Shape \* mergeformat

Рис. 6.2. Семантический треугольник

С предложенным психологами разграничением < смыслов> и < значений> согласиться нельзя. Мы полагаем, что смыслы - универсальная категория, которая может обнаруживаться во всех мирах, а не только в субъективной психической реальности. Социальная коммуникационная деятельность и социальная память есть движение смыслов, которые можно, конечно, называть < значениями>, но научное познание от этого не выиграет, а скорее заплутается в терминологической путанице. Мы полагаем, что содержанием всех видов смысловой коммуникации - генетической, психической (внутриличностной), социальной есть смыслы, т. е. знания, умения, эмоции, стимулы. Значение - это смысл знака или сообщения как в субъективном, так и в объективном (социальном) мире. Источником значений, как и всех вообще смыслов, служит психический мир живого человека, поэтому всякое значение такой же < психический продукт> (А. Ю. Агафонов), как и личностный смысл. Семантический треугольник Огдена? Ричардса есть дословно треугольник < смысловой>, а не треугольник значений (< сема> - смысл), и это оправдано.

Семантический треугольник хорошо выполняет свои иллюстративные функции, когда в качестве знака выступает полнозначное слово (лексема). Слово в тексте, помимо лексического значения (концепта), приобретает грамматическое значение (род, число, падеж существительных, глагольные формы и т.п.). Грамматические значения, наряду с лексическими, входят в план содержания речи и фиксируются при помощи суффиксов, окончаний (как говорят лингвисты, - морфов) в плане выражения. Грамматические отношения плохо вписываются в семантический треугольник, но упускать их из виду ни в коем случае нельзя.

Теперь можно дать семиотическую (логико-лингвистическую) дефиницию коммуникационного знака: коммуникационный знак есть социально признанное единство значения и имени, т. е. содержания и выражения. Условие социального признания, или конвенциональности, обеспечивает понятность знаковых имен для реципиентов. Эту дефиницию нельзя распространить на знаки-образы, не обладающие конвенциональностью (Ч. Пирс называл их индексами или иконическими знаками).

Теперь обратимся к классификации знаков. Знаки, как уже отмечалось, используются в двух семиосферах: познании и смысловой коммуникации. В познании оперируют знаками-образами, воспроизводящими отличительные признаки обозначаемого предмета или явления в силу причинно-следственной связи с ним. В социальной смысловой коммуникации используют коммуникационные знаки, создаваемые специально для хранения и распространения смыслов.

Знаки-образы делятся на симптомы (знаки-индексы) - наблюдаемые явления, свидетельствующие о наличии других, непосредственно не наблюдаемых явлений (дым - признак огня, повышенная температура - признак болезни, народные приметы и т.д.) и модели - материальные предметы или тексты (записи), воспроизводящие внешний вид или внутреннее устройство объекта с целью его познания. Модели в виде материальных предметов представляют собой копии (в том числе - фотографии), а текстовые модели - описания (словесные портреты) моделируемых объектов. В моделях-описаниях используются те же знаки, что и в коммуникационных текстах, и таким путем познавательные знаки-образы сливаются с искусственными коммуникационными знаками. Знаки-копии относятся к иконическим документам и могут выполнять документальные функции[87].

Коммуникационные знаки делятся по способу воплощения на две группы: поведенческие, нестабильные, представляющие собой акты действия в реальном масштабе времени, и стабильные, документальные предметы, способные сохраняться с течением времени. Устная коммуникация и исполнительское искусство пользуются поведенческими знаками, а письменная речь и изобразительное искусство - знаками документальными.

Кроме того, коммуникационные знаки делятся на:

одиночные, единичные знаки-символы, например обособленные жесты (не пантомима или жестикуляция, а отдельный жест), вещественные символы типа амулета, обручального кольца, фирменного знака, государственной символики;

языки - знаковые системы, в которых из кодов (букв, цифр, условных обозначений) при помощи грамматических правил строятся осмысленные лексические единицы и предложения.

Язык задается в виде кодов - членораздельных звуков (фонем) или алфавита букв (графем) и правил оперирования с кодами - грамматики (синтаксиса).

