Комментарии 3 страница. Прекрасной богини природы земной,

Прекрасной богини природы земной,

Божественной матери нивы златой,

Чей колос власатый и был ее косы.

Сковал кузнец вещий судьбину ему,

И тут же, он гостю велел своему

Искать здесь, по этому краю, невесту;

Но эта невеста спала крепким сном,

Вся в гноище, будто в болоте сыром,

Обросшая крепкой еловой корою,

Как бы намекая на Север глухой,

Покрытый в то время бесплодной землей,

И весь погруженный еще в сон глубокий.

Задумался крепко титан-Святогор:

Еще не трудился до этих он пор,

А только лежал иль бродил, — так без цели.

Однако, подумавши, он говорит:

«Поеду туда, где она там лежит,

Найду я ее, и убью поскорее».

И точно, нашел он ее наконец,

Точь-в-точь, как сказал ему вещий кузнец,

Всю в гноище смрадном, во сне непробудном,

И тело покрыто еловой корой.

Швырнул он на стол ей казны золотой,

Что, видно, имел при себе он в запасе;

Потом вынул меч свой и начал рубить

Девицу по груди, чтоб, значит, убить;

Рубил он, рубил, так ни с чем и уехал.

Она же проснулась — вскочила, глядит,

Кора с нее спала, а возле лежит

Казна золотая; и стала с поры той —

Такой раскрасавицей чудной она,

Каких не видала дотоле страна;

А золото тотчас пустила в торговлю.

Купила червленых она кораблей

И всяких товаров себе, поценней;

И торг повела по широкому морю.

Прошла о том слава до северных гор;

Заслышал о ней, наш титан Святогор,

Явилась она и сама к нему в гости.

Сперва не узнал он ее; но потом,

Когда, обвенчавшись, с ней зажил вдвоем,

Узнал по рубцам на ее белой груди.

Тогда-то он понял, что где ни живи

И как ни надейся на силы свои,

Своей же судьбины никто не минует.

И стал поживать с своей женкою он,

Пока судьба новых, позднейших времен

Его уложила совсем в домовище.

Тогда позабылся он вечным уж сном,

Очистивши место в том крае глухом

И силу свою передав людям новым.

Меж тем Селяниныч наш, с родом своим

Селился за быстрым Днестром и Дунаем.

Степной этот край был ему не чужим;

Здесь были давно племена все родные.

И вскоре потом, на Дунайских брегах;

Возникло большое Славянское царство,

Гремевшее древле в окрестных странах

Богатством своим и широким развитьем.

Отсель расселил он, Микула, свой род

До моря Венетов и северных Вендов.

Они не слилися в один Мир-народ,

Но плотно насели на Юг весь и Север.

И долго еще, с тех неведомых лет,

Тот край процветал, край обширный, Славянский;

И долго впоследствии, его смутный след

У нас оставался в старинных преданьях.

До поздних столетий к себе он манил

С Днепра непоседных князей наших русских;

Здесь первое было гнездо мощных сил

Славянского мира; здесь был первобытный

Путь с Юга на Север. Отсель долго шли

Славянские люди искать поселений;

Наш князь звал тот край средой Русской земли,

Кияне считали места те родными;

Как древний наш Дон, так и тихий Дунай,

Поныне гремят в наших песнях народных;

V

Славяне любили всегда этот край,

Как их колыбель первобытную славы...

Всех прежде отсюда горами ушел

Сын Бргу; одного из богов первобытных.

Наш древний Горыня. С собой он увел

Свой род, всегда живший на высях нагорных.

Род этот нагорный с тех пор заселил

Не только Карпаты, по также часть Альпов

И гор Аппеннинских, где он возрастил,

Как мыслят иные, великого Нуму;

Дал Риму таблицы, что он получил

От родственной Прии, и ввел поклоненье

Божественной матери, Весте-Земле,

С служением Роду предкам усопшим;

Как позже, в родимой Славянской семье,

Та самая Прия же, с поля Стадицы

И из-за железного прямо стола,

Дала чехам князя, благого

Премысла, Чья дочерь, Любуша-княжна, приняла,

Потом от нее же, со декой правдодатной,

И меч правосудья. Воинственный Рим

Позднее осилил людей этих мирных.

