Главная страница Случайная страница Разделы сайта АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Наблюдение одного психиатра
Проклятый корсет мешал самим фактом своего существования. Но Урфин терпел, отдавая себе отчет, что без корсета продержится на ногах от силы час. Или два. А потом сляжет на несколько дней. И кому от этого легче станет? Разве что самолюбию. Он чувствовал себя старым. Даже не старым, древним, как Ласточкино гнездо, но, в отличие от замка, куда как хуже сохранившимся. Тянуло мышцы. Ныли суставы. Ломило кости. Желудок принимал исключительно вареную пищу, а сердце при каждом удобном случае норовило сбиться с ритма. Впрочем, лучше так, чем лежа. И несмотря на брюзжание, за которое Урфин тихо сам себя ненавидел, следовало признать: ему с каждым днем становится лучше. Урфин способен сам встать с кровати. И одеться без посторонней помощи. Пуговицы не в счет, слишком мелкие и неподатливые… Он управляется и со столовыми приборами и ложку до рта доносит, не расплескивая содержимое. Великий подвиг… Кайя мог не опасаться: он больше не полезет искать приключений – слишком жестко собственное тело дало понять, что предел достигнут. Впрочем, сегодняшнее раздражение было связано не столько с общим, привычно-паршивым состоянием и отнюдь не радостными перспективами будущего – Урфин все же не очень хорошо представлял дальнейшую свою жизнь, – сколько с предстоящими встречами, откладывать которые далее было бы неразумно. Он и так отодвинул их на конец дня. Долэг соизволила опоздать. Вот ведь, малявка, а была нормальным ребенком. Куда все подевалось? И когда? Выросла. Уже почти с Тиссу ростом и будет еще выше небось, в отца пошла статью. А кость материнская, тонкая. И надо сказать, что через пару лет красавицей станет. Ей об этом говорили. Более того, Долэг уверена, что уже красива и, значит, больше от нее ничего не требуется… Все-таки нехорошо пороть маленьких девочек, даже если они уверены, что взрослы, самостоятельны и точно знают, чего хотят от жизни. Но если оставить все так, как есть, девочка либо себя изуродует, либо еще кого-то. – Леди! – Урфин разглядывал платье из ярко-алого атласа. Конечно, он мало что понимал в девичьих нарядах, но подозревал, что они должны отличаться от нынешнего. Высокий воротник и пышные рукава, украшенные бантиками. Спереди вырез скромный, но сзади – едва ли не до поясницы, пусть и прикрыт шалью пурпурного цвета. – В следующий раз, когда я назначаю вам встречу, будьте любезны не опаздывать. – Я приводила себя в подобающий вид. Нос задрала. Смотрит с вызовом. – Вижу… Волосы уложены в замысловатую прическу. На лице – слой пудры. Брови выщипаны в ниточку. Глаза подрисованы… – …у тебя не получилось. – Указав на кресло, Урфин велел: – Присаживайся. Поджала напомаженные губы, но возражать не посмела. Значит, не совсем еще чувство края потеряно. – Во-первых, касательно этого твоего вида. Ты похожа на девку из борделя. Дорогого, конечно, но все же борделя. Вспыхнула. – Только в борделе девица твоего возраста может притворяться взрослой. Да и красный цвет в домах терпимости считается нарядным. – Я взрослая! – Долэг сжала кулачки и добавила чуть тише: – Скоро буду. – Лет через пять-шесть, не раньше. А то и позже. Не нравится? Ничего, это только начало. – Ты будешь взрослой, когда я тебе это разрешу. А после нашего разговора ты вернешься к себе и умоешься. Волосы вернешь в нормальное их состояние. Далее, я не желаю больше видеть это платье. Более того, я лично проверю весь твой гардероб и уберу то, что сочту неподходящим. – По какому праву? – По праву твоего опекуна. – Урфин разжал кулак и пошевелил пальцами, пытаясь