Языки делятся на естественные (русский, английский и т. д.) и искусственные - химические символы, дорожные знаки, ноты, языки программирования, эсперанто и т. п. Отличие одиночного знака от языка состоит в том, что первый находится вне грамматики, а второй включает в свой состав некоторую простую или сложную грамматику.

SHAPE \* MERGEFORMAT

Рис.6.3. Классификация знаков

Этнографы и культурологи давно обратили внимание на специфические отличия коммуникационных знаков, используемых в разных культурах. Для учета этих отличий было введено понятие язык культуры, под которым понимается совокупность всех знаковых способов вербальной и невербальной коммуникации, которые демонстрируют этническую специфику культуры этноса и отражают ее взаимодействие с культурами других этносов. На стыке этнографи

29. Семиотика. Структурно-знаковая модель коммуникаций.

СЕМИОТИКА. Широко определяемая как «изучение знаков» или «теория знаков», то, что Соссюр называл «семиологией» или «наукой, изучающей жизнь знаков в обществе». Семиотика (термин Ч.Пирса, употребляемый ныне гораздо чаще, нежели «семиология») не институциализирована в качестве формальной академической дисциплины и на деле, думается, не является наукой. Вместе с тем, она не представляет собой чисто метод текстуального анализа, но включает как теорию, так и анализ знаков и означивающих практик. За пределами широкого базового определения среди ведущих семиотиков имеется огромное разнообразие взглядов на то, что включает семиотика, хотя их особый интерес связан с тем, как предметы означиваются, что представляют собой репрезентационные практики и системы (в форме кодов). В семидесятые годы семиотики стали отходить от чисто структуралистской (соссюровской) семиотики с ее структурным анализом формальных семиотических систем в направлении постструктуралистской социальной семиотики, сосредоточивающейся на «означивающих практиках» в специфических социальных контекстах. См. также: знак, прагматика, постструктуралистская семиотика, семантика, семиология, синтактика, социальная семиотика, структуралистская семиотика. В семиотике, лингвистике и теории коммуникации для

исследования знаковых отношений принято пользоваться так называемым ‘треугольником Фреге’.

	Готлоб Фреге (1848-1925) – немецкий ученый, один из основателей математической логики – так писал о знаке: “Употребляя знак, мы хотим сказать что-то не о знаке, но главным, как правило, является его значение”.
	Тип вещи, предмета, явления действительности называют денотатом знака. Конкретную вещь чаще называют референтом знака. Поскольку человек обозначает вещи не напрямую, а через свое восприятие вещи, то в эту вершину треугольника часто помещают представление о вещи, сигнификат знака. Понятие также иногда называют еще и по-другому: концепт или десигнат знака.

Треугольник Фреге может использоваться и в более широком смысле – для обозначения связей человека с окружающим его миром:

Вся жизнь и деятельность человека и человечества проходит в рамках этого треугольника. Три стороны треугольника Фреге дают три раздела семиотики: семантику (значение), синтактику (знак), прагматику (человек).

Знак не рождается внезапно, в природе имеются возможности для его возникновения. Взаимодействия предметов и существ могут происходить непосредственно, а могут и опосредоваться. Выделяют три вида знаков по степени близости их к исходному предмету: признаки, сигналы и собственно знаки. Цветовоща или фрукта является признаком зрелости или свежести (и наоборот). Дым сигнализирует о наличии пожара. Знак выполняет функцию замещения предмета.

Природные знаки не являются интенциональными, преднамеренно употребленными. Человеку также свойственны непреднамеренные знаки: дрожание рук выдает волнение, покраснение щек – стыд и т.п. Хороший коммуникатор по внешнему виду собеседника вполне способен предсказать ход разговора и его результат, и даже скрытые намерения другого коммуниканта. В то же время, бульшая часть человеческих знаков – интенциональные знаки, то есть, они употребляются преднамеренно, направлены на какой-либо предмет.

По степени отношения к означаемому выделяют иконические, индексальные и символические знаки:

Иконические знаки – образы, они имеют естественное сходство с обозначаемым объектом, хотя и достаточно условное (икона, картина, фотография).

Индексальные знаки указывают на объект (указание пальцем, стрелкой, окриком).

Символические знаки условны, не связаны с объектом, метафоричны, замещают обозначаемый объект в дискурсе и мысли (слова, некоторые символы-аллегории: орел, осел, медведь и т.п.).

