Поворот Солнца 3 страница

Он в белой округе, суров пробор, Во взоре просинь и рябь озер (Н. Клюев).

Идя на смертный бой, также одевали белую рубаху [см.: 300, с. 248].

Красный. Если белый цвет, в итоге, выражает идею духа (эманации Божества), то красный цвет связан с душой и носительницей её — красной кровью: «...ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его» (Лев 17: 14). Говорили: «Красен как кровь» [100, т. 2, с. 327]; но в то же время соотносили красный (= рыжий) цвет с огнём [20, т. 1, с. 195-196, 203-205 и ел.]. Православное сознание соединяло в себе как библейскую идею крови-души, так и арийскую крови-огня.

Слово «красный» связано с телесным проявлением огня и света. Оно понималось как «благовидный», «прекрасный» и перешло от понятия света к обозначению цвета. Белый же, закрепился исключительно за сверхтелесным, духовным светом.

Золотой. Промежуточное положение между ними занял золотой цвет — цвет нимба на иконах, христианской святости. Это цвет Будущего века, где нет антагонизма между идеальным и материальным. Золото — символ не бестелесного существования духа, но одухотворённой плоти.

Три основных цвета русской вышивки несли, таким образом, идеи Чистоты, Свободы, Красоты, Жизни и Святости. С помощью них в народной традиции реализовалась идея о наполненности мира божественными духоносными энергиями.

Свастика могла структурировать саму фактуру ткани, просвечивать сквозь неё. Широко распространённые ажурные строчевые узоры выполнялись уже по сетчатой, предварительно продёрнутой в клетку ткани. Оконтуренный узор заполнялся косой стёжкой в виде сетки либо застилался плотным настилом. Как и в вышивке крестом, здесь оставались незаполненными хорошо видные на просвет кресты, свастики и солярные розетки. Вообще, в русской архаической вышивке или узор выполнялся с просветами в виде солярных или свастичных знаков, или фон был «решётчатым». Белое полотно с красными вышитыми свастиками казалось на просвет световым потоком, омывающим очаги пламени.

«Вы — свет мира...Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего небесного» (Мф 5: 14, 16). Присутствующая на одежде свастика — символ исхождения Света, — словно свидетельствовала, что свет не является чем-то внешним по отношению к душе, но внутренне присущ ей. В «Сказании как сотворил Бог Адама» говорится: «Создать... человека — взял Бог... от моря — кровь, от солнца — глаза, от облака — мысли, от света — свет, от ветра — дыхание» [136, с. 257]. Огненно-световой строй одежды соотносился с символикой ангельского наряда, описанного Ареопагитом. «Светлая и огнеподобная одежда, — писал он о Небесных чинах, — означает подобием огня их богоподобие и силу освещать сообразно с их состоянием на небе, где обитает свет...» [105, с. 63-64].

Отступление 9. Символизм русской одежды.

...Но может быть средневековые, тем паче древние люди не имеют к крестьянам XIX-XX вв. никакого отношения? Все эти писания, трактаты, исчезнувшие и забытые традиции — сами по себе, а русский этнос — сам по себе? Нет. Даже если рассматривать как аргумент в пользу такой связи лишь одну материальную культуру, можно говорить о родстве орнамента в тех случаях, когда обнаруживается сходство орнаментальных комплексов. С.В. Иванов убедительно показал, что они обычно неповторимы: «Племена или группы племён, разработавшие их, надолго сохраняют входящие в комплекс мотивы. Части или группы распавшегося племени нередко расходятся и теряют связь между собой, но орнамент, продолжая хранить древние традиции, свидетельствует о древней общности этих групп» [140, с. 18; 129, с. 16]. Северорусская, прежде всего женская, одежда вплоть до новейшего времени украшалась свастикой и другими узорами, возраст которых насчитывает порой более двух десятков тысячелетий, а основная масса сложилась в начале II тыс. до н.э.