избавиться от онемения. – Своим видом ты позоришь меня и сестру. – Это она нажаловалась? Взрослая детская обида с выпяченной губой и насупленными бровями. – Я сам достаточно услышал. И увидел. Молчит. Сопит. И наверняка решает все сделать по-своему, потом, когда Урфин позабудет о решении. Интересно, она себя считает настолько умной или же его – старым идиотом, не способным удержать в памяти собственные же решения? Девочка забыла, кто оплачивает ее игрушки. А портниха показалась Урфину женщиной вменяемой. – Во-вторых, твое поведение. Мне не нравится то, как ты позволяешь себе разговаривать с Тиссой. С учителями. С прислугой. Мне неоднократно жаловались, что ты стала непозволительно груба. Скажи, куда подевалась девочка, которая хотела учиться? – Я учусь. – Чему? Взгляд в окно. Ресницы дрожат. Губы поджаты. И все еще упрямо цепляется за веру в собственную правоту. Из принципа. – Я… Шарлотта говорит, что красивой женщине нужно знать, как одеваться и как себя вести. – Мы выяснили, что одеваться ты не умеешь, а ведешь себя отвратительно. Дальше. – Что не так?! – Она все-таки вспылила. – Что тебе не нравится?! – Вам, – поправил Урфин. – Я все делаю, чтобы… чтобы… – Чтобы выйти замуж. Она кивнула и смахнула слезинку с начерненных ресниц. – Выйдешь когда-нибудь… сейчас, извини, в моем окружении нет людей, которых я бы настолько ненавидел, чтобы предложить тебя в жены. Не говоря уже о том, что в двенадцать все-таки рановато. Не ее пороть надо, точнее, не только ее. – Я… Я же красивая! – Возможно, когда-нибудь станешь. Но и что с того? Давай посмотрим, что ты можешь предложить помимо внешности. Характер? Ты упряма, строптива и избалованна. Безответственна. Эгоистична. Ты думаешь исключительно о себе, а чужие проблемы, пусть даже близких людей, тебя раздражают. Они ведь отвлекают тебя от исключительно важных занятий. – Я не такая! Мышцы левой ноги подергивало: Урфин сегодня пересидел за столом. И надо бы позу сменить или хотя бы пройтись, но позже. Уже недолго осталось. – Я чего-то недопонял? Ты мила, послушна и с радостью помогаешь сестре, когда она просит о помощи? И, быть может, тебя и просить не надо? Сама готова? Или не сестре, но кому-то другому? Нет? Тогда разочарую, ты именно такая, как я сказал. А все остальное – это воображение. Идем дальше. Характер у тебя отвратительный. Тогда, быть может, ты исключительно умна? Или талантлива? Учителя говорили, что у тебя есть задатки, но твоя лень их губит. Слезы по пудре, сморщенный носик. Губы кривятся, чтобы хоть как-то сдержать рыдания. Ничего. Сейчас больно, но потом пройдет. Все еще можно исправить. Пока еще можно. – Не буду врать, что внешность не имеет значения. Изначально имеет, но одной красоты недостаточно. Все-таки нехорошо бить маленьких девочек. Но иногда нужно. После ухода Долэг у него оставалось с полчаса, как раз хватило, чтобы выбраться из-за стола и дойти до двери. Каждый шаг отдавался мучительной болью в пояснице. И Урфин, пользуясь тем, что в кои-то веки один, тихо матерился. Становилось легче. Он даже присел, вцепившись в подлокотник кресла. И поднялся. На второй раз не хватит, во всяком случае, в ближайшее время. Урфин надеялся, что был услышан. Ему очень не хотелось применять более жесткие меры… и так Тисса огорчится. На Шарлотте тоже было красное платье, не замок, а бордель высшей категории. И нынешний вырез куда как не детский, грудь как на выставке, благо здесь имеется что выставить. Белая. Напудренная. И мушка-ромашка на левой присела. – Вы простудиться не боитесь? – поинтересовался Урфин, переводя взгляд на пресс-папье. С этой дуры хватит принять его любопытство за нечто большее. Слух