Из тайных наставлений о дарах вредных, полезных и безразличных

Три протектора у костра – это ровно на два больше, чем нужно.

Нет, внешне все вежливо и даже мило, но… если Ллойд действительно спокоен, то Гарт места себе не находит. Он встает и тут же садится. Дергает себя за косы. Перебирает бусины, то заговаривает, то замолкает и не сводит с Кайя настороженного взгляда. Мой муж держит меня за руку, и не потому, что боится потерять в темноте. Скорее уж он опасается не уследить за собой.

И я понимаю, что четвертый в этой компании будет лишним.

… мы скоро уйдем. Отдохнем немного и уйдем.

К счастью, они все слишком обессилели, чтобы воевать друг с другом. И я не исключение.

Сжимаю пальцы Кайя.

Засыпаю.

Просыпаюсь.

По-прежнему темно. А я чувствую себя безумно уставшей, словно все предыдущие дни, месяцы и годы, все переживания, которые, казалось бы, пора отпустить, выставили вдруг счет.

… это пройдет.

… Хаот?

… да. Сеть высасывала силы.

Кайя показывает мне мир за мгновение до наступления темноты. Серую траву, которая вот-вот рассыплется пылью. Деревья из песка. И крупицы праха, танцующего в алых волнах. Обессилевших лошадей и мертвую землю.

Я знаю, Кайя прикрывал меня сколько мог, но в какой-то момент им понадобилось все.

… отдыхай.

Буду. Дремлю, обняв его, думая о том, что хорошо, что у них получилось. Усталость пройдет, а мир, он останется. Для меня и для Кайя.

Настасьи. Йена. Урфина и Тиссы. Их девочки, которую я скоро увижу.

Для Гарта, который с тоски разгрызает бисер.

Для Ллойда, что греет ладони на углях.

Сержанта – он найдет Меррон и наконец-то успокоится.

Для всех, с кем я была и буду связана, и для остальных тоже. Во сне я вижу паладина, который скользит над морем, взрезая плавниками сине-зеленую твердь. Солнце.

Брызги воды.

Я просыпаюсь все еще уставшей, но счастливой.

… тебе просили передать.

Кайя протягивает букет цветов. А сам мрачен.

… Гарт ушел?

Ромашки осыпаются в руках и запаха не имеют. Наверное, последние живые цветы на этой мертвой земле. Не надо было их трогать.

… ему тяжело сдерживаться. Я никогда не дарил тебе цветов.

… а розы? Те, которые кустом?

… давно.

… ревнуешь?

… да.

… тогда хорошо.

Ллойд, глядя на нас, улыбается. Он изменился за эту долгую ночь, постарел и теперь выглядит обычным человеком. Исчезли узоры мураны, и не только у него.

Мне непривычно видеть Кайя без них. Я снова и снова касаюсь белой кожи, проверяя, он ли это.

… у меня восстановится. Месяц-полтора от силы. Думаю, с учетом того, что творится, и раньше.

… а у него?

… Гарт сильнее. Перетянет на себя. Это происходит непроизвольно, просто… у них было бы еще время, а сейчас Гарту придется занять место отца.

Они оба думали, что есть еще в запасе лет десять.

– Я наконец стеклом займусь. – Ллойд не подслушивает мысли, скорее уж тема разговора слишком очевидна. – Всегда мечтал о своей мастерской. Есть у меня одна прелюбопытная задумка…

– А Гарт?

– А что с ним? Я ведь никуда не исчезну. Буду помогать премудрыми советами.

Смеется, рукавом вытирая струйку крови, которая ползет по шее.

– Это пройдет. Мы живучие… так что в ближайшие пару десятков лет Гарту от меня не избавиться.

Наверное, так и должно быть: без боли, вражды, борьбы и противостояния, без ломки под собственные представления о правильности.

Ллойд просто будет рядом. Иногда этого достаточно.

– Самое парадоксальное, – он ложится и разглядывает черное небо, – что большинству людей плевать, кто стоит над ними. Протектор. Человек. Маг. Система. Многие действительно не ощутили бы разницы… во всяком случае, лет двести – триста, а это десять – пятнадцать поколений, каждое из которых привыкает жить в условиях, чуть отличающихся от прежних. И для них потеря сил была бы нормой…

В этом нет ничего нормального, но я уже чувствую себя намного лучше.