Ф. де Соссюр

Семиологические исследования коммуникативных систем во многом опираются на труды швейцарского лингвиста Ф. де Соссюра. Соссюр рассматривал знак как билатеральное (двустороннее) психическое образование, соединяющее понятие (означаемое) и акустический образ (означающее). Это двустороннее образование создается не для индивида, а лишь для коллектива. Основным же вкладом Соссюра в науку следует признать идею системности языка и других коммуникативных систем. Каждый знак, каждый элемент системы не существует и не имеет значения сам по себе: значение поддерживается взаимной связью всех элементов системы.

В дальнейшем русский ученый С.О.Карцевский (1884-1955), развивая идею знака, ввел понятие асимметричного дуализма. Означаемое и означающее связываются только на мгновение, каждое из них может иметь свою историю развития. Так объясняется, почему в истории знаков, в диахронии изменяется их внешняя форма (например, фонетический облик слова: древнеанглийское hlafweord и современное lord, значение почти то же самое), хотя знак может не терять при этом своего значения. Сравните также разные шрифтовые изображения, например, звука [а] – это вариация в синхронии:

А а А а À à а А А А а А а А а А а

À à А а а а а а а A a À à A a A a

Так же можно объяснить, почему, при неизменном означающем, значение (означаемое) изменяется в истории, то есть, в диахроническом плане (например, свастика как символ успеха в Германии тридцатых годов и как символ постыдного прошлого в современности), или одно и то же означающее в синхронии может иметь несколько значений (например, слово ключ: инструмент для открывания замков и музыкальный знак регистра).

Нередко можно встретить наивный взгляд на знак, напоминающий первобытное неразделение знака и предмета, означаемого и означающего. Многие люди считают, что знаки имеют внутреннее, врожденное, ‘истинное’, ‘правильное’ значение, что есть ‘плохие’ и ‘хорошие’ знаки. Они правы только в определенном смысле. Знак действительно получает оценочную интерпретацию, но только с точки зрения всей системы, кода, языка, которую применяет пользователь и его социальная группа. Сравните написание некоторых слов в русском тексте и белорусском переводе: Вы, профессор, воля ваша, что-то нескладное придумали! // Вы, прафесар, воля ваша, але не надта складна прыдумалі! (М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Перевод А.Жука). Схожие слова близкородственного языка кажутся искажением в другом языке, а его носители – ‘неграмотными’. Наивные пользователи языка часто высказывают ‘странные’ мнения: Украинский – это такой язык, который был специально придуман, чтобы смешить людей; и наоборот: в постсоветской Украине националисты считают русский язык вульгарным и грубым, запрещая исполнение песен на русском.

В наивных взглядах нарушается принцип системной конгруэнтности (соответствия, совместимости): люди пытаются интерпретировать знаки, принадлежащие другой системе, другому коду, другому языку, через посредство своей собственной системы, своего языка, своей культуры. Нельзя быть грамотным или неграмотным, культурным или некультурным вообще, можно вести себя правильно или неправильно только с точки зрения определенного культурного кода, языка, семиотической системы, то есть, системы условностей. Если человек, скажем, кладет ноги на стол или улыбается в официальной обстановке, то это может быть вовсе не от отсутствия воспитания – а может быть, он американец? Если мы видим свастику на мавзолее Эль-Регистан в Самарканде, то из этого вовсе не следует, что древний народ, построивший этот памятник архитектуры, был последователем Адольфа Гитлера.

Символы сами по себе, без знаковой и культурной среды, без сообщества, использующего их по условленным негласным законам, ничего не значат. В то же время не зря говорят, что символы правят миром. Вспомните Гудвина, Великого и Ужасного, из Волшебника Изумрудного Города. За этим символом скрывался тщедушный человечек, случайно попавший во власть, по своим качествам далеко не способный править народом. А ему верили и его боялись! Но и любой современный политик выступает на политической арене не как биологический индивид, а как имидж, символ, миф. И многие верят, надеются, боятся! Восприятие наивным сознанием символа как реальности некоторые исследователи назвали семиотическим идеализмом.

