Консультация — между доброй волей и принуждением

Конечно, одних только судебных решений или ритуалов развода недостаточно, чтобы гарантировать детям необходимые условия для их развития. Порой совместное право на воспитание и другие решения по поводу заботы о детях оспариваются перед судом.

В любом случае конфликты между родителями воз­действуют на ребенка очень отрицательно. В таких случаях необходима профессиональная помощь, будь то медиация, консультация или терапия. Но это возмож­но лишь там, где есть на то добрая воля. Любая форма принуждения в отношении консультации, как уже говорилось, вызывает всеобщий протест. Судя по всему, здесь всерьез воспринимается основное правило пси­хотерапии: любое психотерапевтическое вмешатель­ство бесполезно, если пациент отказывается активно работать вместе с терапевтом. Конечно, это уважение к психотерапевтическим правилам весьма отрадно. Тем не менее я не могу согласиться с этой табуизацией предписания помощи.

Если бы между психотера­пией и добровольностью действительно существовала неразрывная связь, то вряд ли вообще существовала детская психотерапия или терапия в клиниках, ин­тернатах и тюрьмах. Но она существует, и довольно успешно, несмотря на все невыгодные исходные ус­ловия. Конечно, в этих условиям необходимо соот­ветственно методически вооружиться.

А это значит, что психотерапия, или консультация, должна быть продумана заранее, то есть мы уже сейчас должны ра­ботать над тем, чтобы заинтересовать пациентов или клиентов нашими предложениями. Подобные пред­ложения часто достигают цели по той же причине, по которой нередко приводят к успеху введение сов­местного права на воспитание, санкционированное право на посещения или ритуал развода: большинст­во родителей, которые не готовы принять профессио­нальную помощь, в общем не настроены абсолютно против такой помощи, просто они испытывают амби­валентные желания.

Но у них мотивы против консуль­тации перевешивают те, которые выступают за. Это могут быть: недоверие по отношению к консультанту (поможет ли он, займет ли он мою позицию); стыд и чувство вины (потому что я не могу этого сам(а)); влияние друзей, которые «не советуют»; страх перед советами, которые они не в состоянии выполнить, и многое другое. Но это еще не значит, что такие лю­ди не испытывают беспомощности, что им не хочется найти кого-то, кто бы их понял, что их не мучает неуверенность в своих поступках по отношению к детям.

Если таких родителей все же отправить на кон­сультацию, вряд ли они станут этому сильно сопро­тивляться или просто высиживать свое время у кон­сультанта, не принимая участия в работе. Скорее все­го, уже во время второй или третьей встречи они с облегчением воспользуются возможностью погово­рить о своих заботах и бедах.

Я заявляю это на основе моего опыта работы с подобными «ловкими» клиен­тами, например, с молодыми людьми, которые в ка­кой-то степени насильно отправлены к терапевту ро­дителями, с матерями, которым воспитательница в детском саду посоветовала обратиться к психологу, и они только делают вид, что явились по собственной воле, а также с разведенными родителями, с которы­ми я виделся во время судебной экспертизы, когда мне удавалось превратить экспертизу в консультацию и помочь им придти к обоюдному соглашению.

Во всех этих случаях речь шла о предписанном контак­те, которого оказалось достаточно для начала кон­сультации, потому что рядом со скепсисом или отка­зом у этих людей существует также огромная потреб­ность в помощи.

Строго говоря, добровольная психотерапия не так уж и добровольна. Стоит только подумать о том, чего требуют от пациента ее «основные правила»: рас­сказывать абсолютно все, что ему приходит на ум, в том числе и весьма неприятное, и это человеку, которого ты совершенно не знаешь и который не дает тебе возможности по-настоящему с ним познако­миться, потому что на все вопросы он отвечает лишь: «Ну и что приходит вам в голову по этому поводу?». И это два, три раза в неделю. Да еще все это стоит де­нег! Вряд ли кто согласится на это добровольно! Чело­век делает это, потому что он чувствует себя плохо и — по каким бы там ни было причинам — он пришел к выводу, что ему ничего не остается, как подвергнуть себя этой процедуре.