– И мы воюем отнюдь не за мир и всеобщее благо, а за территорию. И право жить.

Конкуренция, значит.

… в некотором роде.

Кайя дует мне на плечи, и я чувствую искры, которые оседают на коже.

… все хотят жить, Иза. И мы не исключение.

… и Хаот?

… и Хаот.

… что с ним стало?

… не имею представления, но думаю – выжили. У них хорошие ресурсы.

В виде миров, привязанных сетью? И теперь, заращивая раны, Хаот будет выкачивать силы из них?

… возможно. Скорее всего.

Мне жаль те, другие миры, которые иссякнут, поддерживая жизнь в том, что рождено было мертвым. Но я понимаю, что великий крестовый поход на магов – вряд ли удачная идея.

…Единение – это не для всех, для самых проблемных, тех, которые представляют потенциальную угрозу для стабильности Хаота.

Вроде нашего упрямого мира.

… они вынуждены были пойти на крайние меры.

Искры тают на моих ладонях, возвращая мне утраченные силы.

… большинство миров просто в той или иной степени зависимы. Это своего рода империя. А из того, что я читал, все империи рано или поздно не выдерживали внутреннего напряжения.

Для кого-то это будет рано. Для многих – поздно.

Но думать об этом я могу лишь абстрактно.

… мы вернемся в Кверро?

… нет. Ласточкино гнездо. Я должен убедиться, что с Урфином все в порядке. Предчувствие нехорошее.

И мы уходим утром, вернее, по ощущениям сейчас именно утро, хотя тьма по-прежнему плотна. И мне начинает казаться, что она пришла навсегда.

– Еще пара дней, и рассеется, – уверяет Ллойд.

Он обнимает меня, и, пожалуй, от такого проявления эмоций мне становится неловко.

– Я рад, что не ошибся.

– В чем?

– Во всем. – Он достает цветок, но стеклянный – лиловый подснежник на тончайшем стебельке. – Мне, пожалуй, следовало бы извиниться, что я тебя подавил, но…

– Не будешь?

– Не буду. Представь, что рядом с тобой кто-то кричит от боли. Изо дня в день, громко, настолько громко, что ты не в состоянии спрятаться от этого крика.

В таком случае извиняться следовало мне. Но я не стану. Он мог бы хотя бы спросить.

– Настя?

– Уже скоро. Она помнит тебя. Просила отдать. Вот.

Бусины на длинной нити. Крупные, неровной огранки, полудрагоценные, но для меня они дороже тех топазов, которые Кайя отдает для дочери.

Я не хочу пропускать ее день рождения, но утешаю себя тем, что теперь этот день будет, как и многие иные дни. И я отдаю бусы Кайя, забавный получается браслет.

А утро и вправду наступает. Серое. Войлочное.

За ним приходят туманы и держатся долго, до дождя, который по-осеннему холоден. Но под плащом Кайя дождю до меня не добраться. А Вакса ускоряет шаг, готовая идти хоть на край мира, тем более что мир этот вновь обретает очертания.

… осень уже скоро, да?

Снова дорога на двоих.

… да.

… и война?

… да. Она будет другой. Более… обычной. И грязной. Мне жаль, но я не могу расстаться с тобой.

… мне нет.

… Иза, там… там не абстракция, не сеть, но конкретные люди, которых мне придется убивать. Иногда – в бою, часто – нет. Даже когда они будут сдаваться, поскольку некоторых миловать нельзя. А я помню, насколько тяжело ты переносишь казни. Но без твоего присутствия возможна ситуация, когда я просто потеряю над собой контроль.

… знаешь… почему-то у меня такое ощущение, что, даже если ты половину мира вырежешь, я тебе оправдание найду.

… вполне вероятно.

Грязь чавкает под копытами, и Вакса трясет головой. С гривы катятся струи воды.

… в том и дело, что я не хочу сорваться и вырезать половину мира.

Благое желание.

Мы оба знаем, что в ближайшее время силы к Кайя вернутся и угроза уже не будет сугубо теоретической.

До Ласточкиного гнезда мы добираемся три недели.

