Феноменологическая традиция: коммуникация как проживание иного опыта

Феноменологическое понимание диалога — это не теория, навязан­ная сверху по каким-то автократическим соображениям, но демонстрация коммуникативного процесса, каким он предстает в жизненном опыте (Pilotta & Mickunas, 1990. P. 81).

Коммуникация предполагает непонимание; я самым жестким образом поставлен в ситуацию коммуникации с другим, когда осознаю, что кто-то подошел ко мне, но не понимаю зачем и не вполне понимаю, что он, она или некто говорит (Chang, 1996. Р. 225).

В феноменологической традиции, относящейся в основном к XX в., иду­щей от Гуссерля и феноменологов экзистенциального и герменевтического направления и включающей таких разных мыслителей, как Мартин Бубер, Ганс-Георг Гадамер и Карл Роджерс, коммуникация рассматривается как диалог, или проживание иного опыта. Коммуникация, понимаемая таким

образом, объясняет взаимосвязь тождества и различий в доверительных че­ловеческих отношениях и совершенствует коммуникативные практики, де­лающие возможными и сохраняющие подобные отношения.

Подлинная (authentic) коммуникация, или диалог, основана на опыте пря­мого, неопосредованного контакта с другими людьми. Коммуникативное понимание начинается в дорефлексивном опыте, исходящем из нашего те­лесного существования в общем жизненном мире. Если оставить в стороне дуализм духа и тела, субъекта и объекта, как призывают феноменологи, то можно увидеть, что прямой, неопосредованный контакт с другими представ­ляет собой самый реальный и крайне необходимый опыт, хотя он может быть скоротечным, легко переходящим в какую-либо форму неаутентичности. Например, если я почувствовал на себе чей-то холодный или сердитый взгляд, вначале я переживаю этот взгляд как направленное на меня прямое выраже­ние холодности или гнева другого человека, а не как внешний знак внутрен­него душевного состояния этого другого, который может быть истолкован разными способами (см. Pilotta & Mickunas, 1990. P. 111-114). Переживая таким образом отношение другого ко мне, я напрямую ощущаю наше сход­ство и наше различие, не только другого как другого для меня, но и себя самого как другого для него.

Следовательно, феноменология подвергает сомнению положение семи­отики о том, что межсубъектное понимание может быть передано только с помощью знаков (Stewart, 1995, 1996), так же, как и положение риторики о том, что коммуникация предполагает искусное или стратегическое исполь­зование знаков. Хотя «диалог не является простой случайностью» (за ис­ключением мимолетных опытов), он в то же время не может быть и «запла­нирован, объявлен или определен чьей-то волей» (Anderson, Cissna & Arnett, 1994. P. XXI). Мое переживание гнева другого человека может быть под­тверждено в диалоге, который сделает более глубоким наше взаимопонима­ние, но никакое сознательное усилие с моей стороны не может гарантиро­вать успешный результат опыта, который, при нормальном ходе событий, вероятнее всего отдалит нас. Среди парадоксов коммуникации, которые вы­являет феноменология, один связан с тем, что сознательное стремление к цели, какими бы благими ни были чьи-то намерения, уничтожает диалог, поскольку личные цели и стратегии оказываются барьером на пути непос­редственного ощущения себя и другого. Проблемы коммуникации, с точки зрения феноменологической традиции, возникают из необходимости и в то же время объективно существующей сложности (вероятно, даже практичес­кой невозможности) постоянно поддерживать доверительную коммуника­цию между людьми.

Феноменологическая традиция, несмотря на загадочный язык, к которо­му она часто прибегает, может вызвать доверие простых людей благодаря риторической апелляции к разделяемым многими взглядам, что мы можем и

должны относиться друг к другу как к личностям (Я — Ты), а не как к вещам (Я — Это); что важно признавать и уважать различия, учиться у других, ис­кать общее, избегать поляризации и стратегической нечестности в челове­ческих отношениях. У всех нас есть опыт встреч с другими людьми, когда нам казалось, что мы пережили мгновенное понимание без слов. Мы все знаем, а феноменологи разными способами подтверждают это, что чест­ность — лучшая политика, что отношения взаимной поддержки существен­но важны для нравственного развития личности и что человеческие отноше­ния, которые вызывают наибольшее удовлетворение, характеризуются вза­имностью и отказом от доминирования.

Феноменология, однако, не только убедительна, но также интересна с практической точки зрения, поскольку считает диалог идеальной формой коммуникации, хотя демонстрирует неизбежную трудность поддержания диалога. Она подвергает сомнению нашу привычную веру в надежность методов, используемых для достижения хорошей коммуникации. Она про-блематизирует такие естественные, с точки зрения здравого смысла, разгра­ничения, как, например, между умом и телом, фактами и ценностями, слова­ми и вещами.