Разоблачить Гудвина смогли ‘пришельцы’ – Элли и ее друзья. Это подтверждает закономерность, на которую указывал Ю.С.Степанов: наблюдатель со стороны видит на один уровень семиотической системы больше. В данном случае посторонние для политической системы Изумрудного Города увидели символ там, где жители считали, что они имеют дело с реальностью. Подобную мысль высказывал о языке и культуре и В. фон Гумбольдт: “Каждая нация имеет свое понятие о естестве” и “Язык описывает вокруг человека круг, выйти из которого можно, если только вступаешь в другой такой же круг”.

Культурный и языковой круг вокруг человека и сообщества людей является посредником между ними и (враждебной или нет) окружающей средой. Консервативная функция коммуникативных систем, охраняющая норму внутри круга, фактически, способствует их выживанию. Вопрос о границах, таким образом, также вопрос семиотический: в природе нет государственных границ.

С идеей системности и взаимодействия систем связаны работы Л. фон Берталанфи, биолога, разработавшего понятие системы и типологию систем. В Общей теории систем определяются открытые системы (осуществляют импорт и экспорт элементов и структуры) и закрытые системы. Собственно закрытые системы вряд ли возможны (с ними отсутствовала бы коммуникация), поэтому говорят об условно закрытых системах. Язык и другие системы коммуникации можно признать условно закрытыми системами, поскольку они, во-первых, живут по собственным внутренним законам, а во-вторых, никогда не импортируют элементы и формы других систем.

Такие явления, как заимствование иностранных слов (между двумя языковыми системами) или звукоподражание животному миру (между языком и миром) не могут считаться импортом материи или формы. В первом случае, и значение, и звучание иноязычного слова интерпретируется уже имеющимися средствами принимающего языка (например, в слове вестерн отсутствует английский звук [w], а похожие звуки не являются английскими фонемами из слова western!). Принимающий язык как бы осуществляет ‘перевод’ знака своими средствами. Если речь идет о звукоподражании, то только наивный человек может полагать, что кошка произносит звуки (соответствующие русским фонемам) из слова мяу, а собака – из слова гав-гав. Какже быть тогда с ‘англоязычными’ собаками, произносящими bow-wow?

Элементы культуры, как и любые другие знаки, также не заимствуются в семиотическом аспекте. Хотя в материальном их-то как раз можно экспортировать и импортировать, но даже здесь возникают проблемы перевода (другое напряжение в сети для бытовых приборов, иные традиции кулинарной семиотики для продуктов питания, различия в традициях семиотики одежды и быта и т.п.). Такой знаковый элемент одежды как джинсы, имевший в исходной культуре значение < повседневная одежда >, достаточно долго являлся символом свободы, молодежного протеста, антисоциального поведения. супермаркет, магазин-салон и другие реалии торговой сферы до сих пор не могут адаптироваться к коммуникативной среде постсоветской России. В торговых заведениях, заимствующих символы западного потребительского общества, они имеют иное коммуникативное наполнение. С одной стороны, многие российские супермаркеты представляют собой всего лишь киоски, разложенные по полкам, многие салоны ютятся на двух-трех квадратных метрах. В этом случае мы видим явный сдвиг означаемого, принятие желаемого (означаемого в исходной системе) за действительное. Реальность в заимствующей системе не такова, даже экономические моменты говорят об этом: цены в крупных супермаркетах на Западе всегда намного ниже, чем в мелких магазинах и тем более в киосках благодаря большему объему продаж и товарообороту. В России же картина прямо противоположная: к неумению торговать и поставить дело на широкую базу добавляется неуемное желание называться красиво, ‘по-иностранчески’. Того же рода и тяга к иностранным названиям, зачастую написанным рукой троечника: Goodb a y, America; Second H e nd (вспомним, что bay по-английски ‘бухта’, а hen – ‘курица’) и т.п. План выражения и план содержания, казалось бы, сходных знаков движутся относительно друг друга в разных семиотических системах по-своему.

