Тайная рука в Ватикане. 7 страница

Похоже, что по причине, которой не было объяснения, часть его почты получалась по одному адресу на рю Мусьё (rue Monsienr), т.к. он ее получил и был у себя дома в три часа и четверть часа ушел, сказав, что рассчитывает вернуться в пять.

Но не вернулся. Случилось, что в три часа и сорок восемь минут в полицию поступил срочный звонок от некоей мадам Сантони, занимавшей верхний этаж в доме № 56 на рю Дюлонг, в квартале, не пользующимся высокой репутацией, чуть на север от бульвара Батиньолес. Получив звонок о сообщение от мадам Сантони, полиция мгновенно явилась на место происшествия, потому что за срочным телефонным звонком последовало сообщение, что в доме Сантони был мертвый человек, и это был не более и не менее как кардинал.

Он, Даниэлу, явился у нея в доме вскоре после три тридцать. Кто-то ей сказал, что он взбежал по лестнице, шагая через четыре ступеньки, и взлетев наверх упал, лицо его сделалось красным и вскоре потерял сознание. Она разорвала его одежду и позвала на помощь, по привести его в чувство было невозможно, и первые из пришедших на зов беспомощно смотрели на него как его сердце остановилось.

В ответ на сообщение радио о смерти кардинала, на квартиру мадам Сантони прибыл Апостольский Нунций с иезуитом Провинции Франция и патером Костэ, начальником иезуитов Парижа в сопровождении репортеров из Франс Суар и монахинь, призванных для того, чтобы обрядить тело, которое между тем окостенело и прибрать его для погребения было нельзя.

Падре Костэ обратился к репортерам. Для них было важно, - сказал он, - сохранить крайнюю дискретность, и сказав это он продолжал, говоря, что кардинал умер на улице, или быть может на лестнице после падения на улице.

«Ах нет! Не так!» - воскликнула вмешавшись мадам Сантони. Падре Костэ не позволили ей прерывать, другие духовные поддержали ее, полиция сказала свое слово и когда разгорелся спор, хотя никто по настоящему не видел, как она ушла, мадам Сантони исчезла и больше при следствии ее никто не видел.

Ну вот. Дама, о которой идет речь, была самая настоящая мадам. Ее хорошо знали как полиция, так и органы печати. Это была блондинка, ей было двадцать пять лет и она промышляла под именем Мими то в виде хозяйки бара, то как девица легкого поведения в кабаре, открытых всю ночь, то как одна из полураздетых танцовщиц на Пигаль. Дома по телефону ее никогда не было, а самый дом был заведением публичным, которое содержал ее муж. В эти дни дом временно был закрыт, потому что лишь дня за три до этого он по суду был посажен за решетку за мелкое, грязное дело.

Объяснения, предложенные со стороны Церкви, были туманны, расплывчаты и все в один голос повторяли общий приговор, что у кардинала получился разрыв кровеносного сосуда, или же это был сердечный припадок. Кардинал Марти (Marty), архиепископ Парижа, отказал прошению как от католиков, так и от гражданских единиц, и специального расследования о смерти кардинала Даниэлу произведено не было. В конце концов, как объяснил кардинал Марта, сам то кардинал Даниэлу говорить за себя не мог. Быть может это была запоздалая неудачная мысль, что толкнуло архиепископа сказать, что кардиналу Даниэлу нужно было защищаться. Защитная речь прозвучала в Риме из уст кардинала Гарроне, который сказал: «Да простит нам Бог. В нашей жизни неизбежен элемент слабости и тени».

Можно подивиться, думая, - докудова дойдет глубина проникновения внутрь души, как это повел Гарроне, потому что, хотя и было известно, что он принадлежит к тайному обществу, он не без наглости не обращал на это внимания и держал свою красную шапку. Комментарий ортодоксального журнала «Ла Круа» был короче и лучше отвечал на возникавшие вопросы. На страницах этого издания говорилось: «Какою бы ни была правда, мы, христиане, хорошо знаем, что все мы грешные люди».