Или кто-то делает это, потому что сам хочет стать аналитиком. Высокая опенка «за­щиты рабочего союза» в психоаналитической технике указывает на постоянную амбивалентную позицию наших пациентов. Однако существует известная раз­ница между толкованием сопротивления, — которым аналитик обращает внимание пациента на то, что его борьба против анализа есть борьба против собствен­ного здоровья, — и указанием консультанта по воспи­танию: «У нас обоих нет выбора, но раз вы уже здесь, то давайте посмотрим, может быть, есть что-то, что могло бы принести пользу вам (вашему ребенку)?»¹⁴⁷. Я думаю вот о чем:

а) мы должны постараться создать такой взгляд на вещи, когда совместное право на воспита­ние, соглашения о посещениях, а также про­фессиональная помощь, невзирая на все не­удобства и горечь, рассматривались бы как

Этой интервенцией я не предлагаю модели: что и как надо ска­зать, чтобы заключить с клиентом рабочий союз. Это следует решать в каждом отдельном случае особо. Но надо иметь в виду, что рабочий со­юз совершается не путем интервенции, а в ходе процесса. Следует указать, что защита рабочего союза чрезвычайно важна как в терапии, так и в кон­сультационной работе. К возможности установления рабочего союза с не­добровольными пациентами см. Berner/Janicek (1986).

неизбежные следствия развода, от которых никуда не уйти. Известно, что при расторже­нии любого договора приходится платить не­устойку. Условия, необходимые ребенку по­сле развода, должны быть само собой разуме­ющимися. Тогда не столь легко образуются иллюзии типа: «порвать с прошлым», «иметь ребенка только для себя» или «свободен и ни­каких детей!». {Желание, конечно, может ос­таваться, но с иллюзией теперь будет покон­чено.) Таким образом, полная ответственнос­ти позиция Я и Сверх-Я значительно ослабит эгоцентрические силы;

б) для того чтобы достичь такого изменения со­знания и вместе с этим изменить равновесие между (конкурирующими) психическими силами, мне хочется призвать тех, кто издает законы, проявить побольше мужества и ис­пользовать свой авторитет в этом вопросе. Не следует забывать также, что репрезентан­том закона в каждом отдельном случае явля-' ется судья. Мне вспоминается случай, когда один судья Венского суда, который на протя­жении двадцати минут терпеливо выслуши­вал яростные заявления разводящейся роди­тельской пары, где каждый желал получить (исключительное) право на воспитание, вдруг резко прервал обсуждение: «Так не го­дится! Что бы я сейчас ни решил, для вашего сына любое мое решение будет катастрофой. Вот вам номер телефона, вы пойдете туда и не забывайте, что вы двое взрослых, обла-дающих чувством ответственности. Итак, найдите такое решение, которое не было бы для вашего ребенка губительным. Тогда мо­жете придти ко мне снова!». Это был мой первый случай «принудительной консульта­ции». И дело пришло к доброму концу. Я не уверен, что этому судье закон предписал «от­каз в рассмотрении дела». Но я думаю о том, как он употребил свой авторитет, чтобы вторгнуться в бессознательное родителей. Как если бы он был отцом, который призвал к порядку ссорящихся детей. И они действи­тельно задумались над своим поведением, что и помогло им принять необходимость консультации;

в) третьим пунктом я обращаюсь к профессио­нальным помощникам. Консультация, кото­рая не проводится исключительно добро­вольно, требует не только большой профес­сиональной компетентности, — поскольку методический инструментарий должен быть расширен и разработан для каждого отдель­ного случая, — она требует также готовности распрощаться — минимум частично — с при­ятнейшей частью своего профессионального самовосприятия: консультант привык быть желанной и необходимой персоной для кли­ента, но в этом случае все далеко не так. Итак, он должен быть готов покинуть «наси­женное гнездо», в котором он чувствует себя любимым и нужным.