И занял могучим народом своим

Возделанный ими тот край благодатный;

А после совсем их оттоль оттеснил

Обратно, в Альпийские снежные горы;

Но сын Бргу и эти места оживил

Своими трудами, и край его долго

Еще слыл цветущим.

Потом собрался,

Тревожимый Римом, и он сам, Микула;

С побрежья Дунайского он поднялся

С своим древним родом на запад и Север,

Где всюду кишел мир Славянский.

Земля

Давно уж утратила чудный свой образ,

И Божий мир, новым условьям внемля,

Везде покорился обычным законам.

Прошла пора прежних, губительных гроз

И страшно-прекрасных стихийных явлений;

Век, вновь наступивший, с собою принес

Закон неизменный времен главных года.

Растительность стала гораздо слабей,

С Полночи пахнуло холодною влагой;

Очищенный воздух стал мягче, светлей,

Природа сподручней трудам человека;

Чудовища скрылись по темным лесам,

По диким ущелиям гор неприступных,

В степной глубине, и являлись то там,

То здесь, как пришельцы из чуждого мира.

Дух жизни покойной парил по полям,

По светлым озерам, по глади зеленой

Цветущих лугов и широких степей;

Все стало иначе и в воздухе ясном,

И в небе прозрачном, и в мраке ночей,

И в самом сиянье живящего солнца;

Везде взор встречал след обычных зверей

И стаи живущих поныне пернатых;

Зато сельский труд брал уж больше людей

И требовал спешности в каждой работе.

На встречу Микуле с Полночи идет

Теперь Мороз юный; такой он веселый...

«Здорово живете! Отколь Бог несет?

С чем в нашу родную сторонку идете?»

«Идем мы с Полдень, земледельческий род;

Несем тишину, труд благой и обилье!»

Они отвечают: «Бог в помощь будь вам!

Идите к нам с миром, и я вам гожуся».

Идут им навстречу по тем лее степям

И снежная Вьюга с сестрою Метелью.

«Здорово живете! Отколь Бог несет?

С чем в нашу родную земельку идете?»

«Идем мы с Полдень, Селяниныча род;

Несем в страну вашу кров теплый, семейный,

Домашний очаг, поклоненье богам.

И вам также, тетки!» — они отвечают.

«В час добрый, в час добрый! Бог в помощь будь вам,

Идите к нам с миром, и мы вас не тронем».

И точно, своим непрестанным трудом,

Спокойным своим и веселым терпеньем,

Они торжествуют в том мире чужом

Над мертвенной глушью и дикой природой.

Мороз для них стелет чрез воды мосты,

Холодная вьюга, метель снеговая

Дают еще больше им сил, могуты;

А чуть не под мочь им, вот теплая хата

Из глины с соломой; в ней дымный очаг.

Вокруг стен — куты, а впоследствьи палати;

Ложись-ка них всяк, кто голоду враг,

И слушай, как вьюга хохочет и воет.

Меж тем, между Доном и славным Днепром,

Волшебная Прия построила город,

Едва ли не первый в стране той, и в нем

Воздвигнула храм неизвестному богу.

Никто не видал, как явились они,

И город, и храм, и никто не заметил,

Кто строил. Так в те первобытные дни

Все было таинственно или чудесно.

Она отсчитала, при песнях подруг,

Шесть тысяч шагов на таинственный Запад,

Шесть тысяч на Север, шесть тысяч на Юг

И столько ж к Востоку; отколь ни взялися

Работники вещие, в несколько рук

Одни тешут, рубят, другие копают,

И город чудесный готов уж у них.

Раскинулись рвы и зубчатые стены,

Насыпался вал, а в стенах городских

Возвысился храм неизвестному богу;

И, верно — украшенный также резьбой,

Разными стенами, как строились позже

Они на Поморье; а каждой стеной

Лицом, на четыре страны главных света.

Кто ж был этот бог, представитель небес?