Это происшествие дало анти-клерикальной печати левого крыла на целую неделю материал, о чем писать. Одно из этих изданий, Ла Канар Эншен) La Canard Enchane) несколько лет тому назад сильно выиграло в споре о том, кто был владельцем нескольких публичных домов поблизости от соборного храма в ле Манс. Газета заявляла, что хозяином является высокий церковный чин. Друзья и коллеги этого господина решительно отрицали это. Но было доказано, что газета права. Теперь эта же самая газета заявляла, что кардинал вел двойную жизнь.

Некоторое время он был под надзором, и это - по распоряжению не меньше, как лично премьер-министра Ж.Ширак (J.Chirac). Он и бывший министр внутренних дел Жак Фоккар (Foccard), оба они отлично знали, что кардинал регулярно навещал Мими.

Сторонники кардинала Даниэлу подняли это на смех, в ответ на что газета ответила, что имеются еще и другие обнаруженные факты. «Если мы, - говорилось, - стали бы публиковать все подробности, то этого было бы достаточно, чтобы закрыть вам рот на весь остаток ваших дней».

Правда этой странной истории по видимому кроется в одном из четырех возможных объяснений.

Одно может происходить из результатов Второго Ватиканского Собора. Некоторые говорили, что он смотрел на этот Собор положительно как на катастрофу, и м знаем, что говоря о более либеральной богословской школе, которой этот Собор открыл дорогу, как на нечто плачевное, недостойное и отвратительное (lamentable, miserable, exerable, wretched). Многие были против этого, особенно, когда он их называл «убийцами веры». Он был полон решимости сделать все, что в его силах, чтоб предотвратить обмирщение и деградацию веры, и это поставило его на мысль, - а человеческий нрав внутри Церкви по горячности не уступает тому, что в миру, - что ему грозит опасность. Это может объяснить, почему он вел столь замкнутую жизнь в Париже.

Однако, он был полон решимости на своем, и он составил список имен личностей, которых он назвал предателями Церкви. Некоторые из названных в этом списке пламенно его ненавидели, но он публично заявлял, что намерен опубликовать его.

Через четыре дня, согласно с теорией, которой держатся отнюдь не легковесные личности, он был убит теми, кого он хотел обличить. Затем, по своего рода черному юмор, те, кого он назвал «Убийцами», взяли его тело и забросили его в публичный дом. После этого нетрудно было подстроить неожиданную находку.

Это пишется в полном сознании о том, кто видит Церковь со своего чисто приходского уровня в блаженном неведении о средневековой ея истории, которой суждено было повториться в стенах Ватиканского дворца через несколько сот лет со всеми ея до рукояти вонзенными в сердце жертвы кинжалами и с отравленными бокалами.

Или, - не мог ли Даниэлу ранее в его жизни оказаться одним из тех проскользнувших вражеских агентов, влияние которых он потом так возненавидел? Не случилось ли, что после посвящение в одно из тайных обществ, враждебных Церкви, в сердце его произошла перемена, из-за чего на него стали смотреть как на опасного врага? Ведь налицо имеется множество ясных свидетельств тому, что тайные общества не разбираются в средствах, когда речь идет о тех, кто для них оказывался изменником..

Это соображение небезосновательно. Вот н а улице рю Путо (rue Puteax) в Париже есть древняя церковь, крипта которой служит, как Великий Храм Великой Ложи Франции. Года за три до смерти Даниэлу викарный епископ Парижа, Даниэль Пезериль (Pezeril), именно там был принят в ложу после того, как выпустил коммюнике, оправдавшее его поступок. Там говорилось:»Не Церковь изменилась. Наоборот, изменения произошли в Масонерии.

И никто иной, как монсиньор Пезерель получил поручение от Папы Павла - искать пути для постройки моста, чтобы устранить пропасть между Церковью и обществами.

Кардиналу Даниэлу был не редким посетителем этой крипты, где его видели при его совещании с одним из Маэстро Ложи, награжденным титулом Великого Секретаря Послушения (Grand Secretary of the Obedienee). Поэтому надлежит задать вопрос, - не лежит ли ответ на вопрос о тайне смерти Даниэлу именно у тех, с кем этот последний совещался в крипте того древнего храма на улице рю Путо в Париже?

Но история, распространенная сатирической прессой, была громче всех и она известна больше, чем какая либо иная. Эта пресса говорила, что для тех, кто был к квартире Мими еще прежде прибытия полиции, что тело Даниэлу было поспешно одето. И если он не был из ея клиентов, почему он к ней отправился, имея в бумажнике три тысячи франков, которые тут были найдены. Распространители такого скандала заключили, что кардинал скончался в экстазе, хотя и свободном от благодати.

