Передвижения войск

За несколько недель до того, как должен был истечь срок службы Роба Джея, к нему пришел полковник Симондс, чтобы обсудить продление этого срока. К тому времени в других полках уже начали свирепствовать весенние лихорадки, но сто тридцать первого индианского эта эпидемия совсем не коснулась. Конечно, не обошлось без простуд, которые солдаты зарабатывали, ночуя на холодной сырой земле, и расстройства желудков из-за специфического рациона, но таких коротких очередей больных Роб Джей не видел за все время своей службы в армии. Полковник Симондс знал, что три полка полностью слегли с лихорадкой и малярией, в то время как его однополчане были относительно здоровы. Некоторых пожилых бойцов отправили домой из-за тяжелых условий. У большинства были вши, грязные шеи и ноги, зуд в пояснице, и они пили слишком много виски. Но они закалились и стали более выносливыми после изматывающих маршей, стойкими в результате неустанных учений и уверенными в себе, потому что каким-то непостижимым образом нештатный хирург-ассистент Коул помог им пережить эту зиму, как и обещал. Из шести сотен бойцов полка за всю зиму умерло лишь семь, установив общий уровень смертности двенадцать на тысячу. В других трех полках этот показатель составил пятьдесят восемь смертей на тысячу солдат, а с распространением лихорадки процент смертности лишь увеличился.

Поэтому полковник пришел к доктору, чтобы убедить его остаться, после чего Роб Джей подписал документы еще на три месяца службы без всяких колебаний. И действительно, у него совсем не было нареканий на условия работы.

Теперь, сказал он Симондсу, необходимо подготовить полевой госпиталь для того, чтобы лечить раненых в бою.

Санитарная комиссия лоббировала реформы, предлагаемые военным министром, до тех пор, пока службы перевозки больных и санитары-носильщики не стали неотъемлемой частью Потомакской армии. Но на этом реформирование остановилось, будто бы все забыли о необходимости ухаживать за ранеными в западном секторе.

– Мы сами должны о себе позаботиться, – настаивал Роб Джей.

Они с Симондсом удобно устроились за палаткой-амбулаторией, покуривая сигары; теплый весенний ветерок разносил запах дыма, в то время как Роб рассказывал полковнику о своем путешествии в Цинциннати на «Боевом ястребе».

– Мне довелось поговорить с двумя парнями, которые два дня пролежали на поле боя после ранения. И благо, что пошел дождь, потому что им даже нечего было пить. Один мужчина рассказал мне, что в ту ночь кабаны подобрались совсем близко к тому месту, где он лежал, и начали пожирать тела. В том числе тела тех, кто еще не умер.

Симондс кивнул. Он и сам знал все эти ужасающие подробности.

– Что вам для этого нужно?

– По четыре человека от каждой роты.

– Вы хотите целый взвод превратить в санитаров-носильщиков, – с изумлением предположил Симондс. – Наш полк и так не полностью укомплектован. Многие уже слишком стары и немощны, им вообще не нужно бы на службу поступать. Возьми их.

– Нет. Мне нужны те, у кого хватит сил вытащить своего товарища из-под огня и доставить его в безопасное место. С этой работой старые и больные не справятся.

Роб Джей взволнованно смотрел в лицо этому молодому парню, которым он восхищался и которого – в данный момент – ему было искренне жаль. Симондс любил своих подчиненных и хотел защитить их, но, как полковнику, ему приходилось брать на себя незавидную обязанность распоряжаться человеческими жизнями так, будто солдаты были не людьми, а боеприпасами, провиантом или деревянными колодами.

– Я бы мог взять музыкантов из оркестра, – предложил Роб Джей. – Большую часть времени они бы играли, а после битвы могли бы носить раненых.

Полковник Симондс с облегчением кивнул.

– Отлично. Давайте посмотрим, кого капельмейстер мог бы вам отдать.