пустит… и постарается, чтобы до Тиссы дошел. – О нет! Здесь так хорошо! Никаких сквозняков! – Шарлотта говорила короткими фразами и с придыханием. – Я так бесконечно рада, что вы… уже совсем здоровы. Скорее уж удивлена, и не сказать, чтобы приятно. Нет, она не испытывает по отношению к Урфину неприязни, но кому нравится ошибаться в прогнозах? Впрочем, сейчас, превратно истолковав нынешнее приглашение, она почти простила ему такое бессердечие. – Я тоже рад. По ней легко читать ее историю. Третья дочь из пяти, семья не особо богата, не слишком знатна, и, пожалуй, брак с Седриком – величайшая ее удача. Так она думала прежде. И мужа, пожалуй, любила или хотя бы симпатию испытывала. Вот только в доме Деграса и без Шарлотты хватало женщин, которые полагали, будто стоят выше ее. Шарлотта терпела. И однажды была вознаграждена. Ласточкино гнездо не принадлежит Седрику, но здесь он почти хозяин. С ним считаются. Слушают. И Шарлотте впервые за многие годы не указывают на ее место. Напротив, она почти первая… или даже первая, ведь Тиссе неинтересны их женские игры. И чем больше свободы, тем сильнее кружится голова. Где уж тут соблюдать границы… – Вы догадываетесь, зачем я вас пригласил? Нервный вздох. И взгляд из-под вычерненных ресниц… – Я… готова служить вашей светлости. И ведь и вправду, появись у Урфина престранное желание заполучить эту женщину в постель, она согласится. Уже согласилась, мысленно найдя себе десяток оправданий. Отсюда и платье это, готовое в любой момент упасть к ногам. И душное облако ароматной воды. И томность движений… взгляд скользит к кушетке. Да, кушетка появилась в кабинете недавно. И Урфин сам мечтает о том, чтобы использовать ее по прямому назначению – спина, несмотря на поддержку корсета, разнылась совершенно. – Я рад это слышать. – Он попытался улыбнуться, чувствуя, как левую половину лица сводит судорогой. – В таком случае вам не составит труда сменить это платье на… какое-нибудь попроще. Кухня – не самое чистое место. – Кухня? – Кухня, – подтвердил Урфин. – Вы отправитесь туда. – Зачем? – Мужу обед готовить. Шарлотта открыла рот. И закрыла. – И потом ужин. Завтрак опять же… в ближайший месяц Седрик ест лишь то, что готовите ему вы. И не приведи Ушедший, он хотя бы раз останется голодным. Седрика было по-человечески жаль, но ему самому следовало заняться воспитанием супруги. В конце концов, кухарки помогут. Глядишь, и не отравится. – Но… – Но если вас что-то не устраивает, то, полагаю, в доме Деграса с радостью примут вас и ваших детей. – Вы меня отошлете? – Именно. Вы забылись, Шарлотта. Это случается. И я, быть может, закрыл бы глаза, поскольку чужие семейные проблемы – не моего ума дело, но мне не нравится то, как вы влияете на Долэг. Поэтому вы либо исправляете ситуацию, либо покидаете Ласточкино гнездо… – Седрик… – Я уважаю и ценю вашего мужа. Он хороший человек, который искренне к вам привязан. Пока еще привязан, несмотря на то что вы раз за разом испытываете его на прочность. Когда-нибудь он устанет. Я, вероятно, раньше. Тогда вы уедете, а Седрик останется. Пожалуй, в Ласточкином гнезде найдется женщина, которая возьмет на себя заботы о нем. Это ее оскорбило. Разозлило. И унизило. Но, к счастью, Шарлотта была достаточно взрослой, чтобы дополнительные разъяснения не потребовались. И без слез обошлось… …точнее, Урфин предполагал, что слезы будут, но с ними пусть Седрик разбирается. Ему не впервой. Седрик появился вовремя. Лечь Урфин смог, на пол, и ноги на кушетку забросил, потому как в этой позе спина болела меньше. Если еще руки за голову вытянуть… Урфин попытался. Зря он это сделал. Руки вытянулись, и стало почти