Некстати о 45-ом интернате

Ночь не хочет уходить За берёзоньки цепляется, Ну а солнце поднимается Уже где-то за Невой. Платье ночи загорается, Ночь слезами заливается, Ну а ветер кувыркается И летит по мостовой.

Вот березки стоят голые, Им уже, наверно, холодно, И когда ещё им новые Платья принесет зима. Провожаю своих дочек я И немного озабочен я, Тем, что скользкая обочина И разбит глаз фонаря.

Школа вот стоит тридцатая, Конкурентка сорок пятого Интерната, где когда-то я Школу жизни проходил. Грустно было там и весело, Под гитару пели песни мы, Со своими интересами Каждый дело находил.

Каждый должен разобраться Был в себе и попытаться В мире том не затеряться, Свое место там найти. И ответить самому себе, Для чего живет он на земле, И к какой неведомой звезде Должен проложить пути.

А потом пошли экзамены, И не все предметы знали мы, Но согласно расписанию Их сдавали, как могли. Доставались нам билетики Без задач по арифметике, Жадность, зависть да наветики Нам встречались на пути.

Было много всякой всячины, И друзей терять мы начали, Чьи предательством захвачены Были души-корабли. Но трудней всего, наверное, Для нас были трубы медные, Часть из тех, что были первыми, Эти трубы не прошли.

Мы заметно поредевшие, Битые, но уцелевшие, И ничуть не поумневшие. По дороге дружно шли.

Облака, что мы встречали, Мы ловили, выжимали Прямо к сердцу прижимали, Как заплатки для души.

Вел себя порой дурацки я, Шел тропинкою кабацкою, Лишь закваска интернатская Помогла мне повернуть. Когда туго, то как здорово, Повернуть немного голову, Кореша идут, готовые Тебе руку протянуть.

«Три встречи за день»

А я говорю: «Привет», А ты говоришь: «Спешу». Не виделись восемь лет, Но это ведь как кому.

Роняешь ты: «Извини», Визитку свою суешь. Кричишь на ходу: «Звони, Если время найдешь».

И ты как апрельский снег Растаял на Невском вмиг. Машина – не человек, Удачи тебе, Старик.

Она говорит: «Постой, Хотя бы на миг зайди», А я говорю: «К другой Иду, ты меня прости».

Ты шепчешь: «Конечно, да, Удачи тебе, всех благ». Змеею твоя коса Вползает в зажатый кулак.

И я говорю: «Прощай». А ты мне в ответ молчишь. Подходит седьмой трамвай, Вхожу я, а ты все стоишь.

А ты стоишь и молчишь, И твой перекошен рот. Вот что-то ты мне кричишь, Но скрыл тебя поворот.

Увидев, орешь: «Бог мой, Не верю глазам своим. Не виделись мы с тобой Наверно, пятнадцать зим».

И ты говоришь: «В кабак, И побоку все дела». А я говорю: «Никак Сейчас не могу, старина».

И ты удивлен: «Почему?»

– Я с дочкой.

– Возьмем с собой.

И я объясняю ему:

«Три годика ей всего».

Друг детства растерян, смят, «Весь день не везет с утра, Я ж с Севера в Ленинград, Прибыл на Ту вчера.

И деньги мне ляжку жгут, А завтра уже – адью. И выпить мне не с кем тут. Я ж с кем попало, не пью.

И сколько минуло лет? Лет двадцать. Нет, двадцать пять. Послушай, сейчас обед, Давай-ка по капель пять.»

И мы за столом сидим И гадость какую-то пьем.

Друг детства уж стал седым, Но держится молодцом.

И он говорит: «Махнем На родину. В Магадан. Вдвоем. Никого не возьмем, Вот только еще по сто грамм».

Веселая штука ты, жизнь, Спасибо тебе за все. Мне шепчет Серега – держись, Я третье твое плечо.

Электричка «Санкт-Петербург – Калище»

Чья была та война,

Только ль тех пацанов,

Что по скалам лежат без могилы?

Тех, кому не хватило

Солдатских гробов,

И протезов кому не хватило?

Тех, кто ранен был там,

Ныне снова в строю,

Кто вернулся совсем не задетый?

Тех, кто умер от пыток

В исламском раю,

Как ни странно, ещё этим летом?

А поезд идёт на Калище, И что ему Афганистан. Из памяти боль выход ищет И сдирает корку с ран.