Феноменология разделяет стремление риторической теории к поиску общего у людей с разными взглядами и исходное положение семиотики о том, что глубинные проблемы коммуникации связаны с межсубъектным по­ниманием. Тем не менее феноменология резко расходится с риторикой по вопросу подлинного (аутентичного) как противоположного искусственному и столь же радикально с семиотикой по проблеме связи между языком и значением. С точки зрения риторики, феноменология выглядит безнадежно наивной или беспомощно идеалистичной в решении практических дилемм, с которыми коммуникаторы могут столкнуться в реальности, в то время как риторика, с феноменологической точки зрения, может казаться чрезмерно циничной или пессимистичной в представлении о потенциале аутентичного человеческого контакта. Если риторика и феноменология объединяются, в результате, как правило, возникает антириторическая риторика, в которой убеждение и стратегическое действие заменены диалогом и открытостью по отношению к другому (например, Brent, 1996; Foss& Griffin, 1995; Freeman, Littlejohn & Pearce, 1992), или герменевтическая риторика, в которой пре­уменьшаются роли теории и метода в коммуникативной пракгике (Gadamer, 1981; Leff, 1996).

В отношении семиотики, как показал Стюарт (Stewart, 1995, 1996), фе­номенологическая традиция со своей доктриной коммуникации как прямо­го контакта принципиально оспаривает разграничение между словами и ве­щами, а также положение о том, что коммуникация может происходить только посредством знаков. Комбинация семиотики и феноменологии может создать теоретическое соединение, если и не достаточно плотное, то деконсгрук­

тивно взрывное (например, Chang, 1996; Lanigan, 1992). Отвечая на пост­структуралистский вызов, приверженец традиционной семиотики утверж­дает, что знаки должны иметь устойчивые значения, чтобы коммуникация могла осуществиться на практике (Ellis, 1991, 1995), тогда как последова­тель традиционной феноменологии повторяет, что коммуникативное исполь­зование языка является формой прямого, неопосредованного контакта меж­ду людьми (Stewart, 1995).

Петере (Peters, 1994) косвенно проиллюстрировал то, что в споре между семиотикой и феноменологией прагматично поставлено на карту. Обычно ут­верждается, что межличностное взаимодействие является базовой формой человеческой коммуникации, а массовая или технологически опосредованная коммуникация, в лучшем случае, жалкий суррогат прямого контакта. Петере (Peters, 1994), в ряде случаев жестко критиковавший семиотику последовате­лей Локка (Peters, 1989), здесь опирается на положение семиотики об имею­щемся «разрыве» между отправлением и получением сообщений для того, чтобы доказать, что именно массовая коммуникация, а не межличностная, выполняет роль базовой. «Нет расстояния огромнее, чем расстояние между двумя умами», — утверждает он и продолжает: «Диалог скрывает общие чер­ты дискурса, более очевидные в тексте, и особенно факт дистанцирования» (Р. 130). В заключение, однако, Петере признает, что и диалог, и опосредован­ная коммуникация важны, но их трудно объединить вследствие «постоянного конфликта между общими и специфическими видами обращения» (Р. 136). Только диалог способен удовлетворить основные человеческие потребности в «товариществе, дружбе и любви», но массовая коммуникация отражает «равно благородное стремление» к нормативной универсальности, часто конфликту­ющей с потребностью в интимности (Р. 136). «Разграничение между межлич­ностной и массовой коммуникацией скрывает утопическую энергию» (Р. 136) и потенциально освещает «наше затруднительное положение как существ, принадлежащих и семье, и полису» (Р. 137).

Кибернетическая традиция: коммуникация как процесс обработки информации

Мы решили назвать всю область управления и коммуникативной теории, касается это механизмов или животных, кибернетикой (Wiener, 1948. Р. 19).

Современная теория коммуникации возникла из союза кибернетики, статистики и теории управления (KrippendorfT, 1989. Р. 444).

Теория коммуникации, изучение и изложение принципов и методов, с помощью которых передается информация...(Oxford English Dictionary, 1987).

Теория коммуникации. См. ТЕОРИЯ ИНФОРМАЦИИ (Audi, 1995).