5.4. Заключительные замечания

Важность вопроса совместного права на воспитание в общей концепции проблематики развода

Как уже говорилось, при совместном праве на воспитание в качестве закона речь идет о создании ус­ловий для сохранения и продолжения добрых отно­шений ребенка с обоими родителями. Я попытался показать, что эти условия — по причине их норматив­ной функции — могут представлять собой мероприя­тие, способное оказать благотворное психологичес­кое воздействие на родителей и на ребенка. Однако не следует переоценивать такое изменение закона и счи­тать, что оно уже само по себе может решить большую часть проблем.

Во-первых, следует помнить, что психологичес­кого воздействия такого закона самого по себе ешс недостаточно, чтобы в каждом отдельном случае на долгое время защитить отношения ребенка с обоими родителями. Чтобы осуществить задачи закона на практике, необходима дополнительная консульта­ция, а в некоторых случаях и терапия родителей и (или) детей.

Во-вторых, нельзя забывать, что в травматиче­ском воздействии разлуки родителей на развитие ре­бенка решающую роль играет не только обрыв его отношений с отцом. Если отношения все же продол­жаются, очень много зависит от того, как ребенок их воспринимает. Родителям и их детям необходимо оказать компетентную профессиональную помощь и в этом вопросе.

В-третьих, при всей позитивной оценке сов­местного права на воспитание нельзя забывать, что и после создания закона вопросы о праве на воспита­ние не отпадут сами по себе. Для того чтобы судебные или экспертные решения действительно защищали интересы ребенка, в спорных случаях необходимо по­думать о взаимодействии суда и консультационного пункта, что дало бы возможность «отвести»¹'¹* пред­стоящий судебный процесс в русло консультации.

В-четвертых, нельзя исключать возможности оказания на родителей известного давления (в отно­шении психотерапии и консультации). Конечно, из этических соображений я отклоняю (как Baloff⁴⁹ и др.) принудительную консультацию, предписанную законом. Но нарекания и «угрозы» судьи, беседы адво­ката и так далее все же открывают большие возмож­ности использования консультации родителями. Это должно вдохновить судью на заключение соответст­вующего соглашения с разводящимися родителями уже в ранней стадии процесса. Можно выразиться так: не обязательно, чтобы родители сами искали дорогу в консультацию, достаточно, если они не станут со­противляться предложению ее использовать.

В-пятых, следует, тем не менее, иметь в виду, что в случаях предписанной консультации нельзя сто­процентно гарантировать ее успех. То есть консуль­тант (в широком смысле) может постараться «пробу­дить» родительскую ответственность (которой спо­собствуют судебное решение и социальные условия), но это получается не всегда. В некоторых случаях бы-вает и так, что совместное право на воспитание и сов­местная забота о ребенке не приносят тех результатов, какие хотелось бы видеть¹⁵⁰.

В-шестых, «консультация» или «профессио­нальная помощь» нетождественны «медиации»! Кон­сультативные пункты должны заботиться также и о пополнении собственной методики. В этом во­просе психоаналитически-педагогическая консульта­ция для разведенных родителей, ориентирующаяся на воспитательные будни, обладает неисчерпаемым по­тенциалом.

В-седьмых, в отношении учреждения консуль­тации в широком смысле можно легко увидеть, что существующие сегодня психосоциальные возможности далеко не достаточны. Это действительно для всех стран, независимо от относительных различий в со­стоянии юридического права.

В-восьмых, следует настоятельно указать на то, что общественные возможности этим не исчерпыва­ются. Причина столь тяжелого преодоления развода детьми (а значит, что многие из них остаются травми­рованными на долгие годы) заключается в положении современной общественной политики во многих странах¹⁵¹.

Из всех мероприятий, призванных смягчить страдания «детей разводов» и открыть им новые воз­можности развития, утверждение нового закона, бе­зусловно, самое дешевое. Параграфы недороги, и это как раз в то время, когда бюджетная политика почти маниакально вступает на место общественно-поли­тических мышления и действия. Следует остерегать­ся, как бы борьба за совместное право на воспитание не была использована в качестве политического фи­гового листка, то есть как если бы с введением зако­на политика уже выполнила свой долг по отношению к детям.