Электричка ползёт лениво Сквозь жару, по полям. Небо как недозрелая слива, На нём шрамом – облака.

Тех ли только война, Кто детей своих ждал?

Кто дождался, кого обманули.

Кто насильно был втянут

В кровавый аврал,

В нас летящие, кто принял пули?

Те, кто тельники потные

На куски рвал,

И обрубок обматывал другу?

Кто шагнул навсегда в гор

Зловещий оскал,

Под свинцовую южную вьюгу?

Мороженое дамы лижут, Мужчины, те тянут пивко. Мне с годами становится ближе То, что было далеко.

Уж в тамбуре курят студенты, Детишки рубают пломбир. И прошлое тут же моментом Заслоняет собою мир.

Тех ли только война,

Побывал кто там сам?

Тех, кто из-за Реки не вернулся.

И в чём был виноват

Красноярский пацан,

Что в своей же крови захлебнулся?

Нет, не только война та

Лишь нашей была.

Она Вашей была, кстати, тоже.

У любого молчанья

Есть тоже цена,

И двойная ошибкам вельможи

Прёт по обществу нагло проказа, Изнутри пожирая людей. Вновь в штабах ожидают приказов, От верховных гражданских властей.

Так никто ни за что не ответил, За убитых, пропавших, калек,

Повторится всё, значит, на свете

В наступивший двадцать первый век.

«Ответ на письмо»

Из твоего последнего письма Я понял, что твои упрёки ранят, Что даже ты, родившая меня, Не поняла, чем я так сильно занят.

Ты пишешь мне: «Завёл кучу детей, Не до стихов теперь, поверь мне, милый, Местечко бы нашёл, что потеплей, По пустякам бы не транжирил силы.

Ведь годы-то, сынок, уже берут своё, Работал бы, как брат, в большой конторе. Глядишь, смог бы купить себе жильё, Детей бы каждый год возил на море».

Родная, что могу сказать тебе, В жизни стихи совсем не меньше значат, Чем хлеб и молоко или огонь зимой в избе, Чем липа, что своей листвою плачет.

В поэзию, клянусь, не рвался никогда, Жил тихо и не мнил себя героем. Но властно меня вырвала рука Из задремавшего людского строя.

Я призван был. И честно говоря, Согласья моего ведь не спросили. А просто записали в лекаря И даже врачевать не научили.

Сказали мне – Участок это твой. Ты за него в ответе перед всеми. И я высасывал из душ тоску и гной Губами всех моих стихотворений.

И пластыри лепил я на сердца, И раны штопал грубо, неумело.

И пел не ради красного словца, А только ради общего же дела.

Урвать я не пытался сладкий куш, Но знать хотел, что с нами всеми будет? И столько встретил обожженных душ, Надломленных я видел столько судеб.

И без свечи я заходил во тьму, На крик души, заблудший и убогий. Но лишь немногих выводил к огню, Теряя слишком многих по дороге.

Сполна душа моя отведала плетей Реальности.

Спасибо за вниманье. Мне не забыть глаза ничьих детей, Их судороги, их слёзы, их рыданья.

Слова порой – чуть больше, чем дела, Взгляд обреченный – мне на раны солью. Те встречные забрызгали меня Отчаяньем, тоской, горячей болью.

И я рубаху-сердце не стирал,

Не для того, чтоб проступали пятна.

А чтобы боль, что я у них украл,

К несчастным не вернулась бы обратно.

Иду вдоль реки Смоленки, Вхожу на Кинжальный мост. Стоит он, согнув коленки, Не встать ему в полный рост.

Шагаю по улице Беринга, Справа дома-корабли. Кому-то так нужно до берега, А этим бы до реки.

Слева старое кладбище,

На нём всегда тишина.

Но кто-то собачьим пастбищем

Решил его сделать с утра.

А вот и бензоколонка, К ней очередь – метров на сто. Шестая модель «жигуленка» Пьет черное там молоко.

Вот дом четырехэтажный От края второй подъезд, Бездомная кошка важно. Сидит на скамейке и ест.

Вхожу. Компьютер включаю. Теперь до обеда – Привет. Лишь пара стаканов чая, И перекуров нет.

«На работу летом»

В метро на последнюю сдачу Зашел – там людей вокруг. Кто с рюкзаками на дачу, Кто с чемоданом на юг.

А я как всегда на работу, Надо успеть к десяти. Не то, чтобы очень в охоту, Зато от нее не тошнит.