Хоть греки его и считали за Вакха;

Но это мог быть лишь бог-Солнце, Белес,

Иль образ новейший его, возникавший

В лице Святовита.

Устроивши храм,

Наверно, велела срубить возле храма

Она и те избы с резьбой по стенам,

Те древние наши родные кутины,

Что строил при храмах славянский народ,

Для пиршеств мирских и народных собраний;

Где часто с утра до утра на пролет

Тогда совмещались и те, и другие

Вкруг храма воздвиглись жилища жрецов,

Навесы и давки для местного торга;

Заезжие греки тех первых веков

Особенно много заметили лавок,

И назвали жителей, будто по ним,

Будинами; а по родному их богу —

Геллонами.

Этим названьем чужим Обязаны были они древним грекам;

Соседние ж скифы, узнав ближе их,

Им дали название виндов и ванов:

С тех пор, может быть, у чужих и своих,

И вещую Прию звать начали Ваной.

Так раньше иль около тех же времен,

В другом только крае сын Зевса и нимфы

Младой Антиопы, певец Амфион,

В такой же пустынной стране, Беотийской,

Волшебной игрою на лире златой,

Воздвигнул из камня священный град Фивы

И собрал в него свой народ свой, той порой

Еще обитавший в глубоких пещерах.

Чудесными звуками лиры своей

Сзывал он на труд тот зверей и пернатых,

Влагал душу в камни, и в несколько дней

Возник населенный, устроенный город.

Град Ваны стал царством торговых людей.

Микула пожертвовал в храм и ту сошку,

И те золотые сосуд и топор.

Что древле упали ему прямо с неба.

Вся эта святыня хранилась с тех пор

В особенном месте; лишь раз ежегодно

Ее выносили в торжественный день

К народу, чтоб все ей могли поклониться.

Под эту ж родную, священную сень,

Вселилась и Грозная с свитой гадальщиц

И дев щитоносных, что вскоре потом

Низвергли у кимвров их храм Артемиды,

Богини-Луны, и в восторге святом

Побили жрецов их.

Как прежней порой.

И здесь, под рукой

У ней испускали дух лучшие жертвы;

Будь мир иль война,

Все также она

Свершала вещбу и готовила жертвы.

Езжала притом Она и послом,

От племени-рода, к князьям иноземным;

И здесь-то у ней Всего стал видней

Ее ум высокий и ловкая сметка;

И даже, подчас,

Смущались не раз

Умнейшие люди ее хитрой речью;

А что до борьбы

Иль меткой стрельбы,

То в этом никто с ней не мог состязаться;

Ходила молва, Что даже едва

Поднять восьмерым ее лук волокитный.

Она ж той порой

Была и собой,

И станом статна и лицом красовита;

И с этих уж пор

Ее гордый взор.

Был страшен сверкавшей в нем вещею правдой;

Знай, чья-де семья

Вскормила меня,

И вот каковы мы; все дочки Микулы.

В то ж время у них

Еще воздвигался другой, степной город,

Таинственный город курганов больших,

Священных гробниц и могильных сосудов, —

Последний приют этот предков святых,

Любимое сходбище детей их бессмертных,

Где в образах смутных витали они

По ветвям деревьев небесного Рода,

И где выжидали в немой тишине

Обряда сожженья, чтобы войти в небо»

Здесь, в этом приюте, в известные дни

Сходилися близкие люди усопших;

Сюда приносили с собою они

Поминки, что сами ж потом истребляли

У них на гробницах.

Когда ж в небесах

Блестящее солнце склонялося к смерти,

Чтоб вновь возродиться в весенних лучах,

Как их Могуль-птица, сей Феникс славянский,

Весь род собирался среди этих мест.

И в складчину, в светлых народных кутинах

Или на дугу при сиянии звезд,

Свершал ежегодно обычные справы.

Тогда прекращались у них все дела;

Дымилися жертвы, свершалися игры,

Все было пьяно, и вечерняя мгла

Едва отличала живого от мертвых.

Так в среднем Египте, с седой старины

Поныне, меж Фив и Священным Мемфисом,

По левому берегу Нила, видны,

Среди камышей и зеленых алоев,

В обширных равнинах остатки гробниц, —

Быть может, священных гробниц Осириса

И самых древнейших царей и цариц,

Почетных жрецов или славных героев.