Рис. 94. Общность древнего и современного свастического орнамента (по С.В. Жарниковой) [129, с. 30, 29, 32, рис. 2, 1, 4]: 1) фрагмент орнамента на мезинском браслете из мамонтовой кости. XXIII тыс. до н.э. Черниговщина; 2) орнамент керамики. V тыс. до н.э. Украина; 3-4) орнамент керамики. II тыс. до н.э. Восточная Европа; 5-6) ткачество и вышивка. Кон. XIX в. Вологодская губ.; 7) орнамент керамики. Украина. V тыс. до н.э.; 8) орнамент украшения. Бронза. Украина. II тыс до н.э.; 9) знак на древнерусской миниатюре XVI в. Москва; 10-12) ткачество и вышивка. Вологодская губ. Кон. XIX — нач. XX вв.; 13, 15) орнаменты керамики. II тыс. до н.э. Восточная Европа; 14, 16) ткачество и вышивка. Кон. XIX — нач. XX вв. Вологодская губ. 17) Формы свастики в русском традиционном искусстве (по В.А. Соллогубу) [318].

«Простые деревенские жители в продолжении целых столетий сохраняют с каким-то религиозным уважением форму, цвет и малейшие принадлежности костюма своих предков», — отмечали этнографы в середине XIX века. В городах традиционный русский наряд бытовал вплоть до указанного времени. В сельской же местности его повсеместно носили и в начале (кое-где даже в середине) XX столетия.

Правила ношения традиционной одежды имели ряд особенностей: одну полагалось носить лицам, ещё не достигшим брачного возраста, другую — совершеннолетним, но ещё не ставшим родителями, третью — имеющим детей, и четвёртую — лицам, ставшим дедами и бабками и утратившим способность к деторождению. В то же время, старые девы после определённого возраста не имели права носить прежний девичий костюм [94, с. 24, 26]. Независимо от происхождения и общественного положения, занимаемого русским человеком, его одежда отражала прежде всего брачный статус.

Наиболее насыщенную символику нёс свадебный наряд. Согласно «Чину свадебному», молодых именовали князем и княгиней, другие участники располагались по ступеням воинской иерархии: большой боярин-тысяцкий, бояре-спутники невесты и жениха [335, с. 156-157; 45; 271 и др]. Подвенечная рубаха имела особое значение. Изготовлялась она в течении трёх праздничных ночей: «в первую ноченьку Христовскую [пасхальную], во другую, во Ивановскую, в третью ноченьку Петровскую». На ней вышивалась доступная человеческому разумению картина мира, важное место в которой занимала свастика. Языковед и этнограф А.А. Потебня писал: «Каждый акт... действенного художественного творчества есть, вместе, акт познания... Образ — не выдумка, не сознательно-произвольная композиция имеющихся в голове данных, а такое их сочетание, которое казалось наиболее верным действительности» [265, с. 203].

Вместе с брачной информатикой, наряд отражал знание о человеке как о микрокосме («образе и подобии Божием»). Подол женской одежды и понева часто украшались узором, содержавшим древние идеограммы. Если нижняя часть костюма была связана с землёй, то головной убор всегда — с небом. «Одетая в свой традиционный праздничный наряд древнерусская княгиня или крестьянка XIX в. представляла как бы модель вселенной: нижний, земной ярус одежды покрыт символами земли, семян и растительности; у верхнего края одежды мы видим птиц и олицетворение дождя, а на самом верху всё это увенчано ясными и бесспорными символами неба: солнце, звёзды, семь фигур, обозначающих созвездия, птицы, солнечные кони и т.д.», — указывает Б.А. Рыбаков [285, № 1, с. 31].

Отступление 10. Узоры: вышивка и чтение. Орнамент народной одежды неопровержимо свидетельствует о его религиозном характере. Само слово узор происходит от древнеславянского узрети (увидеть). Перед нами зримая суть духовного, подчас невидимого мира. Слово «узор» связано с культом Солнца, Неба и обозначало их в предшествующую эпоху [95, с. 181, 184, 189]. Под узорочьем понимали благо, красоту. В славянских языках узор имеет много однокоренных слов со значениями: заря, зарница, зарево, блеск. Все они, в той или иной мере, связаны со значениями «свет» и «тепло». А. К. Чекалов обращал внимание на противопоставление у-зора и npu-зора: первый призван оберегать хозяина одежды от второго (т.е. колдовства) [372].

Как и во всяком другом традиционном искусстве, вышитые изображения располагались в строго определённые схематизированные композиции, не имеющие случайных деталей. Сравнивая вышивку с книжной миниатюрой и иконой, наглядно убеждаешься в единстве их происхождения. Практически все композиции народной вышивки имеют дохристианское прошлое, что не препятствовало впоследствии переосмыслять их в русле новой культуры. Кресты, свастики, квадраты, ромбы, треугольники, другие составные геометрической, растительной и звериной символики, их число, сочетания находят законченное объяснение через систему небесных первообразов и их воплощения в земной жизни. Зачастую не обучавшиеся грамоте крестьяне, изготовлявшие и носившие наряды с довольно разветвлёнными сюжетами, могли и не дать их точного разъяснения. Однако они строго следовали родовым навыкам и обычаям.