Верхом до побережья – лошадей приходится менять трижды. И чем ближе цель, тем сильнее нервничает Кайя. Моя интуиция тоже вопит, что надо бы поторопиться.

В маленьком городке, чье название не удержалось в памяти, пересаживаемся на корабль. И удача дарит попутный ветер. Мы оба пьем его, соленый, сдобренный брызгами. И остаемся на палубе, даже когда наступает ночь. Рассматриваем звезды – они выбрали удачное время, чтобы вернуться на небосвод.

… Ллойд пытался связаться с Ласточкиным гнездом. Но система сбоит. Отзыва нет. Он сказал, что само убежище в полном порядке, но, вероятно, оператор вне доступа.

Оператор – это Урфин.

А что означает «вне доступа», об этом и думать не хочется.

Жив. Иначе ведь и быть не может. Он столько раз выживал, что еще один – это же нормально… он везучий, упрямый, и вообще я не представляю, чтобы Урфин сдался.

Пристань. И конюшни, где Кайя выбирает лучших лошадей, не особо заботясь о том, кому эти животные принадлежали. С ним не смеют спорить.

Мы летим. Боимся опоздать.

Ласточкино гнездо – хрупкая красота готического собора на твердой ладони скалы. И химеры приветственно скалятся, они рады меня видеть. Нас не представляли друг другу, но мы все равно знакомы.

Открытые ворота.

Сумятица двора, на которую Кайя не обращает внимания. Он отмахивается от всех и, взяв меня за руку, бегом поднимается по парадной лестнице. Кайя точно знает, куда идти. И мне остается лишь поспевать следом. Но у двери он вдруг отпускает меня и просит:

– Останься здесь. Пожалуйста. Я должен сам.

Остаюсь. Уверяю себя, что если Урфин жив, то его вытащат. Пусть они не боги, но могут больше, чем люди… и система… и Центр их таинственный. И просто должно ему повезти.

Урфин ненавидел тварь: она была идеальным тюремщиком. Тихим. Неназойливым. Надежным. Она сидела в его голове, лишь изредка позволяя себе пошевелиться. И тогда Урфин слышал, как скрежещут хитиновые покровы ее тела.

Хотя, возможно, ему лишь казалось.

Урфин ненавидел собственное тело: оно было идеальной тюрьмой.

В ней нашлось место звукам, на редкость разнообразным, – Урфин очень скоро научился различать их. Тихие шаги Тиссы, и громкие, тяжелые – Гавина. Скрип половиц. Голос Шанталь, в котором была тысяча и одна интонация. Скрежет оконной створки. Легкий всхлип, от которого сердце останавливалось.

Он мог ощущать запахи – молока и меда. Каши, которой его кормили через рожок, как младенца. И вкус ее отличался в зависимости от того, кто именно кашу варил.

Он испытывал боль, ту, от прокола в руке, и от неудобной позы.

Но не имел сил даже на то, чтобы открыть глаза.

Тварь не позволит сбежать.

– …вот скажи, чего ты добиваешься? – Этот слегка скрипучий голос был прочно связан с ароматом корицы и сандала, с шелестом юбок и шагами нервными, жесткими. – Никто и ни в чем тебя не упрекнет!

Женщину Урфин ненавидел чуть меньше, чем себя, не за то, что она говорила, – пожалуй, он со многим был бы согласен, – но за то, что каждый ее визит расстраивал Тиссу.

Солнышко его бестолковое.

В старинном доме над водой,

Биннори, о Биннори…

– Он же труп! Я спрашивала доктора, шансов нет…

…женщина переходила на шепот, и голос ее становился неприятно скрипучим.

Стал гостем рыцарь молодой

У славных мельниц Биннори.

Тварь вздыхала. Ей тоже было бы интересно услышать, что скажут. Но любопытство не заставит покинуть ответственный пост.

Женщину звали Шарлотта. Прежде Урфин не обращал на нее внимания, знал, что супруга Седрика, но и только… Седрика было жаль.

Он знал: сестер прекрасней нет,

Биннори, о Биннори…

– …но зачем себя при нем хоронить? Ты молодая. Найдешь себе другого мужа… или не мужа.

– Я не хочу.

– Будешь остаток дней сидеть здесь?

Три сердца, но один секрет

У славных мельниц Биннори.

