Я — ВАШ КРЕСТ

16 февраля 1977 года, Пуна, Индия

Я вижу, что брамины едят слишком хорошо и часто, и не слышал от вас ничего по поводу этой диеты. Говорят, еда ускоряет сперму, еда — грех для языка. Её следует прежде предложить богам и тому подобное.

Прежде всего: я не верю в пост, я верю в пир, я верю в празднование. Весь мой подход — это подход празднования. Я не против ваших удовольствий — они не главное, надо переступать через них, но сами по себе они прекрасны. Человек не должен ничего подавлять, потому что подавленная часть возьмет свое. Как только вы от чего-то отрекаетесь, вы против Дао. Дао значит быть естественным: пир, а не пост. К посту можно прибегать только в том случае, если это получается само собой.

Животные иногда голодают. Порой можно видеть голодающую собаку: вы кладете перед ней еду, а она не ест, но это не оттого, что пес — джайн. Он не верит в пост, — просто ему не хочется. Это не дело принципа, философии, — он болен, его воротит от еды, ему не есть, а рвать хочется. Пес пойдет, найдет травы и вырвет. Ему хочется облегчиться, желудок больше не в состоянии переваривать пищу. Он не постник — это естественно.

Так что иногда, когда вы чувствуете, что естественно поститься — не как закон, не как принцип, не как исповедуемая философия, не как накладываемая дисциплина, но по вашему естественному побуждению, — хорошо. И всегда при этом помните, что ваш пост на службе у праздника, чтобы вы всегда потом могли вернуться к еде. Цель поста — всегда средство, он никогда не бывает целью, и происходить он будет изредка, не постоянно, а время от времени. И если вы в полном сознании, когда едите, когда наслаждаетесь пищей, вы никогда не сможете переесть.

Я настаиваю не на диете, а на понимании: ешьте хорошо, получайте огромное наслаждение. Помните: если вы не получаете удовольствия от пищи, то в качестве компенсации вы будете переедать. Если вы наслаждаетесь пищей, вы будете есть меньше, — не нужно будет компенсировать. Если вы едите медленно, смакуя каждый кусочек, хорошо пережевывая, — вы полностью поглощены этим. Еда должна стать медитацией.

Я не против вкусовых ощущений, потому что я не против чувств. Быть чувствительным — значит быть мудрым; быть чувствительным — значит быть живым. Ваши так называемые религии пытались и пытаются лишить вас чувств, сделать вас нечувствительными. Они против вкуса, по их мнению, лучше бы совсем притупить ваш язык, — так, чтобы вы ничего не различали на вкус, но это не здоровое состояние: вкус притупляется только при болезни. Когда у вас лихорадка, вы ничего не различаете на вкус, когда же вы здоровы, язык чувствителен — он живой, трепещет, пульсирует энергией. Я не против вкуса, я за вкусовые ощущения. Едите хорошо, наслаждайтесь вкусом пищи — вкус от Бога.

И так же, как ко вкусу, следует относиться к красоте и удовольствию: слушайте музыку и наслаждайтесь, прикасайтесь к камням, листьям, людям, ощущайте тепло, фактуру — и наслаждайтесь. Пользуйтесь всеми своими чувствами, пользуйтесь ими в полной мере — тогда вы будете жить на самом деле и жизнь ваша будет пламенна. Она не будет бесчувственной, она будет воспламенена энергией и жизненностью. Я не сторонник тех, кто учит вас убивать свои чувства — они против тела.

И помните: тело — ваш храм, тело — божественный дар. Оно так деликатно, так прекрасно, так восхитительно. Убивать его — значит быть неблагодарным Богу. Бог дал вам вкус, не вы создали его, он не имеет к вам ни малейшего отношения. Бог дал вам глаза, сделал этот наркотический мир таким цветистым, он дал вам глаза. Да будет великое общение между глазом и цветом мира. Он сделал все, и все в такой потрясающей гармонии. Не нарушайте эту гармонию.

Эти так называемые махатмы попались на удочку эго: лучший способ чувствовать, что ты велик, — это быть против тела. Так делают дети. Ребенок чувствует: хочется ему двинуться — он удерживается, он чувствует силу, потому что чувствует свою волю, — он не подчиняется телу. Мочевой пузырь у него полон, а он сдерживается, хочет показать: я не Раб твой, я господин, но это деструктивные привычки.

Слушайте тело, тело не враг вам: если тело говорит что-то, поступайте соответственно, потому что у тела есть своя мудрость. Не мешайте ему, не попадайтесь на удочку эго, Поэтому я не рекомендую вам никакой диеты, я рекомендую только понимание, осознанность. Ешьте с полной осознанностью, ешьте медитативно, тогда вы никогда не съедите больше, чем вам нужно, и меньше тоже. Меньше так же плохо, R и больше. Есть слишком много — плохо, так же как слишком много поститься: это крайности. Природа хочет, чтобы вы были в гармонии, в некоем равновесии, были посредине — не меньше и не больше. Не впадайте в крайности.

Впадать в крайности значит быть невротиком. В отношении к еде есть два типа невротиков: те, кто продолжают есть, не слушая тело, — тело плачет и стенает: «Остановись!», а они наворачивают. Это невротики. И есть другая разновидность. Тело стенает: «Есть хочу!», а они все постятся. Ни тот, ни другой не религиозны, оба невротики, это патология — их надо лечить, класть в больницу, потому что религиозен тот, кто уравновешен: что бы он ни делал, он всегда посредине, он никогда не доходит до крайностей. Любые крайности создадут напряжение, тревогу. Если вы едите слишком много, возникает беспокойство: тело перегружено. Если вы едите недостаточно, тоже возникает беспокойство: тело хочет есть. Религиозен тот, кто знает, где остановиться. Это должно исходить из вашей осознанности, а не из какого-то учения.

