Гадасаревиа

Не думаю, что кто-нибудь внимательно читает титры, где перечислены фамилии актеров, занятых в эпизодах. Но если бы кто-нибудь читал, то обязательно обратил бы внимание: в «Не горюй!» и во всех последующих фильмах в титрах эпизодников стоит фамилия Р. Хобуа. На моей памяти это заметили только три человека: сам Рене и монтажеры – Таня Егорычева и Лена Тараскина.

– А кого у нас играет Хобуа? – спросила Таня Егорычева на двадцатом году работы со мной, когда приклеивали финальные титры к фильму «Паспорт». (Таня монтировала «Совсем пропащий», «Афоня», «Осенний марафон», «Слезы капали», «Кин-дза-дза», «Паспорт».) А Лена Тараскина засекла его на третьем фильме (она работала со мной на «Насте», «Орле и Решке» и «Фортуне»).

А никого у меня Рене Хобуа не играл.

В один из выходных Вахтанг Абрамашвили пригласил нас на завтрак, на жареные хинкали. Оказалось, что завтракать с нами будет и отец Вахтанга – дядя Гриша. И мы поняли: завтрак затянется.

Дядя Гриша чтил традиции и обязательно произносил все тосты, положенные при грузинском застолье. И ритуал занимал минимум три часа.

Между прочим. Был такой случай: дядя Гриша улетал в командировку, Вахтанг его провожал. Самолет задерживался, и они зашли в ресторан перекусить. Там оказался кто-то из друзей дяди Гриши и прислал им бутылку вина. Ну не пить же молча, и дядя Гриша начал произносить тосты… И заказал еще вино. Объявили посадку на самолет, но нарушить ритуал дядя Гриша не мог: «Если уж начали, надо довести до конца». И самолет улетел без них.

После «завтрака» у Вахтанга мы с Резо вернулись в гостиницу. Поднялись ко мне в номер. И тут я сообразил, что дверь захлопнул, а ключ забыл в комнате. Пошли к дежурной по этажу. У дежурной запасного ключа не оказалось, и они с Резо пошли к администратору. А меня дежурная усадила на свое место – караулить этаж.

Сижу и насвистываю по привычке. Из лифта вышли четверо. Трое – здоровые, как шкафы, а один поменьше – скорее не шкаф, а этажерка. Подходят ко мне:

– Ключ от пятьсот семнадцатого, – сказал самый большой шкаф.

– Не могу. Ящик заперт.

– Так открой!

– Не могу. Я не дежурный.

– А чего тут уселся?

– Попросили и сижу, – я отвернулся, посмотрел в окно и опять стал насвистывать.

– А чего свистишь? – спросил не самый большой шкаф.

– Хорошее настроение.

– А чего это у тебя хорошее настроение?

– Выпил.

– И сколько стекляшек ты выпил?

– А что такое стекляшки?

Разговор шел по-грузински. Что бутылки на жаргоне «стекляшки», я действительно не знал.

– Сейчас он скажет, что живет в Москве и по-грузински не все понимает! – сказал не самый большой шкаф.

– Да, я живу в Москве и по-грузински не все понимаю.

– Сейчас он скажет, что режиссер Георгий Данелия, – сказал не самый большой шкаф.

– Да, я режиссер Данелия.

– Давай выкинем его в окно, – предложил самый большой шкаф.

– Подожди. А вдруг он правда тот Данелия. Пусть документы покажет, – сказал маленький шкаф, который этажерка. – Слышишь? Покажи документы!

– Документы в номере.

– Пошли в номер.

– Ключ потерял.

В окно меня не выкинули только потому, что тут появились горничная и Резо. Мы с Резо повели шкафов ко мне в номер, я предъявил паспорт.

– Действительно, Георгий Данелия! – обрадовался маленький шкаф.

– Ты прописку, прописку у него посмотри! – сказал большой.

Когда шкафы установили, что я тот самый московский режиссер Георгий Данелия, то повели нас в ресторан пообедать и отметить встречу. Шкафы оказались командировочными из Зугдиди. Самый большой был начальником ГАИ, а этажерка – строителем. После обеда Резо стал звать всех в номер послушать сценарий: «Нам важно мнение простого зрителя». Но шкафы сказали, что русский не очень понимают, и быстро слиняли, не ушел только этажерка – это и был Рене Хобуа.

Часов до девяти мы читали ему сценарий, а он серьезно слушал и кивал. Когда мы спрашивали: «Ну как?», он говорил: «Гадасаревиа!» (По-грузински это означает: так хорошо, что с ума сойти можно!)

А в девять мы были приглашены на банкет: свекра моей двоюродной сестры Кети избрали в Академию наук. И мы взяли Рене с собой.