Идея социальной сети

Мы знаем, что одного лишь принятия закона о праве на воспитание недостаточно для разрешения всех проблем родителей и детей, появляющихся в хо­де развода. В одних случаях требуется юридическая поддержка, в других — срочно рекомендуется внесу­дебное регулирование конфликта («медиация»), в третьих — психоаналитически-педагогическая или терапевтическая помощь (для всей семьи или отдель­но для детей и для каждого из родителей). Часто луч­шим средством для детей становятся «структуриро­ванные» социально-педагогические группы. Для ро­дителей может быть полезной любая поддержка, в том числе участие в работе группы самопознания или психоаналитически-педагогическая консульта­ция.

Было бы неплохо учредить своего рода «диа­гностический пункт», куда посылались бы все, кто нуждается в помощи, для определения - на основе дифференцированной диагностической «индика­ции», — какой вид помощи целесообразен именно в данном случае. К сожалению, в настоящее время такой процесс неосуществим, минимум по трем при­чинам.

Во-первых, у нас недостаточно кадров для осу­ществления такой работы.

Во-вторых, диагноз, индикация и консульта­ция не позволяют так просто себя разделить. Часто определение диагноза происходит в ходе длительной консультативной работы.

В-третьих, — теоретически это очень важная причина - как правило, человек находит дорогу к по­лучению профессиональной помощи чаще всего до­вольно случайно, но во всех этих случаях огромную роль играет такой важный феномен, как доверие. Доверие, которое человек, нуждающийся в помощи, часто совершенно неожиданно испытывает к опреде­ленной персоне, что и позволяет ему, наконец, рас­крыться и жадно принимать советы.

Может случиться и такое, что семья попадает к медиатору, хотя на самом деле она нуждается в семейно-тсрапевтической помощи. Бывает, что семья сидит у семейного терапевта, когда данный отец и данная мать могут разрешить свои обоюдные про­блемы только в личном психоаналитически-педаго­гическом контакте, или консультант обнаруживает, что в данном случае речь идет о разъяснении ряда юридических вопросов, и т. д. Но если данные роди­тели (дети) находятся здесь, потому что они (по ка­ким бы то ни было причинам) испытывают доверие именно к этому консультанту или терапевту, к этому консультационному пункту и к этому адвокату, то следует подумать о том, что нельзя сейчас просто так отослать их к другому специалисту без риска раз­рушить их доверие, что может привести к тому, что они вообше откажутся от любой помощи.

Но это только один из примеров для демонст­рации того значения, которое я придаю доверию в данном деле. Если родителям удается преодолеть первую ступень, следующая может оказаться для них уже гораздо менее трудной. В большинстве случаев бывает так, что доверие зарождается вовсе не в кон­такте с данным специалистом, а в контакте с теми людьми (и прежде всего с друзьями, обладающими определенным характером или стоящими на опреде­ленных позициях), которые пользуются заслуженным авторитетом. Это может быть учитель, воспитатель детского сада, врач, адвокат, живущий по соседству, священник, работник профсоюза, милая медсестра, педагог, читавший в детском саду доклад о подготовке детей к школе, и т. д. В девяноста процентах случаев первая персона, к которой человек обращается за по­мощью, оказывается не тем именно специалистом, который необходим в данном случае. И эта персона, вежливо выслушав тебя, говорит: «Дорогой (доро­гая)!.. Я понимаю, как это для вас тяжело. Но, к сожа­лению, я не тот, кто может вам помочь. Скажите, вы уже были в консультационном пункте? Спросите там-то или посмотрите в телефонной книге...» В ответ можно услышать следующее: «Да, я уже об этом ду-мал(а). Извините и спасибо за совет». И шанс, к сожа­лению, утерян! Поскольку заключался он как раз в том, что в определенный счастливый момент чело­век почувствовал личное обаяние другого и поверил, что тот особенно хорошо понимает его страдание, что и придало ему мужества попросить о помощи. Все факторы в такой момент объединяются в одну силу, позволяющую человеку раскрыться и довериться дру-тому. Уже после первого отказа эта констелляция рас­падается, и на место доверия и надежды вступают ра­зочарование и недоверие, а место страдания занимает отрицание такового, проекция вины и т. д. Испытан­ное в какой-то момент мужество снова освобождает место страху и чувству стыда.