Но вот еще одна версия. Судебный процесс, происходящий сейчас (ноябрь1981 года) в Париже, открывает еще одну страницу.

В Сочельник. 24 декабря 1976 года принц Жан де Броглие (Broglie) был насмерть застрелен, когда он выходил из дома одного из своих друзей. Возникшее расследование вынесло на свет целую далеко идущую обмана, сговора и шантажа, причем замешаны оказались Президент Жискар д Эстень и его друг принц Мишель Понятовский.

Последний недавно занял место Жака Фоккара (Foccard) в качестве Министра Внутренних Дел и Фроккар теперь пользовался одной женщиной, которую также знал и Жискар, добывая через нее деньги из Принца. Фоккар уже упоминался в связи с делом Даниэлу.

Поскольку известная операция является частью обстоятельств широко известных, оказывается не только возможно, но и необходимо, здесь обнаружить детали, которые прольют довольно грязноватый свет на всех, кто здесь упомянут. Причем говорят, что они именно, эти детали, объясняют, почему Даниэлу оказался в публичном доме и почему на нем было найдено три тысячи франков. Эти деньги были одним из платежей, который он платил за последние три месяца за кого-то, кто упоминался как его друг, бывший жертвой шантажа.

Крайне обезоруживающий фиал всему этому вышел в паре строчек в английском религиозном еженедельнике Католик Геральд, который кратко извещал, что кардиналу Даниэлу скончался в Париже.

Ч.2.

Как бы коротка ни была память в обществе, в уме некоторых парижан, заметивших, как один епископ с юго-запада их стран сошел с поезда среди дня 12-го января 1975 года, мелькнула мысль, вспомнилось лежавшее в памяти таинственное событие кончины кардинала Даниэлу.

Это был монсиньор Роже Торт (Roger Tort) возраста 57 лет, епископ Монтобанский на реке Тарн несколько на север от Тулузы (Montauban).

Он приехал, чтобы принять участие в собрании Епископальной Комиссии Франции, и он прямо отправился в комнату, заранее ему записанную в центре Католического Общества Помощи (Catholic Aid Society) на рю де Бак. Его передвижения в следующую пару дней не учтены, но во вторник, 250го он обедал в доме, где происходят встречи Комиссии на рю де Регар на левом берег Сны. Возможно, что оттуда он отправился повидаться с другом, с которым познакомился во время войны, и далее о нем ничего не известно, до тех пор,. пока не поднялась тревога, и в ночь на 16-ое в полиции получилось известие.

Центром возбуждения была рю дю Понсез (Poceau), опять таки на левом берегу Сены, узкая улица близ рю Сэн Дени, - квартал, знаменитый своими публичными домами, проститутками и порнографическими лавками, где приглашающе светятся красные фонарики. Тревогу подняла женщина, содержательница одного из публичных домов. Она наткнулась на человека, который очевидно был болен на улице возле своего дома и с помощью двух других женщин таких же, как и она, они втащили его внутрь. Тут он уже был мертв.

Кто это? Она не знала, не взволновалась. Она его никогда не видела. Она сделала что могла просто и чисто «по-человечески». Красные фонарики мигали по мере того, как все больше народу собиралось и слышались все более противоречивые соображения. Незнакомец умер от сердечного припадка между семью и восемью часами на улице или в коридоре, или в одной из комнат. Жадный до новостей репортер говорил, что епископ пришел из своей комнаты, где остановился, пройдя долгий путь от места собрания Комиссии. Далее при поддержке необдуманной подсказки полицейского репортер продолжал, что, как и в случае с Даниэлу, оказалось, что тело было наскоро одето.

Позднее, защитник духовенства указал всем заинтересованным, что подобные мысли совершенно безосновательны и ничего не стоят. Он обратил внимание на то, что на теле монсиньора Торт, когда его впервые увидели, на пальце было кольцо епископа и на нем был наперстный крест, а в кармане были четки. Нужно ли сомневаться, что наличие этих предметов вполне свидетельствует, что в эти кварталы он пришел «не имея никаких непозволительных намерений?». Факты, поскольку они стали известны, не допускали никакого постыдного истолкования.