хорошо. А потом в спине что-то щелкнуло, и Урфин понял, что вряд ли сумеет подняться самостоятельно. Нет, он бы нашел выход, перевернуться там, встать на четвереньки, а дальше как-нибудь по ситуации… Но громыхнула дверь, и в поле зрения возникли сапоги. Добротные, но потертые и довольно-таки грязные. С сапогов отваливались комки глины, осыпалась серая пыль, марая ковер. А Урфин на нем, между прочим, лежит. – Где она? – Голос Седрика звенел от плохо скрываемой ярости. – Кто? – миролюбиво поинтересовался Урфин, с трудом подтягивая занемевшие руки к груди. – Моя жена. Прикинув, сколько времени прошло, Урфин предположил: – Скорее всего, на кухне. Значит, пока обошлось без слез. – И что она там делает? Деграс-младший, кажется, успел осмотреть кабинет, в котором просто негде было прятаться, и оценить состояние Урфина. Руку, во всяком случае, протянул. Поднял рывком, и позвонки с тихим щелчком вернулись на место. Благодать. – Обед тебе готовит. Или ужин… – Шарлотта? – Ну… да, если ты другой женой не обзавелся. И будет готовить еще месяц. Завтраки. Обеды. И ужины. А ты будешь их есть. Ясно? – Она же не умеет… Об этом, допустим, Урфин и сам догадался. – Ничего. – Он ободряюще похлопал Седрика по плечу. – Или научится, или ты похудеешь. Кажется, ни один из вариантов Деграса не устраивал. – За что? – очень тихо спросил он, опускаясь в кресло. И вид сделался несчастный… кажется, Шарлотта уже пыталась готовить. К концу месяца он или очень сильно сбросит вес и сам отошлет жену, или добьется от нее нормальной еды. А если совсем повезет, то не только еды. – За то, что мне пришлось во все это вмешиваться. Ты сам должен был ее осадить. И надеюсь, что в следующий раз это сделаешь. Седрик кивнул. – Она… хорошая женщина. Добрая. Недалекая только. Впрочем, кто без недостатков? – Добрая, – согласился Урфин. – И тебя любит. Только забыла об этом. А я напомнил. Дальше – сам смотри… Последняя из запланированных на сегодня встреч была короткой и содержательной. – Ваш брат полагает, что вам следует вернуться. По лицу леди Нэндэг нельзя было понять, огорчило ли ее это известие, или же обрадовало. – В то же время моя жена очень благодарна вам за помощь… Сидит. Разглядывает его. И взгляд такой, что тянет сделать что-то, в рамки этикета не вписывающееся, например, ногу на стол забросить. – …которую ценит весьма высоко. Нет, подобная акробатика еще нескоро будет ему доступна. – И мне хотелось бы знать, чего хотите вы. – А мне хотелось бы знать, на что я могу рассчитывать. – Подбородок приподнялся на мизинец. Взгляд ледяной, но без былого презрения, скорее уж изучающий. – На должность статс-дамы в свите моей жены. Или старшей фрейлины, если вам нравится больше. Или сами придумаете, как себя обозвать. Главное, наведите в этом курятнике порядок… Чтобы никаких красных платьев, напудренных бюстов и капризных дев. – Тисса – мягкий человек и порой стесняется высказать то, что следовало бы. Многие принимают это ее качество за слабость. А я не хотел бы, чтобы мою жену обижали. – Это я поняла. – Леди Нэндэг позволила себе улыбнуться. Ну уж нет, за то происшествие извиняться Урфин не станет. – Вы будете помогать ей, как помогали. И я бы хотел, чтобы помогали не только вы. Здесь слишком много людей, которые ничего не делают. Я же беру на себя ваше содержание. Плюс оклад. Урфин озвучил сумму, но леди Нэндэг была слишком леди, чтобы выдать себя выражением лица. – И платить я буду именно вам, а не вашему брату. – Вы более проницательны, чем кажетесь. Просто осведомители хорошие. Барон Гайяр весьма долго позволял себе пренебрегать сестрой, которая вежливо и жестко держала в своих холеных ручках