Стихотворения

От Аполлона*

На замечанье Феб дает,

Что от каких-то вод

Парнасский весь народ

Шумит, кричит и дело забывает,

И потому он объявляет,

Что толки все о Липецких водах

(В укору, в похвалу, и в прозе, и в стихах)

Написаны и преданы тисненью

Не по его внушенью!

& lt; Ноябрь 1815& gt;

Лубочный театр*

Comptable de l'ennui, dont sa muse m'assomme,

Pourquoi s'est-il nommé, s'il ne veut qu'on le nomme?

Gilbert [49]

Эй! Господа!

Сюда, сюда!

Для деловых людей и праздных

Есть тьма у нас оказий разных:

Есть дикий человек, безрукая мадам.

Взойдите к нам!

Добро пожаловать, кто барин тороватый1,

Извольте видеть – вот

Рогатый, нерогатый

И всякий скот:

Вот вам Михайло Моськин,

Вот весь его причет:

Княгини и

Княжны,

Князь Фольгин и

Князь Блёсткин2;

Они хоть не смешны, да сам зато уж он

Куда смешон!

Водиться с ним, ей-богу! праздник.

Вот вам его Проказник4;

Спроказил он неловко – раз упал,

Да и не встал.

Но автор таковым примером

Не научен – грешит перед партером,

Проказит до сих пор:

Что видит и что слышит,

Он обо всем исправно вздор

И говорит и пишет.

Вот Богатонов3 вам – особенно он мил,

Богат чужим добром – все крадет, что находит,

С Транжирина кафтан стащил

Да в нем и ходит.

А светский тон

Не только он –

И вся его беседа

Переняли́ у Буйного Соседа5.

Что вы? Неужто по домам?

Уж надоело вам?

И кстати ль?

Вот Моськин – Наблюдатель6;

Вот С& lt; ын& gt; О& lt; течества& gt; 6, с ним вечный состязатель,

Один напишет вздор,

Другой на то разбор,

А разобрать труднее,

Кто из двоих глупее?..

Что вы смеетесь, господа?

Писцу насмешка не беда.

Он знает многое смешное за собою,

Да уж давно махнул рукою,

Махнул пером, отдал сыграть,

А вы, пожалуй, рассуждайте,

Махнул пером, отдал в печать,

А вы читайте.

16 октября 1817

Кальянчи*

Путешественник в Персии встречает прекрасного отрока, который подает ему кальян1. Странник спрашивает, кто он, откуда. Отрок рассказывает ему свои похождения, объясняет, что он грузин, некогда житель Кахетии.

В каком раю ты, стройный, насажден?

Какую влагу пил? Какой весной обвеян?

Эйзедом2 ли ты светлым порожден,

Иль благодатным Джиннием взлелеян?

Когда, заботам вверенный твоим,

Приносишь ты сосуд водовмещальный

И сквозь него проводишь легкий дым, –

Воздушной пеною темнеет ток кристальный

И ропотом манит к забвенью, как ручья

Гремучего поток в зеленой чаще!

Чинара трость творит жасминной длань твоя

И сахарныя трости слаще,

Когда палимого Ширазского листа3

Глотают чрез нее мглу алые уста,

Густеет воздух, напоенный

Алоэ запахом и амброй драгоценной!

Когда ж чарующей наружностью своей

Собрание ты освети́ шь людей, –

Во всех любовь!.. Дерви́ ш4 отбросил четки,

Примрачный вид на радость обменил:

Не ты ли в нем возжег огонь потухших сил?

Не от твоей ли от походки

Его распрямлены морщины на лице

И заиграла жизнь на бывшем мертвеце?

Властитель твой – он стал лишь самозванцем.

Он уловлён стыдливости румянцем,

И ку́ дрей кольцами, по высоте рамен

Влекущихся, связавших душу в плен,

И гру́ ди нежной белизною,

И жилок, шелком свитых, бирюзою,

Твоими взглядами, под свесом темных вежд,

Движеньем уст твоих невинным, миловидным,

Твоей, не скрытою покровами одежд,

Джейрана легкостью и станом пальмовидным.

В каком раю ты, стройный, насажден?

Эдема ль влагу пил, дыханьем роз обвеян?

Скажи: или от Пери ты рожден,

Иль благодатным Джиннием взлелеян?

«На Иоры5 берегах,

В дальних я рожден пределах,

Где горит огонь в сердцах,

Тверже скал окаменелых;

Рос – едва не из пелен,

Матерью, отцом, безвинный,

В чужу продан, обменен

За сосуд ценинный6!

Чужой человек! скажи: ты отец?

Имел ли ты чадо от милой подруги?

Корысть ли дороже нам с сыном разлуки?

Отвержен ли враном невинный птенец?

Караван с шелками шел,

С ним ага7 мой. Я, рабочий,

Глаз я долго не отвел

С мест, виднелся где кров отчий;

С кровом он слился небес;

Вечерело. Сном боримы,

Стали станом. Темен лес.

Вкруг огня легли мы.

Курись, огонек! светись, огонек!

Так светит надежда огнем нам горящим!

Пылай ты весельем окрест приседящим,

Покуда спалишь ты последний пенек!

Спал я. Вдруг взывают: «бой!»

В ста местах сверкает зелье8;

Сечей, свистом пуль, пальбой

Огласилось все ущелье.