И наконец, не только связь означаемого и означающего в знаке, или знака с предметом, не вечна. Не вечна и окончательность создания самого знака. Знак сам может стать означающим, указывая на новое означающее. Ю.С.Степанов объясняет таким образом появление стилистики и риторики. Если есть возможность выбора хотя бы из двух знаков, то факт выбора приобретает социально-культурную значимость и может быть использован для воздействия на собеседника. Так, например слово лицо является означающим соответствующей части тела человека. Но можно сказать лицо, а можно и морда. Выбор второго знака имеет дополнительное социально-культурное значение: желание обидеть, проявление невоспитанности и т.п. Стилистика, по его мнению, состоит из знаков знаков, знаков второго уровня знаковости:

Французский семиолог Р.Барт таким же образом объясняет появление мифа. Миф – это вторичный знак, означающим которого является первичный двусторонний знак (первичный знак медведь означает животное, вторичный – силу). Миф о силе русского медведя используется в политическом дискурсе в символике политической партии “Медведь”. Далее – можно использовать название партии партия как символ силы, веры в лучшее будущее страны, в способность власти осуществить ‘чаяния народа’.

Можно подвести итог, сформулировав основные законы или принципы семиотики:

принцип принципиальной арбитрарности знака,

принцип системно-исторической обусловленности знака,

принцип асимметричного дуализма,

принцип границы семиотической системы,

принцип многоуровневости семиозиса.

30. Понятие о социальной информации, создание социальных проектов, информационных продуктов. Социальная информация - совокупность знаний, сведений, данных и сообщений, которые формируются и воспроизводятся в обществе и используются индивидами, группами, организациями, различными социальными институтами для регулирования социального взаимодействия, общественных отношений и процессов. С позиций информационного подхода к социальной информации следует относить информационные модели, которые определяют хотение, опасение, намерения, информационные и реальные действия отдельных людей по отношению к человеческому (социальному) окружению; интеграция этих моделей в социальных системах различной величины и сложности; отражение интегрированной сложности общественной модели в индивидуальном сознании. Далее следует коррекция социальных моделей, как на нижнем, так и на верхнем, уровнях информации — люди меняют своё поведение в зависимости от смены идей, законов, правил, а смена идей, законов, правил происходит с учётом изменившегося поведения людей.

Социальная информация низшего уровня представляет собой модели хотения, опасения, намерения, информационного и реального действия одного человека по отношению к другому человеку. То, что хочет один человек передать другому человеку, каким образом это передать и исполнение намерений информационным и реальным действием — это только одна сторона обменных процессов, происходящих между двумя людьми. Другая сторона обменных процессов будет представлять собой информацию о том, что ожидает этот человек от другого человека в качестве его хотения, его опасения, его намерения, его информационного и реального действия. Такой обмен социальной информации, есть управление человеком человека (в явной или неявной формах).

Поскольку люди объединены в группы, то существует групповая социальная информация — социальная информация семьи, нации и общечеловеческая социальная информация. Соответственно существует хотение, опасение, намерение информационное и реальное действие семьи, нации, человечества в целом.

Собственно хотение, опасение, намерение, информационное и реальное действие являются социальной информацией в описании с помощью тех или иных информационных средств. В своём реальном бытии эти феномены получают иной и различный статус как информационный акт вида: «модель — реальность — ответ (ДА или НЕТ)».

Так хотение есть психологический феномен, как некоторое свойство индивида, как ощущение какой-то «нужды» отдельным человеком. Опасение есть ощущение возможной опасности со стороны внешней среды, угрожающей жизни и свободе личности, семьи, нации, всему человечеству.

Намерение представляет собой также психологический феномен, но более оформленный в виде «потребности», когда ясна и цель, и возможный набор средств реализации цели для отдельного человека.

Информационное действие это объявление о намерении. А реальное действие это реализация намерения, реализация моделей преобразования социальной среды для достижения цели всё тем же отдельным человеком в виде информационного акта. На этом уровне индивидуального (Я) психологическая информация изучается психологами и описывается специфическим языком психологии. Насколько психология это делает адекватно действительным мотивам человеческой деятельности, отражаться будет на уровне рассмотрения социальной информации.

На уровне социальной информации психологическая информация трансформируется во взаимодействие многих, по крайней мере, — двух индивидов, и получает иные обозначения величин социального действия, иную размерность и иной язык описания, хотя «на стыке» этих разных наук возможно взаимопроникновение терминов. Большинство людей руководствуется в социальных взаимодействиях «здравым смыслом», в составе которого научная социальная информация занимает очень скромное место. Собственно «здравый смысл» и следует понимать как подлинную социальную информацию, поскольку всё течение жизни людей определяется ею, а не степенью приобщённости к научному знанию, даже там, где научное знание составляет значительную компоненту «здравого смысла».