Со 2-й половины XIX века, когда появилось большое количество доступных и нарядных хлопчато-бумажных тканей, в ряде губерний был внедрён заимствованный у татар тамбурный шов. Распространение внешне броского тамбура и хлопка способствовало разрушению древних канонов вышивки, хотя основной набор символов старались сохранять.

В противоположность тамбурному шву в архаической вышивке ошибка при передаче узора практически исключена. На севере России, например, была распространена «глухая» вышивка «росписью», полукрестом или, как ещё называли её в народе, «досельным», «давнишним швом», выполнявшимся по счёту нитей. По мерцающей серебром поверхности холстины мелкими стежками, которые идут в соответствии с ячейками ткани, по вертикали, горизонтали и диагонали преимущественно красной нитью вымётывался контур узора. Он мог быть строгим и графичным или лучиться отходящей от него в разные стороны россыпью геометрических символов. Затем горизонтальными и вертикальными рядами стежков «решетили» узор, и образовавшиеся клетки в шахматном порядке заполняли прямыми крестами, образующими густую сетчатую поверхность. Узор мог заполняться и цепочками квадратиков, треугольничков, ромбиков, зашитых гладью, в результате чего создавалась дырчатая огненно-красная поверхность.

В христианский период рукоделие осмыслялось как своеобразная форма аскетики для женщин. Апологет II века Татиан писал: «...У нас все женщины целомудренны, и девицы, сидящие за прялками поют божественные песни гораздо лучше, чем [Сапфо]» (Речь против эллинов, 33). Обычай прядения возводился к Богородице, которая в числе других семи дев работала над храмовой завесой для иерусалимского Храма. Именно за этим священным занятием Её застала Благая весть Архангела (Протоевангелие Иакова, 10-12). Благовещение с прядущей Девой Марией распространено в русской иконографии [32, с. 58-63]. На Руси ткачество и вышивка являлись для женщины одним из главных способов участия в домостроительстве: «А которая женщина или девка рукоделна, и тем дело указати: рубашка делати или убрус брати и шити, или постав ткати, или золотное и толковое пяличное дело.., и все свое рукоделье знати... А [государыня] бы всегда седела над рукодельем сама: то ей честь и слава, и мужу похвала» [113, с. 60-61; ср.: с. 146]. Как заметила Н.Л. Пушкарёва: «В элитной среде прилежание пяличное давало не меньший, но, — освобождённый от гнёта обязательности, — даже больший импульс для проявления индивидуального вкуса и самоактуализации женщины» [270, с. 222].

Обращают на себя внимание эпитеты, употребляемые в традиционных текстах по отношению к видам рукоделия: «прилежание в предивенном пялечном деле», «хитроручное изрядство», «шелковидные ухищрение» и т.п. [305, с. 58]. Они свидетельствуют о несводимости вышивки к чисто техническому процессу, об определённой практике саморазвития, связывавшейся с рукодельными занятиями. С другой стороны, можно вести речь о различных ступенях мастерства вышивальщиц, о разных степенях продвинутое в этой практике.

Популярность того или иного вида традиционной вышивки у разных народов указывает на многообразие духовного опыта, постигавшегося через ремесленные занятия. Интересно в этом плане пронаблюдать различие между славянской и карельской вышивкой [см.: 319, с. 93]. В основе каждой из них - закрепление определённой духовной практики. У карел это воспитание сосредоточенности, т.к. заполнение узора идёт по контуру фигур от краёв к центру. У русских вышивка движется параллельными рядами, а внимание рассредотачивается и вместо того, чтобы концентрироваться на каждой фигуре по отдельности, приучается схватывать их соотношения, общую связь. Данная психологическая установка аналогична избеганию слития с внешим по отношению к душе образом (ср. просьбу из 7-й утренней молитвы к Божией Матери сотворить молящегося «мирскаго... превышша слития»). Такую установку можно рассматривать как возведение мысли от отдельных объектов (элементов композиции или орнамента) существования к высшей идее, которую выражала композиция в целом.