Церковь разрешила умершего от нравственной виновности, и через несколько недель в маленьком соборе в Монтобан был назначен новый епископ.

Поверхностное чтение текста об этих двух эпизодах может внушить, что церковные деятели (особенно католические и еще того больше высокого ранга) могут быть людьми лицемерными и испорченными. С этим, конечно, спорить не станет никто, разве что те, кто злонамеренно слеп, а тот факт, что они могут прежде всего быть членами тайных обществ и тем самым чуждыми подлинных религиозных убеждений, является темой настоящих страниц. Однако, для того, чтобы связать эти две смерти, никаких причин не находится.

В случае смерти кардинала есть знаки, впрочем предположительные, что его убедили сыграть второстепенную роль в большом политическом скандале или же, что он занял определенную позицию в религиозном споре, а в религиозном споре, как и гражданской войне, речь идет о победе или поражении окончательном, а не об отступлении. Относительно монсиньора Торт нет решительно никакого намека на что либо поражающее. Он может быть лишь объектом предположения, что он оказался жертвой личной слабости, несчастного случая или чьего-либо желания дискредитировать религию.

Но как бы то ни было сходство обстоятельств между двумя этими смертями поразительно.

Р А З Д Е Л 8.

Христианская атмосфера, христианская традиция

и нравственность... снижаются в фактически в

значительной мере заменяются жизнью и мышле-

нием противоположным Христианскому.

Папа Пий Х11-ый.

Этот раздел посвящается некоторым из наиболее драматических перемен во все истории, перемен, заключительное значение которых, в смысле восприятия их широкой публикой, в общем осталось не доведенном до нее, и прошло без комментариев во всем мире. Н эти перемены задали тон нашему настоящему, нашему tempus presenti и они формируют наше будущее. Со временем они войдут в жизнь и укрепятся так основательно, что сомневаться в их правильности будет считаться либо эксцентричным, либо даже глупо.

Рискуя обременить читателя повторениями и для того, чтобы подчеркнуть и усилить центральный пункт нашего повествования, следует снова сказать, что менее чем одно поколение тому назад в религиозном смысле на Рим смотрели, как на твердоустановленный, непоколебимый центр веры, которая измениться не может. Рим был доказательством против новшеств. Рим презирал моду и вздымался выше всего, что называют духом времени.

Уверенный в себе, он не допускал никакой мыслительной спекуляции, никаких загадок, которые зачастую сходят с рук, как открытия. Он сохранял одну и ту же позицию и преподавал, век за веком, одну и ту же весть. Всегда и неизменно. Это Рим сознавал и говорил сам и себе, это же утверждали все его последователи и это же признавали его враги.

Но точно, как в наш время мы наблюдаем распространение коммунизма, так на переломе столетий, с 19-го на 20-ый век, появилась угроза другого движения, которое можно назвать более статичным порядком мысли. Грубо говоря, это была смесь либерального и научного направления, а цель была в том, чтобы обращаться с Библией с тем же духом критицизма, с которым люди обращались в мир политики и науки. В воздухе стояло веяние эволюции, заменяющей установленную и общепринятую истин. Догма оказалась под вопросом, и многие это видели, хотя некоторые из распространителей этого веяния едва ли собирались идти так далеко, чтобы отрицать сверхнатуральную религию.

В то время правил Папа Пий Х-ый. Он осудил модернизм - ибо такое название было дано новому веянию, - как свободомыслие и как опаснейшую ересь. Энциклика, выпущенная в 1907 году и непременное условие, которое он объявил через год и в котором от духовенства требовалась присяга против модернизма, достаточно ясно говорят об этом. Подобное положение создалось позднее, когда Пий Х11-ый, будучи поставлен лицом к лицу с коммунизмом, неоднократно осуждал его, а в 1949 году вынес решение об отлучении всякого католика, который высказывал согласие с коммунизмом и поддерживал его, так или иначе.

Но вот очень существенное различие определилось между принятием той оппозиции к модернизму, которую высказывал двое названных Пап. Пия Х-го осуждали главным образом за агрессивность и нетерпимость, когда же пришло к ПиюХ11-му, который как эхо повторял чувства Пия 1Х-го, Льва Х111-го и Пия Х1-го, то журналисты авангарда не только высмеяли его, - один из них* назвал Папу «местечковым аристократом», - но и оказали ему прямую оппозицию и противоречие, выразителем чего явился человек, в 1963-м году взошедший на Папский трон с именем Павла У1-го.

