Контуры провокации

(РАССКАЗЫВАЕТ ПОЛКОВНИК ОСЕТРОВ)

Рад приветствовать вас, отец Влади­мир! — сказал я, отметив про себя, что свя­щенник почти не изменился. Больше стало седины в бороде и волосах, но не смотря ни на что подтянут, лицо моложавое обветрен­ное.

И я рад вас видеть! — сказал он. — Сколько лет, сколько зим, да?

Да уж... — кивнул я. — Но проходите в комнату, рассказывайте, с чем пожаловали.

Не буду ходить вокруг да около, — ска­зал отец Владимир, устроившись в кресле. — Как я вам писал, церковь у меня теперь в да­леком северном приходе. Это неподалеку от Архангельска...

Архангельск? — я подался вперед. — Только не говорите мне, что Михаил Астафь­ев — один из ваших подопечных. Тогда разго­вор сразу не получится. Я не имею права обсуждать поступающих ребят и выслушивать просьбы за них.

— Увы! — вздохнул отец Владимир. — Именно о нем я и хотел говорить. Он, действи­тельно, один из моих подопечных. Я нахо­жусь в постоянном контакте с инспектором по делам несовершеннолетних и вместе с ним стараюсь вытягивать тех ребят, которым еще можно помочь. Астафьев — паренек которому надо дать шанс в жизни. Я вам так скажу: если он поступит в ваше училище, то никогда не подведет. А если он провалится и ему придет­ся вернуться назад, в Архангельск, то сгинет он, точно сгинет. Покатится по кривой дорож­ке, сперва будет воровать, чтобы младшим братьям и сестрам помогать, потом это войдет в привычку, так и заплутает по лагерным зо­нам. Жаль его будет, очень жаль! Я беседовал с Мишей несколько раз. Задатки у него самые хорошие. В смысле, человеческие задатки. Тут я, все-таки, научился видеть людей...

— Послушайте, — мягко проговорил я, — Астафьев — не один такой. У меня лежат стопки дел похожих на него ребят, для кото­рых, возможно, поступить в училище — это шанс всей жизни. Поэтому нельзя покрови­тельствовать одному такому, задвигая дру­гих. Это будет более чем нечестно. Я не знаю, насколько весомым будет мое слово при окончательном отборе...

Говорят, что очень весомым, — пробор­мотал отец Владимир.

Кто говорит? — сразу поинтересовался я, не досказав предыдущую фразу.

Хороший человек, которому вполне мож­но доверять, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.

Эта уклончивость меня заинтересовала.

Что за человек? Я его знаю?

Насколько мне известно, да. Он постра­дал точно так же, как и вы, от своих. И тоже на попытке помочь мне.

Помочь вам? Как?

В свое время он брался поддержать меня в плане издания книги в России и за рубежом, а также готов был спрятать у себя те материа­лы, которые, после изъятия, были бы невос­становимы. Тогда это не понадобилось, пото­му что...

Отец Владимир осекся. Понятно, он не знал, насколько можно вслух поминать ту давнюю историю, даже сейчас.

Я упомянул совсем мимолетно, что у меня с отцом Владимиром был один контакт, выхо­дящий за рамки служебного общения. И я по­дозреваю, генерал Волков об этом знает.

Так вот, когда стало ясно, что над отцом Владимиром тучи сгустились совсем, я при­грозил отставкой и предупредил отца Влади­мира, что против него готовится, чтобы он усел спрятать самые опасные материалы, кото­рые святые сановники особенно хотели унич­тожить. В итоге и дело против него не очень-то раскрутилось. Провели у него обыск, изъяли экземпляры книги, еще что-то — ничего осо­бенно страшного не нашли — отсидел он не­сколько дней в следственном изоляторе. По­том его выпустили под подписку о невыезде, и какое-то время он на допросы ходил. А затем все в мире перевернулось, и дело на него пре­кратили за недостатком улик и за отсутствием состава преступления. Вот так, август девяно­сто первого спас порядочного человека.

