Глава 8. Некогда я был провинциальным парнем

Некогда я был провинциальным парнем. Носил кепку с рекламой местного кафе («У нас самая лучшая еда!»). Девушки в нашем городке были сплошь девственницы, но не знали об этом, поскольку полагали, что, когда их трогают за грудь, это и есть настоящий секс. Все они были блондинки, за исключением учениц по обмену, которые приезжали из Италии и Египта и поражали нас изящными манерами и безупречным английским. Ребята тоже сплошь были светловолосыми. Каждое лето приезжали музыканты-гастролеры и играли польки — люди платили по два доллара, танцевали всю ночь и пили бочковое пиво, которое по большей части представляло собой безвкусную пену. Собранные деньги передавали добровольной пожарной бригаде. Когда мы слышали об убийствах в больших городах, то чувствовали себя везунчиками. Когда слышали о скандалах в Вашингтоне — считали это справедливым возмездием. Мы считали «Америкой» страну за пределами нашего городка и знали, что однажды туда отправимся — но можно и подождать. Мы гордились Полк-Сентер. Наши фермеры кормили весь мир. Пусть наши дорожные знаки и были изрешечены пулями, но водители тем не менее с ними считались.

Лишь во время первого своего полета, на санитарном вертолете в Миннеаполис, я понял, насколько ограниченна моя жизнь. Мне было шестнадцать, и я попал в аварию. Каждый декабрь, когда замерзали озера, местные ребята набивались в машины и выезжали на лед, чтобы погонять и покрутиться. Я сидел за рулем. Со мной сидели двое, тоже местные, их отцы поставляли моему пропан. Я крутил руль, мы врезались в дверцы, то с одной, то с другой стороны, и хохотали. Пили водку. Родители знали, где мы. Они развлекались точно так же, когда были молоды. Традиция.

А потом у машины задрался перед, и мы начали тонуть. Скользить задом наперед по льду. Из наших карманов на сиденье посыпалась мелочь. Я смотрел, как капот поднимается, заслоняя луну, а потом схватился за ручку дверцы, но не смог ее открыть. Вода была черной и непроницаемой, она просочилась сквозь вентилятор и брызнула мне в подбородок.

Я очнулся уже в небе, на носилках, в кислородной маске. Кислород был горьким на вкус, у меня пересохло горло, а в иллюминатор виднелась Полярная звезда. Надо мной склонился мужчина в униформе и объяснил, что оба моих приятеля выскочили из машины, а я пробыл в воде пятнадцать минут — обычно этого достаточно, чтобы убить человека. Медик сказал, меня спасло то, что от ледяной воды мое тело как будто погрузилось в спячку. Он спросил, сознаю ли я свое везение. Я подумал и решил, что пока нет.

Когда мы подлетели к больнице, мне разрешили сесть. Я видел небоскребы Миннеаполиса — одни этажи были освещены, другие темны, а антенны на крышах передавали радиотрансляции и футбольные матчи. Я видел горизонт — на западе, откуда прилетел вертолет, — и заснеженную извилистую реку, через которую были перекинуты мосты, освещенные фарами машин. Ландшафт выглядел как единое целое, таким я его прежде никогда не видел — и понял, каким образом все его части подогнаны друг к другу. Родители лгали. Они твердили, что мы живем в лучшем месте на свете, но теперь я видел, что весь мир — это, одно и то же место и что бессмысленно сравнивать его части или восхвалять наш город сравнительно с другими.

Вскоре мы приземлились. Носилки подпрыгнули. Пока мы ждали остановки лопастей, врач сказал, что я вернусь домой через пару дней; он не понимал, что теперь, когда я впервые оторвался от земли, эти слова не приносят мне утешения. Меня выкатили на крышу больницы, озаренную луной, которая успела забраться высоко по небосклону, с тех пор как я наблюдал ее из машины. Я приподнял кислородную маску, чтобы можно было говорить, и спросил, долго ли мы летели. Всего полчаса. Чтобы добраться до города, который я представлял себе страшно далеким, расположенным за полштата от Полк-Сентер. Столица чужого государства.

Я сказал врачу, что чувствую себя счастливым.

Сегодня, в Солт-Лейк-Сити, я снова чувствую себя счастливым, и не только потому, что ускользнул от Пинтеров. Три часа тридцать пять минут, от двери до двери, через Большой Бассейн, до дома сестры — в предгорьях хребта Уосатч. Я спал, потом проснулся, потом поймал такси. И вот я здесь. И не говорите, что в жизни не бывает чудес. Не говорите, что нельзя быть одновременно повсюду.