На следующий день рано утром позвонил Гурам Асатиани и пригласил нас на хаши, который грузинские писатели устраивали в честь приезда Беллы Ахмадулиной. И мы разбудили Рене и взяли его с собой на хаши. А после хаши мы пошли обедать к Верико – вместе с Рене.

Потом Рене порывался уйти, но мы его не отпустили: «Нам же важно мнение простого зрителя!» И заставили слушать другой вариант сценария. Потом спросили, какой ему больше нравится. Рене тут же сказал:

– Гадасаревиа!

– Ромели (который)? – спросил Резо.

Рене подумал и сказал:

– Ориве (оба)!

Вечером в тот день на фуникулере был банкет по случаю юбилея красавицы актрисы Медеи Джапаридзе. И мы, конечно, повели туда и Рене.

А во время банкета Гия Бадридзе сказал, что пора идти в гости к Нани Брегвадзе, она просила его нас привести… Мы пошли. По дороге Бадридзе куда-то потерялся, Рене тоже хотел потеряться, но мы его выловили и к Нани пришли втроем: Резо, я и Рене Хобуа.

Открыла мама Нани в ночной рубашке. Мы поняли, что никто нас не ждет, извинились и хотели уйти, но мама закричала:

– Нани! К нам Резо и Гия Данелия пришли!

Нас усадили за стол, мама принялась что-то готовить, а Нани быстренько оделась, привела себя в порядок, села к роялю и начала петь. А мы говорили тосты и пили шампанское.

Когда вышли от Нани, я вспомнил, что у Рамина Рамишвили, мужа моей сестры Марины, есть бочонок хорошего имеретинского вина. И он обидится, если узнает, что мы были рядом и не зашли. И мы пошли к Рамину. И там тоже все проснулись, оделись и тут же накрыли стол. Когда уходили, Рамин пригласил всех сегодня же на обед.

А на следующее утро мы с Резо решили – хватит! Пора взяться за ум и начать работать. Для начала стали наводить порядок в хозяйстве. Разложили на подоконнике эпизоды на три стопки. Первая – самая тоненькая – эпизоды, которые пока вошли в фильм. Вторая – побольше – варианты этих эпизодов. Третья – очень толстая, сантиметров восемь – эпизоды, которые пока не вошли в фильм.

– Надо посчитать, где сколько страниц, – сказал я. – Чтобы знать коэффициент полезного действия.

– Это долго, – сказал Резо. – Пошли лучше в буфет и взвесим.

Мы пошли в буфет и там на весах, что стояли на стойке, взвесили. Первая стопка весила (у меня записано) 320 граммов. А вторая и третья вместе – 4 кг 200 г. (На «Кин-дза-дзе» запас был намного больше, что-то около пяти кило.)

Вернулись в номер. Подумали и решили, что кое-что из запасов можно вернуть в основной вариант (грамм сто пятьдесят, не больше). Стали отбирать. Стук в дверь, пришел Рене. Рене извинился, что опоздал:

– У доктора был.

И Рене вручил нам справку от врача: «Рене Хобуа строго запрещается употреблять любые алкогольные напитки».

И Рене опять извинился и сказал, что пойти с нами на обед к Рамину не сможет.

Мы сказали, что, во-первых, Рамину мы уже позвонили и попросили отменить обед. А во-вторых, мы сами тоже с сегодняшнего дня не пьем.

– Садись, послушай сцены, которые в сценарий пока не вошли.

– Извините, а можно я не буду слушать? – робко спросил Рене.

– Почему? Нам важно знать мнение простого зрителя, – сказал я. – Мы что-то выкинули. А может, именно это для зрителя самое интересное. Садись и говори, что нравится, а что нет.

– Извините, – сказал Рене. – я не смогу вам помочь. Я по-русски плохо понимаю. Особенно когда читают написанное.

– Если не понимал, зачем хвалил? Зачем говорил «гадасаревиа»? – спросил я.

– Такие люди написали. Конечно, гадасаревиа! Сейчас извините, что не могу слушать, – выхода нет!

Рене приехал из Зугдиди выбить в тресте какие-то стройматериалы – в благодарность какому-то чмуру. И из-за нас все никак не мог туда попасть. А сегодня последний день – чмур завтра уходит в отпуск, и надо будет искать другого чмура. И еще неизвестно, сколько этот другой запросит. А на стройке в Зугдиди Рене со стройматериалами ждут сто человек.

Рене ушел. А Резо сказал:

– Слушай, он столько с нами мучился и терпел. А мы ему даже спасибо не сказали. Давай напишем Рене в титрах, в эпизодах. Он посмотрит у себя в Зугдиди картину, и ему будет приятно.

И с тех пор я все время пишу в титрах Р. Хобуа.