О пределах блага и зла. XXVII. 74. Ведь из того же самого словесного тумана (ver-borum^praestigia) рождаются все эти ваши царства

XXVII. 74. Ведь из того же самого словесного тумана (ver-borum^praestigia) рождаются все эти ваши царства, империи (imperia), богатства, причем столь великие, что все существую­щее в мире, по вашим словам, принадлежит мудрецу. К тому же только он красив, только он свободен, только он - грааданин; все же прочие, которых вы к тому же представляете безумными (insani), составляют его противоположность. Они называют это парадоксами (парабола), мы же назовем удивительным (admirabilia)1. Что же в них удивительного, если рассмотреть их поближе? Давай рассмотрим вместе, какой смысл ты вкладыва­ешь в каждое слово, и у нас не будет никаких разногласий. Вы говорите, что все проступки (peccata) равны. Я не стану шутить с тобой, как я шутил по этому же поводу, когда защищал Луция Мурену от твоих обвинений2. Тогда это говорилось перед людь­ми невежественными, кое-что говорилось в угоду публике, те­перь же следует рассуждать более строго.

Проступки равны. Но каким образом? Потому что нет ничего достойнее достойного и постыднее постыдного. Пой­дем дальше, ибо это утверждение вызывает большие споры. Рассмотрим, в частности, аргументы в пользу того, почему все проступки равны. " Подобно тому, - говорит он, - как если ни одна из множества лир не имеет струн, натянутых таким обра­зом, чтобы сохранить гармонию, то все они равно расстроены, так и проступки, если они расходятся с нормой, то нарушают ее равным образом, и следовательно, они равны". Здесь нас вводит в заблуждение двусмысленность. Ведь все лиры в рав­ной мере могут быть не настроены, но совершенно необяза­тельно, что они равно расстроены. Следовательно, это сравне­ние тебе ничего не дает. И если все проявления жадности мы равно называем жадностью, из этого вовсе не следует, что все эти проявления жадности равны.

Вот еще другое сравнение, [по существу] не являющее­ся таковым (simile dissimile). " Подобно тому, - говорит он, -как кормчий равно виновен, опрокидывает ли он корабль с со­ломой или с золотом, так равно виновен и тот, кто несправед­ливо бьет родителя и кто - раба". Не видеть, какой груз везет

Киша четвертая

Корабль, не имеет никакого отношения к искусству кормчего! Значит, совершенно неважно для хорошего или плохого уп­равления кораблем, везет ли он солому или золото? Но разни­цу-то между родителем и рабом и можно, и должно видеть! Следовательно, каков характер совершаемого проступка, для кораблевождения совершенно неважно, но чрезвычайно важ­но для исполнения долга (in officio). И если при управлении кораблем последний был опрокинут в результате небрежнос­ти, то проступок тяжелее, если корабль вез золото, чем если он вез солому. Ведь мы хотим, чтобы всем искусствам было прису­ще то, что называют общей мудростью (communis prudentia), которой должны обладать все, кто владеет каким-нибудь искус­ством. Следовательно, и в этом случае проступки неодинаковы.

XXVIII. 77. Однако же стоики продолжают настаивать и не уступают ни в чем: " Поскольку, - говорят они, - всякий про­ступок есть признак слабости и непоследовательности, а эти пороки одинаково велики у всех глупцов, то необходимо все проступки равны". Как будто бы можно допустить, что у всех глупцов одинаково великие пороки, и так же слаб и нестоек был Луций Тубол, как и Публий Сцевола, по требованию кото­рого тот был осужден1, и между самими делами, в которых со­вершается ошибка, нет никакой разницы, когда в зависимости от того, более или менее важны эти дела, оказываются более или менее значительными ошибки, допущенные в них!

Итак (чтобы наконец завершить нашу беседу), мне представляется, что стоики больше всего страдают от одного недостатка: они полагают, что могут придерживаться двух про­тивоположных точек зрения. Можно ли найти что-нибудь бо­лее противоречивое, чем одновременно утверждать, что толь­ко достойное есть благо и что побуждение к вещам, соответст­вующим жизненным требованиям (rerum ad vivendum accomo-datarum), исходит от природы? В результате, желая придержи­ваться того, что соответствует первому положению, они объе­диняются с Аристоном; отказываясь же от этого, они на деле отстаивают то же, что и перипатетики, но держатся за слова

О пределах блага и зла

буквально зубами. Не желая расстаться с этими словами, они становятся все более страшными, грубыми и неприятными, как в своей речи, так и в поведении.

79. Стараясь избежать этой их мрачности и грубости, Па-нэтий не принял ни резкости их сентенций, ни хитросплете­ния их рассуждений, и в первом был мягче, а во втором - яс­нее, постоянно ссылаясь на Платона, Аристотеля, Ксенократа, Феофраста, Дикеарха, как это видно из его сочинений, кото­рые я весьма советую тебе тщательно и внимательно изучить².

80. Но уже начинает смеркаться и мне пора возвращаться на виллу. На этом мы сейчас и закончим. Но, полагаю, мы еще не раз вернемся к этому». " Не возражаю, - говорит он, - ибо что можем мы сделать лучшего? Но вот о чем я хотел бы по­просить тебя прежде всего - выслушать мои возражения про­тив сказанного тобой. Только помни, что ты принимаешь все наши мысли и мы только по-разному употребляем слова, я же не принимаю ни одного из ваших положений". " Ты меня оза­дачил напоследок, - говорю я, - но посмотрим". На этих сло­вах мы и расстались.