Современная теория коммуникации ведет происхождение от кибернети­ческой традиции и трудов таких мыслителей середины XX в., как Шеннон, Винер, фон Нейман и Тьюринг (Heims, 1991; Krippendorff, 1989). Эта кибер­нетическая традиция вошла в современные теории различных областей зна­ния: теория систем и информатика, когнитивные теории и исследование ис­кусственного интеллекта, функционалистская социальная теория, сетевой анализ, бейтсоновская школа межличностной коммуникации и др. (напри­мер, Watzlawick, Beavin & Jackson, 1967).

Коммуникация в кибернетической традиции рассматривается как про­цесс обработки информации, что позволяет объяснить, каким образом все виды сложных систем, живых или неживых, макро или микро, способны функционировать и почему часто возникают функциональные нарушения. Если изложить кратко суть трансмиссионной модели, то кибернетика пред­ставляет проблемы коммуникации как сбои в потоке информации, являю­щиеся следствием шума, информационных перегрузок или несоответствия структуры и функции, а в качестве ресурсов для решения проблем коммуни­кации предлагает различные технологии обработки информации и соответ­ствующие методы системного дизайна и анализа, управления и, в более «мяг­ком» варианте, терапевтического вмешательства.

Кибернетика как способ теоретического анализа коммуникации вызыва­ет доверие отчасти потому, что обращается риторически к привычным поло­жениям бытового материализма, функционализма и рационализма. Для ки­бернетики различие между мыслью и материей лишь функционально, как различие между программным обеспечением и оборудованием. Мысль — это не более чем процесс обработки информации, поэтому вполне логично сказать, что индивидуальная мысль выступает как «внутриличностная» ком­муникация, что группы и организации также мыслят, целые сообщества мыслят, и со временем будут мыслить роботы и искусственные организмы¹⁸. Так, кибернетика вызывает к себе доверие мира, в котором Управляющая Информация (Commander Data) может стать воистину самым «человечным» членом Управленческой Команды; утверждать обратное — значит проявлять глупую сентиментальность (в данном случае — это обоюдоострая критика). Кроме того, кибернетика интересна, а иногда неправдоподобна, с точки зре­ния здравого смысла, потому что проводит вызывающие удивление анало­гии между живыми и неживыми системами, подвергает сомнению устойчи­вые представления о значении сознания и эмоций и оспаривает наши обыч­ные разграничения мысли и материи, формы и содержания, реального и искусственного.

Кибернетика подвергает сомнению упрощенные понятия линейного со­отношения причины и следствия, обращаясь к более привычному для нас представлению, что процессы коммуникации могут быть невероятно слож­ными и тонкими. Хотя корни кибернетики уходят в технологичную функци­

оналистскую научную мысль, она придает особое значение проблемам тех­нологического контроля, сложности и непредсказуемости процессов обрат­ной связи и всегда присутствующей вероятности того, что коммуникатив­ные акты, несмотря на наши благие намерения, будут иметь неожиданные последствия. Замечательный практический урок, который преподает кибер­нетика, состоит в том, что целое больше, чем сумма его частей, поэтому для нас, как коммуникаторов, важно переступить индивидуальные границы, по­смотреть на процесс коммуникации с более широкой, системной точки зре­ния и не считать индивидов ответственными за системные результаты, кото­рые ни один из нас не может контролировать.

В определении ценности технологий и изобретений у кибернетики об­щие позиции с риторикой¹⁹; низведением человеческой деятельности к про­цессу обработки символических систем она напоминает семиотику²⁰; делая акцент на формировании значений по ходу взаимодействия между элемен­тами системы, она становится похожа на феноменологию²¹. Кибернетика, однако, резко отличается от каждой из этих традиций. Коммуникация как риторика представляет собой искусство речевого воздействия, формирую­щее практические решения, но коммуникация как процесс обработки ин­формации — это просто механизм, выполняющий определенные функции. У семиотики возникают проблемы с понятием «информация», используе­мым в кибернетике, поскольку последняя редуцирует семантическое содер­жание (что сообщение означает) до простой функции (такой, как обратная связь или уменьшение неопределенности). Феноменолог считает, что под­линная коммуникация требует согласованности (конгруэнтности) опыта и выражения, поэтому искренность является существенным моментом диало­гических отношений Я — Ты. Однако кибернетик, подобно семиотику, под­черкивает, что мы никогда на самом деле не узнаем, искренен ли другой человек (или даже сам говорящий). С точки зрения кибернетики, есть более надежные способы оценки достоверности информации, чем пытаться уга­дать, искренен ли кто-то.

В общем, кибернетика, по контрасту с другими традициями теории ком­муникации, культивирует практический подход, который принимает во вни­мание сложность проблем коммуникации и подвергает сомнению многие привычные положения о различиях между человеческими и нечеловечески­ми системами обработки информации.