А уж как мне удалось его предупредить, чтобы служебного долга не нарушить, это мое дело. Все секреты раскрывать не хочу. Гене­рал, наверное, догадывается, но и он промол­чит. А отцу Владимиру вся эта служебная кухня неведома.

Но, это уже мои мысли, и к делу они отно­шения не имеют. Тогда я спросил у отца Вла­димира:

Хороший человек, который брался вам помочь в издании вашей книги в России? Вы­ходит, у него были для этого возможности?

Определенные возможности имелись, — несколько уклончиво ответил отец Владимир.

И, может быть, у него имелись возможно­сти отстаивать ваши авторские права на запа­де? — проговорил я.

Отец Владимир вздрогнул.

Так вы догадываетесь, кто это?.. — спро­сил он после паузы.

Похоже, догадываюсь, — криво усмех­нулся я. — Этим человеком, сидевшим на крупном посту во всесоюзном агентстве по ав­торским правам, мог быть только Гортензинский, так?

Так, — кивнул отец Владимир. — Очень хороший и мужественный человек. Он даже предлагал мне передать ему на хранение са­мые опасные материалы, потому что у него точно не стали бы искать...

«Эх, отец Владимир, отец Владимир... — думал я. — Знали бы вы, что бы сделал этот «хороший и мужественный человек», если бы материалы попали к нему! Его и подослали к вам, чтобы без проблем изъять то, что вы ни­когда не смогли бы восстановить, потому что в архивы, где вы снимали копии, вас бы боль­ше в жизни не допустили... Да и сами архи­вы, наверно, были бы уже уничтожены, от греха. Отдал бы Гортензинский эти материа­лы прямиком на Лубянку, а вам бы сказал, что у него все-таки провели обыск и все изъя­ли, и что он сам теперь в чудовищном положе­нии... Или ничего не сказал бы, продолжал бы уверять вас, что материалы у него в цело­сти и сохранности в таком месте, из которого их сейчас сложно забрать, но, мол, время придет, заберем... А еще он подсунул бы вам а подпись договор агентства по авторским правам, что является вашим полномочным представителем, и вы бы по своей наивности этот договор подписали. А агентство, став владельцем прав, тут же запретило бы любые издания вашей книги на Западе. Гортензин­ский втолковал бы вам, что, мол, нельзя да­вать разрешение на публикацию, потому что ни одно издательство не хочет платить столь­ко, сколько ваша книга действительно стоит, и что, мол, он понимает и уважает ванту пози­цию, что вы готовы хоть бесплатно ее напеча­тать, но нельзя, мол, потакать акулам... И все бы выглядело исключительно заботой о ва­ших интересах, а на самом деле издание и распространение «вредной» книги было бы остановлено...»

Все это я мог бы сказать, но что толку? Я ви­дел, что отец Владимир искренне, до глубины души, верит в порядочность Гортензинского и что переубедить его будет сложно. Да и не вре­мя было переубеждать.

Так вы оставили Гортензинскому хоть какие-нибудь материалы? — только и спро­сил я.

Нет, никаких, — ответил отец Влади­мир. — Я решил, что для него это будет слишком опасно, и что нельзя подводить че­ловека. Я нашел другой способ. Даже Гортензинскому не сказал, куда я их дел, чтобы не отягощать его лишним знанием.

«Выходит, батюшка, ваше внутреннее бла­городство спасло вас от провокатора...» —^по­думал я.

И спросил:

— Эти материалы до сих пор в целости и со­хранности?

Отец Владимир кивнул.

Да. Только я больше не хочу их обнародо­вать.

Что так, батюшка? Жизнь сломала?