Можно ли этого избежать? Конечно, воспита­тельница не может так сразу занять место психотера­певта или адвоката только потому, что эта мать, этот отец или этот ребенок испытали к ней доверие! Но она может так долго и заинтересованно выслушивать собеседника, пока предварительное доверие не разо­вьется в действительное доверие, то есть пока не завя­жутся определенные отношения, которые позволят дать совет, а точнее, пока человек не будет в состоя­нии этот совет принять. И если тогда такая «доверен­ная» персона предложит обратиться в консультацион­ный пункт, к адвокату и тому подобное и если она еще скажет, что поговорит с господином (госпожой) Икс и нужно будет лишь позвонить, то шансы, что чело­век получит именно ту помощь, в которой так нужда­ется, возрастут.

Но для этого следует учесть три обстоятельства.

1. Следует начать с широкой пропаганды (путем работы с группами) существующих возможно­стей для того, чтобы и в непрофессиональных кругах знали о таких возможностях и чтобы имеющиеся шансы вообще могли осущест­виться.

2. Должны существовать возможности консуль­тации, супервизий и повышения квалифика­ции.

3. Необходимы коммуникативные системы, которые позволили бы установить соответст­вующие личные контакты для тех, кто ищет помощи. Многообещающей моделью явля­ются интердисциплинарные центры, а также локальные рабочие круги, которые могут сде­лать возможным не только выполнение дан­ного задания, но и совместную деятельность представителей различных профессий или разных форм консультаций в работе над од­ним случаем.

Насколько мне известно, в Германии существу­ют - и это с недавнего времени - единичные органи­зации, которые пытаются работать в данном направ­лении'⁵² и которые могут составить ядро такой «сети». Но этого недостаточно. Прежде всего следует обра­тить особое внимание на привлечение к данной рабо­те так называемых «околопрофессиональных» кругов. Работа такой сети может в большой степени облег­чить действенность профессиональной помощи в широком масштабе.

Вместо заключения:

история Саши и Симона

АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЙ

РОМАН ОДНОГО «РАЗВЕДЕННОГО» РЕБЕНКА

Предыстория

Мать Саши обратилась ко мне по следующему поводу. Ее восьмилетний сын страдал энурезисом. Результаты его обследования в психотерапевтичес­кой амбулатории показали, что ребенку необходим курс аналитической психотерапии. Ночное недержа­ние мочи началось у мальчика примерно год назад, когда Саша с мамой и старшей (на 3 года) сестрой Сузи переселились из Зальцбурга в Вену, к маминому новому другу Петеру. Годом раньше их родители раз­велись. Мать рассказала, что дети поддерживают ре­гулярные отношения с отцом, но, конечно, в Зальц­бурге они встречались чаще. Теперь они ездят поез­дом в Зальцбург и проводят там каждые вторые выходные.

Как анамнез, так и тестовое обследование показали, что Сашино ночное недержание — это не реакция на переживание, а посттравматический не­вротический симптом. Я согласился с индикацией терапии и после трехмесячной подготовительной рабо­ты с матерью осенью начал работать с ребенком. Встречались мы дважды в неделю.

Саша оказался милым, умным мальчиком с не­заурядным талантом к языку. Он был рад терапии, по­тому что ему и самому уже порядком надоело его ноч­ное «рыболовство». Кроме того, знакомство с челове­ком, с которым он мог откровенно говорить обо всех своих проблемах, он рассматривал как большую при­вилегию.