Когда я вылезаю из такси и прохожу по дорожке, загораются несколько фонарей, которые реагируют на движение. Темный двор превращается в голливудскую съемочную площадку. Клубы пара окружают шланги поливалок, вкопанных в газон, капли орошают три рекламных щита, призывающих голосовать за местных республиканцев. Не считая плеска воды, царит тишина. Велосипеды племянников стоят, прислоненные к стене трехдверного гаража. Это Юта — штат, где ложатся рано, поэтому Джейк и Эдвард уже наверняка спят, и им снятся хорошие отметки и научные конкурсы.

Глазок в двери слабо светится синим: кто-то в глубине дома смотрит телевизор. Должно быть, Джулия. Азиф презирает поп-культуру. Он приехал в Америку из Пакистана, чтобы работать и копить деньги, и его душа кристально чиста. Поначалу нашей семье было чуть-чуть стыдно перед ним: его пасторские манеры и инженерская пунктуальность нас немного пугали, но исключительно из-за нашей профессиональной некомпетентности. Азиф строг к себе, но сыновей он балует, словно принцев крови, и, что удивительно, их это не портит. Они смущены отцовской щедростью и изо всех сил пытаются доказать, что могут преуспевать и без посторонней помощи — занимаются дополнительной научной работой в школе и дружно, точно матросы на корабле, выполняют работу по дому. Я искренне ожидаю, что однажды эта семья станет настоящей династией, и в старости мне будет лестно оттого, что Азиф смешал свою кровь с нашей. Не считая моей матери, всем нам лестно. Она по-прежнему относится к зятю настороженно. Она не верит, что такое богатство можно нажить честно, и копит для внуков сберегательные облигации — на всякий случай.

Я открываю дверь и оставляю сумку и портфель в темном коридоре. Чувствую запах еды — это хорошо. Вегетарианец Азиф, оказавшись в Юте, где обожают мясо, вынужденно научился готовить.

— Эй?..

— Я тут, — шепчет Джулия. — Все спят.

Она сняла с кушетки несколько подушек и сидит на них в позе йоги — ноги скрещены, спина прямая. Джулия смотрит старый мультик про гонщиков по детскому кабельному каналу. Рядом стоят тарелка с сыром и хлебом и большой стакан сока, но это просто натюрморт: Джулия ничего не ест. Щеки у нее похожи на две грязных пепельницы, они серые и ввалились, а пушистые волосы, хоть и чистые, не отражают свет телевизора, как должно быть. На ней шелковая пижама — должно быть, Кары. Рубашка измята и застегнута неправильно, а штанины кажутся пустыми.

Я целую сестру и спрашиваю:

— Ты отдохнула?

— Пыталась, — отвечает она. — Но у меня еще голова гудит после поездки. Машина очень большая, в ней сильно трясет. Плохие амортизаторы, наверное. Классный пиджак — из каталога? Он тебе идет. Хорошо иметь такую фигуру, как у людей в журнале. На свадьбе все будут в обычных костюмах, ничего формального. Мама этим недовольна, но мужчины выглядят слишком странно в смокингах — по крайней мере, в тех, которые можно взять напрокат в Миннесоте. Эти широкие пояса на талии похожи на бандаж, как будто у человека грыжа. Райан…

— Что?

— На кухне есть большая тарелка печенья с изюмом.

— Что ты хотела сказать?

— Перестань глазеть. Это мой идеальный вес. Просто обними меня, Райан.

То, что я всегда забываю сделать, — а женщины в этом нуждаются. Тело Джулии под одеждой кажется дряхлым и твердым как камень.

— По-моему, проблема в твоих идеалах, — говорю.

— Да.

Насколько я знаю, лучше всего выключить телевизор или радио, когда пытаешься снять эмоциональное напряжение: телевизоры источают отрицательные эмоции, они навязывают зрителям идеи. Когда я сажусь на кушетку, с печеньем, мультфильм про гонщиков сменяется «Поросенком Порки». Может быть, Джулия умирает? На экране фермер с топором гоняется за Порки, и возле головы перепуганного поросенка возникают кружочки, обозначающие мысли, с изображением ветчины, котлет и сосисок. Бывает ли хуже?

— Соболезную насчет тех собак, — говорю я.