Его симпатии издавна были направлены к левому крылу в политике, в чем ни у кого не было сомнения. Он сотрудничал с коммунистами. Его энциклика Populorum Progressio, выпущенная в 1967 году на тему о развитии мира, подверглась противоречащей критике в Уолл Стрит Дженерал, как «подогретый марксизм». Он откровенно оказался на их стороне, а его суждения, прямо противоречащие тому, что звучало из уст предшествующих пап, отмечали в новом Папе новый глас, а слова его разносились в большей части Христианского мира.

Он вполне отвечал тону модерн нынешнего века, и сочувственно отзывался на течения, проходившие в о время. Он был готов открыть любую из дверей, которые его предшественники, даже те, кто был сомнительного типа, держали крепко закрытыми. Это стало ясно в 1969-м году, когда он сказал: «Мы вскоре увидим больше свободы в жизни Церкви и тем самым и в жизни ея чад. Эта свобода будет в том, что будет меньше обязанностей и меньше внутренних запретов. Формальная дисциплина будет уменьшена... всякая форма нетерпимости и абсолютизма будут отвергнуты».

Высказывания этого рода были некоторыми встречены с приветом, в то время как другие его слушатели явили крайнюю сдержанность, когда же он, Папа Павел У1-о1, отозвался о некоторых нормально общепринятых религиозных воззрениях, назвав их заношенными и сказа, что их признают только крайние и экстремисты, тогда подтвердились как надежды одних, так и страх других.

Не мостит ли Папа дорогу тому, что в сути скажется новой религией, освобожденной от установленных указаний и практик, религией, которая обнимет все блага, принесенные современным миром, или же он склоняется к тому, чтобы настолько унизить установленную религию, чтобы она вместо того, чтобы быть выходящей из ряда вон решающей и единственной, превратилась бы в одну из многих?

Итак, две стороны стояли в ожидании. Одна, сторонники обещанных послаблений, другая же сдержанно выжидавшая, не идет ли к тому, что многие традиционные укрепы будут демонтированы.

Ч.2.

И вот опять я должен повторить, что последующее изложение не имеет природы ни нападения, ни обороны. Здесь будет дан только итог событий, как они происходили, и заявлений, как они были сделаны, и если эти данные окажутся на стороне той или иной партии, то в этом виноват не пишущий эти строки, а Папа Павел У1-ой, изложившей их одним и тем же почерком.

* Роберт Кайзер, одобривший новшества 2-го Ватиканского Собора.

Он бросил вызов нерушимому фронту, представленному Папой Пием Х-м перед лицом модернизма и осудил этот фонт. Решение Папы Пия Х-го о введении проклятия модернизму было объявлено ошибкой, почему пап Павел У1-ой отменил это проклятие. Индекс запрещенных книг и прерогатива Святейшей Канцелярии с ея историческим правом налагать запрещения и отлучения теперь ушли в прошлое. Каноническое право Церкви, которое до сих пор воспринималось, как столп, как хранитель и советник для решений и суждений, теперь стало открыто для критицизма и, если будет надобность, так же и для ревизии. История и учебники, написанные преимущественно с католической точки зрения подверглись пересмотру и были оставлены на произвол цветному карандашу новых редакторов.

Контакты между Церковью и другими религиями отныне должны быть более открытыми и ввести их теперь нельзя с высоты верховной власти, знания и опыта. Объявлено, что нет определения абсолютной правде (то есть истине). Вместо определений должны явиться дискуссия и диалог. В результате этих перемен ожидается возникновение нового общества гуманистической культуры, опирающейся на нескрываемое Католическое основание, построенными передовыми богословами, которых при Папе Пие Х11-м держали на задворках Церкви.

В числе последних значится Ганс Кунг (Hans Kung), о котором говорят, что его взгляды еще более противоречат мнению ортодоксальному, чем взгляды, которые высказывал Лютер... Он уверял, что его особо защищал Павел У1-ой. Немецкий иезуит Карл Ранер (Karl Rahner), на которого прежде хмурились за его крайние взгляды, теперь получил от Папы ободряющее слово, - «Иди вперед!». Доминиканец Шиллебеекс (Chillebeeckx) вызвал недоумение среди и так обездушенного духовенства Голландии своими высказываниями, что рано или поздно Христианство должно уступить атеизму, потому что самым честным и натуральным человеком является тот, кто ни во что не верит.