— Нет... — он ненадолго задумался.— Я по­том понял, что был не очень прав, пытаясь об­личать. Не обличения нужны, а внутреннее покаяние, сердечное. Если в самом человеке сокрушения о своих грехах нет, то хоть на весь мир о его вине кричи, он только озлобит­ся, что его изобличить пытаются... Поэтому пусть уж все остается, как есть.

— Ну, это вы, батюшка, хватанули... — протянул я. — Я, конечно, в эти тонкости влезать не намерен, не мое это дело. Не хоти­те больше ничего печатать — ваше право. Вы мне одно скажите, знает Гортензинский обо мне или нет?

— Откуда ж ему знать? — усмехнулся отец Владимир. — Единственное, что я вообще ко­гда-то сказал ему, — что не все в вашем учре­ждении оказались такими бесчувственными, как следовало бы ожидать... Вот и все, больше ни словечка не обронил. Уж что-что, а мол­чать я приучен.

— И о том молчите, как Москву покину­ли? — чуть подначил я, вспомнив намек гене­рала.

— Так это ж... Не в том суть. В столице суе­ты много. Такой суеты, которая мешает свои обязанности справлять. Как очередная суета меня задела, так я и попросился куда-нибудь подальше.

Я понял, что больше он рассказывать не будет, и задал следующий вопрос:

— А Гортензинский, который при больших деньгах теперь, вам помогает?

Как же не помогать, обязательно помо­гает. И его помощь я принимаю. Он, кстати, и о тех сиротах хлопочет, о -которых мы с вами говорили.

Вы хотите сказать, — нахмурился я, — что он оказал Михаилу Астафьеву какую-то финансовую поддержку, чтобы тот мог прие­хать в Москву и поступать?

Не самому Михаилу, — ответил свя­щенник. — У Михаила все разъезды и все обеспечение — за государственный счет. Он взялся помогать школе-пансионату — дет­скому дому, проще говоря — в который нам пока удалось определить двух его младших братьев и младшую сестру. Чтобы Михаил знал: уж в этом детском доме их точно не обидят, чтобы он мог со спокойной душой сдавать экзамены... В общем, посидят они там, пока каникулы — сейчас весь детский дом вывезли в летний лагерь, а к осени их родителей все-таки лишат родительских прав и ребятки в этом детском доме и оста­нутся. Честное слово, им там лучше будет, чем в родном доме.

Гм.. — я услышал такое, что требовало основательного осмысления. — Так он не по­ехал бы поступать, если бы его младшие не­были пристроены?

Поехать-то, я думаю, поехал бы, — ска­зал отец Владимир. — Но у него душа была бы не на месте, и, очень вероятно, он бы взял и провалился там, где в других обстоятельст­вах не провалился бы ни в коем случае.

Гм... — только и отозвался я, покачивая головой.

Только не думайте, что я прошу вас о протекции! — поспешно добавил отец Влади­мир. — Просто мне казалось, что вам надо все это знать.

Я, кажется, собрался с мыслями.

— Вот тут вы не правы, дорогой батюшка. Мне важно только то, что я буду видеть у себя перед глазами во время сбора. Ну и, разумеет­ся, то, что отражено в досье ребят. Знать что-то сверх того я просто не имею права.

— Но, ведь, наверно, и за других ребят кто-то вас будет просить, если уже не просил;.. — возразил он.

— С другими я и разговаривать не стану так, как разговариваю с вами, — ответил я. — И, пожалуйста, давайте сделаем вид, будто этого разговора просто не было. Иначе полу­чится, что вы навредили мальчишке, вместо того чтобы помочь... Кстати, где он сейчас?

Еще в Архангельске? Или уже в Москве, ку­да-то пристроен?

— Еще в Архангельске. Но, разумеется, не дома. Ему надо было создать нормальные ус­ловия, вот я и договорился с одной деревен­ской семьей, из моих хороших прихожан, что Миша у них пока поживет, отдышится, поку­пается, по лесу побегает. О младших ему те­перь думать не надо, так что он дергаться не будет. Он выезжает через пять или шесть дней, на поезде. Так выезжает, чтобы как раз приехать к автобусу, который повезет ребят на сборы. А если на день раньше приедет, так я его у себя устрою. То есть, у тех друзей, у ко­торых и сам живу.