В середине XIX века жив был ещё обряд чтения узоров, входивший в смотрины невест. Вот как происходил он в селе Никольском Кадниковского уезда, что на Вологодчине. Под Крещение (6 января ст. ст.) из ближних и дальних деревень приходили и приезжали девушки-невесты, привозя с собой лучшие наряды. Эти наряд были почти все сделаны их руками. Девушка надевала под низ рубашку с двумя красными полосами, на неё — ещё четыре-пять с самыми причудливыми узорами, которые шли от подола до груди. На верхнюю рубашку — сарафан, три или четыре нарядных передника. Поверх всего — овчинную шубу, опушённую мехом и крытую крестьянским сукном.

После обеда начинался самый ответственный момент смотрин. Невесты становились рядами у церковной ограды. Несколько парней выбирали пожилую женщину и под её предводительством направлялись к разряженным девицам, которые стояли боясь пошевелиться. Баба подходила к одной из девушек, раздвигала полы шубки и показывала её нарядные передники. Потом поднимала подол сарафана, одну за другой все узорчатые рубашки до той самой, на подоле которой были две красные полосы.

И всё это время поясняла значение узоров. Женихи судили по рубахам и передникам о способностях девушки и её трудолюбии: умеет ли она прясть, ткать, шить и кружева плести [377, с. 113].

Язык русской народной вышивки — это «система письма», где чернила и бумагу заменяют холст и, чаще всего, красная нить. Понятие «писать» в древности имело значение «украшать» и «изображать». «Строчить письмо» значило вышивать строкой, назнаменовывая один за другим ряд символических знаков [95, с. 176-177].

Когда девушка готовила себе приданое, мать или бабушка внимательно следили за её работой и сразу поправляли ошибки. Очевидец рассказывает, как дочь ткала в приданое полотенце и в его кайме хотела поставить два ряда треугольников, вершина к вершине. Увидев это, мать остановила её: «Нельзя так делать, дочка! Драконовы зубы у тебя получатся, несчастье на голову накличешь, девичий твой цвет и замужняя жизнь у дракона в зубах окажутся. Поставь узорки подошва к подошве — выйдут солнечные лучи. И будут светить они тебе во всю жизнь» [123, с. 46; 147, с. 5].

Наиболее архаичные части одежды: головной убор, оплечья и подол в разных областях России имели характерные отличия. С них можно считывать информацию об этнорелигиозных особенностях славян. А на реке Печёре ещё в 1970-е годы охотники, читая издали узоры на варежках и шерстяных чулках, определяли родовую принадлежность встретившегося земляка.

Свастика встречается на всех элементах традиционной одежды. Можно сказать, что она пронизывала наряд русского человека буквально с головы до пят.

Головные уборы. Головной убор в традиционной культуре воспринимается как концентрированный символ человека. В Белоруссии и Калужской губернии священник читал молитву над детским чепчиком и нарекал имя новорожденному, если того не могли принести в церковь. В Черногории епископ мог заочно прочесть молитву над шапкой больного. В Хомолье кум объявлял имя крестника тоже над головным убором, который дарил затем крестнику. В Пензенской губернии на застрижках кумовья трижды поднимали вверх блюдо, на котором лежала шапка или платок новорожденного (-ой); при этом ему желали всех благ [155, с. 31].

Рис. 101. Женские головные уборы у русских: 1) шерстяная лента со свастичными знаками. Вятичи. X-XIII вв. Никольское, Московской обл. [120, с. 312, таб. 66.3]; 2) трёхконечные спиралевидные свастики и S-видные волюты на очелье. Погребение кон. XII в. Борисоглебский собор, Новгород [120, с. 312, таб. 66.14]; 3) девичий венец [291, рис. 1(7)]; 4) лента со свастичной вышивкой, украшение для косы. РЭМ. Зал «Славяне Восточной Европы»; 5) «Являясь логическим завершением всего костюма, женский головной убор нёс на себе наиболее священные изображения, символика которых сложилась в глубинах тысячелетий». Золотая вышивка кокошника. Вологодская губ. Нач. XIX в. [129, с. 28, 38].