Капельмейстер Уоррен Фиттс шестнадцать лет проработал обувщиком, после чего поступил на военную службу в Форт-Уэйне. Он без устали занимался музыкой и еще в молодости несколько лет пытался открыть свою музыкальную школу в Саут-Бенде. Когда он уехал из этого города, заработав достаточную сумму денег, то вернулся к изготовлению обуви – делу, которое оставил ему отец. Тот хорошо обучил сына, поэтому Фиттс стал отличным обувщиком. Его заработок был скромным, но на жизнь хватало; вместе с этим он давал частные уроки музыки, обучая игре на фортепиано и духовых. Война возродила его старые мечты, которые, как он считал, погибли окончательно и бесповоротно. Он собрал все музыкальные таланты Форт-Уэйна, чтобы основать свой оркестр, потому теперь его оскорбило предложение хирурга, который хотел забрать его музыкантов и сделать из них санитаров.

– Никогда!

– Мне они нужны ненадолго, – объяснял Роб Джей. – Все остальное время они будут продолжать свои занятия с вами.

Фиттс с трудом скрывал гнев.

– От каждого музыканта требуется полная отдача, ничто не должно отвлекать их внимание. Когда они не выступают, то все время должны отдавать репетициям и занятиям.

По собственному опыту с виолой да гамба Роб Джей знал, что капельмейстер прав.

– А есть ли у вас в оркестре такие инструменты, на которых играет сразу несколько человек? – терпеливо спросил он.

Вопрос задел Фиттса за живое. Раз уж он не стал дирижером, то должность капельмейстера стала для него пределом мечтаний, а потому он тщательно следил за тем, чтобы его собственная внешность, равно как и внешний вид музыкантов его оркестра, полностью соответствовали представлениям солдат об исполнителях. Волосы Фиттса полностью поседели. Его лицо было гладко выбрито, за исключением аккуратно подстриженных усов, в кончики которых он втирал воск и щегольски подкручивал их. Его униформа содержалась в идеальном состоянии, и музыканты знали, что также должны натирать до блеска свои инструменты, стирать форму, чистить и подкрашивать обувь. И что должны выступать гордо, потому что когда их капельмейстер показывает все свое умение, взмахивая дирижерской палочкой, он хочет, чтобы и весь оркестр соответствовал его стандартам. Но несколько человек явно выбивались из строя…

– Абнер Уилкокс, – сказал он. – Горнист.

Уилкокс сильно косил. Фиттсу нравилось, когда музыканты обладали не только талантом, но и физической красотой. Он на дух не переносил всевозможных увечий, которые портили идеальную картину его оркестра, а потому решил определить Уилкокса на должность полкового горниста.

– Оскар Лоренс. Барабанщик.

Неуклюжий шестнадцатилетний парень, который из-за своей неловкости не только оказался плохим барабанщиком, но также часто сбивался с шага во время марша оркестра, и движения его головы часто выбивались из общего ритма.

– Леннинг Ордуэй, – сказал Фиттс, и хирург понимающе кивнул. – Корнет ми-бемоль.

Посредственный музыкант и кучер одной из оркестровых повозок, который иногда присоединялся к разнорабочим. Был хорош в игре на трубе, когда они по средам выступали перед однополчанами, или во время репетиций, сидя на табуретах на плацу, но его хромота становилась просто невыносимой, и он не мог маршировать так, чтобы не разрушать ровный строй оркестра.

– Аддисон Перри. Малая флейта и пикколо.

Плохой музыкант и неряха. Фиттс только рад был избавиться от этого мертвого груза.

– Льюис Робинсон. Корнет-сопранино ми-бемоль.

Способный музыкант, Фиттс не мог этого отрицать. Но Робинсон постоянно раздражал его свыше всякой меры – самоуверенный осел, слишком много о себе возомнивший. Несколько раз Робинсон показывал ему различные мелодии, которые, по его словам, сочинил сам, и спрашивал, можно ли поделиться ими с оркестром, чтобы сыграть их как-нибудь на концерте. Он утверждал, что работал дирижером в филармонии одной общины в Колумбусе, штат Огайо. Фиттс не хотел, чтобы кто-то заглядывал ему через плечо и дышал в спину.

– И?.. Кого еще?

– На этом все, – удовлетворенно ответил капельмейстер.