— Без помощи Гортензинского? — спро­сил я.

У него и без того забот хватает. Зачем его лишний раз нагружать? Спасибо и на том, что он участие в парне принимает.

Да... — заметил я. — Спасибо и на том.

Отец Владимир поднялся.

— Понимаю, что и так отнял у вас немало времени. Извините. И, надеюсь, в следующий раз мы увидимся по менее щепетильному пово­ду. Просто повидаемся как старые знакомые. Может, и в наши края заглянете, я вам север­ную природу покажу. Красивая у нас природа. Недаром и Ломоносов как раз из тех мест.

— Спасибо, отец Владимир, — отозвался я. — Только, боюсь, я долгонько теперь никуда не выберусь. Работа у меня такая, что отдыха не предусматривает.

— Ну, храни вас Бог, храни вас Бог...

И я проводил отца Владимира к выходу, а когда он ушел, устроился в кресле, чтобы еще немного подумать.

Отец Владимир сам не представлял, сколь­ко он мне рассказал.

И очень мне не понравилась картина, кото­рая вставала перед моими глазами.

Мне надо было решить главный вопрос: или попробовать разобраться с надвигающимися проблемами самому или позвонить Борису Андреевичу. Мне своевольничать не привы­кать, когда это для пользы дела надобно, да и генерала не хотелось тревожить...

Но в конце концов я все-таки набрал его но­мер. Ведь если я где-то промахнусь, если что-то пойдет не так, то я и его подведу! Поэтому он обязательно должен быть в курсе.

Да?.. — прозвучал его голос.

Борис Андреевич, это я. Дело неотложное. Когда мы с вами можем встретиться?

Да хоть сейчас, если тебе удобно.

Вполне. Куда мне подъехать?

Хм-хм, дай подумать. Знаешь что, приез­жай-ка ко мне домой, где-то часика этак через полтора. Заодно и поужинаем вместе. Не за­был еще, где я живу?

Как можно, Борис Андреевич!

Еют и славно. Жду.

Я выждал еще минут пятнадцать, потом по­кинул квартиру. Валерий, завидев меня, встал с лавочки за детской площадкой, где он сидел, читая газету, и пошел к машине.

Ну? — поинтересовался я. — Есть что-нибудь новенькое?

Возможно, — кивнул Валерий. — Похо­же, священника сопровождали двое, и он об этом не подозревал. Я этих типов, конечно сфотографировал.

Отлично! Сейчас остановимся у ближай­шего фотосервиса, в котором есть срочное ис­полнение заказов. А потом поедем к «Войков­ской».

Проявка и печать заняли около часа, и вот мы понеслись дальше, по Ленинградскому проспекту, к дому Бориса Андреевича.

— Прости, но тебе опять придется подож­дать, — сказал я Валерию, когда мы остановились во дворе генеральского дома. — А ты, на­верно, голоден? Можешь сходить в кафе, я не­скоро освобожусь. Есть у тебя деньги?

— Если можно на часок отлучиться, — улыбнулся Валерий, — так я к, сестре заверну, она тут живет неподалеку. Там и поем.

— И час есть, и даже поболее, — сказал я. — Можешь съездить.

И сам зашёл в подъезд, поднялся на лифте на седьмой этаж.

Генерал встретил меня в спортивном костю­ме и в шлепанцах. Его милая жена, Клавдия Петровна, хлопотала на кухне.

— Заходи, заходи, — сказал Борис Андрее­вич, — сейчас закусим, а там и о делах потол­куем.

Я прошел на кухню, поздоровался с Клав­дией Петровной, меня тут же усадили за стол...