Если я скажу, сколько вам есть, создастся опасность: это будет всего лишь среднее. Кто-то худ, кто-то толст, и если я скажу, сколько вам есть, — три пригоршни, например, — тогда для кого-то это может оказаться слишком, а для другого — мало, поэтому я не учу вас жестким правилам, а просто даю вам чувство осознанности. Слушайте свое тело: оно у каждого особенное, свои типы энергии, своя запутанность. Кто-то преподает в университете: у него на тело уходит не так уж много энергии и пищи ему нужно не много, но особой, — такой, какой нужно ему. Другой — рабочий, ему надо много еды, но особой — такой, какой нужно ему. Таким образом, твердые принципы становятся опасны, ни одно правило нельзя предложить как универсальное.

Джордж Бернард Шоу говорил: «Есть только одно золотое правило: нет никаких золотых правил». Запомните это: нет никаких золотых правил, не может быть: каждая индивидуальность так уникальна, что никто не может ей предписывать, поэтому я просто даю вам почувствовать. И чувство это не относится к принципам, к законам — мой подход от понимания: сегодня вам может понадобиться больше еды, а завтра меньше. Дело не только в том, что вы отличаетесь от других, — каждый день вашей жизни не похож на другой: вы целый день отдыхали, много еды вам не нужно; вы целый день копали в саду, вам нужно много. Нужно лишь быть чутким и нужно уметь слушать, что говорит ваше тело. Поступайте соответственно телу.

Тело не хозяин ине слуга, тело — ваш друг, относитесь к нему дружески. Тот, кто ест слишком много, и тот, кто блюдет строгую диету, — оба попались в одну ловушку, оба они глухи: они не слушают, что говорит тело.

Еще вы сказали: «Говорят, что еда ускоряет сперму, что еда — грех для языка. Её следует прежде предложить богам и тому подобное»

Вы так плохо относитесь к богам? Если вы предлагаете пищу--- Столько людей предлагают пищу — это же ускорит их сперму! За что вы так относитесь к богам? Вы доведете их до греха! Будьте добрее, оставьте богов в покое. На самом деле, когда вы едите с уважением, любовно, медитативно, — пища предлагается Богу, потому что Бог в вас. Вся пища предлагается Богу внутри. Будьте лишь уважительны, ешьте с чувством, ешьте с благодарностью.. Пища дает вам жизнь, она оживит вас, она станет вашей кровью, вашими костями. Чувствуйте благодарность: без нее вы бы не жили. Чувствуйте признательность. И если вы едите в молчании, медитативно, ваш ум не мечется туда-сюда, — вы полностью здесь, ваше внимание совершенно, — это подношение пищи. Вы поднесли пищу Богу, потому вы не что иное, как рука Бога, его инструмент. Куда вы отправитесь предлагать пищу? Сам Бог ест через вас, поэтому не перекармливайте Бога, не то у него заболит живот; не морите Бога голодом, иначе он оголодает.

А это все ерунда, что «еда — грех для языка». Для чего же тогда есть? Тогда видеть — грех для глаз; для чего тогда видеть? Тогда слышать — грех для ушей; для чего же тогда слышать? Тогда ничего не остается — кончайте с собой, ведь вся жизнь связана с чувствами. Что бы вы ни делали, примешиваются чувства. Именно с помощью чувств вы течете и сообщаетесь с жизнью. Когда вы едите со вкусом, Бог внутри вас доволен, удовлетворен; когда вы едите со вкусом, Богу в пище оказано почитание.

Но ваши махатмы, ваши так называемые «религиозные гуру» учат вас мучить себя. Во имя религии они учат вас чистому мазохизму: «Мучьте себя. Чем больше вы мучитесь, тем ценнее становитесь в глазах Бога. Чем вы несчастнее, тем Достойнее. Если вы счастливы, вы согрешаете. Счастье — грех, быть несчастным — добродетель». Такая у них логика. Мне это совершенно непонятно: это так абсурдно, так бессмысленно, это чистый идиотизм. Бог счастлив, так что если вы хотите быть сонастроены с Богом, будьте счастливы, потому что, Когда вы счастливы, вы попадаете в ногу с Богом. Всегда, когда вы несчастны, вы сбиваетесь с ноги, — несчастный человек не быть религиозен.

Так что, если спросить меня, что такое грех, я скажу — есть только один грех: быть несчастным, значит быть грешником. Быть счастливым, непомерно счастливым, — значит быть праведником. Пусть ваша религия учит вас, как петь, как плясать и как наслаждаться жизнью. Пусть ваша религия будет религией утверждения, религией, говорящей «да», религией счастья, радости, блаженства. Выбросьте всю чепуху, которую вы тащите за собой веками, — она искалечила все человечество, она сделала людей столь уродливыми, столь несчастными, столь мизерными. И обращается она только к патологии, к тем, кто желает мучить себя, — это снимает с них чувство вины.

Мучить себя или мучить других, и то и другое является болезнью — сама мысль мучить. Один — Адольф Гитлер — мучает других, другой — Махатма Ганди — мучает себя, но оба в одной лодке; может быть спиной к спине, но в одной лодке. Гитлеру радостно мучить других, Ганди радостно мучить себя, но оба проявляют насилие. Логика та же: их радость связана с мучением. Направление различно, но дело не в направлении — их ум ориентирован на одно: мучение. Вы уважаете мучающего себя человека, потому что не понимаете его логики. Гитлера клянут во всем мире, Ганди благословляют во всем мире, а мне непонятно, как так? — потому что логика одна. «Не ешьте для вкуса, — говорит Ганди. — Не позволяйте вкуса, ешьте из долга, а не из радости. Ешьте, потому что надо жить, вот и все». Он сводит радость еды в мир обычной работы. «Еда не игрушка». Помните: так едят животные. Они едят, чтобы есть, чтобы существовать, чтобы выжить. Видели вы животное, смакующее пищу? Никогда. У них нет праздников и вечеринок, они не поют и не пляшут. Только человек сделал еду большим праздником.