Кверро. И лишь после отъезда, вернее было бы сказать, отправки леди Нэндэг – старые девы не делают роду чести – стало ясно, сколь нужна она была замку. Ничего, перебьются. – Я также не стану возражать, если вам вздумается каким-либо образом устроить личную жизнь. Усмешка. Леди Нэндэг давно забыла, что такое личная жизнь. Она годы отдала брату и Кверро и вот оказалась не нужна. Именно эта обида, а не деньги или положение движут ею. Иногда чужие обиды на руку. Надо только уметь пользоваться. – Что ж, я согласна, но… могу я вам кое-что сказать откровенно? – Слушаю. Главное, чтобы откровенности длились недолго. Эх, хватило бы сил до комнаты добрести… – Это касается леди Долэг. Она осторожна. И значит, неглупа. Впрочем, сейчас Урфин вряд ли способен кого-то придушить. – Сегодня я с ней имел беседу. Она хорошая девочка, но немного запуталась. Я буду рад, если вы за ней присмотрите. Но… мне бы не хотелось, чтобы вы ее обижали. Если Долэг заслужит наказание, наказывайте, но никаких розог. Она тоже моя семья, и я не позволю над ней издеваться. – У вас был неприятный опыт? Какая нечеловеческая прозорливость. – Самым страшным наказанием, которому я подверглась в ее возрасте, была обязанность привести в порядок домовые книги. Поверьте, это пошло мне на пользу. Урфин верил. – Наказание – крайняя мера. У девочек тонкая душевная организация, им важен достойный пример и ласка. Если леди Нэндэг добивалась того, чтобы Урфин почувствовал себя сволочью, нанесшей непоправимый ущерб тонкой душевной организации, то у нее не получилось. – Но я буду рада помочь юной леди. – Леди Нэндэг поднялась. – А вам рекомендовала бы отдохнуть. Мужчины склонны переоценивать собственные силы. Вот только ее советов еще не хватало. У него с душевной организацией полный порядок, а примером воздействовать поздно. Но Урфин преодолел раздражение. И до трости, некстати упавшей, дотянулся. Благо идти недалеко. А ковер в спальне мягкий, приятный… лежать бы на нем вечность. Или хотя бы часик… Так разве ж позволят? Леди Нэндэг не упустила случая нажаловаться Тиссе. А Тисса тотчас бросилась его спасать. Или воспитывать. Урфин чувствовал, что сейчас на него будут воздействовать. Лаской. И не имел ничего против. – Опять плохо? Всегда плохо, но сейчас почти уже хорошо. – Ребенок… Она расстегнула камзол и помогла выпутаться из рукавов, которые вдруг стали тесными. – …я когда-нибудь говорил тебе, что ты сокровище? И что я тебя люблю до безумия? Рубашку он сам стягивает. А вот со шнуровкой корсета не справится. Но Тисса приходит на помощь. – И не скажу… вот такая я сволочь. – Лежи. На ковре лежать хорошо, приятно. И запах мази, оставленной Кайя, не раздражает ничуть. Мазь едкая и шкуру в очередной раз сожжет, но от нее станет легче. А завтра он попробует снять корсет. Ненадолго. Минут десять для начала… – Леди Нэндэг говорит, что мужчины никогда не взрослеют. Они до самой смерти остаются вредными мальчишками. – Не верь ей. Она меня не любит. – Зато я тебя люблю. – Сильно? – Очень. – Тисса поцеловала его в висок. Но от укола это не спасло. Опять огня плеснули в кровь. И Урфин сжал зубы, чтобы не зарычать. – Потерпи. На него набросили покрывало. Нет, все-таки хорошо лежать… ковер мягкий, а пол твердый. В итоге – полная гармония. И Тисса рядом. – Спой, – попросил Урфин. – Про Биннори… я помню, как ты пела.
В старинном доме над водой, Биннори, о Биннори…