Но вот о проблемах-то он как раз говорить и не желал, утверждая, что у него все в порядке, что мама любит его, Петер - ее новый спутник жизни, и он хороший, с сестрой у них тоже нормальные от­ношения. В свое время развод причинил Саше боль­шую боль, но он давно понял, что это так или иначе было к лучшему, потому что родители уже «просто не могли больше вместе». Он любил играть со мной в шахматы или микадо и никогда не раздражался, ес­ли проигрывал — «Ну и что, это всего лишь игра!». На каждую мою терапевтическую попытку завязать определенный разговор, отвечал рациональными от­ветами или интеллектуализированной саморефлек­сией. Его совершенно невозможно было привлечь к сим биотическим формам терапии (ролевые игры, рисование).

Сашино бессознательное сопротивление никак не портило атмосферы сеттингов: он приходил ко мне всегда с большим желанием. Продолжалось это во всяком случае лишь до определенного момента, а именно до апреля, примерно через четверть года по­сле начала терапии. Мне вдруг позвонила мать и со-общила, что Саша не хочет больше ходить ко мне. Мы встретились втроем, и он объяснил свое решение тем, что, очевидно, терапия все равно ничего не дает — он все еще мочится в постель, а, кроме того, она отнима­ет у него драгоценное свободное время. Я спросил, что думает по этому поводу мать. Она, благодаря на­шим предыдущим беседам, в общем, была подготов­лена к подобному повороту и, будучи осведомленной о том, что речь здесь идет о Сашином бессознатель­ном Я, которому «необходимо» удержать все то, что в него вытеснено, в какой-то степени рассчитывала на вероятность подобного сопротивления. Поэтому мать и настаивала на продолжении терапии. Тут Саша впервые потерял самообладание, он не просто кри­чал — он выл, и покинул мой кабинет, в ярости хлоп­нув дверью.

В последующие встречи он явно испытывал нехорошее чувство из-за своего приступа и мое объ­яснение, касающееся того, что ярость его уже давно была, собственно, здесь, но только он хорошо ее «прятал», принял с большим облегчением. Так я на­чал объяснять ему функции бессознательного. Я сказал, что все мы далеко не так благоразумны и ум­ны, как кажется, что в каждом из нас сидит тот ребе­нок, каким каждый из нас был когда-то давно. И в нем тоже прячется маленький, может быть, че­тырехлетний Саша, который далеко не так благора­зумен, как знакомый нам восьмилетний, он многого еще не знает, многого боится и обижается на то, на что восьмилетний никогда бы не обиделся. По­этому он — как совсем маленький ребенок — по но­чам мочится в постель.

Этим объяснением я помог ему облечь в слова не только его иррациональные мысли и чувства, но также и его симптом, что сняло у него чувство стыда перед собой и передо мной. Ведь сейчас речь шла не о нем, большом и разумном Саше, а о малень­ком и глупом Саше, Саше, который действовал ис­подтишка. Я сказал ему, что мы сможем лишь тогда образумить этого малыша, когда дадим ему возмож­ность сказать, что им движет. Учитывая Сашину лю­бовь к играм и его необыкновенный талант к языку, я предложил написать роман о маленьком Саше. Он зажегся! Тогда мы подумали, как назвать это его но­вое — старое — эго. «Симон, — сказал Саша. — Си­мон — это мое второе имя. А как твое второе имя?» — «Вальтер», — ответил я. «Хорошо! — заключил Са­ша, — тогда мы напишем историю о Симоне, а тебя мы назовем Вальтером».

Замечания по поводу методики терапии

Так начали мы наш роман. Каждый час был по­священ одной главке, но для некоторых глав нам по­надобилось больше времени.

Тексты рождались различными путями. Иногда Саша диктовал мне совсем спонтанно, и я добавлял к его мыслям свои. В другой раз мы беседовали на оп­ределенную тему или обсуждали проблему, и я при этом только придавал форму нашим размышлениям. В текстах развивался терапевтический диалог. Но ког­да Сашино сопротивление набирало силу и он не же­лал ни говорить, ни писать, я в его присутствии запи­сывал свои мысли о нем, что вызывало в мальчугане любопытство. Я зачитывал ему написанное и ждал его реакций.