Они ожидают в сих злачных местах,

Покуда их души пройдут все мытарства

Или испытанья в различных мирах,

И, вновь воплощенные, внидут в мир Солнца.

Места благодатной, святой тишины,

Безмолвное царство покоя, прохлады,

И вечно-цветущей блаженной весны!

Их так и считали — местами блаженства,

И всем украшали при жизни своей,

Считая земные дворцы и чертоги

Гостиницей только, на несколько дней,

А эти кладбища — жилищем на веки.

Воздвигнувши город и в нем первый храм,

Чудесная Вана потом учредила

Гаданья и празднества светлым богам,

Дни сельских работ и народных собраний,

Как это указано, — по временам

Священного года, что горние духи

Мотают вокруг своего колеса,

Златой тканью дня, освящая вселенну,

А черной, скрывая всю ночь небеса

И самое солнце; пока в конце года

Не встретится с ними седая зима,

И вновь колесо поворотит на лето.

Но вещая Вана была и сама

Чудесной ткачихой. Она незаметно

Наладила стан свой, взяла горсть полну

Тех солнечных нитей, на них основала

Златую основу, и, как в старину,

Заткала в стране ткань златую дней новых.

А вкруг нее так же, как прежде, цветут

Сады моложавых божественных яблок,

Играет живая водица, поют

Незримые гусли родимые песни...

Далеко молва про град чудный бежит,

Край Ваны считается краем волшебным;

Отважный торговец из чужа спешит

К нему по пустыням, едва проходимым;

А сонмы священных гадальщиц ее

Летают толпой по народам окрестным,

И вещее знанье разносят свое,

Как в древней отчизне, по всем перепутьям.

Подобная дивной богини весны,

Она и сама, между тем, обходила

Поля и селенья любимой страны;

Порой оправляла на нивах колосья,

Поля насыщала обильным дождем;

Порой помогала хозяйкам в работе;

Сидела подолгу у них за тканьем

Или за куделью. С особенным тщаньем

Она охраняла любимый свой лен,

Почто и считалась всего благосклонней

К ткачихам и пряхам. Со всех ей сторон

Тогда приносились дары и обеты.

Она раздавала любовным четам

Обилье и счастье, снимала болезни.

Где шла она краем, по этим местам, —

Как в праздник, тотчас прекращались

Ручные работы — нигде не толкли,

Не шили, не пряли; нигде не стирали,

Не брали золы, не пахали земли,

Чтоб пыль иль кострика, на грех, не попала

Ей в ясные очи; но все с торжеством

Встречали ее дорогое пришествье.

Во все это время она божеством

Была и кумиром народным. Не чтивших

Дней этих великих карала она

Болезнями — чаще всего слепотою,

Но это все знали, и мир издавна

Любил ублажать молодую богиню.

С тем вместе, чтя древний обычай отцов,

Давать от избытков трудов своих сельских

Известную долю семян и плодов

Богам вековечным, она ежегодно

Сряжала ладью или судно с пшеном —

От целой страны, в дар Дельфийскому богу;

Обычай, что свято хранился потом

Во всем ее крае, который усердно сом,

Своими дарами впоследствьи снабжал

Кумирни Биармских богов и Поморских.

Микулин род сел по цветущим брегам

Дуная, Днестра, по священному Бугу

И тихому Дону, по злачным степям

Приморским и светлым раздольям Днепровским.

Куда он ни ставил селенья свои,

Все чуяло тотчас его приближенье;

Зверь хищный и дивы скрывались в глуши,

А малые звери и птицы искали

Соседства с ним. С первой его бороздой

Лес пятился в долы, гора расползалась,

Болота бежали в овраги с водой,

Зима далее образ теряла суровый.

Все были довольны кормильцем своим

Кому тпудового он даст поесть хлебца,

Кого миротворит советом благим,

Кого и прихлопнет тяжелою сошкой.

С ним вместе, на тех же привольных местах

Селились и боги: кто в омутах темных,

Кто в бортных угодьях, в озерах, реках.