В X-XIII вв. свастичные знаки украшали орнаментованные шерстяные ленты, повязывавшиеся женщинами на голове (см. находку в с. Никольское, Московской обл.). Совпадение орнамента на ленте из вятичского кургана и на тамбовских головных уборах, позволяет говорить о традиции не прерывавшейся вплоть до XIX-XX вв. Такие головные уборы молодухи носили в одном комплексе с понёвой (см. ниже) [120, с. 96-97, 312, таб. 66.3]. Трёхконечные спиралевидные свастики и S-видные волюты представлены на бляшках женского очелья из погребения кон. XII в. (Борисоглебский собор, Новгород) [120, с. 98, 312, таб. 66.14].

В южнорусских губерниях золотая волюта (двусторонняя свастика) помещалась на девичьих головных полотенцах, оставлявших открытой большую часть волос. Девичьи уборы делались в виде обручей, украшенных богатой тканью, жемчугом и цветным стеклярусом. На концах тамбовских полотенец 1-й пол. XIX в. центральную полосу орнамента составляют чередующиеся вертикальные и горизонтальные (т.е., при наложении друг на Друга, крестообразно протекающие пространство) Ь-образные знаки и женские фигуры с опущенными руками [147, с. 52, № 269]*.

*Далее при ссылке на это издание указывается только № иллюстрации.

В символике животных аналогом S-образной волюты является змея. Как показывает И.М. Денисова, змея занимала одну из ключевых позиций в древней символике славян [103, с. 193-195]. На упоминавшейся выше композиции с Богиней змеи предстоят ей наряду с животными, птицами и знаками свастики. Хотя первоначально христиане в Европе помещали змей даже посередине каменных крестов (на кресте из епархии Говэн шотландского графства Ланарк свастика в центре образована из 4-х змей [550, s. 477-478, taf. 187.5]), негативное толкование образа змеи постепенно возобладало. Фигурки змей в составе различных композиций схематизировались в более нейтральные геометрические знаки.

Рис. 102: 1) свастика в центре каменного креста из епархии Говэн шотландского графства Ланарк образована из 4-х змей [550, s. 477-478, taf. 187.5];

После венчания на новобрачную возлагали ритуальный головной убор, называвшийся везде по-разному и отличавшийся по форме: повойник, кокошник, сороку, кику, сборник, борушку и т.п. Обряд называли «окручиванием» и совершали в церковной трапезной, на паперти или в доме настоятеля. С этим обрядом завершалась девичья жизнь невесты, она вступала в новую фазу бытия. Если формирование девичьей души духовными влияниями осмысливалось через историю Введения во храм Богородицы (и соответствующий зимний праздник), то окручивание переводило женщину из-под непосредственной божественной опеки под опеку мужа, за стены храма, где ранее возрастала её душа.

Окручивал, т.е. надевал «молодой» повойник* священник, сваха, крестная мать или «завивальница» [206, с. 54-60]; читалась «Молитва одеяти главу девице брачней» [238, с. 356]. Девичью косу расплетали, долго и тщательно расчёсывали волосы, делили их на прямой пробор и заплетали две женские косы, которые укладывали вокруг головы. На новую прическу надевали женский повойник, из-под которого не должна была выглядывать ни одна волосинка. В Пермской губернии сваха три раза обносила фату посолонь вокруг головы невесты [335, с. 123]. В этом обряде наблюдается символическое осмысление естественного «завихрения волос» вокруг «тихой точки» (см. I гл.).

* «То, что повито» [353, т. 3, с. 294].

Вместе с православием «окручивание» переняли у русских и другие народы. Обряд прочно утвердился в Коми-Пермяцком округе. Комизыряне старались соблюдать его даже в 1920-1940-е гг., когда закрывались храмы и сами русские практически забыли об «окручивании» [информатор: Анна Ивановна Т., 1924 г.р., уроженка деревни Цыбьян Юрского района Коми-Пермяцкого округа].

На сороке 2-й пол. XIX в. из Кашина вышиты разветвляющиеся свастичные мотивы [166, с. 162, 195].

Повойник, волосник (в Западной Сибири — шам-шура) замужней женщины бытовал среди русского населения практически повсеместно. По структуре данного головного убора можно понять какое значение придавалось свастике на других женских уборах — более архаичных, которые «читаются» гораздо труднее.