—...А теперь извини, Клавочка, нам с Ва­лентином нужно потолковать наедине, — ска­зал генерал минут через двадцать.

Вот и хорошо, — улыбнулась Клавдия Петровна. — А то сейчас мое любимое теле­шоу начнется, я уж сижу, как на иголках, все-таки гостя покидать неудобно... Но раз вы ме­ня отпускаете, то спасибо вам!

Ваша жена — отличный дипломат! — сказал я Борису Андреевичу, когда Клавдия Петровна вышла.

— Старая школа! — засмеялся он. — Но да­ вай, рассказывай, что у тебя стряслось.

И я начал рассказывать во всех подробно­стях. Закончив рассказ, выложил на стол кон­верт с готовыми фотографиями.

Генерал взял фотографии, медленно и вдум­чиво перебрал их, одну за другой. Периодиче­ски он то хмурился, то головой покачивал.

Ну? И что ты сам обо всем этом дума­ешь? *— наконец спросил он.

Я думаю о том, что Гортензинский так возникает отовсюду, как будто специально подставляется, специально хочет засветиться.

И зачем ему это, по-твоему?

Ему нужно убедить меня, что в отноше­нии училища у него есть свои интересы. Для чего? Чтобы я начал реагировать и этим инте­ресам препятствовать, готовясь отразить удар с той стороны, которую он мне демонстриру­ет. А он тем временем совсем с другой сторо­ны ударит. Я так понимаю, ему нужно ски­нуть меня из начальников училища, чтобы другой человек, послушный, позволил ему... ну, скажем так, вылепить из некоторых каде­тов его агентов в нашем ведомстве. Развратив мальчишек деньгами, обещаниями хорошей жизни... Интересно, он уже проделывал по­добные штуки?

Проделывал, — кивнул генерал. — Мы имеем данные, что среди студентов и курсантов некоторых заведений есть будущие «агенты», находящиеся под влиянием Гортензинского и его людей. Знаем, какими методами он этих-ре­бят проталкивал, но не вмешивались, потому что эти заведения нам не подчиняются. Глаз с этих ребят мы, конечно, не спустим, особливо с тех, кому предназначено стать, например, про­курорами... Но дело в том, что до сих пор Гор-тензинский проталкивал вполне взрослых ре­бят, от семнадцати до двадцати лет. То есть, людей сложившихся, и уже испорченных день­гами или теми кругами, в которых вращаются их семьи. Таких ребят, которые сознательно готовы всю жизнь продаваться Гортензинскому и служить ему дополнительным щитом... А тут — двенадцатилетние мальчишки. За те го­ды, что они проведут в училище под твоим ру­ководством, любой «мальчиш-плохиш» десять раз перевоспитается.

Ну, не переоценивайте мои возможности.

Я знаю, о чем говорю, — Борис Андрее­вич качнул головой. — А вот если тебя не бу­дет... Работа училища будет, по сути, разва­лена. Но от всех внутренних интриг и разно­гласий, которые могут тебя задеть, я тебя на­дежно огражу. А у тебя-то какие соображе­ния?

Я еще раз все взвесил, прежде чем загово­рить.

— Насчет визита отца Владимира, — начал я, — есть два предположения. Первое — Гортензинский и правда считает, что отец Влади­мир относится ко мне со страхом и ненави­стью, как к человеку, который несколько раз вызывал его на допросы. И Гортензинский в жизни не мог предположить, что отец Влади­мир меня навестит. Второе — он знал заранее, что в свое время именно я...

Ну, не важно, что именно ты сделал, — генерал махнул рукой.