— Дело не в них, а во мне. Я все порчу. Ты когда-нибудь заглядывал в мою машину? Там полно старых телефонных счетов и пятен от пролитой колы. Я не могу собраться с мыслями. Как будто живу под водой. Обещаю сделать что-нибудь простое, например погулять с собаками, а потом вспоминаю другое данное обещание, и третье, и четвертое, составляю список и вычеркиваю пункты, но, прежде чем я успеваю закончить, в ручке заканчиваются чернила, и я бегу за другой, а уже пора идти домой. Вскоре невыполненных дел скопилось столько, что мне пришлось сказаться больной, чтобы проветриться, а когда я вернулась на работу, все на меня злились, страшно злились, так что я бегала и пряталась, вместо того чтобы взяться за дело как следует. И речь не только о работе. У меня всегда так. Я так дышу. Сплю. Чувствую. Ты понимаешь?

— Фокус в том, чтобы правильно распорядиться временем.

— Это нечто большее, — Джулия выковыривает изюминку и съедает, оставляя печенье нетронутым. — Прости, что я вытащила тебя сюда. Ты занят, а я помешала. Где ты должен быть завтра?

— В Финиксе. У меня встреча с издателем. Надеюсь.

— Кара сказала, ты что-то пишешь. Класс. Это детектив?

— Скорее, притча. Для деловых людей.

— Она длинная? — спрашивает сестра. — Люблю длинные книги. В них можно уйти с головой, и тогда становится уютно.

— Деловые люди не лежат, свернувшись клубочком с книгой.

Джулия опускает подбородок на колени. Я глажу ее по голове. Стыдно признать, но худоба Джулии имеет свои достоинства — ее шея сделалась длинной и изящной.

— Твой подарок на свадьбу был самым лучшим, — говорит она. — Кейт открыл его случайно. Ты, наверное, просто разорился. Кто сказал тебе, что нам именно это и нужно? Мама?

Подарок не от меня — сестра ошиблась. Я выбрал чемоданы лишь вчера и ждал, пока заново активируют мою карточку, прежде чем сделать заказ. Про акции Джулия тоже никоим образом не может знать. С другой стороны, может быть, это работа Кары. Она свято уверена в том, что я безответственен, когда дело доходит до проявления чувств. Возможно, она прислала нечто практичное от моего имени, микроволновку или пылесос, и забыла предупредить. Она покрывает меня таким образом, как бы подделывая мою подпись на добрых делах.

Я пускаю пробный шар.

— А вам это было нужно?

— Строго говоря, никому это не нужно позарез. Наши бабушка с дедушкой прекрасно обходились и так.

— А кто сказал, что это мой подарок?

Она поднимает голову и рассматривает меня прищуренными глазами.

— Ты в порядке?

— Немного устал. А что?

— Странный вопрос. Ты все еще принимаешь те таблетки?

— Это было давным-давно.

— Значит, больше никаких приступов?

— У меня никогда не было приступов. Это все равно что называть любую шишку раковой опухолью.

— Значит, припадки.

— Еще хуже.

Джулия, как обычно, не в курсе дел. Она имеет в виду бета-блокаторы, которые прописали мне от тахикардии — это обнаружилось во время ежегодного медицинского осмотра на работе, несколько месяцев спустя после похорон отца. Тогда я с ног валился от усталости и питался одной колой, мотаясь между Денвером, Лос-Анджелесом и Хьюстоном в попытке сгладить последствия непростого слияния двух средних региональных рекламных агентств. Измученный скорбью по отцу и психологическим гнетом полученного задания, которое состояло в нахождении и увольнении избыточных сотрудников, я пережил нечто вроде нервного срыва — это выражалось в том, что несколько раз на важных встречах и переговорах за ланчем на меня нападала непреодолимая дремота. Благодаря деликатности коллег, которые как будто не замечали моих маленьких отключек (и поскольку никто не становился тому свидетелем более чем единожды), прошло несколько недель, прежде чем я задумался о происходящем. Мне казалось, что я отключаюсь лишь на несколько секунд, тогда как я спал по нескольку минут. В аэропорту Лос-Анджелеса я наконец осознал, в чем дело, когда задремал в телефонной будке в «Компас клаб» и пропустил свой рейс. Мне дали оплачиваемый отпуск. Я ушел с работы на полтора месяца (личный рекорд), посетил несколько семинаров, чтобы воспрянуть духом, и полностью восстановил силы. Не считая незначительной аритмии, осталось лишь одно долговременное осложнение. Так случилось, что во время одной из моих коротких отключек — в денверском устричном баре — подлый Крейг Грегори сыграл со мной шутку: вытащил из заднего кармана бумажник и сунул туда визитку некоей Мелиссы Холл из «Грейт Уэст». «Очень рада знакомству. Позвони», гласила надпись на визитке. Еще там было нарисовано сердечко. Я нашел карточку, когда просматривал список контактов, пару дней ломал голову, а потом решил рискнуть и позвонил. Предположив, что упомянутая женщина — стюардесса, я оставил любезное, хоть и осторожное, сообщение и получил в ответ вежливый звонок от Мелиссы — секретарши Сорена Морса и, как выяснилось, его бывшей любовницы. Впрочем, вот что было странно — после изрядного замешательства, когда мы наконец вычислили шутника (Крейг Грегори был знаком с Мелиссой через своего кузена), она сказала, что видела мое имя, когда рассылала приглашения на рождественскую вечеринку, которую Морс устраивает для постоянных клиентов «Грейт Уэст». Мы договорились встретиться на вечеринке, до нее оставался всего месяц, но приглашения я так и не получил. Я позвонил опять, чтобы все выяснить, но Мелисса не стала со мной говорить, и я мог лишь сделать вывод, что Морс лично вычеркнул мое имя из списка гостей. Ревность? Я попытался поговорить с Крейгом Грегори, и тот меня высмеял, хотя, несомненно, занес этот случай в папку «Такова жизнь» — такие он завел на всех сотрудников.