И то же отношение ко всему прочему: «Спите с женщиной только в том случае, если вы хотите ребенка, — иначе нельзя. Пусть любовь будет чисто биологической», — говорит Ганди. «Есть нужно только для того, чтобы выжить, а любить женщину нужно только для того, чтобы выжила раса. Никогда не превращайте любовь в удовольствие». Так делают животные. Видели вы, как пес занимается любовью? Взгляните на его морду: вы не увидите в ней никакого удовольствия... чувство выполняемого долга. Ему приходится это делать, что-то заставляет его изнутри: биологическая потребность. Как только он кончает, он забывает о подруге, идет по своим делам, даже «спасибо» никогда не скажет. Все, дело сделано! Только человек любит из удовольствия: для радости любви, для красоты любви, для её музыки и поэзии.

Вот почему я считаю, что противозачаточные средства — одна из величайших революций в мире: они совершенно изменили все понимание любви. Теперь можно любить только для радости, не нужно больше быть рабом биологии, не нужно делать любовь, только если хочешь ребенка. Теперь секс и любовь совершенно отдельны, противозачаточные средства совершили величайшую революцию: теперь секс — это секс, а любовь — это любовь. Секс — когда речь идет о биологии; любовь — когда это просто прекрасная музыка двух встречающихся тел, поглощающихся, исчезающих, теряющихся друг в друге, впадающих в совершенно иное измерение ритма, гармонии... переживание оргазма. Никаких проблем с детьми, никакого биологического импульса, ничего: теперь акт прекрасен сам по себе, он больше не средство ни для какой цели — в этом вся разница. Работа — то, что служит средством для какой-то цели. Игра — когда цель и средства соединены, игра — когда средство само по себе цель: никакой другой цели нет.

Ешьте ради радости еды, тогда вы человек, человеческое существо, высшее существо. Любите ради радости любви, — тогда вы человек, высшее существо. Слушайте ради радости слушать, и вы освободитесь от ограничений инстинкта.

Я не против счастья, я целиком за него, я жизнелюб, я так понимаю: все люди величайшей духовности в мире были жизнелюбами. Жизнененавистник пусть не считает себя духовным — он психопат, потому что счастье и есть самая цель, самый источник, самый конец всего. Бог ищет в вас радость — в миллионах форм. Позвольте ему всю возможную радость, помогите ему подняться на высочайшие вершины, высочайшие достижения, сокровища счастья. Тогда вы религиозны, тогда ваши храмы станут местом празднования, ваши церкви не будут столь печальны и отталкивающе, так мрачны, так мертвы, как катакомбы. Тогда будет смех, будет песня, будет пляска, будет величайший восторг.

Религия очень пострадала из-за тех, кто учил самоистязанию. Надо освободить религию от всей этой чепухи. С Религией связали много пустопорожней чуши. Сущность религии — не что иное, как радость, поэтому все, что дает вам Радость, — добродетель, все, что делает вас печальным, Несчастным, жалким, — грех. Пусть это станет критерием.

Я не даю вам твердых правил, потому что знаю, как Действует человеческий ум: раз дано твердое правило, вы забываете об осознанности и начинаете следовать твердому правилу. Дело не в твердом правиле: можно следовать твердому правилу и никогда не начать расти.

Послушайте несколько анекдотов.

Придя домой, Бенни видит на кухне груды битой посуды.

— Что случилось? — спрашивает он жену.

— Странная у нас поваренная книга. Там сказано, что в качестве мерки можно взять старую чашку с отбитой ручкой. Мне только на двенадцатый раз удалось отбить ручку, не разбив чашки.

Раз так написано в поваренной книге, так и надо делать. Человеческий ум глуп — помните это. Раз у вас есть твердое правило, вы ему следуете.

Промышленник ожидал визита члена правительства: от этой встречи зависело многое. Услышав звонок, слуга поспешил к двери. Узнав посетителя, он впустил гостя в прихожую.

— Оставьте ваш зонтик у двери.

— У меня нет зонтика.

— Тогда вернитесь домой за зонтиком. Хозяин велел мне, чтобы все оставляли зонтики у двери. Иначе я вас не впущу.

Правило есть правило.

Один из моих друзей, профессор Калькуттского университета, очень известный ученый, полетел в Рангун, специально, чтобы собрать мочу у больного. Редкая болезнь, моча меняла состав очень быстро. Именно та болезнь, которой он занимался. Он собрал мочу и был счастлив: это заболевание случалось очень редко. Но в Калькуттском аэропорту его задержала таможня. Перерыли перечни и инструкции: не было там пошлины на мочу.

— Придется вам её оставить. Надо сделать запрос.

— Какая чушь?!

— Ничего не поделаешь. Вот, взгляните в нашу документацию: никто еще не вез с собой мочу, правление об этом не слыхивало, это что-то новое! Нам придется запросить Дели.

Все как положено...

Мочу не пропустили, и она осталась у таможенников.

Профессор просто рыдал:

— Через сорок восемь часов там уже ничего не останется. Она нужна мне именно сейчас, немедленно!

— Но это совершенно невозможно: мы даже не знаем, сколько с вас взять, какой налог. Придется подождать.

Мочу ему доставили через два месяца: ведь дело отправилось в Дели, а там — красная папка... Через два месяца!

Правило есть правило. Я не хочу, чтобы вы стали правительственным служащим, — я хочу, чтобы вы стали умным человеком.

В отчаянном преследовании полицейская машина уже настигала грабителей банка, как вдруг свернула к заправочной станции. Из машины звонят шефу.

«Вы схватили их?» — взволнованно спрашивает шеф.

«Чертовски повезло этим бандитам: нам оставалось до них только полмили, но тут я заметил, что истекли пять тысяч миль по счетчику, и" сообразил, что нам пора менять смазку».

Что ж тут поделаешь, если каждые пять тысяч миль положено менять смазку? Сначала нужно поменять смазку.

Я не даю вам твердых правил, потому что знаю, как глуп бывает человеческий ум. Я просто даю вам чувство, чувство направления. Будьте осознающим и живите через осознанность.