В общем, он предвидел заранее, что отец Владимир помчится ко мне, чтобы хлопотать за Астафьева — и проговорится, естественно, какую роль в судьбе Астафьева играет сам Гор­тензинский. Мне представляется, что верен второй вариант. Если бы Гортензинский ду­мал, что нас с отцом Владимиром ничто не свя­зывает, то за отцом Владимиром не следили бы. Теперь вопрос, зачем это Гортензинскому надо. По нескольким причинам, и основная: навести меня на мысль, что именно Астафьев — тот мальчишка, из которого Гортензинский вылечит шпиона мафии в наших рядах. Потому что, мол, финансовой помощью младшим братьям и сестрам Михаила Астафьева он крепко будет держать парня на крючке и не даст ему забыть о долге... Но если он хочет, чтобы мы так дума­ли — значит, на самом-то деле, Астафьев ни ри чем. А пока мы будем думать на Астафьева, начнем искать рычаги, которыми ежеднев но Гортензинский воздействует на мальчика, Гортензинский провернет совсем другую ком­бинацию. То есть, Астафьев — это пыль нам в глаза.

Логично, — пробормотал генерал. — Что дальше?

Далее — визит Дегтярева-старшего. Пос­ле такого визита я должен подумать, что яб­лочко от яблони недалеко падает, и что Воло­дя Дегтярев — именно тот паренек, на которо­го Гортензинский сделал ставку. Мол, вновь начнет общаться с отцом, увидит кусочки кра­сивой жизни... Кстати, мне до сих пор инте­ресно, кто же направил младшего Дегтярева поступать в наше училище.

Не ищи врагов далеко! — расхохотался генерал. — Я направил!

Вы?!.. — я человек выдержанный, но тут у меня челюсть отвисла. — Как?!..

А вот так. Мы общаемся с его матерью. То есть не я общаюсь, а Клавушка, в основном. И вот, когда гроза грянула, моя Клавдия — ну ты ж ее знаешь — говорит: надо, мол, навес­тить, поддержать, такая хорошая женщина, обязательно нужно показать ей, что никто от нее не отвернулся. А потом как пристала ко мне: ты погляди, какой хороший мальчишка растет, вот бы ему в училище, и матери его бы­ло бы легче, такой хорошей женщине, которая так все тянет... Ну, я и подтолкнул маленько.

Только, прошу учесть, Володька — не мой про­теже. Срежется, так срежется. Просто не ищи подвох там, где его нет.

— А Гортензинский, выходит, узнал, что младший Дегтярев благополучно одолевает этап за этапом, но не знал, кто его, так ска­зать, «благословил» на этот путь, — подыто­жил я. — Он отыскал старшего Дегтярева и задействовал его в своих целях. И кое-что на­счет этих целей я начинаю понимать... М-да.

Вот вы говорили, что я в какой-то степени ока­зался заложником аппаратных игр. Но я-то что... Когда дети оказываются заложниками игр взрослых, это недопустимо.

Разделяю твои эмоции, — улыбнулся Бо­рис Андреевич. — Но эмоциям не очень стоит поддаваться. Выкладывай, что там у тебя дальше.

А дальше, встреча с Ершовой по поводу Юденича, и все, что она мне поведала. Когда я стал раскладывать информацию по полочкам, то сначала мне в голову пришли неожиданные мысли. Кажется, я начал понимать, как хло­поты трех разных людей за трех разных маль­чишек связаны между собой, интригами Гортензинского в один узелок и служат составля­ющими его плана. Похоже, разгадал я его под­линный план. Но если я его разгадал — то сра­зу понятно, как ему противостоять, где сла­бые места этого подонка.

— Выкладывай! — потребовал генерал.

И я принялся «выкладывать». А у генерала брови полезли вверх — по мере того как он вы­слушивал самые невероятные мои предполо­жения. Он не мог не признать их обоснован­ность и логичность — и, главное, реалистич­ность — при всей невероятности.

— Да... — засмеялся он, покачивая голо­вой. — «Ты сер, а я, приятель, сед, и волчью вашу я давно натуру знаю»... И не скажешь, что ты почти десять лет был не у дел. О,.как соображаешь! Мы, конечно, все основательно проверим, но, если ты прав, то — конец волку!