Короче говоря, для меня выдалось тяжелое время. Но повторяю: никаких приступов не было. Мои сестры тратят изрядную часть жизни, болтая по телефону и ошибочно заполняя своими домыслами лакуны в моей биографии.

Так всегда бывает, если есть сестры. Когда после многих лет бесплодных попыток родилась Кара — в Миннесоте не предполагается, что нужно делать для этого усилия, все думают, что дети должны рождаться каждый год, — родители уже считали себя слишком старыми. Мое появление на свет удивило их. Отец был рад, как и всякий мужчина, у которого родился сын, но он был страшно занят, потому что обслуживал новый газопровод. Моя биография началась с того, что я ему помогал. В пять лет я ездил на переднем сиденье грузовика с пропаном и изучал основы дела, которым безо всяких сожалений мог бы заниматься до сих пор, если бы оно продержалось на плаву. Секрет был в том, что к каждой поставке прилагался бонус — отец передавал с фермы на ферму новости, чинил и устанавливал сигнальные фонари, доставлял посылки вдовам и сиротам. Мое ученичество гарантировало мне местечко в повседневной отцовской жизни — и в жизни всего нашего круга.

Все изменилось, когда родилась Джулия, на месяц раньше срока, но лучезарная и прекрасная, отнюдь не похожая на обезьянку, как прочие, рядовые, младенцы. Если я удивил родителей, то она их поразила. Ее красота перевесила нашу заурядность, и мы соревновались за расположение Джулии. Отец, который к тому времени заметно преуспел, сократил количество рабочих часов, чтобы проводить больше времени дома; Кара и мама постоянно боролись за право сменить малютке подгузник и покатать ее в новой коляске по городу. Я стал третьим лишним. Оказавшись наедине с Джулией, я баловал ее лакомствами и игрушками и изо всех сил старался впечатлить своей мужественностью. Когда мне было четырнадцать, а ей десять, я у нее на глазах сбил с ног парня постарше. Я забирал у сестры домашнюю работу, когда она возвращалась из школы, и отдавал выполненные задания утром. Когда Джулии исполнилось двенадцать, она влюбилась в меня; из колледжа я посылал ей письма с рассказами о своих успехах и об отвергнутых девушках, которые якобы положили на меня глаз. Наш роман продолжался вплоть до летних каникул, когда я повел ее на фильм категории «старше семнадцати», и Джулия во время романтической сцены положила голову мне на плечо. Один наш знакомый, сидевший двумя рядами дальше, поговорил с мамой, и любви пришел конец.

— Это подарок не от меня, — говорю я. — Должно быть, Кара что-то прислала от моего имени. А что там было?

— Газонокосилка. Провода вкапывают в землю, и газонокосилка ездит сама, ей управляют при помощи пульта.

У меня пересыхает во рту. Не могу проглотить печенье.

— Откуда ее прислали?

— Отсюда. Из Солт-Лейк-Сити. Из магазина «Вэннс электроникс». На открытке твоя подпись. Ты хочешь сказать, что не помнишь?

— Я ничего не хочу сказать. Я иду спать.