– Если понадобится. – Тисса отвечает спокойно, но Урфин слышит больше, чем эта злая шепчущая женщина. Ей больно, и эта боль заставляет рваться в бессмысленной попытке сделать хоть что-то.

Шевельнуть хотя бы пальцем. Ответить прикосновением на прикосновение…

Тварь расправляет щупальца, мягко, почти бережно, останавливая.

И старшей он кольцо одел,

Биннори, о Биннори,

– Я пригласила тебя не за тем, чтобы обсудить состояние здоровья моего мужа. – Тисса садится рядом и берет за руку. Ее ладошки теплые, маленькие. Он слышит даже голос ее пульса. – Я прошу тебя больше не потакать прихотям Долэг.

– Девочка просто хочет развлечься. Ей скучно.

– Или тебе?

– Ушедшего ради! Ну не впадать же нам в траур…

– Для траура нет повода. – Тисса гладит ладонь, и тварь в голове мурлычет от удовольствия. Пусть проклят будет тот маг, который выдумал эту пытку. Если бы Урфин знал… он сделал бы то, что сделал. – Долэг должна вернуться к учебе. И к занятиям, подходящим для девушки ее возраста. Нынешнее ее поведение недопустимо.

С этим Урфин согласен. Долэг заглядывала дважды, и оба разговора дорого стоили его девочке. Пожалуй, мысль о порке была не такой уж нелепой.

Долэг явно забылась. И не без посторонней помощи.

– В противном случае я вынуждена буду поручить ее заботам леди Нэндэг, а тебя – отослать. Мне бы этого не хотелось.

Его девочка учится себя защищать…

На младшую ж с тоской глядел,

У славных мельниц Биннори.

Тисса пела шепотом, словно опасалась помешать ему.

Ночью она ложилась рядом, неловко устраиваясь на его плече, и засыпала нервным чутким сном, который редко длился больше двух-трех часов кряду: Урфин быстро научился слышать время. И различать шаги по ту сторону двери. Он узнал их. Рванулся в очередной бесплотной попытке показать, что жив, и едва не завыл от отчаяния: тварь держала крепко.

– Ваша светлость… – А Тисса его все еще опасается. Слишком много неприятного связано.

– Посмотри мне в глаза, пожалуйста. – Тон Кайя был обманчиво мягок. И Тисса наверняка исполнила просьбу. – Ей надо хорошенько выспаться. – Кайя произнес это так, словно не сомневался, что будет услышан.

– Именно. Я знаю, что ты меня слышишь. Я тебя в какой-то мере тоже.

И все-таки везение никуда не делось!

– Не спеши. Я вернусь, и тогда поговорим.

Странно разговаривать с тем, кто не способен произнести ни слова. Но Урфин рад. Да он почти счастлив. Кайя или выбраться поможет, или уйти.

– Не дождешься. – Он и вправду вернулся быстро. – За Тиссой присмотрит Изольда. А мы с тобой попробуем разобраться, что произошло. Сил у меня сейчас не так чтобы много, но и к лучшему. Меньше шансов навредить.

Руки у него раскаленные.

– Сам понимаешь, опыта у меня никакого.

На кошках бы потренировался.

– Ловить некогда. Терпи.

Урфин готов. Он все что угодно вынесет, лишь бы вернуться.

Его голову поднимают, поворачивают так, что шея хрустит. Отпускают. Берутся за тело. Сгибают и разгибают руки. Нажимают. Отпускают. Позволяют почувствовать боль уколов иглой и жар от свечи.

Увидел ли он тварь?

– Не особо рассчитывай на чудо. – Кайя не собирается лгать. – Но шанс есть. Плохо, что я ничего не смыслю в медицине. И остальное… я начал восстанавливаться, могу больше, чем прежде, но не настолько, чтобы лезть в твой разум.

Он усаживает, и смена позы впервые за много дней отдается тянущей болью в мышцах.

– Тем более что по отдельности и разум, и тело у тебя более-менее в порядке.

Следовательно, в качестве бревна Урфин способен еще долго просуществовать. Уж лучше сдохнуть.

– Откуда в тебе эта страсть к суициду? Раньше я этого не замечал.

Издевается?

