи. Я разражаюсь потоком слез, и теперь заключена в его объятия. Его губы целуют мой лоб.

Проклятье, мой лоб.

Это еще сексуальней, чем я представляла; как бы мне хотелось отключить центр растерянности в моем мозгу.

– Прости, – говорю, икая. – Я думала, что уже все выплакала. Не знаю, что со мной не так.

– Я знаю, – отвечает Йен через мгновение. – Ты дошла до края, – заканчивает он, пожимая плечами. – Думаю, может, я стал соломинкой, сломавшей спину твоему верблюду.

Я начинаю смеяться – громко хихикаю со всхлипами.

– Звучит так… так…

– Извращенно? – заполняет Йен паузу, улыбаясь. Я закатываю глаза.

– Подходит. – Затем продолжаю серьезно: – Вчера ты вел себя ужасно.

– Знаю. Прости. Увидел, как ты украдкой убегаешь с поля с этой камерой и подумал: " Лгунья".

Я вздрагиваю. Его рука крепче обхватывает мою.

– Грэйс, послушай меня. Я не знаю, о чем думает Зак.

Пытаюсь отстраниться, только он меня не отпускает.

– Клянусь, не знаю, – добавляет Йен. – Но я знаю, что ты не врешь. Не врешь. – Он сжимает мою руку и широко улыбается. – Давай куда-нибудь сходим сегодня. Лишь мы… Никаких разговоров про Зака, Миранду или Линдси. Позволь мне загладить вину перед тобой. Я не говнюк, клянусь.

Моя вторая рука подлетает ко рту. Этот комок страха, прокравшийся внутрь и умерший где-то в глубине меня, только что вдвое уменьшился в размере. Йен шутит. Он наверняка шутит.

Если он шутит, я разобьюсь на миллион осколков – знаю точно.

После того, как убью его.

– А как же твои друзья? – приходится спросить.

Йен опускает глаза и бросает мою руку.

– Не знаю, Грэйс. Будем действовать шаг за шагом, ладно?

– Что заставило тебя передумать?

Он передвигается, садясь рядом со мной, подтягивает колени к груди и хмурится.

– Может, все то, что ты сказала о простых или правильных поступках. – Йен приподнимает плечо. – Тебе бы было так просто… не знаю… спрятаться. Сбежать. Притворяться. – Он качает головой. – Но ты бросаешь людям вызов. Не отступаешь. Даже когда боишься. А ты в последнее время часто испытываешь страх, верно?

– Нет.

Йен наклоняется ближе. Я задерживаю дыхание.

– Обманщица, – шепчет он.

Секунду спустя мы оба начинаем хохотать.

Сегодня самый лучший день в моей жизни.

Йен поднимается на ноги, слегка покачиваясь.

– Опять голова кружится?

– Не. Встал слишком быстро. Все в порядке. – Он идет к тележке, на ходу снимая толстовку. Вешает ее на один из крючков, затем толкает тележку к тому месту, где мы остановились. Йен в джинсах – тут ничего нового. Но футболка другая. Она чистая, выглаженная и хорошо на нем сидит. Настолько хорошо сидит, что я замечаю его невероятно красивое тело.

О Боже, еще как замечаю.

Тяжело сглатываю, подхватываю новую пару резиновых перчаток, и вскоре мы работаем в установившемся ритме. Работаем бок о бок несколько часов, напряжение в воздухе только наше – ни следа Зака.

– Эй, Грэйс?

Я оборачиваюсь через плечо, смотрю на Йена. Он не драит шкафчики. Он хмуро смотрит на меня. Комок страха мгновенно увеличивается.

– Что?

– Чего ты добиваешься? – Пока я гадаю, как лучше на это ответить, Йен продолжает: – С камерой и провокациями окружающих. Какой цели ты хочешь достичь?

Бросив взгляд на настенные часы, снимаю перчатки, сползаю на пол, пытаюсь найти слова, чтобы объяснить.

– Я просто хочу, чтобы люди поверили, что это случилось. – Внезапно мне становится холодно; я вздрагиваю. – Никто не верит, знаешь? Копы спрашивали, была ли я в отношениях с Заком, пила ли, принимала ли наркотики, работала ли когда-либо стриптизершей, целовалась ли когда-нибудь с Заком до той ночи. Какое, к черту, отношение все это имеет к случившемуся? Законы о сексуальных преступлениях не распространяются на стриптизерш? На девушек в отношениях? Я этого не понимаю. – Обхватываю ноги руками, кладу голову на колени и закрываю глаза. – Даже родители мне не верят. Мой папа… он только и говорит: " Теперь ты довольна, Тереза? Теперь ты довольна? Ты позволила ей выйти из дома в таком виде, и посмотри, что случилось! ". И моя мама… она считает, я должна извиниться перед Мирандой за то, что увела у нее парня, а потом уехать в Европу на семестр или два, чтобы забыть.