Заглавия глав, то есть темы, исходят, конечно, от меня и они могут прочитываться как своего рода толкование текста соответствующего сеттинга. Итак, заголовок главки ставит па первый план ту тему, с ко­торый мы столкнулись в настоящий момент, или ма­териал, которой был уже «готов» в Саше.

Работа над романом стала основным техничес­ким инструментом развернутой терапии. Его продви­жение совпадало с развитием терапии. В конце рома­на Саша теряет свой симптом благодаря тому, что ему удалось наконец вскрыть свои вытесненные мысли, воспоминания и чувства, и у него отпала необходи­мость в невротической защите — путем ночного не­держания мочи.

Я решил не прерывать текста своими объясне­ниями, развернутыми интерпретациями или техниче­скими замечаниями, а оставить его как одно литера­турное целое.

К сожалению, я не имею права — из понятных соображений — назвать Сашу как автора его настоя­щим именем, но мне очень хочется отметить его изо­бретательность и его литературный талант, а также поблагодарить за те познания, которые я приобрел в ходе нашей общей работы. К данной книге никакое теоретическое обобщение не могло бы подойти луч­ше, чем Сашина история: история совершенно осо­бенной и все же такой типичной судьбы «разведенно­го ребенка».

Саша М. и Гельмут Ф.

ИСТОРИЯ САШИ И СИМОНА

Роман

Май 1991 - январь 1992

Пролог

Жили-были два мальчика. Одного звали Саша и ему было восемь лет, другого звали Симон, он был значительно моложе Саши и совсем не такой разум­ный, как Саша. Ему было примерно четыре. У обо­их была одна и та же проблема: они по ночам «лови­ли рыбку». Поэтому им пришлось обратиться к пси­хотерапевту. Сашиного терапевта звали Гельмут, а того, к которому ходил Симон, — Вальтер. В то время как Саша с удовольствием ходил к Гельмуту, потому что ему самому очень хотелось прекратить наконец «делать» в постель, Симон ненавидел тера­пию и совсем не хотел встречаться с Вальтером. Но он вынужден был это делать по маминому насто­янию, и вот сейчас Симон сидит перед Вальтером и ужасно злится.

Часть 1 ИСТОРИЯ СИМОНА

Симон иногда по ночам мочится в постель. Но почему он это делает? Может быть, от ярости? Или шутки ради? Конечно, последнее маловероятно, но все же и это не совсем исключено.

Поставим вопрос так: кто или что вызывает у Симона такую ярость? Может быть, он поссорился с кем-то и ему хочется сделать назло? Например, с его психотерапевтом или с матерью? Оба, по мнению Си­мона, хотят одного и того же. И Вальтер, и мама, оба хотят уговорить Симона посещать психотерапию. Но Симону этого не хочется! Может быть, он даже совсем не хочет перестать «делать» в постель? А мо­жет, он хочет этим кого-то наказать? Но кто причи­нил Симону такое зло, за которое его непременно следует наказать? Мама? Вальтер?

Симон не может этого утверждать, но он мо­жет себе представить, почему мальчик не хочет пре­кратить «делать» в постель. Он думает так: может быть, маме когда-то надоест стирать, сушить и про­ветривать постельное белье и она просто сдастся и не станет больше заставлять его ходить к психоте­рапевту — она поймет наконец, что это все равно ни к чему не приведет. И Вальтер тоже оставит его в покое!

Но мама не сдается, и Симон вынужден по­сещать Вальтера. Но он думает себе: «Что ж, ма­мочка, это твоя проблема, а я буду и дальше писаться в постель, а ты просто выбрасываешь деньги на ветер».

«Это — объяснение! — соглашается Вальтер. — Но здесь все же отсутствует логика: отказ от терапии не может быть единственной причиной того, что Си­мон делает в постель. Потому что если он перестанет это делать, то тогда ему уж точно не нужно будет боль­ше ходить к психотерапевту!»

Итак, должна быть еще одна причина.

Глава 2 С чего началось ночное недержание Симона?