Кто в самой избе, на дворе, в огороде,

А кто на току иль на ближних полях.

Микула держал их под явным заклятьем;

Они приносили подспорье в труде,

Пасли его скот и копей, извещали,

Что чуют к добру и что к худу, к беде,

Давали и ведро ему, и ненастье;

VI

За то и Микула поил их, кормил;

Иным загибал золотые колосья,

Как дар, на бороздку, и край его слыл,

Во мнении многих, в то время чудесным.

Земля была в общем владеньи, ничьей;

Микула сам долго делил ежегодно

Ее в каждом роде; впоследствии ж дней,

Как роды размножились, каждое племя

Тогда владеть стало землею своей.

У каждого племени был свой участок, —

Его делил мир весь, между огнищан;

Кто вел сам хозяйство, или был владельцем,

Тот был в дележе. Так велось у славян,

И так же ведется у них и поныне.

Старейшие были главами семьи;

Из многих семейств составлялся род кровный.

Имевший отдельный участок земли;

Из нескольких кровных родов возникало

Отдельное племя, а после народ.

У них были общий язык и преданья;

Старейшинам рода во всем был почет

Особый в народе; из них избирались

Князья, воеводы, жупаны, судьи,

Жрецы и владыки. Богатым служили

Рабы, больше люди из чуждой земли.

Рабом становился тогда каждый пленник.

Отважные мужи искали в войне

Добычи и славы в местах отдаленных;

Славнейшие храбростью в целой стране

От них избирались в князья-воеводы.

Но каждый род зорко, ревниво стоял

За мир свой отдельный, свой мир самобытный, —

Чтоб в край его вольный никто не дерзал

Вносить свой закон или чуждый обычай.

И это-то самое стало зерном

Грядущих тех смут и кровавых усобиц,

Что долгое время терзали потом,

Как алчные звери, мир древний славянский.

Чем далее шли они вглубь их страны,

Тем дальше еще дух манил их отважный.

Одних уносило грозою войны

За синее море, в далекие царства;

Другие засели в дремучих лесах,

И стали своим даже после чужими;

Иные погибли в кровавых боях

Или изменили их прежнее имя...

Так бурные воды нагорных вершин,

Разлившися мутным, кипящим потоком,

Несутся по склону широких равнин,

Куда направляет их дикая местность.

Одни образуют, разливом своим

Большие озера, глубокие топи,

Другие уходят по долам лесным

В гнилые болота, или очутившись

В пустынных оврагах бесплодных степей,

Потом высыхают от знойного солнца;

Иные ж, собравшись в течении дней,

В речное русло, среди балок глубоких,

Несутся привольно вдоль злачных полей

И кормят собою прибрежные страны.

Красиво бежит очерк их берегов

К большим городам и веселым селеньям,

Кивая вдали парусами судов,

Пестрея плотами и стаями лодок;

Далеко синеют, блестят их струи,

Меж нив золотых и кудрявых прибрежий,

Местами раскинувши воды свои.

Как синее море... Окрестные страны

Едва уже знают, откуда пришли

И где получили они их начало,

Какие поили народы земли,

С какими другими смешались реками;

Далеко исчезнул исток их родной,

Не раз изменилось у них и названье, —

И мир уже новый позднейшей порой

С трудом разбирает все эти загадки.

Край темный Микулы заметно светал

Под вещим наитьем чудесной ткачихи.

Точет она, Вана, — ей светит бог Свал;

Точет она, Вана, красна дорогие

Судеб страны новой. Вертятся пред ней

На спицах златых колеса мирового

Блестящие нити ее новых дней;

Играет над нею небесное стадо,

Воздушное стадо тех пестрых юниц,

Что каждое утро рождаются снова;

Стучат там колеса златых колесниц

Духов лучезарных, которые гонят

Стада дождевые златых облаков, —

Коров этих рыжих, что по небу возят

Молочную воду, мать сельских плодов,

И ей наполняют голодную землю;

Доят каждый вечер они над землей,

И каждое утро их теплые гимны,

И Вана приемлет душою простой

Родное млеко их, их дивные песни.

