Николай Платонович Огарев

Николай Платонович Огарев родился в Петербурге. Отец его был богатым пензенским помещиком. Еще мальчиком Николай Огарев познакомился с А. И. Герценом (Герцен был на год старше Огарева). Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, «обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать < …> жизнью на избранную < …> борьбу». В 1834 г. сту­денты Московского университета Огарев и Герцен были аре­стованы по делу «о лицах, певших пасквильные куплеты». После короткого тюремного заключения Огарев был выслан в Пензу, под надзор отца и местной полиции. Там он вынужден был провести следующие пять лет своей жизни. В 1839 г. он был освобожден из ссылки, но негласный надзор полиции за по­этом не ослабевал. В 1856 г. Николай Огарев эмигрировал в Англию и поселился в Лондоне, занимаясь совместно с Герце­ном изданием русской революционной газеты «Колокол» и журнала «Полярная звезда». Стоял у истоков народническо­го объединения «Земля и воля».[12]

Строгая цензурная политика 1840-х гг. привела к тому, что целый пласт поэтических произведений почти не имел шансов на появление в печати. Свой особенный стиль в эту поэзию внес и Николай Огарев. Произведения Огарева со­роковых годов органически связаны с русской «потаенной литературой», сам Огарев в предисловии к сборнику «Рус­ская потаенная литература XIX столетия» (1861) утверж­дал, что бесцензурная поэзия питала своими соками «печат­ную» литературу, дополняя ее и оказывая на нее постоян­ное воздействие. В раннем своем творчестве Огарев создает лирический образ, созвучный своими страданиями и сомне­ниями лирике Лермонтова, чьим горячим поклонником он был. В то же время песенный лиризм и народность многих его стихов сближает их с поэзией Кольцова. В юности он создает цикл стихотворений, рисующих быт русского кресть­янства. Простота и непосредственная искренность его сти­хов невольно заставляют вспомнить народные песни.[13]

«Мученья внутренней борьбы», которые составляли веду­щий мотив лирики Огарева 1840— 1850-х гг., в шестидесятых отходят на второй план. После отъезда за границу Огарев ста­новится певцом борьбы и свободы; он прославляет Рылеева, посвящает напутственные стихи сосланному в сибирскую каторгу поэту М. Михайлову. Его стихотворения в рукопис­ных копиях расходятся по России, в кругах революционно настроенной молодежи его популярность как поэта растет совместно с его популярностью революционного деятеля, че­ловека яркой и своеобразной судьбы.

Революционер-энтузиаст, гуманист и мечтатель, Огарев считал свои стихи «побочным продуктом» философских размышлений и политических исканий. Огарев стремился осмыслить свою литературную позицию, соотнести свое по­этическое призвание с общественным долгом. Размышления о значении поэта и поэзии в жизни общества составляют основу многих его произведений. После смерти Герцена в 1870 г. Огарев, терпя сильную нужду, одиноко прожил в Англии еще семь лет и скончался в 1877 г. в городе Гринвиче, где и был похоронен. В 1966 г. его прах был перевезен в Москву.[14]

Ниже приведен литературный портрет Огарева, сделанный Герценом в «Былом и думах»:

«Огарев в самом деле был налицо.
Ему был разрешен въезд в Москву за несколько месяцев прежде меня. Дом его снова сделался средоточием, в котором встречались старые и новые друзья. И, несмотря на то, что прежнего единства не было, все симпатично окружало его.
Огарев, как мы уже имели случай заметить, был одарен особой магнитностью, женственной способностью притяжения. Без всякой видимой причины к таким людям льнут, пристают другие; они согревают, связуют, успокоивают их, они - открытый стол, за который садится каждый, возобновляет силы, отдыхает, становится бодрее, покойнее и идет прочь - другом.
Знакомые поглощали у него много времени, он страдал от этого иногда, нт дверей своих не запирал, а встречал каждого кроткой улыбкой. Многие находили в этом большую слабость; да, время уходило, терялось, но приобреталась любовь не только близких людей, но посторонних, слабых; ведь и это стоит чтения и других занятий!»[15]