Всю зиму Роб Джей тайком наблюдал за Ордуэем издалека. Он нервничал, потому что, хотя трубач и записался на службу на годовой срок, ничто не помешает ему просто сбежать и исчезнуть. Но та необъяснимая причина, которая держала всех в армии, распространялась и на Ордуэя; и именно он оказался среди тех пяти рядовых, которые поступили в подчинение к Робу Джею. Его наружность была довольно приятной, ничто не выдавало в этом милом парне убийцу, за исключением водянистых встревоженных глаз.

Никто из этих пятерых не обрадовался своему новому назначению. Льюис Робинсон даже запаниковал.

– Я должен играть! Я ведь музыкант, а не врач!

Роб Джей поправил его:

– Санитар-носильщик. Пройдет совсем немного времени, и ты станешь санитаром-носильщиком, – пояснил он ему, но все поняли, что он обращался ко всем присутствующим.

Он попытался извлечь выгоду из этой странной сделки, попросив капельмейстера не задействовать их в своей работе вообще, и выиграл эту уступку с подозрительной легкостью. В занятиях с ними он начал с азов, научив их обращаться правильно с перевязочным материалом и делать повязки, а затем рассказал о видах ран и о том, как нужно их перевязывать. Он научил их, как добраться до раненых на поле боя и донести их в безопасное место, а также снабдил каждого маленьким рюкзаком с перевязочным материалом, повязками, флягой со свежей водой, опиумом и морфином в порошке и пилюлях.

В армейской аптечке нашлась пара шин, но Робу Джею они не понравились, потому он реквизировал несколько бревен, из которых санитары сделали новые шины своими руками под его руководством. Абнер Уилкокс оказался весьма способным и изобретательным плотником. Он соорудил множество отличных легких носилок, натянув между жердями брезент. Офицер тыла нашел для них двуколку, которую можно было использовать для перевозки раненых, но Роб Джей годами ездил по вызовам по ухабистым дорогам и знал, что для перевозки раненых по пересеченной местности ему нужно нечто более надежное и на четырех колесах. Он нашел неплохо сохранившуюся бричку, а Уилкокс прибил к ней бортики и крышу. Они выкрасили ее в черный цвет, и Ордуэй талантливо изобразил серебряной краской на каждом бортике кадуцей, символ медицины, срисовав его с аптечки. У ремонтёра Роб Джей раздобыл пару уродливых, но сильных рабочих лошадок – животные были тоже своего рода «отбросами», как и весь этот спасательный отряд.

Пятеро мужчин невольно загордились, почувствовав себя коллективом, но Робинсон явно был обеспокоен опасностью их нового назначения.

– Да, мы будем подвергаться опасности, – согласился Роб Джей. – Но солдаты в строю также рискуют, равно как и кавалерия, иначе бы не было потребности в санитарах.

Он всегда знал, что война портит людей, но лишь теперь заметил, что она повлияла на него так же, как и на всех остальных. Он распоряжается жизнями этих пяти человек, им придется бежать за ранеными снова и снова, как будто им не страшен град пуль и снаряды артиллерии. И он пытался увести их от страха и беспокойства, постоянно напоминая им о том, что все они принадлежат к поколению смерти. Его лицемерные слова и отношение должны были уменьшить груз его ответственности; он и сам отчаянно пытался верить в них. Он хотел убедить их, что теперь их жизнь ничем не хуже, чем в те времена, когда им приходилось терпеть сложный характер Фиттса, а главной целью было произвести впечатление во время исполнения вальсов, полек и маршей.

Он поделил носильщиков на две команды – Перри поставил с Лоренсом, а Уилкокса – с Робинсоном.

– А как же я? – спросил Ордуэй.

– А ты будешь со мной, – ответил Роб Джей.

Капрал Амесса Декер, почтальон, хорошо знал Роба Джея, поскольку тот регулярно отправлял весточки Саре, которая в ответ присылала длинные и страстные письма. Жена была настолько физически притягательна для него, что иногда, лежа в своей хибаре и перечитывая ее письма одно за другим, он пылал ее страстью и буквально чувствовал ее запах. Хотя Каир и кишел женщинами, которых можно быть купить как за деньги, так и за патриотизм, он даже не пытался найти замену жене. Верность была его уделом.

