Допациентская стадия

Лишь сравнительно небольшая группа будущих пациентов оказывается в психиатрической больнице добровольно, в силу собственного представления о том, что будет для них благом, или в силу чистосердечного согласия с соответствующими членами своей семьи. По-видимому, эти рекруты в какой-то момент обнаруживают, что ведут себя таким способом, который служит для них свидетельством того, что они теряют свой рассудок или утрачивают контроль над собой. Это представление о себе, по-видимому, является одной из наиболее угрожающих вещей, какие только могут произойти с человеческим Я в нашем обществе, особенно в свете того, что чаще всего это случается в то самое время, когда человек в любом случае достаточно обеспокоен, чтобы проявить такого рода симптом, который он сам может увидеть. Вот как это описывал Салливан:

«В системе «Я» человека, претерпевающего шизофреническое изменение или шизофренические процессы, обнаруживается, следовательно, в простейшей его форме отмеченное крайне выраженным страхом замешательство, состоящее в использовании довольно обобщенных и никак не утонченно рафинированных референциальных процессов в попытке справиться с тем, что является по своей сути неудачей в сохранении своей человечности — неудачей в сохранении себя тем, что можно было бы уважать как нечто достойное существования»[977].

К дезинтегративной переоценке человеком самого себя присоединяется еще одно новое, почти в такой же степени всепроникающее обстоятельство: попытки скрыть от других то, что он воспринимает как новые фундаментальные факты о самом себе, и попытки выяснить, не выяснили ли их также и другие[978]. Здесь я хотел бы подчеркнуть, что ощущение потери собственного рассудка базируется на культурно почерпнутых и социально привитых стереотипах, касающихся таких симптомов, как слышание голосов, утрата временной и пространственной ориентации и ощущение преследования кем-то, и что многие из числа наиболее явных и убедительных симптомов такого рода в некоторых случаях психиатрически обозначают всего лишь временное эмоциональное расстройство в стрессовой ситуации, сколь бы ни были они в данный момент для человека пугающими. Аналогичным образом, тревога, накладывающаяся на это восприятие самого себя, и стратегии, призванные уменьшить эту тревогу, не являются продуктом ненормальной психологии, но обычно проявляются любым человеком, социализированным в нашей культуре, который вдруг начинает сознавать себя человеком, теряющим рассудок. Любопытно, что субкультуры в американском обществе явно различаются по тому объему готовых образных средств и потворства, который они предоставляют для таких взглядов на самого себя, производя разные частоты само направления на лечение; способность к принятию этого дезинтегративного видения самого себя без психиатрических подсказок является, по-видимому, одной из сомнительных привилегий высших классов[979].

Человеку, который — неважно, на каком основании — начал видеть себя как психически неуравновешенного, помещение в психиатрическую больницу может иногда приносить облегчение, хотя, пожалуй, лишь частичное вследствие внезапной трансформации в структуре его базисной социальной ситуации; из человека, бывшего для самого себя сомнительным, но пытающимся сохранить роль полноценного, он может стать человеком, который официально подвергнут сомнению и теперь уже известен самому себе как не такой уж и сомнительный. В других случаях госпитализация может влечь для добровольного пациента еще худшее положение вещей, подтверждая объективной ситуацией то, что было до сих пор делом частного переживания своего Я.

Как только добровольный будущий пациент поступает в больницу, он может пройти через ту же рутину переживаний, что и те, кто поступает в нее против собственной воли. Во всяком случае, именно последних я в основном собираюсь рассматривать, поскольку в Америке в настоящее время они являют собой гораздо более многочисленный тип[980]. Их приближение к этому институту принимает одну из трех классических форм: они приходят в больницу, потому что их умоляли об этом их семьи или потому что они оказались бы под угрозой разрыва семейных уз, если бы не пошли туда «добровольно»; они приводятся туда насильно, в сопровождении полиции; они попадают туда от непонимания, целенаправленно подталкиваемые к этому другими (этот последний случай ограничивается в основном будущими пациентами юного возраста).

Карьера будущего пациента может быть рассмотрена в рамках модели выталкивания; он начинает, обладая отношениями и правами, и заканчивает — в начале своей остановки в больнице, — не имея, пожалуй, ни того, ни другого. Моральные аспекты этой карьеры, стало быть, типичным образом начинаются с отторжения, неприятия и ожесточения. Так обстоит дело, даже если для других может быть очевидно, что он нуждается в лечении, и даже если в больнице он вскоре может с этим согласиться.