Обычно вы живете очень бессознательной жизнью. Вы слишком много едите, потому что бессознательны, — не понимаете, что делаете. Вы завидуете, привязываетесь к собственности оттого, что бессознательны и не понимаете, что делаете. Вы сходите с ума от злости, в гневе даете бесу на себе ездить, делаете и не понимаете, что делаете.

Иисус на кресте — последние слова, но необычайно важные — сказал: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают». Христиане не понимают этих потрясающих слов в их подлинном смысле. Откровение Иисуса очень просто: «Эти люди бессознательны. Они не знают, что такое осознанность, поэтому они не могут отвечать за себя. Что бы они ни делали, они делают это во сне: они сомнамбулы, они действуют во сне. Пожалуйста, прости их. С них нельзя спрашивать».

Так что, когда вы переедаете, я молю Бога: «Отец, прости его, он не знает, что делает». Когда вы голодаете, мне снова Приходится просить Бога: «Прости его, он не знает, что Делает». Дело не в делании, а во внесении осознанности в ваше существование Эта осознанность изменит все. Вы подобны пьяницам.

Я слышал...

Майк предложил Пэту зайти к своему приятелю. По дороге они прилично нализались. После этого Майк никак не мог вспомнить адрес приятеля. «Где дом твоего приятеля», — спросил Пэт.

«Номера я не помню, но дом на этой улице».

Они заходят в дом, показавшийся Майку знакомым. В прихожей темно, темно и в зале, только в подсвечниках рояля горят свечи. Они подходят к роялю, преклоняют колена и молятся. Вот Пэт замолчал, задумался, глядя на рояль. «Не знаю я, Майк, твоего приятеля, но зубы у него что надо».

Ситуация именно такова, таков человек. Единственное, что я хотел бы вам дать, — это вкус понимания, осознанности. Это изменит всю вашу жизнь. Дело не в том, чтобы вас дисциплинировать, дело в том, чтобы осветить вас изнутри.

Ашрам Раджниша занимается конфуцианской и научной деятельностью: планирование, бюджет, бухгалтерия, установления, инструкции. Не будет ли правильным признать Конфуция и западную науку частью Дао и, таким образом, духовной?

Дао обширно, в него можно включить и науку, но наука не широка, в нее нельзя включить Дао. Наука — часть обширной мистерии жизни. Если вы рассматриваете науку как часть, то все в порядке, но наука претендует на большее, она заявляет, что она — целое. Тогда все получается не так. Та же самая ситуация с интеллектом, подсчетами, арифметикой. Все хорошо в интеллекте, если он действует как часть и не начинает утверждать. «Я — все». Когда интеллект говорит: «Я — все», возникают трудности. Когда интеллект говорит: «Я — только часть обширной сущности, непомерной сущности, а я делаю свое дело, — вне его я не знаю, что происходит», тогда нет проблем. Я не против интеллекта так такового, я против интеллекта, утверждающего, что он — все.

Это позиция Лао-цзы, Чжуан-цзы, Ле-цзы: они не против интеллекта. Как они могут быть против? Они не против чего бы то ни было. Моя рука — часть моего тела, но если она начнет утверждать: «Я — все, целое», если рука начнет говорить: «Я должна возобладать надо всем, потому что — целое, а все остальное второстепенно», тогда рука сошла с ума, тогда эта рука опасна: она потеряла свою связь с целым.

В самой науке нет ничего дурного, но наука должна быть частью религии, — тогда она прекрасна. Интеллект должен быть частью целостности человеческого существа, тогда он прекрасен. Интеллект тоже прекрасен. Я пользуюсь интеллектом каждый день. Что я делаю вот сейчас? Даже говоря о том, что вне интеллекта, приходится пользоваться интеллектом. Даже говоря о Дао, приходится пользоваться помощью интеллекта, приходится опираться на интеллект. Как Дао может быть против интеллекта, рассудка? Дао хочет от вас только понимания того, что жизнь больше, обширней рассудка: рассудок занимает лишь малое пространство — он не ограничивает всецелого.

Лао-цзы велик, в него можно включить Конфуция, но Конфуций очень узок, в него нельзя включить Лао-цзы. Лао-цзы — это Дао, Конфуций — это Тора. «Тора» — еврейское слово, но я его люблю; оно составляет хорошую пару для Дао. Дао значит любовь, Тора значит закон. В слове «таро» есть слово «тора». «Таро» происходит из двух слов: torah rota — это значит колесо закона. Тора значит закон. Закон неизбежно тверд, и закон неизбежно узок. Закон должен быть вполне определенен: если он не определен, он бесполезен. В законе должны быть определения, четкие границы, — только тогда им можно пользоваться.

Именно тут Иисус вторгается в историю евреев: он внес Дао в мир Торы. Естественно, он напрашивается на то, чтобы его распяли, — это только естественно, потому что Тора не выносит Дао. Закон и ориентированный на закон ум не может дозволить любовь, потому что, когда входит любовь, весь закон колеблется. Любовь столь обширна — это океан, — она входит в узкий мир закона, и закон рушится. Евреи не могли позволить себе Иисуса, потому что Иисус внес совсем иной, чуждый климат, никогда не бывший частью еврейского сознания.

Иисус неопределяем; Моисей вполне определен. Моисей легко согласится с Конфуцием, но не согласится с Лао-цзы. Десять заповедей — основа ума, находящего убежище в законе, и, конечно же, ум, находящий прибежище в законе, всегда найдет, как закон обойти.

Женщина, замужняя женщина, влюбилась в юношу, и тот хотел заняться с нею любовью.

— Но так нельзя! — воскликнула она. Она была еврейка. — Это не по закону, мы нарушим заповедь.

— Ну и что? — ответил юноша. — Останутся еще девять!