Большую часть своего свободного времени он писал письма – в ответ на теплые письма Сары слал ей нежность и душевную поддержку. Иногда он писал и Шаману, но еще чаще делал записи в своем дневнике. Часто он лежал, закутавшись в пончо, и придумывал, как бы ему вызнать у Ордуэя, что произошло в тот день, когда была убита Маква-иква. Он знал, что когда-нибудь сумеет добиться доверия Ордуэя.

Он все думал о сообщении Мириам, о «ничего не знающих» и Ордене звездно-полосатого флага. Кто бы ни был автором того доноса (он сам пришел к выводу, что его составил какой-нибудь засланный священник), он совершенно точно заявлял о своей принадлежности к протестантам, ненавидящим католиков. Сработает ли это снова? Письмо с сообщением осталось вместе со всеми его бумагами в Холден-Кроссинге. Но он читал его настолько часто и внимательно, что, казалось, помнил все знаки и сигналы, пароли и явки – целая система тайного общения, которую наверняка придумал когда-то впечатлительный парень с богатым воображением.

Во время тренировки с носильщиками, один из которых играл роль раненого, Роб Джей заметил, что когда два человека грузят пострадавшего на носилки и поднимают его на бричку, то они слишком быстро устают и могут сильно ослабеть, особенно если им пришлось нести носилки довольно долго.

– Нужен носильщик на каждом углу носилок, – предложил Перри, и Роб Джей не мог с ним не согласиться. Но тогда они могли обеспечить работу лишь одной группы, чего будет недостаточно на случай, если полк попадет в переделку.

Он рассказал о своей проблеме полковнику.

– И что же ты собираешься делать? – спросил Симондс.

– Мне нужен весь оркестр. Повысь пятерых моих носильщиков до капралов. Каждый из них сможет возглавить отдельную группу с носилками, если у нас будет слишком много раненых. В каждую группу войдет еще по три музыканта, они будут приписаны к уже обученным капралам. Если бы солдаты могли выбирать между музыкантами, которые великолепно играют в бою, и музыкантами, которые спасают им жизни, уверен, они бы выбрали последних.

– Но у них нет права выбирать, – сухо ответил Симондс. – Здесь я все решаю.

Однако он принял верное решение. Пятеро носильщиков получили нарукавные знаки капрала, а Фиттс перестал здороваться с Робом Джеем, когда бы ни проходил мимо.

В середине мая настала жаркая пора. Лагерь был расположен между реками Огайо и Миссисипи, воды которых стали черными от грязи, спускаемой в них из лагеря. Но Роб Джей выдал каждому солдату по полкуска коричневого мыла, и все роты дружно двинулись вверх по реке Огайо к чистым водам, где всем было приказано раздеться и тщательно вымыться. Сначала они входили в воду с проклятиями и стонами, но большинство из них выросли на фермах и не смогли не вспомнить старые привычки, а потому купание вскоре обернулось фонтаном брызг и баловством. Когда солдаты выходили из воды, их осматривали сержанты, особое внимание уделяя головам и ногам, после чего, под восторженные возгласы товарищей, некоторых отправляли обратно в воду домываться.

У некоторых униформа была изорвана в клочья или же пестрела заплатами, вырезанными из самых разных предметов одежды. Но полковник Симондс заказал новую форму, и, когда ее раздали солдатам, те справедливо решили, что вскоре их отправят в бой. Оба канзасских полка уже спустились вниз по Миссисипи на пароходах. Все, естественно, решили, что их отослали в подкрепление армии Гранта, который собирался брать Виксберг, и что им придется последовать за канзасцами.

Но двадцать седьмого мая днем, когда оркестр Уоррена Фиттса то и дело допускал кошмарные ошибки в своей страстной игре, полк отправили к железной дороге вместо причала. Людей и животных погрузили в вагоны, и прошло два часа прежде, чем пассажирские вагоны прицепили к грузовым, после чего сто тридцать первый полк попрощался с Каиром.

Доктор и носильщики ехали в больничном вагоне. Когда они выезжали из Каира, вагон пустовал, но уже через час у одного молодого рядового случился обморок, и когда его принесли в больничный вагон, Роб Джей обнаружил, что тот горит в лихорадке и бредит. Он делал парню спиртовые примочки, но потом решил во время одной из остановок передать его в гражданскую больницу при первой же возможности.