Волосник это круглая шапочка из тонкой ткани тёмных тонов. Спереди и с боков располагался плотный широкий околыш с тканевым жгутом. Сзади волосник делали мягким («втыльник») и стягивали двумя тесёмками. Верхняя часть («денушко») также была мягкой, в центре её собирали на нитку, оставляя небольшое круглое отверстие: высотная доминанта тела человека соединяла его с духовным миром. После расплетения косы невесты надвое косы укладывали под волосник «корзинкою». Староверы считали свадьбу без волосника незаконной. Конечно, «законность» обеспечивал не сам убор, а ритуальные действия, дававшие право его ношения. Так, у западносибирских старообрядцев будущие молодожёны должны были «присоединиться» к религиозной общине, т.е. перейти в разряд «немирских», «выйти из мира». В течение определённого времени суженые совместно читали особое молитвенное правило.

Сибирские староверы вплоть до конца XX века сознавали символику волосника. Считалось, например, что семь стежков на лобной части околыша («обруч») символизируют «семь евангелистов», «втыльник» — апостола, околыш в целом — «Исуса Христа», а отверстие в центре волосника — «Святой Дух». Крой волосника якобы обсуждали на вселенском соборе и «утвердили» именно в таком виде. Жгут, вшиваемый в околыш, символизировал родительское благословение. Невесте, вышедшей замуж «убегом», вместо волосника полагалась «кардонка», где жгут отсутствовал [293, с. 161-162, 165; 379, с. 170-171].

Отступление 11. Этимология женских головных уборов. Интересно проанализировать этимологию женских головных уборов. Жизненная сила, присущая девичьим волосам, собиралась (отсюда — соборник) в порядок, определённый брачным союзом, т.е. оборонным с одной стороны, и, боронящим, т.е. приуготовляющим к сеянию, — с другой (отсюда — борушка). В некоторых загадках женщина в ритуальном наряде уподоблялась храму: «Стоит баба на горушке/ В золотой борушке» (отгадка: церковь) [263, с. 219]. К тому же корневому гнезду относится одно из названий ворота — «борон», различные «оборки» (от обора, «ограда») [353, т. 3, с. 105]. Помимо космологического, одежда выполняла защитную, оборонную (от сил зла) функцию.

Название кика происходит от кикатъ, «кричать по-птичьи», «жаловаться», «горевать». В старославянском: кыка — «волосы» [353, т. 2, с. 231]. Кика изначально уподобляла невесту лебеди, символизируя мудрость, приобретаемую в брачном союзе. В православии небесным первообразом мудрости выступает крылатая София Премудрость Божия. На контекст священного брака (иерогамии) ориентирует образный ряд русских свадебных песен, где невеста уподобляется лебёдушке, а жених — соколу (иногда орлу). Первоначальные лебедь с соколом сохраняются в фольклоре северных губерний, а в более южных постепенно переходят в утицу и селезня [ср.: 165, № И, 27, 69, 139, 251, 376 и др.]. Аллегория свадебной «охоты» сокола за лебедью — древнего происхождения. В санскрите эпитетом божественного Огня выступает Cyena (divah) — Сокол (неба) [243, с. 110]. Причём в христианский период (как указывалось в V гл.) сокол мог выступать символом Св. Духа. Судя по поговоркам, с лебедью сравнивали не только невесту, но и многочадную супругу: «Жена, что лебедь-птица, вывела детей станицу (вар.: вереницу)» [100, т. 2, с. 109].

Так же как кика, сорока и кокошник (от слова «кокошь» — курица) заключали в себе птичью символику [353, т. 2, с. 284]. Сорока даже раскладывается на птичьи детали: «побочку» и «хвост» [293, с. 163].

На всех перечисленных уборах могли вышиваться самые разнообразные виды свастики, начиная от двухсторонней (волюта) и кончая классической, прямоугольной, как например, на вологодских кокошниках.

Дева или Мать? В.А. Городцов, одним из первых в отечественной науке исследовавший большой комплекс находок древнекаменного века (см. III гл.), считал, что свастики, вместе с птицами окружающие женскую фигуру с молитвенно поднятыми руками, являются символами весеннего солнца (счастья, благополучия, радости) [88, с. 9 и ел.; 41; 545-547]. В православии аналогичная схема реализована в иконографии Богоматери Великой Панагии (или Оранты), поэтому древние символические изображения, подобные описанному В.А. Городцовым, можно считать её древним прообразом. Символических зверей и птиц вокруг женской фигуры в христианский период постепенно сменили ангелы и святые. Дольше всего архаичная схема сохранялась традиционной вышивкой... Центральный мотив женского головного убора представлял из себя как правило Древо Жизни, отождествляемое большинством исследователей с фигурой Богини в архаичной композиции. Как доказывает С.В. Жарникова, «Древо» на ряде северорусских головных уборов соотносится с «лягушачьей» позой роженицы и с представлениями о Рожаницах [129, с. 20-21 ел.]. Древо с Рожаницами вышито, например, на вологодском кокошнике начала XIX в., у основания которого помещена собирающая прямоугольная свастика [129, с. 38, рис. 10].