Закон узок, так узок, что приходится искать лазейки, иначе жизнь станет невозможна. Закон создает лицемеров, закон создает хитрецов, закон создает преступников, — иначе жизнь станет абсолютно невозможна. Закон не позволяет вам жить: он делает жизнь столь ограниченной, что вам приходится искать пути и средства... И тут в действие вступает законник. Он помогает вам, он помогает нарушить закон и все же остаться внутри закона — в этом вся его работа. Юрист необходим: закон создает преступника с одной стороны, с другой — юриста. Оба стоят друг друга.

Я слышал...

Священник говорил молодому человеку: «Послушай эту историю. Были два брата. Один придерживался всех правил и стал юристом, другой все нарушал и стал преступником. Теперь он осужден на пожизненное заключение. Что ты об этом скажешь?» '

И молодой человек сказал: «Я могу сказать только одно: первого поймали, а второго — еще нет».

Законник и преступник — оба порождение закона, Торы. Я не против Торы: должно ведь быть что-то на выбор столь огромному человечеству. Тора нужна, закон нужен. Держитесь правой стороны дороги. Если каждый будет ходить, где пожелает, — как ходят в Индии, — жить станет трудно, жить станет опасно. Надо следовать закону.

Но закон не есть жизнь. Надо помнить, что законом следует пользоваться, но все же оставаться доступным для Дао — того, что вне. Дао должно быть целью, а Тора — лишь средством. И Тора не должна утверждать: «Я — все». Как только Тора утверждает: «Я — все», жизнь становится бессмысленной. Как только логика утверждает: «Я — все», жизнь становится бессмысленной. Как только утверждают: «Жизнь — это наука», все сводится к более низкому уровню, это упрощение. Тогда любовь — только химия: гормональное. Тогда все можно свести к более низкому, тогда лотос — только болотная жижа.

Следует оставаться доступным Дао. Следуя Торе, надо оставаться открытым Дао. Ведь Тора верна только в том случае, если ведет нас в направлении Дао. Закон верен только в том случае, если ведет нас к любви. Если он противоречит любви, тогда закон недопустим.

Закон, например, говорит, что надо любить только свою жену. Хорошо, если вы любите жену: тогда закон ведет к любви, но если вы не любите жену, то заниматься с нею любовью безнравственно — тут закон противоречит любви. Если вы занимаетесь любовью с женщиной, не будучи женаты на ней, — это любовь, а не закон. Если вы к тому же женились на ней, это становится к тому же законно, но это не против любви. Мудрый человек увидит, что в жизни всегда пользовался законом для любви. Тогда это ступень к Дао.

Этот ашрам, естественно, должен управляться по Конфуцию, но Конфуций здесь на службе у Лао-цзы. Видите вы здесь этого сумасшедшего? Конфуций на службе у Лао-цзы: Тора на службе у Дао. Тогда не возникает проблем. Если наоборот, то все портится: тогда вы стоите на голове, надо срочно что-то делать.

Вчера, хоть я и сидел в очень неудобной позе, я уснул и проспал почти всю вашу лекцию. Ваши беседы не кажутся мне скучными, почему же я заснул?

Ничего страшного. Если вам нравится спать, очень хорошо, только помните: не храпите, потому что это мешает спать другим.

Кто-то захрапел, сидя в опере.

— Прошу вас, перестаньте, — обратился к нему билетер, — вы мешаете другим.

— Послушай, парень, я заплатил за это кресло и делаю, что хочу.

— Да, сэр, но вы всех разбудите.

Спать хорошо, нет ничего лучше. Насладитесь вдоволь, Усладите свое сердце.

Так бывает... Есть две возможности: либо вам надоедает, и вы засыпаете; либо беседа становится колыбельной, и вы засыпаете. Беседа может стать песней, теплой песней вокруг вас, тогда можно спать. Или она может стать дребезжащей Нотой, ужасно надоедливой, и вам надо куда-то от нее деться. А мои сторожа не дадут вам уйти так-то просто, так что единственная возможность — закрыть глаза и заснуть. Это бегство, чтобы не слушать. Есть обе эти возможности.

Иногда то, что я говорю, может показаться надоедливым, потому что, что бы я ни говорил, это одна и та же истина вновь и вновь, а мне приходится повторять из сострадания к вам, иначе бы каждое утро я мог приходить, садиться в кресло, потом прощаться и уходить.

Великий романист сошел с ума, но вот появилась надежда на его выздоровление. Три месяца он сидел в своей комнате за пишущей машинкой, сочиняя роман. Наконец он объявил, что книга закончена, и понес её ведущему психиатру. Тот с жадностью схватил рукопись и принялся читать: «Генерал Джонс вскочил на свою лошадь и закричал: " Но! но! но! но! "» Доктор торопливо перевернул страницу, другую, третью, пролистал всю книгу.

— Но здесь же ничего нет, целых пятьсот страниц и все «но! но! но!»

— Да, — согласился писатель, — упрямая лошадь.

Что же мне делать? Мне приходится кричать «но! но!» каждый день. Упрямая лошадь... Пока вы меня не услышите, мне приходится повторять снова и снова. Вам не очень-то поможет бегство в сон, не очень-то поможет. Я выбью вас из него.

Иногда это надоедает. Я знаю это: иногда я и сам засыпаю. Тогда приходится смотреть на часы...

Психиатр опаздывал к пациенту. Он влетел задыхаясь и стал извиняться.

— Пустяки, — остановил его пациент, — я нашел себе занятие.

— Какое? — подозрительно спросил врач.

— Я сидел в уголке и беседовал сам с собой.

— Ну и как, интересная была беседа?

— Не очень. Вы же меня знаете.

Конечно, я знаю себя лучше, чем вы меня. Я знаю, иногда это ужасно надоедает, так что не вините себя. Помните только одно: не храпите. Иногда беседа становится колыбельной. Если вы любите меня и любите безмерно, тогда все, что бы я ни говорил, окружает вас, как теплое одеяло: вам становится так уютно, удобно. Положение тела может быть и не очень удобным. В зале Чжуан-цзы так сделано, чтобы трудно было чувствовать физический комфорт: мраморный пол, холодный, твердый, и повсюду моя охрана. Они ничего вам не позволят, не позволят даже кашлянуть или чихнуть: вам надо быть предельно бодрственным, не то... В неудобной позе — даже когда вы засыпаете. Подумайте: если бы поза была удобна, вы впали бы в кому! Но вы меня любите, и мои слова, достигая вас, становятся колыбельной. Нет ничего дурного в том, чтобы засыпать время от времени. Не превращайте это в постоянную привычку!