– Скорее пытаюсь понять… варианта два. Мы пытаемся справиться сами. Здесь есть медотсек, во всяком случае, первичную диагностику выполнит, а там, глядишь, станет видно что и как. Второй – если здесь не получится, отправим к Оракулу.

Система выведена из строя.

– Не вся. Ряд контуров блокирован, поэтому быстрой поездки не выйдет. А вот по старинке, на лошадках… полгода в одну сторону…

Точно издевается.

– Мне просто не нравится то, как ты думаешь о смерти.

Сейчас Кайя предельно серьезен.

– Я не позволю тебе умереть. Если нужно будет отправить к Оракулу, отправлю. Но сначала давай попробуем здесь…

Урфин не привык к тому, чтобы его на руках носили.

Торжественно. Через весь замок. Что с его репутацией станет?

– Предложения руки и сердца не дождешься. Я женат.

Больно надо. Урфину рыжие никогда не нравились. Он вообще блондинок предпочитает. И чтобы глаза зеленые…

– Там одни глаза и остались. Кстати, Гайяр намекал, что у тебя дочь, а у него сын…

Еще чего! Своими дочерями пусть распоряжается.

– Я вот точно так же подумал. Но напрямую отказывать не стал. Мало ли… всего-то лет десять… ну пятнадцать… а там как знать, куда повернется.

Эти десять – пятнадцать лет еще прожить надо.

Урфин не знал, что в Ласточкином гнезде есть медотсек.

– В замке тоже… был когда-то. Я сам не знал. Должен был, а не знал… не поделились. Здесь много чего имеется. В теории любое убежище способно стать новым Центром.

Кайя неловко за то, что он утаил информацию, несомненно важную, но в то же время совершенно бесполезную для Урфина. Выходит, что если бы он действительно уничтожил систему, то…

– …сработал бы дежурный аварийный контур. С некоторой долей вероятности.

Утешение? Что не зря голову в капкан сунул?

– Зря или нет – решать тебе, но… они или нашли бы другой подход. Или другого исполнителя. Или отступили бы, пока не найдут. И как знать, насколько мы были бы готовы. Достаточно было выбрать другие координаты, и прорыв, возможно, удался бы.

Все-таки утешение.

А воздух стал безвкусным и запахи подрастерял. Значит, прибыли. Урфина устраивают на гладкой поверхности, холодной, как металл, но все-таки не металлической. Он слышит гудение. Видит свет, скользящий по лицу, жесткий, неестественный.

Такой же был в коконе, когда…

– Ты говорил, что не помнишь. – Тяжелая рука Кайя опускается на голову.

Урфин не хотел помнить.

– Это не кокон. Другое. И я здесь. Веришь мне?

Верит.

И ждет приговора. Если шанса нет…

– Есть. Тут…

Тварь вдруг визжит и пытается развернуть тугие щупальца, но вспыхивает и горит, плавится, обжигая остатками себя изнутри. И Урфин орет вместе с ней.

Беззвучно. Долго. Целую вечность…

– Я ее убрал. – Голос Кайя плывет и расслаивается. – Слышишь?

Слышит, но странно. И перед глазами – пятна цветные…

А тварь… твари нет? Кайя видел ее.

– Конечно, видел.

Правильно, что промолчал. Урфин понял: нельзя было дать ей насторожиться.

– Именно. Мало ли, чего бы сотворила. Теперь она издохла и больше не причинит тебе вреда… а в медотсеке оно безопасней как-то. Вдруг сердце откажет. Или еще что.

Предусмотрительный. Но хорошо, что тюремщик издох. Вот только тюрьма, похоже, осталась.

– А ты чего хотел? Встать и пойти?

Если не пойти, то хотя бы встать.

– Не получится. Ты восстановишься, но постепенно…

Руку перетягивает жгут. И Урфин чувствует иглу, которая пробивает кожу.

– …это поможет… завтра ты…

…не слышит. Он падает в мягкий сон, тот, который приходит вслед за колыбельной.

В старинном доме над водой,

Биннори, о Биннори…

Завтра приносит мигрень.

И страх, что лучше не стало. Урфин по-прежнему не способен управлять собственным телом. Он открывает глаза, смотрит на серый потолок в шрамах старых трещин. Пытается поднять руку…

– Не так быстро. – Кайя рядом.