Рис. 102: 4-5) фигура богини с поднятыми руками и свастиками [84, рис. 353.2; 355.1]: Греция, VII в. до н.э. (4), русская вышивка XIX в. (5); 6) свастика на традиционной русской вышивке. Фото Т. Кругликовой.

Рис. 101. 5) «Являясь логическим завершением всего костюма, женский головной убор нёс на себе наиболее священные изображения, символика которых сложилась в глубинах тысячелетий». Золотая вышивка кокошника. Вологодская губ. Нач. XIX в. [129, с. 28, 38].

Поскольку «Рожанице» присуща именно сидячая, «лягушачья» поза (действительно удобная при родах)*, это позволяет отличать её изображения от стоящей в полный рост «Богини». Хотя в композиции с предстоянием животных женская фигура изображалась как стоящей, так и сидящей, древним «рожаницам» было не свойственно лучеиспускание, а его аналог — свастика — помещался в нижней части. На свинцовой фигурке богини, найденной в Гиссарлыке, свастика нанесена непосредственно на вульву [548, fig. 125, р. 6, 10, 19 etc.]. На оборотной стороне каменного креста из Гамильтона (графство Ланаркшир, Шотландия) вместо свастики под фигурой Великой Матери изображён клубок из двух змей — волюта [550, s.. 477, taf. 187.2b]. Напротив, лучи являются признаком «Богини», как, например на праславянских изображениях VII в. до н.э., где её голову венчает солнечный диск. В русской вышивке лучистость стоящей фигуры принимает самые разнообразные формы [205, с. 118]. Свастики, в случае «Богини», могут занимать все ярусы, но обязательно присутствуют в верхней части композиции [84, рис. 355.1; 353.2].

*Ср. иконографию «Рожаницы»: [129, рис. 7; 84, рис. 341.1, 357.1 и др.].

Рис. 102: 2) каменный крест из Гамильтона (графство Ланаркшир, Шотладння). Оборотная сторона [550, s. 477, taf. 187.2b]; 3) фигурка богини из Гиссарлыка. Свинец. Троя-III по Шлиману [548, fig. 125, р. 6, 10 etc.];

Путаница в обозначении двух женских персонажей объясняется смешением разных архетипов, скрытых за ними, из которых один является высшим и включает в себя второй. Позволим себе высказать следующую гипотезу: изначально стоящая в позе адорации или благословляющая «Богиня» соответствовала Небесной Царице, высшей космической сущности, дочери и супруге запредельного, трансцендентного Бога. Сидящая «Рожаница» это Великая Мать, соответствующая Земле, рождающей живых существ. Первая соотносится с Девой, вторая — с Матерью. В истории религий эти два архетипа то сближаются, то удаляются друг от друга, что хорошо видно по христианскому культу Пресвятой Богродицы Марии, Девы-Матери. Совмещение признаков Небесной Царицы и Великой Матери можно наблюдать как в богородичной гимнографии, церковной живописи, так, ещё нагляднее, на русских вышивках архаичного типа, где, например, женская фигура в позе адорации, может совмещаться с лягушачьей позой (рубаха из дер. Большие Холуи, Каргопольского у., XIX в.) [205, с. 122, рис. 61а]. Следует оговорить, что предпосылки совмещения типов Девы и Матери заложены в христианском образе Марии.

В традиционной культуре славян первую половину жизни женщина опознаёт себя в девичьем архетипе, вторую — в материнском. Дева была более свободной, чем жена. Но хотя в замужестве круг возможностей девушки резко сужался до одного избранника, он реализовывался на новом витке жизни — через их ребёнка. Если свастика на вологодском головном уборе - соответствует человеческому плоду, зарождающемуся сначала в мыслях, то свастика на вульве гиссарлыкской богини обозначала рождение этого плода в мире. Ребёнок — божественный дар, подтверждающий благоугодность жизни его родителей в глазах высших сил. Символика собирания, стяжания благодати соответствовала обратной форме свастик, помещаемых на кокошник.