Такого рода наставники никак не получили ни выговоров, ни порицаний. Наоборот, за ним сохранилось их благополучное место и им сделали выходящую из ряда вон известность в печати. Даже издание, выходящее в Ирландии, назвало Ганса Кунга и Шиллебеекса «самыми выдающимися богословами в мире», и уверенность, что за ними стоит мощная поддержка, усилилась, когда в некоторых кругах стало известно, что прелаты; как Суененс и Альфринк погрозились, что если Ганс Кунг и его сочинения будут осуждены, то они создадут профсоюз кардиналов.

На полный запрет коммунизма и тех, кто его поддерживает, как то было указано Пием Х11-ым, они смотрели, как на вещь, которая есть, и которая никому не мешает, принимая этот запрет, который впрочем никогда на практике не применялся. И несмотря на это все же имели место требования о его отмене. Вместо непререкаемого сопротивления коммунизму, то есть позиции, исторически принятой Церковью, пришла оттепель, и вскоре не стало возбуждать внимания, когда священник говорил и действовал в пользу марксизма. Некоторые объяснили свое поведение сменою вех, провозглашая свое осуждение прошлому. Так поступал Роберт Адольфс, настоятель влиятельного дома Августиниана в Эйндховене в Голландии.

Выступая на страницах - «Церковь переменилась» (The Charch is Different), он говорил, что философия св.Фомы Аквината представляет собою «засушенный тип Западного мышления». Он громил антимодернизм Пия Х-го, называя его «подобным фашизму движением в Церкви» и высмеивал предупреждения, исходившее от Пия Х11-го, который де вообразил, что «он должен вступить в бой с чем-то вроде подпольной конспирации модернистов, которая де пользуется широко распространенной тайной организацией, чтобы подвести подкопы под самое основание Католической Церкви».

Фламандский профессор Альберт Дондейн (Dondeyne) в своем труде «Вера и мир» (Geloot en World) говорил еще более откровенно. Здесь он критиковал ментальное воззрение Церкви в постоянном ея убеждении в том, что коммунизма есть вполне прогнившее вредоносное явление. Он говорил, что обычай Церкви представлять положение так, словно христианство безоговорочно противится коммунистическому общественному порядку, содержит в себе крайнюю опасность. «Христианское общество, - продолжал он, - ставит Бога слугой своего рода интересов Христианской партии. Христианство, - говорил он далее, - может индентифицировать коммунизм с дьяволом, но что получится, если окажется, что этот именно дьявол создан из ошибок и недостатков самого Христианства?». Он признавал, что нельзя отрицать, что марксизму причастна бесчеловечность. «Но это в общем не отрицает того, что в коммунизме есть положительные ценности, к которым Христианство 19-го века должно присмотреться с открытым сердцем и к которым Христианство нынешнего дня должно быть восприимчиво».

Подобный же призыв раздался со стороны, откуда это меньше всего надо было ждать. Это полуофициальная газета Ватикана «Обсерваторе Ромно», которая рекомендовала обучать католиков сотрудничать с марксистами для блага тех и других. Газета говорила, что со времени Ленина и Сталина коммунизма решительно изменился и теперь нет причин, почему Церковь, хотя бы даже с гуманитарной стороны, не стала смотреть на него, как и союзника. Старые расхождения теперь де, исчезают, и Церкви следует, как не одно правительство на Западной Европе это делает, признать, что коммунизм должен сыграть важную роль в деле образования будущего.

Традиционалисты смотрели на эти выступления с большой тревогой. Они понимали, что в этом открывалась дверь, через которую марксистские элементы могли поникнуть в их крепость. Опасения эти усилились, когда чины коммунистической стороны и чины Ватикана дали понять, что они вступают в соучастие, до тех пор считавшееся немыслимым.