Когда я достигну просветления, как мне узнать, что я достиг просветления?

Сафари. Африка. Охота на крупную дичь, — и женщина изводит белого охотника градом вопросов.

— Если мне встретится тигр, как я его узнаю?

— По желтой шкуре и полосам.

— А если встретится лев, как я его узнаю?

— По роскошной гриве.

— А если встретится слон, как я его узнаю?

— Это проще всего, — вздохнул охотник, — по легкому запаху кокосового ореха в его дыхании.

Не надо так волноваться. Это просветление столь велико — как слон, — вы не сможете его не заметить, вы не сможете даже убежать от него! Когда оно приходит, оно самоочевидно: оно не нуждается ни в каких иных доказательствах, что это то самое.

Все равно как мертвец, возвратившийся к жизни, — нужны ему будут доказательства? Он поймет, — он сразу увидит все цвета, солнце, луну, звезды, лица повсюду. И тьма, та тьма, что казалась вечной, вдруг исчезнет, и все будет полно света и цвета... и радуги. Нужны ли будут глухому доказательства, когда глухота его кончится? Вдруг столько звуков, которых он никогда прежде не слышал: они окружат его со всех сторон.

Но даже все это — бледные метафоры для просветления: оно столь огромно, настолько в корне все меняет, что прозевать его совершенно невозможно. Не беспокойте себя такими проблемами, попытайтесь лучше стать просветленным.

Мне кажется, что вы говорите только для меня. Кажется, что вы отвечаете только на мои вопросы. Как вам это удается?

Мулла Насреддин как-то мне рассказывал: На отпуск я поехал в деревню, и птички пели так весело под моим окном каждое утро, что однажды я вышел и поблагодарил их за чудные песни. Но тут вышел хозяин:

— Надеюсь, ты не думаешь, что птицы поют для тебя?

— Почему же, конечно, для меня.

— Птицы эти поют для меня.

Я знал, что я прав... словом, мы крепко поспорили и даже подрались. Нас привели к судье. Он оштрафовал нас обоих на десять рупий.

— Эти птицы, — сказал он, — поют для меня.

Когда я беседую с вами, всякий чувствует, что я говорю с ним: ведь то, что я говорю, настолько важно, — самое важное, что имеет отношение к каждому. Я говорю не только с одним человеком, я говорю о столь важном, что невозможно не иметь отношения к таким важнейшим вещам: они имеют отношение к каждому — в большей или в меньшей степени. Когда я говорю о любви, вы все чувствуете, что я обращаюсь к вам, потому что любовь — ваша проблема, проблема каждого. Когда я говорю об уме, вы, конечно, решаете, что я обращаюсь к вам: у вас есть ум, как и у всех, а всякий ум — сумасшедший.

Так что, когда я касаюсь самых важных истин, каждый неизбежно чувствует, что это проповедь специально для него, но помните: я говорю только о самых важных истинах. Они обращены здесь к каждому, а не к кому-то в отдельности, хотя я очень хорошо знаю каждого из вас. Хорошо, прекрасно, что вы чувствуете себя прямо связанным со мной.

Два охотника в лодке укрылись в камышах, чтобы утки их не заметили, и ждали. Они ждали и ждали. Вдруг они услышали нарастающий шум. Камыши раздвинулись перед лодкой, в которой сидел третий охотник, пьяный вдрызг, пытающийся при этом откупорить пятую бутылку.

— Эй! — предупредили они, — это наше место. Проваливай вниз по течению!

Пьяница ничего не сказал. Откупорил бутылку, выпил её и отплыл на две мили. Наконец, одинокая утка полетела над рекой. Охотники дважды успели выстрелить и промахнулись. Как же они удивились, услышав и увидев, что пьяница с одного выстрела попал в утку, подплыл к ней и упрятал в патронташ.

Они подплыли поздравить его:

— Ну и ну! Как ты ловко! Как у тебя получилось?

— Э-э-м-м-ы... Как я мог промахнуться, когда в небе столько уток?

Здесь у нас то же самое: когда вокруг столько уток, я могу стрелять совершенно спокойно. Можно совсем не целиться: как я могу промахнуться? Промахнуться невозможно.

Да, хорошо, что вы чувствуете себя в личном контакте, но помните: не делайте из этого ловушку эго. Ум очень хитер, вам надо быть постоянно настороже, бдительным к его тонким ходам, иначе у вас появятся мысли: «Я особенный. Бхагаван говорит только для меня». И вы начнете фантазировать, проецировать и потеряетесь в своем фантастическом мире. Да, я говорю и для вас тоже, но не только. Я говорю очень широко, я говорю об основах, — конечно же, это и ваши основы.

Есть ли разница между внутренней дисциплиной и любовью?

Никакой: вместе с внутренней дисциплиной естественно возникает любовь. Вот между внешней дисциплиной и любовью не только разница, но и антагонизм. Если вы принудите себя к внешней дисциплине, это убьет вашу способность любить, убьет вашу восприимчивость к любви, сделает вас серостью. Вы потеряете свою тонкую чувствительность, потому что всякая наложенная извне дисциплина направлена против вашей чувствительности, а любовь — кульминация всех чувств.

Влюбляясь в женщину, вы влюбляетесь всеми пятью чувствами. Может быть вы этого не понимаете: человек так отстранился от собственных чувств, что не понимает, но посмотрите на животных, еще не оторвавшихся от корней своего существа. Хоть и бессознательные, они в большей степени укоренены в своем существе. Прежде чем заняться любовью, собака обнюхивает свою подружку. Дело не только в том, чтобы видеть прекрасную женщину, но и чувствовать её запах. Порой бывает, что лицо прекрасно и нравится вам, а запах вовсе не нравится. Если вы женитесь на такой женщине, то окажетесь в трудном положении: одно ваше чувство будет постоянно разводиться, а другое — постоянно вступать в брак. Возникает конфликт.