Когда все это началось? Собственно, довольно давно. Правда, прошлым летом вес было опять в по­рядке, но осенью началось снова. Неужели виновата школа? Может быть, какая-нибудь плохая отметка? Но вряд ли, потому что, во-первых, Симон с весны улучшил свои успехи, и, во-вторых, учительница бы­ла им вполне довольна. Кроме того, эта проблема, в общем, не была нова, все началось уже два года на­зад. Что же произошло тогда?

Когда папа ушел из дому, Симону оставалось четверть года до окончания первого класса. До лета они жили с мамой и сестрой еще в Зальцбурге. И па­па тоже жил в Зальцбурге, только в другой квартире. Летом мама, он и Сузи переселились в Вену. Но еще раньше, как только папа переехал на другую квартиру, Симон начал по ночам мочиться в постель. Похоже, это все же связано с папиным переездом. Но как именно это связано?

Вальтер говорит, что он уже знал многих детей, которые после развода родителей начинали мочиться

в постель. Например, Флориан: он плакал по ночам и все время думал о папе, так что просто забывал пой­ти в туалет, а потом было уже поздно.

Или, например, Сабина: она ужасно боялась, что теперь, может быть, и мама переедет куда-нибудь, и ей по ночам было так страшно, что она не удержи­валась и...

А с Андрсасом было так: он был ужасно несча­стен и единственное, что приносило ему удовольст­вие, это игра со своим «петушком», потому что это было так приятно. Но потом он стыдился этого и ста­рался заставить себя никогда больше этого не делать. А когда ему снилось что-то приятное, его «петушок» становился большим и он не удерживался и «делал» в постель, что тоже было приятно, во всяком случае, пока он спал.

Потом еще Пауль. Он был страшно зол на сво­их родителей и надеялся, что, может быть, они снова съедутся, если он, как маленький, не прекратит «де­лать» в постель.

Может быть, малыш Симон тоже думает так? Разве не может быть, что Симон думает: «Если я сей­час перестану писаться, взрослые сразу подумают, что у меня снова все в порядке. Но эти безответственные родители не должны так думать. И я должен доказать им, что мое самочувствие не такое уж хорошее, поэто­му я должен «делать» в постель. И, может быть, тог­да — кто знает? — папа правда вернется...».

Глава 3

Вальтер спрашивает Симона: «Ты уже, собствен­но, думал о том, почему твои родители развелись?».

Симон отвечает: «Да и даже очень часто: пото­му что они все время ссорились».

«Из-за чего?» - спрашивает Вальтер.

«Ну, вот это вопрос...» — отвечает Симон.

«Ты когда-нибудь присутствовал при ссорах? Расскажи, что тебе вспоминается?» - продолжает Вальтер.

Симон думает... «Я почти ничего не понимал, потому что они так кричали. Это было связано с нало­говой декларацией. В другой раз говорили о детях, ес­ли они разведутся. Или о том, что один заботится о детях больше, а другой меньше. И папа сказал тогда: " Я постоянно должен заниматься Симоном, почему ты этого не делаешь? ", на что мама отвечала: " Я де­лаю, это ты не делаешь! ". Или иногда они ругались потому, что один из них ходил ужинать в ресторан с кем-то, кого другой терпеть не мог, но вынужден был тоже присутствовать. Потом еще о том, как надо воспитывать детей. Мама считала, что ее воспитание лучше, а папа — наоборот...»

«Чем, - спрашивает Вальтер, - отличались их представления о воспитании?»

«Мама считала, детей нельзя баловать, — отве­чает Симон, - а папа говорил, что надо, но только не очень сильно, а как раз столько, сколько надо».

Тут Вальтер высказал предположение, что, может быть, Симон думает, что он (Вальтер) хочет помешать его родителям снова съехаться и жить вместе? Может быть, он считает, что Вальтер именно поэтому поставил себе целью избавить Симона от его привычки, а Си­мон, напротив, может быть, как раз потому и делает это, что хочет, чтобы родители снова съехались?!