Прелаты, имена которых, вероятно, известны общественности, как всегда готовый к услугам Суененс, Виллебрандс, Беа и Кениг из Вены, проявили готовность идти рука об руку с агентами Москвы, которые незадолго до этого высмеивали заявление Церкви о нравственном ее господстве над рассудком человека. И ничего не было сказано против этого, как с одной, так и с другой стороны. Вместо этого целый список мелких повседневных подробностей, постоянно нараставший из года в год, показывал, как представители атеизма и ортодоксальной традиционности от диалога обоюдно переходили к ряду других высказываний.

Архиепископ Касароли, действовавший в качестве посредника между Ватианом и странами сателлитами красной стороны, летал в Советскую столицу в советском самолете. Он в Кремле поднимал бокал вместе с членами Центрального Комитета. Обедал с офицерами КГБ в Болгарии и потом в Чехословакии. Мирская печать освещала это, как свидетельство тому, что Церковь, наконец сошла со своего пьедестала и принимает демократию, и нервное напряжение, которое до этих пор испытывали традиционалисты, превратилась у них в чувство страха, когда Папа Павел У1-ой, между 1967 и 1978-м годами, своими собственными словами и действиями засвидетельствовал, что именно это смещение и есть политика Ватикана.

Давайте бегло взглянем и резюмируем события того времени, бросающие свет на данный вопрос.

Вооруженные восстания в Африке повсюду учащались, и Папа поддерживал эти движения, даже несмотря на то, что они нередко вели к избиению женщин и детей. Неожиданно он взял новый оборот и высказал, что христиане в тех местах были террористами, а белые, явившиеся на их место, всегда оказывали плохое влияние. Когда наконец красные завладели провинциями Мозамбик и Ангола, он приветствовал их, как законных представителей народа и высказал личное желание встретить вождей партизанского движения.

В соответствии с этим, трое из них, Амилькар Кабраль, Агостино Нетто и Марцеллино дос Сантос, явились в Ватикан. Здесь было целование рук, когда папа вручил им письмо, выражающее де факто признание коммунистического режима. Впрочем, папа не был так же приветлив, когда одна делегация показывала ему картины отвратительной, убийственной деятельности Западно-Африканских террористов. Когда папа довольно очевидно пробовал отклонить это фото, тогда скептики из группы журналистов обменялись многозначительными взглядами.

Не меньшее впечатление произвел восторженный отзыв, оказанный папой Угандскому вождю Оботе, который сейчас, во время написания этих страниц все еще не сходит с газетных заглавий, как кровожадный тиран, еще более ужасный, чем низвергнутый Амин. Это, должно быть, было впервые, что с папской кафедры фактически раздался голос к неграм в Уганде, побуждавший их взять оружие в руки против белых.

В Алжире множество католиков из их полумиллионного числа, возглавленного монсиньором Дуваль, подвергались избиению, когда против них обернулось подавляющее большинство мусульманского населения. Дуваль бросил свой долг и стал на сторону врагов, - случай предательства, вознагражденного папой Павлом тем, что Дуваль был возведен на место Князя Церкви.

Еще одно озадачивающее положение возникло в Испании, когда было много случаев, когда Баскские снайперы убивали полицейских. Пять снайперов попались и были приговорены к смерти. Это было горем для папы Павла, и последовавший за этим расстрел виновных был им назван «актом репрессии убийством». Он предложил особые молитвы, но лишь за убийц. О жертвах упоминании не было.

Мексиканские коммунисты почувствовали поддержку со стороны Рима и в Латино-Американских странах коммунизм поднял голову. Выступая от имени мексиканских епископов, монсиньор Игнасио де Лион объявил, что его Церковь показала свою беспомощность перед лицом социальных проблем. Большинство разумных людей должны были согласиться, что он прав, но не было лучшего примера для марксизма, который он открыто проповедовал с кафедры.

Когда в Чили Сальвадор Альенде сел на президентское кресло, кардинал Энрикес (Henriquez) в своем соборе отслужил Te Deum, хотя Альенде похвалялся в том, что он атеист. Руководимые своей иерархией многие католики в Чили своими голосами помогли ему воспринять власть. Имя Христово с тех пор стало редко слышно в этих когда-то строго ортодоксальных странах, если не считать того, чтобы вызвать неблагоприятные сравнения с такими светилами, как Ленин и Мао Цзе Дун, а кубинского революционера Фиделя Кастро почтили тем, что назвали его человеком, «вдохновленным от Бога».