Точит она, Вана, выводит она

Узоры, разводы, как будто рисует:

Выходит оседлая уже страна,

Редеет туман, подымается солнце;

Все дико кругом еще; но вот видна

Соха земледельца, блестят злачны нивы;

Меж них видны села, пасутся стада,

Идут по безлюдным степям караваны;

По Дону, Днепру, забелели суда;

Снует народ сельский, шумит торг веселый;

Грозя острым тыном, встают города,

Окрестность пестреет сынами Микулы.

В то древнее время Микулы сыны

Уж ездят в Афины, и там изучают

Тогдашнюю мудрость — к соблазну страны,

Заимствуя много обычаев новых.

Особенно славились в те времена

У греков врачи их своим врачеваньем.

Эллада усвоила их имена,

Воздвигнувши в честь их кумирню. Князья их

Не чужды развитья. От греков к иным

Езжали артисты; но звуки мелодий

Им нравились меньше, им, людям степным,

Чем дикое ржанье коня боевого.

Весь край, заселенный Микулой благим,

Пестрел уж толпами бродячих торговцев,

Степных Алазонов. Эллада, Восток

И Север меняют свои с ним товары;

На рынках Афин постоянный приток

Приморских сынов его; в них ценят честность.

Они нанимаются в должности слуг,

Градских сторожей и приставников к детям.

Для них еще темен свет хитрых наук;

Но в Ольвии греки уж их научили

Чертить угловато свои письмена;

Черты эти служат их знахарям вещим,

Что так уважала везде старина,

Для высшей вещбы и священных заклинаний.

В прибрежиях Дона, из,

Греции шел Широкий торговый путь к дальнему Илду;

От Ваны ходили посольства; посол

Всегда был гадатель или певец вещий.

Чур древне-арийский, тот прежний Чурбан,

Хранитель долей и домашнего крова,

Стал витязем юным, хранителем стран,

Богатым, красивым прелестником женщин.

Но весь род Микулы меж греками слыл

Под общим, старинным названием скифов;

В глазах скандинавов он долго хранил

Свой блеск первобытный, и долго считался

У них родом высшим. Сам Рим полагал

Индийское море в брегах Меотийских;

И даже Микула в то время искал

На древнем Поморье Индеюшку древню.

Принес ли с собою ученье Будды

Микула в край новый? Иные находят

В то время ученья буддистов следы

По древнему Понту; особенно в мрачной

Стране Фессалиской, где славный кумир

Додонского храма давал прорицанья.

Будды нет у греков; но греческий мир

Во Фракии знал уж отшельников чудных;

Которые жили в пустынных горах,

Чуждалися пищи мясной и питались

Лишь сыром, кокурами и молоком,

За что и считались в народе святыми.

Князья древних скифов их брали потом

К себе для совета; иные служили

Жрецами при храмах. Не той ли порой

Мудрец Замолксис проповедывал скифам

О тождестве жизни загробной с земной?

А позже нахлынуло столько с Востока

Калик перехожих, и столько с собой

Они принесли разнородных учений

И всяческих толков, что нет ничего

Простее, как видеть меж них и буддистов.

Старинный Микула наш больше всего

В то время был славен могучею силой

Своих заклинаний. По слову его

Сходил с неба дождь и являлося ведро;

Он мог вызвать тучу и с бурею град;

Волхвы его, девы вещбы и гаданий,

С небес крали месяц; ужасный их взгляд

Лишить мог стада и поля плодородья;

Они насылали болезнь, худобу

И всякое лихо; они заклинали

Оружье, давали младенцам судьбу,

Недолю и долю, богатство и бедность.

По мере, как новый край Ваны светал,

Страна раскрывалась все шире пред нею.

Ее край немало к себе привлекал

Людей очень дальних, племен неизвестных.

Она в них узнала и многих сынов,

Оставленных ею еще на Востоке;

Но большая часть их жила средь лесов,

Они испещряли себе тело краской,

Кидались, как звери, на трупы врагов,

Снимали с них скальпы, и с жадностью пили

Горячую кровь. Поклонялись они

Большому мечу, концом врытому в землю,

Как знаменью молнии; но в эти дни

Иные имели и быт уж оседлый.