Робу Джею нравился больничный вагон, который окажется незаменимым, когда они будут возвращаться после битвы. С одной стороны по всей длине вагона разместили три ряда подстилок. Каждую подстилку прочно укрепили с помощью резиновых петель, благодаря которым все четыре угла были подвешены на крюки, вбитые в стены и подпорки; резиновые ремни значительно сглаживали дорожную тряску. В отсутствие пациентов пять новоиспеченных капралов заняли по подстилке и дружно согласились, что вряд ли даже генералы путешествуют с большим комфортом. Аддисон Перри, который всегда легко засыпал где угодно и когда угодно, будь то день или ночь, уже мирно похрапывал рядом с самым молодым санитаром, Лоренсом. Льюис Робинсон занял место отдельно от всех остальных, устроившись под фонарем, и делал какие-то пометки на листе бумаги, должно быть, сочиняя музыку.

Они не имели никакого представления о том, куда их везут. Когда Роб Джей прошел в конец вагона и открыл дверь, то услышал раскатистый грохот. Он устремил взгляд в небо, выше движущихся вагонов, и увидел там яркие огоньки звезд; в глаза ему тут же бросилось созвездие Большой Медведицы. Он нашел альфу и бету, а после них – и Полярную звезду.

– На восток едем, – сообщил он, вернувшись в вагон.

– Дерьмово, – отозвался Абнер Уилкокс. – Мы едем к Потомакской армии.

Лью Робинсон оторвался от своих записей.

– А это плохо?

– Не знаю, плохо ли, но в Потомакской армии точно нет ничего хорошего. Все, что она делает, – это выжидает. Когда эти войска раз в сто лет вступают в бой, то их громят наголову. Я хотел, чтобы нас отправили к Гранту. Вот он – настоящий генерал.

– Зато, пока выжидаешь, тебя вряд ли убьют, – вставил Робинсон.

– Я тоже не хочу на восток, – вступил в разговор Ордуэй. – Чертов восток, там полно ирландов, этих выродков-католиков. Вот они по правде засранцы.

– Никто так не отличился в этой войне, как Ирландская бригада при Фредериксберге, – неуверенно отозвался Робинсон.

Роб Джей принял моментальное решение, даже не успев как следует все обдумать. Он едва коснулся пальцем нижнего века у правого глаза и медленно провел им вниз, к крылу носа; это был сигнал, который один член ордена мог подать другому, в случае если этот второй слишком много болтает.

Сработало или это было простое совпадение? Леннинг Ордуэй удивленно уставился на него, но затем перестал участвовать в разговоре и ушел спать.

В три часа ночи они надолго остановились в Луисвилле, где к армейскому поезду прицепили артиллерийскую батарею. Ночной воздух, казалось, был тяжелее и мягче, чем в Иллинойсе. Те, кто проснулся из-за скрипа колес, вышли наружу размять ноги, а Роб Джей договорился о том, чтобы больного капрала поместили в местную больницу. Когда он закончил с делами и вернулся обратно, то у колеи столкнулся с двумя мужчинами, справляющими нужду.

– Нет времени на выгребные ямы, сэр, – сказал один из них, и они оба засмеялись. Над гражданским доктором все еще частенько подшучивали.

Он прошел в конец поезда, где к грузовым вагонам тяжеленными цепями крепились десятифунтовые орудия Паррота и двенадцатифунтовые гаубицы. Пушки как раз грузили внутрь вагонов в желтом свете огромных кальциевых ламп, которые искрили и мигали, отбрасывая тени, живущие, казалось, своей собственной жизнью.

– Доктор, – позвал его кто-то тихонько.

Рядом с ним из темноты появился мужчина и взял его за руку – то был своего рода сигнал узнавания, приветствие члена ордена. Каким бы абсурдом ему самому это ни казалось, Роб Джей ответил соответствующим знаком, пытаясь сделать это настолько уверенно, будто повторял прежде этот жест уже сотню раз.

Ордуэй пристально взглянул на него.

– Такие дела, – проронил он.