Притаился в глубь межи

Я, и все туда ж влекутся.

Слышно – кинулись в ножи –

Безотвязно бьются!

Затихло смятенье – сече конец.

Вблизи о́ гня брошен был труп, обезглавлен,

На взор его мертвый был взор мой уставлен,

И чья же глава та?.. О, горе!.. Отец!..

Но могучею рукой

Был оторван я от тела.

«Будь он проклят, кровный твой! –

В слух мне клятва загремела.–

Твой отец разбойник был…»

И в бодце9, ремнем увитом,

Казнь сулят, чтоб слез не лил

По отце убитом!

Заря занялась. Я в путь увлечен.

Родитель, ударом погибший бесславным,

Лежать остается – он вепрям10 дубравным,

Орлам плотоядным на снедь обречен!

Вышли мы на широту

Из теснин, где шли доселе,

Всю творенья красоту

В пышной обрели Картвеле11.

Вкруг излучистой Куры

Ясным днем страна согрета,

Все рассыпаны цветы

Щедростию лета…»

& lt; До 1822& gt;

Юность вещего*

(Куростров. Ищут Михаила. Находят его. Ночь перед отплытием в дальний путь.)

Орел, едва лишь пухом оперенный,

Едва в себе почуял дерзость сил,

Рассек эфир, с размаху воспарил;

Хор птиц, его явленьем изумленный,

Неспорный крик ему навстречу шлет.

Нет! Дерзость тех очей и тот полет

Не зрит себе ни равных, ни преслушных

И властвует в селеньях он воздушных.

Не так между людьми: ах! от пелен

Томится столько лет ревнитель славы!

Еще томится возмужалый он,

Отвержен и не признан, угнетен…

Судьба! О, как тверды твои уставы!

Великим – средь Австралии зыбей

Иль в Севера снегах, везде одно ли

Присуждено? – Искать желанной доли

Путем вражды, препятствий и скорбей!

И тот певец, кому никто не смеет

Вослед ступить из бардов сих времен,

Пред кем святая Русь благоговеет,

Он отроком, безвестен и презрен,

Сын рыбаря, чудовищ земноводных

Ловитвой жил; в пучинах ледяных,

Душой алкая стран и дел иных,

Изнемогал в усилиях бесплодных!..

& lt; 1823& gt;

Давид*

Не славен в братии измлада,

Юнейший у отца я был,

Пастух родительского стада;

И се! внезапно богу сил

Орган мои создали руки,

Псалтырь1 устроили персты.

О! кто до горней высоты

Ко господу воскрилит звуки?..

Услышал сам господь творец,

Шлет ангела, и светлозрачный

С высот летит на долы злачны,

Взял от родительских овец,

Елеем благости небесной

Меня помазал.

Что ж сии

Велики братии мои?

Кичливы крепостью телесной!

Но в них дух божий, бога сил,

Господень дух не препочил.

Иноплеменнику не с ними,

Далече страх я отгоня,

Во сретенье исшел: меня

Он проклял идолми своими;

Но я мечом над ним взыграл,

Сразил его и обезглавил,

И стыд отечества отъял,

Сынов Израиля прославил!

& lt; 1823& gt;

«Крылами порхая, стрелами звеня…»*

Крылами порхая, стрелами звеня,

Любовь вопрошала кого-то:

Ах! есть ли что легче на свете меня?

Решите задачу Эрота.

Любовь и любовь, решу я как раз,

Сама себя легче бывает подчас.

Есть песня такая:

Легко себе друга сыскала Аглая

И легче того

Забыла его.

& lt; Декабрь 1823 – январь 1824& gt;

Романс*

Ах! точно ль никогда ей в персях безмятежных

Желанье тайное не волновало кровь?

Еще не сведала тоски, томлений нежных?

Еще не знает про любовь?

Ах! точно ли никто, счастливец, не сыскался,

Ей друг? по сердцу ей? который бы сгорал

В объятиях ее? в них негой упивался,

Роскошствовал и обмирал?

Нет! Нет! Куда влекусь неробкими мечтами?

Тот друг, тот избранный: он где-нибудь, он есть.

Любви волшебство! рай! восторги! трепет! – Вами,

Нет! – не моей душе процвесть.

& lt; Декабрь 1823 – январь 1824& gt;

Эпиграммы*

И сочиняют – врут, и переводят – врут!

Зачем же врете вы, о дети? Детям прут!

Шалите рифмами, нанизывайте стопы,

Уж так и быть, – но вы ругаться удальцы!

Студенческая кровь! Казенные бойцы!

Холопы «Вестника Европы»!

& lt; 1824? & gt;

* * *

Как распложаются журнальные побранки!

Гласит предание, что Фауст ворожил

Над банкой, полною волшебных, чудных сил –

И вылез черт из банки;

И будто Фаусту вложил

Он первый умысел развратный1 –

Создать станок книгопечатный.

С тех пор, о мокрые тряпичные листы,

Вы полем сделались журналам для их браней,

Их мыслей нищеты, их скудости познаний!

Уж наложил на вас школярные персты

Михайло Дмитриев с друзьями,

Переплетясь они хвостами,

То в прозе жилятся над вами,

То усыряют вас водяными стихами.

& lt; 1825? & gt;

Отрывок из Гете*