На Волге широкой жил тою порой

Степной богатырь. Назывался он Росом.

По нем ли река прозвалася святой,

Иль он сам от Росы заимствовал имя;

Но где богатырь ни селился потом,

Там реки везде признавались святыми,

Как будто бы в имени этом родном

Просвечивал в крае грядущий хозяин.

А много (тогда было) богатырей,

Как сирых волков по закустичкам...

Первая застава — серы волки,

Другая застава — змеи лютые...

Все это, как позже гораздо под Киевом.

Не в эти ли ж дни наезжали сюда

Воители чудного уже Востока,

Те витязи степи, что были тогда

Еще побратимы богатырей наших?

Не той ли еще первобытной порой

Наш Вольга Всеславич, тогда юный витязь,

Встречался впервые с сохой золотой

И вещею силой родного Микулы?..

Но край наш в то время был бурный поток

Иль море племен — и они проносились,

Как волны. Сначала манил их Восток,

А позже Царьград и Траяново царство.

В числе других скифов, — как с первых времен

Нас прозвали греки, — отсюда неслися

И внуки Микулы, как ветр-Аквилон,

В цветущие царства сириян и мидян,

И в край древних персов. Степной Вавилон

Их звал тогда Росом и Гогом-Магогом.

От них пал во прах град богов Аскалон,

С его древним храмом святой Артемиды:

И долго набег их, до поздних времен,

Казался народам насланием Божьим.

В самой еще Ване ее дух младой

Двоился меж светлой и темною силой.

Ей был неизвестен еще круг родной

Племен однокровных. Ее дух свободный

Кипел тогда дикою, хищной враждой

Ко всем и всему, что ей было чужое;

А чуждой была ей тогда вся страна,

И самые даже сыны те родные.

Они жили порознь, корысть лишь одна

Могла собирать их на время в союзы.

И дух ее жадный, как прежде, летал

За тридевять стран в тридесятое царство.

Блеск солнечный в тучах пред ней рисовал

Блестящие груды несметных сокровищ,

Сокрытых в каких-то далеких горах;

За морем воздушным; ей виделись царства,

Златые палаты в цветущих садах,

И множество всяких богатств и диковин.

Хотелось бы Ване всем этим владеть,

Хотелось бы ей быть над всеми царицей,

И всех покорить там, и все богатеть...

Она никогда не спала совершенно.

Едва ее очи смыкал тяжкий сон,

Она становилась тотчас ведогоныо:

Ее вещий дух, преисполненный сил

Таинственных, сбрасывал тихо, как ризу,

Уснувшее тело с себя, и бродил

То в виде волчихи, то в виде кабана,

Или уносился ночным мотыльком

В враждебные земли. Она угоняла

Стада их к себе, уносила тайком

Домашние вещи у них и богатство;

Или разжигала в родимых стенах

Воинственный жар их к далеким походам;

Иль сеяла смуту в своих же странах,

Чтоб ей быть над всеми вольной госпожою.

Призывала она, Вана,

Призывала к себе деток,

И давала им и хлеба,

И давала им и браги,

Златопенистого меду;

Говорила она деткам:

«Вы сотрите с себя краски,

Вы снимите волчьи кожи.

Перестаньте быть зверями;

А живите, как живем мы!»

Но никто ее не слушал;

Лишь один ей отозвался,

И сказал от сердца к сердцу:

«Эх, ты матушка родная,

Все мы, все твои мы дети;

Всем отец нам — Солнце-красно,

Всем нам мать — родная Прия.

Дай сперва нам нагуляться,

Любо нам быть и зверями;

Это в нас душа гуляет,

Молодая кровь играет.

И в волках твоих рыскучих,

И в змеях твоих шипучих,

И в твоем тишайшем Доне,

Все один дух богатырский...

А иметь в нас будешь нужду,

Только ты о нас подумай;

Коль не я, другой из братьев,

Не другой, так, верно, третий,

Поспешит тотчас на помощь;