– Твой папа тебе верит.

Поднимаю голову, нахмурившись.

– Он был здесь вчера. Хотел разорвать Джереми и Кайла в клочья.

Тру лицо ладонями.

– Ага. Я слышала. Его арестовали, но потом отпустили. – Я откидываю голову назад, прислонившись к шкафчику. – Только это все из-за того, что Кайл и Джереми сделали вчера. Отец до сих пор не понимает, что меня действительно изнасиловали. Он думает, раз я пошла в лес, пила алкоголь, оделась так, как оделась, значит, должна была ожидать, что подобное может произойти. Что я на самом деле хотела, чтобы это произошло. Грр! – Сжав кулаки, ударяю по дверце позади меня.

– Ты хотела?

Злобно смотрю на него, прищурившись.

– Ты шутишь?

Йен поднимает обе руки.

– Серьезный вопрос. Почему ты так одеваешься? Ты хочешь обратить на себя внимание парней? Выделяться из толпы? Быть желанной?

– Хочешь знать, почему я так одеваюсь? Ладно. Когда мне было около девяти, я любила уроки танцев. Любила. Любила уроки, любила свою учительницу. Она носила шелковые юбки поверх балетного комбинезона. Мне нравилось, как они парили вокруг нее, когда она кружилась. Она была такая грациозная. И красивая. У нее были самые гладкие и блестящие белокурые волосы, какие я только видела. А глаза такого же голубого цвета, как наша машина в то время. Я не могла оторвать взгляда от них. Она была идеальна. Абсолютно идеальна во всех аспектах, до моего первого танцевального конкурса, когда за кулисами я увидела, как она повисла на моем отце, словно тот только что спас ее от утопления. – Я сажусь, подбираю ноги под себя, наклоняюсь вперед. – Она отбила его, Йен. Женатого мужчину, у которого была семья, и она это знала. Она соблазнила его, забеременела, и он оставил нас, чтобы уйти к ним, а… – Мой голос срывается. – А на их свадьбе, сказочной свадьбе, на которую ей хватило наглости надеть белое, отец говорит мне, что хочет, чтобы мы с Кристи стали хорошими подругами, потому что она такая замечательная женщина, и он надеется, я многому у нее научусь. Научусь чему? Как быть хладнокровной, расчетливой разлучницей? – Поднимаю обе руки. – Нет. Черта с два, нет. Я лучше буду носить черную одежду и черные волосы до конца своей земной жизни, чем позволю кому-нибудь хоть на одну секунду подумать, будто я чем-то похожа на эту женщину.

Йен склоняет голову набок, внимательно присматривается ко мне.

– Какой у тебя настоящий цвет волос?

Я закатываю глаза.

– Как у папы.

– В смысле, светло-каштановый?

Киваю.

– Но Кристи блондинка?

– Да, и что?

– Тогда почему ты красишь волосы, если они разного цвета с Кристи?

– Ох. – Я провожу пальцами по волосам, смотрю на темные локоны. – Потому что мама всегда говорит, как сильно я похожа на него. Мне ненавистно, что я расстраиваю ее еще больше, чем Кристи.

– Ты считаешь ее шлюхой.

Он произносит эти слова так ровно, искренне. Тем самым разжигая мою ярость.

– Кристи – президент клуба шлюх, и носит кашемир, ради всего святого! Отец этого не понимает. Никто не понимает. Я была с друзьями. С людьми, которых знаю; людьми, с которыми я знакома с начала старшей школы, а то и раньше. Мне полагалось быть в безопасности, даже если бы я там совершенно голая стояла. Почему никто не помог мне, когда я отключилась? Разве не это должны делать друзья? Почему Зак решил, раз я была без сознания, значит, мое тело не более чем… чем приемник, которым он смог воспользоваться только потому, что был зол и возбужден?

Прежде чем Йен успевает ответить, мой телефон вибрирует. Я выуживаю его из кармана, открываю и-мэйл от детектива Бакли. Читаю предложение или два, только после части, где говорится: " Недостаточно для вынесения обвинений", все остальное расплывается перед глазами.

– Проблемы? – спрашивает Йен; я пожимаю плечами.

– Ты будешь рад узнать, что в полиции сказали, та фотография, которую я им прислала, ничего не доказывает, поэтому Зак избежит наказания за мое изнасилование.

Он резко вздыхает и отворачивается. Когда минута проходит в полной тишине, я понимаю, что Йен не так уж удивлен новостями. Сжимаю губы вместе. Хорошо. Ладно. Расправляю плечи, встаю, возвращаюсь к работе. Мне требуется несколько минут, чтобы понять – я так и не ответила на его вопрос.

Смотрю на Йена, со сжатыми челюстями натирающего дверцу шкафчика.

Полагаю, мой ответ больше значения не имеет.