«Личные истории» большинства пациентов психиатрической больницы документируют отклонения, направленные против тех или иных механизмов, обеспечивающих упорядоченное проживание лицом-к-лицу: против дома и семьи, рабочего места, какой-то полупубличной организации, например, церкви или магазина, какого-то публичного региона, например, улицы или парка. Часто регистрируется также какой-нибудь жалобщик — некий персонаж, который предпринимает против нарушителя действие, приводящее в конечном счете к его госпитализации. Это может быть и не тот человек, который предпринимает первый шаг в этом направлении, но это тот человек, который предпринимает то, что оказывается первым эффективным шагом. Именно здесь располагается социальное начало карьеры пациента, независимо от того, где можно было бы разместить психологическое начало его душевной болезни.

Типы нарушений, приводящие к госпитализации, воспринимаются как отличные по своей природе от тех, которые приводят к другим выталкивающим последствиям — тюремному заключению, разводу, потере работы, отречению, ссылке в провинцию, неинституциональному психиатрическому лечению и т. д. Однако об этих дифференцирующих факторах известно, видимо, очень мало; и когда приходится изучать действительные принудительные выталкивания куда-то, часто представляются возможными и альтернативные исходы. Более того, кажется истинным, что для каждого отклонения, приводящего к эффективной жалобе, существует много психиатрически подобных, которые никогда к нему не приводят. Никакого действия не предпринимается; либо предпринимается действие, ведущее к другим выталкивающим исходам; либо предпринимается неэффективное действие, приводящее всего лишь к тому, что пожаловавшегося человека успокаивают или просто от него отделываются. Так, Клаусен и Ярроу отлично показали, что даже нарушители, которые в конце концов подвергаются госпитализации, зачастую имеют в своем багаже длинный ряд предпринятых против них неэффективных действий[981].

Отделив те отклонения, которые могли бы использоваться как основания для госпитализации нарушителя, от тех, которые действительно таким образом используются, можно обнаружить огромное множество того, что исследователи родов занятий называют обстоятельствами карьеры (career contingencies)[982]. Некоторые из этих обстоятельств в карьере душевнобольного пациента были предположены, хотя и не исследованы. Это социально-экономический статус, зримость отклонения, территориальная близость к психиатрической больнице, количество свободных больничных мест, отношение сообщества к тому типу лечения, который дают в имеющихся больницах, и т. п.[983] В получении сведений о других обстоятельствах приходится полагаться на жуткие рассказы: женщина терпит мужа-психотика, пока не находит себе приятеля, а взрослые дети терпят психованного отца, пока не съезжают из дома на снятую квартиру; алкоголика отправляют в психиатрическую больницу, потому что в тюрьме нет свободных мест, а наркомана — потому что он не смог обеспечить себе внебольничное психиатрическое лечение; мятежной несовершеннолетней дочерью не могут больше управлять дома, потому что теперь она того гляди открыто вступит в любовную связь с неподходящим компаньоном; и т. д. Соответственно, имеется столь же важный набор обстоятельств, позволяющих человеку благополучно избежать этой судьбы. А стоит лишь человеку попасть в больницу, как еще один набор обстоятельств будет помогать определению того, когда он будет из нее выписан: тут и желание семьи, чтобы он вернулся, и наличие «посильной» для него работы, и многое другое. Официальный взгляд общества состоит в том, что обитатели психиатрических больниц находятся там прежде всего потому, что страдают душевной болезнью. Однако в той степени, в какой численность «душевнобольных», находящихся вне больниц, приближается или превосходит численность находящихся в больницах, можно было бы сказать, что пациенты психиатрических больниц страдают отличительным образом не от душевной болезни, а от обстоятельств.

Обстоятельства карьеры проявляются в соединении со второй особой чертой карьеры будущего пациента: замкнутой цепью агентов — и служб, — принимающих судьбоносное участие в его переходе из статуса гражданина в статус пациента[984]. Здесь мы имеем пример того все более возрастающего в своей важности класса социальных систем, чьими элементами являются агенты и службы, приводимые в систематическую связь друг с другом тем, что они должны принимать под свою ответственность и передавать дальше одних и тех же лиц. Некоторые из этих агентских ролей будут далее названы, с пониманием того, что в каждой конкретной цепи роль может исполняться более, чем один раз, и что одно и то же лицо может исполнять более чем одну из них.