Внутри каждой группы социальная информация имеет различный потенциал «напряжённости» информационных процессов — члены семьи имеют различный статус и субординацию с разной мерой ответственности; нация делится на социальные слои со своей специфической информацией; общечеловеческая информация оказывается интегрированной, составленной из национальных информационных блоков; и вся эта конструкция пронизана индивидуальной человеческой информацией с индивидуальным потенциалом хотения, опасения, намерения и действия. Социальная информация, таким образом, оказывается очень сложным конструктом, сложность которого объясняется не только сложностью отношений между, говоря словами Гегеля, частным и всеобщим, когда частное с всеобщим имеет различное измерение, в зависимости от уровней этого всеобщего, но и от самого характера социальной информации — будет ли она носить предельно энтропийный характер, как, например, неоформленная общественная идея (или отсутствие таковой), когда потребность в идее выражена как «тоскующая лень», как неясное хотение; или будет носить предельно негэнтропийный характер в виде теоретической концепции, намерения по реализации этой концепции, указания, требования, технологической карты и самого технологического процесса в действии.

Социальная информация, находящаяся в информационных центрах различных по уровням всеобщего, является «слепком» с интегрированной информации, включающей в себя все нижележащие уровни социальной информации, и одновременно подверженной воздействию общечеловеческого уровня социальной информации. Этот слепок может быть самой разной степени «чёткости».

Отдельный человек обладает своим собственным социальным опытом, то есть индивидуальным массивом информации, и сведениями о социальном опыте группы, к которой он принадлежит, нации, к которой он принадлежит, сведения о социальном опыте всего человечества. Индивидуальный социальный опыт может быть оценен как энтропия, как культурный феномен, и измерен, то есть, оценен как количество информации большее или меньшее в сравнении с социальным опытом другого человека в группе, нации, во всём человечестве. Оценка культурного (информационная энтропия) потенциала отдельного человека происходит без детализации, интуитивно, — результат выражается в виде полярной оценки: «свой-чужой».

Основой для измерения количества информации (цивилизационного потенциала) является наличие оформленных и осознаваемых моделей намерения и действия человека по отношению к тому или иному информационному центру (человеку, группе или социальному институту). Такие модели приняты в социуме по соглашению как необходимые, и составляют в своей завершённой форме понятие права. Все модели социального поведения — и культурные, и цивилизационные, — поляризованы по отношению к всеобщей цели «ЖИТЬ» по признаку «ДОБРО-ЗЛО».

Культурные (энтропийные) модели не структурированы (континуальны), и представляют собой, так называемые, «общие» понятия, как, например, «красота-безобразие», «высокое-низкое», «справедливость-несправедливость» и др. В силу своей всеобщности эти модели консервативны (вечны), и никогда до конца не могут быть наполнены конкретным содержанием, по отношению к которому они оказываются «информационным полем», поляризующим конкретное поведение социальной единицы по признаку ДОБРО-ЗЛО в конкретном историческом пространстве-времени (здесь-сейчас), но продолженном в прошлое и будущее и в другое пространство. В силу своей всеобщности эти модели и воспринимаются из вне, и передаются в социум интуитивно (чувственно), поскольку восстановление логической конструкции, связывающей данное событие с иным временем и с иным пространством, оказывается чаще всего невозможным. Цивилизационные (негэнтропийные) модели представляют собой директивную информацию о должном и не должном поведении в конкретном историческом пространстве-времени и в конкретном пространстве-времени данной социальной единицы, представленную в виде повторяющихся (постоянных) требованиях, действий (в семье, в неформальной группе) или в виде документов в социальных институтах (правила, инструкции, законы)1.

«Информационный подход» предполагает наличие двойственности во всякой единичной сущности. Поэтому социальная информация может быть (а иногда и должна быть) представлена как единство социальной энтропии и социальной негэнтропии. Теоретические основы применения информационного подхода к социальным явлениям были разработаны в рамках Брюссельской школы во главе с бельгийским ученым русского происхождения И.Пригожиным.^[1]