Я лежу в темной комнате для гостей, у окна, из которого виден шпиль мормонской церкви, белый как аспирин и увенчанный золотым ангелом. Шумовая машинка издает звук ветра в листве. Еще я проглотил успокоительное. Левая рука засунута за пояс трусов, а в правой я держу телефон.

— Поговори с ней. Помоги восстановиться, — говорит Кара. — Это, если не ошибаюсь, твоя специальность. Впрочем, будь тверд. Не говори Джулии, что все будет в порядке невзирая ни на что. Не говори, что она — бесконечный сгусток творческой энергии. Не обманывай ее, Райан. Но попытайся поднять ей настроение. Мы имеем дело с дефицитом уверенности.

У меня болит скула, к которой прижат телефон. Переношу трубку к другому уху.

— Я в командировке.

— Прекрасно. Ну так брось Джулию и снова убеги. Может быть, она даст о себе знать к Рождеству. Черт возьми.

Воздух давит на грудь так, что трудно дышать. Я перекатываюсь на бок.

— То есть, ты хочешь, чтобы она оставалась со мной?

— В пределах видимости.

— Это проблема. Когда Уэнди видела меня в Солт-Лейк на прошлой неделе…

— Что?

— Она уверена, что это был я?

Кара вздыхает.

— Расскажи наконец. Признайся. Ведь до сих пор ты лгал.

— Полагаю, она не ошиблась и это действительно был я. Просто у меня вылетело из головы. Я плохо запоминаю города.

— Что еще?

— Выписки по кредитке. Я кое-что купил. Кара, я сейчас не в лучшем состоянии.

Безмолвие. Говорят, у южан есть устная традиция. А у жителей Миннесоты — традиция молчания. Тишина — наш излюбленный способ общаться.

— Ты ничего не ел, — говорит Кара. — Ведь так?

— В общем, да.

— Дуй домой. Сейчас же. Приезжай немедленно. Я знаю, чем ты занят. Я знаю, что там у тебя творится. Ты помешался на этих бесплатных билетах. А тебе нужна семья.

— В понедельник мой последний рабочий день. Я уйду, прежде чем меня уволят. А до тех пор — встречи и собеседования.

— Возвращайся домой.

— Это больше не мой дом.

— Но здесь твоя мать.

— Именно поэтому.

Не отрывая трубки от уха, я позволяю Каре разглагольствовать. Один из моих племянников открывает дверь спальни; я слышу, как он шлепает по коридору в ванную и звонко мочится в писсуар. Пространство, которое мы занимаем в детстве, уходит навеки. Не все возможно вернуть. Прежнее место потеряно.

— Мне нужно поспать, — говорю я, когда сестра успокаивается. — Я попытаюсь вправить Джулии мозги. Заберу ее с собой. Завтра у меня встреча, но я могу взять Джулию. Не хочу, чтобы она снова села в машину и исчезла.

— Ты говоришь о сестре как о предмете.

— Ничего не поделаешь.

— Лучше я приеду и отвезу ее домой.

— Я сказал, что справлюсь. Свожу Джулию в Финикс. А утром посажу на обратный самолет.

— Почему я все должна делать сама? Почему я всегда должна всех спасать?

— Сейчас этим занят я.

— Хочешь сказать, что это ты всех спасаешь? Вот еще! Не забудь, что в субботу свадьба.

— И что ты всех спасаешь.

— Пошел ты, Райан. Давай просто с этим покончим. Спокойной ночи.

Я был в Солт-Лейк-Сити на прошлой неделе. Проснувшись, я вспоминаю. Вспоминаю, что помнить, в общем, нечего, за исключением того, что я сказал человеку, потерявшему работу: «В наши дни карьера — это не лестница, а сетка». Я объяснил, что это значит, и дал посмотреть образец резюме. После этого я целый час болтался по магазину и купил подарок для Кейта и Джулии, а затем, наверное, улетел в Бойсе и прочитал ту же лекцию очередному неудачнику. Рассказал ему про решетку.

Я вспомнил. Меня вовсе не ограбили. Выясняется, что все это время мы были вместе. Многочисленные Райаны. Просто мы разделились.

Такое уже случалось прежде. Я никому об этом не говорил. В своих путешествиях я встречал самого себя. Это секрет. Только потому что вы такой внимательный слушатель — вы сидите в кресле, с напитком, арахисом и салфеткой, вы готовы к совместной ночевке, если до этого дойдет, потому что, в конце концов, именно таково соглашение между пассажирами. Только поэтому я раскрываю душу и все рассказываю вам.