Настоящая любовь приходит только тогда, когда все пять ваших чувств в гармонии, как стройный оркестр. Тогда в вашей любви есть вечность, тогда она не временна, тогда она не мгновенна. Когда вы любите женщину, вы любите её голос, прикосновение, запах, походку, то, как она смотрит на вас, вы любите во всей её целостности. И проблеск этой целостности может быть почувствован только всеми чувствами, но у человека главное место заняло зрение. У других чувств отнято право голоса, вы смотрите только глазами: для вас важны пропорции. В конкурсах на королеву красоты красавиц не нюхают. Это глупо, просто глупо: у женщины могут быть правильные пропорции, а сама она дурно пахнет! У нее могут быть прекрасные пропорции, а голос не мелодичен, не хорош. Если у нее не мелодичный голос, тогда она не прекрасна: чего-то недостает. Настоящий конкурс королевы красоты должен основываться на всех пяти чувствах. Почему зрение должно диктовать и доминировать? Это диктаторство. Зрение диктует всю жизнь. Конечно, вы несчастны, потому что одно ваше чувство стало Адольфом Гитлером. В вас, в вашем теле, должна процветать демократия: пусть каждое чувство говорит своим языком, а вы слушайте каждое.

Любая навязанная самому себе внешняя дисциплина сделает вас бесчувственным: таково свойство внешней дисциплины. Это то, о чем говорил Махатма Ганди; это то, что сделал Гитлер: наложил нецелый народ дисциплину извне и наложил так ловко, что люди начали делать то, что им бы и не приснилось. Но дисциплина совершенно отупила их, они утратили чувствительность: жгли миллионы евреев, и люди, делавшие это, стояли рядом совершенно спокойно. Что произошло? Была притуплена их чувствительность, на их существо наложили толстые слои отупления.

То же самое делается в любой армии. Вся цель военной подготовки заключается в том, чтобы отупить человека, снизить его чувствительность и снизить тонкость его ума. Не найти военного с тонким умом, невозможно, иначе отчего он в армии? Неужели не найти ничего другого? Армия для тонкого человека самое последнее дело: ведь вся подготовка состоит в отупении, в генерации тупости. «Нале-во! Напра-во! Нале-во! Напра-во!» — и так три-четыре часа каждое утро.

Одному профессору пришлось стать солдатом, а он был человек с весьма тонким умом. Когда скомандовали «направо!», он остался стоять, как стоял. «Почему ты стоишь, как истукан, когда я сказал " напра-во! " и все повернулись направо?» — спросил его командир.

«Рано или поздно вы скомандуете " налево", — ответил тот, — так что зачем все это? Все вернутся в то же положение, и это будет продолжаться три-четыре часа, — так зачем так утруждаться?»

Зачем это постоянное «налево, направо»? Тут есть ловушка: вами управляют, вам не позволяют думать. «Налево» значит «налево»: надо не думать, а выполнять. Попробуйте систематически что-то делать, чему-то следовать, повиноваться, и вы потеряете тонкость ума, вы перестанете думать. Если однажды вам прикажут убивать врага, вы убьете. Все равно как «нале-во! напра-во!». Вы не думаете, не задумываетесь: «Что мне сделал этот человек? зачем мне его убивать?» Это «почему» даже не возникает: вы просто делаете это и все. Вы становитесь роботом, механическим существом — вы больше не человек.

В Индии сикхи, пенджабы — лучшие военные, лучшие солдаты и, конечно же, по всей стране их считают самыми тупыми. Одно соответствует другому. Если раса совершенна в военном отношении, она отстает в умственном, — это неизбежно: одно с другим несовместимо. Умному человеку надо подумать, прежде чем сделать. Солдату надо выполнить прежде, чем подумать. В этом главное в подготовке солдата: он должен исполнить прежде, чем подумает. А чего уж тут думать, когда все уже сделано? Нечего уже думать.

Любая внешняя дисциплина — для солдата или для праведника — убивает вашу чувствительность, убивает вашу тонкость, восприимчивость и, конечно же, убивает любовь, потому что любовь — это гармония всех ваших чувств и ума. А вот внутренняя дисциплина никак не противоречит любви, с внутренней дисциплиной любовь пробуждается, но снова помните: любовь, пробуждающаяся с внутренней дисциплиной, — это не та любовь, что была известна вам до сего времени. Ваша любовь — это все, что угодно, кроме любви.

К психиатрической лечебнице подъехал роскошный лимузин, из которого вышел немолодой уже человек с аристократическими манерами.

— Я вас слушаю, сэр, — сказал привратник.

— Скажите, — спросил он, — может ли больной поступить в ваше заведение по собственной рекомендации?

— Да не знаю я! А в чем дело?

— Видите ли, вчера я перечитал связку моих старых любовных писем и... я чувствую, что я сумасшедший.

Перечитайте и вы свои старые любовные письма, и у вас, полагаю, тоже появится желание самому попроситься в психушку. Вы называете любовью лихорадку, помешательство, вид химического невроза. Это не любовь. Как можете вы любить? Любовь, как тень, следует за медитацией. Когда вы в такой степени осознанности, возникает новое качество: любовь. То, что вы сейчас называете любовью, — это ревность, чувство соперничества, собственности, злость, ненависть. Может быть, вы надоели сами себе по горло, не можете больше выносить самого себя и вам нужен кто-то, — и вы называете это любовью. Вы цепляетесь за кого-то, вы пытаетесь воздействовать на него. Это политика, а не любовь, это желание взять верх, а не любовь. Естественно, это ведет в ад, это делает вас несчастнее и несчастнее.