Он вообще уходил?

– Ненадолго. Мне надо было убедиться, что с ними все в порядке.

Тисса?

– Вместе с Изольдой. – Кайя помогает сесть. – Отдыхает. Девочка почти на грани, так что в ближайшую неделю обойдешься без блондинок…

Согласен и на одного рыжего. Сказать бы, но не получается. Губы вроде бы шевелятся, но Урфин даже не уверен, так ли это или же он принимает желаемое за действительное.

– Ты опять лезешь напролом. – Кайя устраивается на полу. – Не пытайся прыгнуть выше головы. Начни с малого…

С пальцев на руках. Пять – на левой. Пять – на правой. Итого – десять. Простая арифметика и почти непосильная задача, если эти пальцы надо согнуть.

Урфин пытается. Злится. Отступает. Пытается снова. В сотый… двухсотый… тысячный и стотысячный раз. А прежде тело казалось надежным. И подвело. Вот так, даже не из-за твари, подаренной Хаотом, но само по себе.

– На тебе слишком много ран. – Кайя заставляет двигаться, как куклу, которой сгибают и разгибают конечности.

Растирает мышцы, возвращая чувствительность, порой Урфину кажется, что эти самые мышцы вот-вот разорвутся под пальцами Кайя.

И кости хрустят.

– Ты подошел к своему пределу.

Магнус ведь предупреждал, что однажды Урфину понадобятся силы, а их не будет. Если только через себя, через голову… и уже страшно другое – надорваться, потому что тогда он навсегда останется в нынешней тюрьме.

– Я не позволю. Веришь?

Верит.

Ему. Регулярным уколам, превращающим кровь в пламя. Ноющей боли, которой заканчивается каждый день. Способности вновь издавать звуки, нечленораздельные, мычание, но это уже много. Жевать, пусть медленно и неуклюже, задевая зубами зубы. Шевелить пальцами. Сжимать в кулак. Держать матерчатый мяч, набитый песком. С ним удобно тренироваться.

Есть еще стеклянные шарики, но они пока слишком юркие и мелкие.

– Первые недели хуже всего. – Кайя теперь протягивает руку, и, чтобы сесть, приходится за нее цепляться, держать настолько крепко, насколько сил хватает. – А чем дальше, тем легче будет. Ты и так неплохо справляешься.

Урфин научился сидеть. Держать ложку. Миску, которая кажется неимоверно тяжелой, хотя на самом деле весит всего ничего. Орудовать этой самой ложкой…

Кайя не помогает.

– Тисса хотела бы тебя видеть. – Он протягивает платок, и ткань взять сложнее, чем ложку.

– Нет.

Урфин уже способен произносить отдельные слова.

– Уверен? Она за тебя переживает.

Беспокойный ребенок, который не будет переживать меньше, увидев Урфина в нынешнем состоянии. И хорошо, что Кайя ничего не надо объяснять: сам поймет.

– Осень. Скоро. Уедешь?

Некоторые звуки стираются, и речь пока еще неразборчива, но Кайя настаивает на том, чтобы Урфин разговаривал. Читал вслух. Писал, пусть бы буквы выходят кривыми.

– Уже осень. – Он все еще не способен стоять на месте. – А уеду, когда ты на ноги встанешь.

– Война?

– Без меня не начнут. – Кайя проводит по запястью, вдоль которого пробивается первая светло-лиловая лента мураны. Без этих своих узоров он несколько непривычный. – Войны были и будут.

Но эту Урфин, кажется, пропустит.

– И все последующие тоже.

– Запрешь?

– Если понадобится. – Он не шутит. – Ты хороший рыцарь. Но хороших рыцарей у меня сотни… а ты – один.

– Замуж за тебя все равно не пойду.

Кайя хмыкает, но от темы отступать не намерен.

– Урфин, ты восстанавливаешься. И восстановишься полностью. Вот только потом… любое мало-мальски серьезное ранение станет последним. Хватит с тебя.

И что ему делать?

Сидеть у камина, рассуждая о былых прекрасных временах?

– Вот насчет этого не волнуйся. – Дружеское похлопывание по плечу едва не опрокидывает навзничь. – Занятие я тебе точно найду.