Урфин закрыл глаза. Он чувствовал себя старым, разбитым и при этом счастливым… В нору Юго вернулся раньше обычного. Последние дни требовали его постоянного присутствия, а сейчас и вовсе пришлось задержаться на три дня. Нечеловеческая работоспособность рыжего мешала собственным планам Юго. И он немного беспокоился за девчонку. Сбежит? Юго не стал ее связывать и запирать. Оставил воду, хлеб и запас свечей. Велел сидеть тихо… она была послушной девочкой. Упрямой. И старательной. Терпеливой. Ответственной. Чтобы он вот так когда-то сам ломал собственное тело, раз за разом повторяя упражнения? Дотошно. Медленно. Сжав зубы и побелев от напряжения? Превозмогая боль в мышцах и то незабываемое ощущение натянутых до предела сухожилий? Когда еще немного и кости с хрустом разойдутся? Она занималась, даже когда думала, что Юго уходил. Вставала напротив стены, закрывала глаза, вдыхала глубоко-глубоко, словно смиряясь с тем, что предстоит, и начинала повторять аркан за арканом. И ведь получалось же. Жаль, если сбежит. Но если сбежит, Юго не станет ее искать. Пусть себе… в городе хватает ничейных детей, другую подберет. Или другого. Рыжий разрешил. Рыжий предложил взять несколько учеников. И помощников… и кого Юго сочтет нужным, главное, чтобы работа делалась, а работы ныне всем хватит. И все-таки он нашел время вернуться, заранее смирившись с неизбежным. Сэйл спала, зарывшись в кучу тряпья, и плакала. Худенькие плечики вздрагивали, по грязной щеке ползли слезы, а кулачки прижались ко рту. Губы искусала до крови. Между ней и стеной, словно защищая от холода, лежал кот. Хвост его нервно подрагивал, а взгляд выражал крайнюю степень неодобрения: нехорошо бросать детенышей одних надолго. – А я думал, ты издох. – Юго протянул руку, чтобы погладить кота, но тот зашипел. Злится. Не издох, но похудел изрядно и разменял половину уха на пару свежих шрамов. – Нет, я рад, что ты выжил. Пойдешь ко мне в контору? Заместителем? Ты мышей ловишь, я – крыс… Отвечать было ниже кошачьего достоинства, и зверь отвернулся. А Сэйл пошевелилась и, тоненько всхлипнув, открыла глаза. – М-мастер? Она называла его так с самого первого дня, и Юго не возражал. Было приятно. Он – мастер, она – ученица, которая когда-нибудь тоже станет мастером. И разве это не достойная судьба? – В-вы в-вернулись? – Слезы опять хлынули из глаз. Достойная… терпеть боль. Уродовать себя ради того, чтобы стать лучшим… – Вернулся. Она вдруг бросилась на шею и прижалась дрожа, словно в лихорадке. И все-таки стать этим самым лучшим. – Ну, что случилось? – Юго совершенно не умел утешать детенышей, тем более что Сэйл была с него ростом. – Я… я думала, что вы тоже умерли. Все умерли… – Ее трясло так, что зубы клацали. – Кто умер? – Папа… и мама… и брат тоже. Он заплакал, и его нашли. А еще сестра… у меня красивая сестра была… она хорошо спряталась и сидела тихо… Но это не спасло. Сколько было сестре этой девочки? – Их убили те люди, которых ты мне назвала? Лучшие имеют право выбирать заказы. – Д-да. Наш управляющий. И еще другие. Они… – Ты видела? Кивок. Видела, и, должно быть, не только, как убивают. И воспоминания заставили Сэйл подобраться. Она отстранилась и вытерла слезы. – Простите, я больше не буду плакать… я сделаю все, что вы скажете. Я буду стараться. И у нее получится. Она станет мастером и будет брать заказы. Приходить ночью в чужие дома и дарить смерть незнакомым людям. Быструю ли, медленную ли… порой мучительную. Будет пытать. И научится получать от чужих мучений удовольствие, которое заглушит собственную боль. Или сойдет с ума, когда мертвецов за спиной станет слишком много. – Не прогоняйте меня, пожалуйста. – Сэйл обняла кота, который с безразличным видом устроился у нее на коленях. Юго не прогонит. Он будет учить тому, чему сможет, не изуродовав. Но не для того, чтобы сделать мастером, а чтобы она могла защитить себя. И семью. Иначе какой прок от этих умений?
|