Что принесла вам ваша любовь? Мечты, мечты, мечты, но мечты остаются мечтами, только пока они в будущем. Оглядываясь на миновавшую любовь, ощущаешь её кошмарным бредом. Нет, это не любовь, иначе весь мир был бы счастлив. Всякие мечты оказываются кошмарным бредом. Столько людей любят, любят все... любит мать, любит отец, любит сестра, брат, жена, муж, друг, священник, политик, — все всех любят. Любви должно бы оказаться столько... но загляните человеку в глаза — там только страдание и больше ничего, значит что-то не так, что-то другое назвали любовью. На упаковке написано «любовь», но загляните внутрь: ревность, чувство собственности, злоба, ненависть, желание взять верх, — тут собралось все самое некрасивое. Конечно, коробка выглядит прелестно, упаковано прекрасно, как рождественский подарок. Откройте... внутри кромешный ад.

Я говорю не об этой любви. Когда вы входите внутрь своего существа, возникает совсем иная энергия. У вас столько энергий, что вам хочется поделиться ею. Любовь — это отдача. Тогда вам не нужна любовь, вам не нужно, чтобы кто-то любил вас. Впервые вы овладели сокровищем любви, возникает новая потребность: разделить её, дать её тому, кому она нужна. Делиться ею и отдавать её. Когда вам нужна любовь, когда вам нужно, чтобы кто-то любил вас, — это путь к страданию, это попрошайничество, а попрошайка не может быть счастлив. Когда любовь познана, — а это возможно только тогда, когда вы входите внутрь, входите в глубочайшее святилище своего существа, когда вы познали резервуар любви, находящийся там, возникает новая потребность поделиться ею, отдать её тому, кому она нужна. Отдайте её, и вы почувствуете благодарность к тому, кто её берет. Тогда появляется счастье, тогда любовь — это небеса.

Теперь потребность изменила направление, теперь вам необходимо раздавать. До тех пор, пока вам нужно, чтобы кто-то давал её вам, — вы попрошайка. Теперь вы — император. Внутренняя дисциплина сделает вас императором.

Ну и пусть.

Это от Судхи. Вопрос вам непонятен, потому что у него долгая предыстория. Судха посылала вопросы каждый день, месяц за месяцем, а я на них не отвечал — я всегда подозревал, что вопросы её не настоящие, а настоящий вопрос скрывается за ними. Тогда однажды, в отчаянии, она прислала настоящий вопрос. Он был таков: «Бхагаван, я хочу, чтобы вы сказали: '' Судха — моя лучшая санньясинка''. Вы никогда не говорили этого, вы никогда даже не упоминали моего имени».

Но я не ответил даже на это, так что теперь, наконец, она прислала эту записку: «Ну и пусть».

Теперь пришло время ответить. Помните: всякий раз, как вы задаете вопрос, в нем всегда есть скрытый смысл. Для вас он может даже не быть явным, вы можете даже не подозревать о нем, вы можете думать: «Вот, я задаю такой вопрос...», а в этом кое-что еще. Может быть, вы хотите, чтобы я потрепал вас по плечу и сказал: «Хорошо!».

Есть несколько спрашивающих, задающих такие коварные вопросы. Они говорят, например: «Бхагаван, наступает великая тишина, пробуждается великая энергия. Что вы об этом скажете?» Если я приму вопрос за чистую монету и скажу: «Хорошо», то я должен признать, что они стоят у порога просветления. Но всей этой великой энергии и потрясающего переживания, о котором они пишут, нет. Если бы происходило именно это, они пришли бы к более глубокому молчанию.. Если бы это случилось, их вопрос исчез бы. Если бы это происходило, им не нужно было бы никакого подтверждения, отпала бы нужда в одобрении. Этого не происходит.

Вы задаете вопрос. Так или иначе, вы в большой нужде: вашему эго нужна поддержка. Я здесь, чтобы ваше эго содрогалось, — я здесь не для того, чтобы укреплять ваше эго. Если бы я укреплял ваше эго, я был бы вашим врагом. Это больно; если я разбиваю ваше эго, это больно, но в конце концов вы узнаете: это единственное, что надо было сделать. Это подобно хирургической операции: больно, но только такая хирургия преобразит вас.

Судха прекрасна, но так же по-человечески слаба, как любой другой. Как всякому приятно, чтобы его потрепали по плечу, так же приятно это и ей. Я не жадный, могу и потрепать — тут нет никаких проблем. Я могу сказать: «Судха, ты велика», но это вас отравит, на пользу это не пойдет, это помешает вам, это воодушевит ваше эго, вы еще больше утвердитесь в своих эго-проекциях. Нет, не могу я этого сказать, потому что я хочу, чтобы вы в самом деле стали велики, а стать в самом деле великим значит лишиться эго.

В мире вы к чему-то стремитесь: к деньгам, к власти, к престижу. Затем вы становитесь санньясином и вновь начинаете искать те же старые болезни под новыми именами. Возвращается старая политика, — вы начинаете соревноваться.

Бросьте все это. Здесь, по крайней мере, со мной, будьте просты, будьте обычны. И чем обычнее вы будете, тем необычнее станете. Чем больше вы уничтожите себя, тем больше вы будете. В миг, когда вы полностью прекратите существовать, вы станете божественны. Никто не заграждает вам путь, кроме вашего эго, кроме вас самих.

Иногда эго таково, что оно кормится чем угодно.

— Итак, миссис О’Грейди, — сказал адвокат, — вы утверждаете, что ваш муж не сказал вам ни единого доброго слова с тех пор, как вы поженились. Совершенно ли вы в этом уверены?

— Постойте, нет, как же, иногда он говорит: «Ах, дура ты, дура».

Да, эго может кормиться там, где никакое питание невозможно. Помните о тонких путях эго. Вся моя работа состоит в том, чтобы вас растворить, разобрать, разрушить, — чтобы родилось новое существо, чтобы стало возможным воскресение. Я — ваш крест. Для того, чтобы я смог стать и вашим воскресением.