Первый агент — ближайший поверенный (next-of-relation). Это человек, которого будущий пациент видит как наиболее доступного из тех, на кого он в наибольшей степени должен быть способен положиться во время затруднений; в нашем случае это последний, кто ставит под сомнение его душевное здоровье, и первый, кто делает все возможное, чтобы уберечь его от судьбы, к которой, если это становится понятно, он приближался. Обычно ближайшим поверенным пациента является его ближайший родственник; особый термин вводится здесь потому, что им не обязательно становится он. Второй агент — это жалобщик, человек, который в ретроспективе оказывается тем, кто запустил человека на его дорогу в больницу. Третьи — посредники, т. е. последовательность агентов и служб, которым будущий пациент препоручается и стараниями которых он передается и обрабатывается по пути в больницу. Сюда входят полиция, священники, терапевты, кабинетные психиатры, персонал государственных клиник, юристы, работники социальных служб, школьные учителя и т. д. Кто-то из этих агентов будет иметь правовые полномочия санкционировать доставку человека в больницу и осуществит ее, а, следовательно, те агенты, которые ему в этом процессе предшествуют, будут вовлечены в нечто такое, конечный исход чего пока не ясен. Когда посредники удаляются со сцены, будущий пациент становится настоящим пациентом, а значимым агентом становится больничный администратор.

Если жалобщик обычно предпринимает действие в своем обывательском качестве гражданина, работодателя, соседа или родственника, то посредниками обычно являются специалисты, значимым образом отличающиеся от тех, кого они обслуживают. Они обладают опытом работы с проблемой и некоторой профессиональной дистанцией от того, с чем они работают. За исключением полицейских и, пожалуй, в какой-то степени священников, они обычно более психиатрически ориентированы, чем обывательская публика, и порой будут видеть необходимость лечения там, где публика ее не видит[985].

Интересной особенностью этих ролей являются функциональные эффекты их переплетения. Например, на чувства пациента будет оказывать влияние то, выполняет ли человек, выполняющий роль жалобщика, также и роль ближайшего поверенного; такая смущающая комбинация проявляется явно заметнее в высших классах, чем в низших[986]. Некоторые из этих неожиданных эффектов будут здесь рассмотрены[987].

Последовательно проходя путь из дома в больницу, будущий пациент может участвовать в качестве третьего лица в том, что он может переживать как своего рода отчуждающую коалицию. Ближайший поверенный давит на него, побуждая вступить в «обсуждение дела» с практикующим врачом, кабинетным психиатром или каким-то другим советником. Нежелание с его стороны может быть встречено угрозами оставления, отречения или иного законного действия либо подчеркиванием совместного и исследовательского характера интервью. Но, как правило, ближайшему поверенному удается организовать интервью, в смысле выбора профессионала, назначения времени, изложения профессионалу некоторых обстоятельств дела и т. п. Этот шаг действенно ведет к утверждению ближайшего поверенного как ответственного лица, которому будут сообщаться относящиеся к делу открытия, в то же время окончательно утверждая другого в качестве пациента. Будущий пациент часто отправляется на прием к психиатру с пониманием того, что он идет туда как равный своему поверенному, таким образом связанному с ним, что третье лицо не могло бы встать между ними в фундаментальных вопросах; это, в конечном счете, один из способов, какими в нашем обществе определяются близкие отношения. По прибытии в кабинет будущий пациент неожиданно для себя обнаруживает, что он и его ближайший поверенный вовсе не были наделены одними и теми же ролями, а также, по всей видимости, что понимание, установившееся прежде между профессионалом и ближайшим поверенным, приведено в действие против него. В крайнем, но обычном случае профессионал сначала встречается один на один с будущим пациентом, выступая в роли обследующего врача и диагноста, а затем беседует с глазу на глаз с ближайшим поверенным, выступая в роли советника; в то же время он тщательно избегает обсуждать дело всерьез, когда они вместе[988]. Даже в тех неконсультативных случаях, когда государственные служащие должны насильно вырвать человека из семьи, желающей его утихомирить, ближайшему поверенному скорее всего приходится «сопровождать» официальное действие, так что даже здесь будущий пациент может почувствовать ту отчуждающую коалицию, которая сформировалась против него.

Моральное переживание себя как «третьего лишнего» в такой коалиции скорее всего будет ожесточать будущего пациента, тем более что его трудности, вероятно, уже привели его к некоторому отчуждению от своего ближайшего поверенного. После того, как он поступит в больницу, продолжающиеся визиты его ближайшего поверенного могут давать пациенту «осознание», что все было сделано прежде всего в его интересах. Однако первые визиты могут временно укреплять в нем ощущение, что его бросили; скорее всего, он будет просить своего посетителя забрать его отсюда или, по крайней мере, добиться для него б о льших привилегий и проявить сочувствие к чудовищности его положения — на что посетитель обычно может ответить лишь попытками сохранить надежду в голосе и не «слышать» его просьбы или уверениями, что медицинские власти все прекрасно знают и делают, с медицинской точки зрения, все самое лучшее. Затем посетитель с легким сердцем возвращается в мир, который, как пациент усвоил, невероятно насыщен свободой и привилегиями, заставляя пациента почувствовать, что его ближайший поверенный всего лишь придает видимость благочестивости очевидному случаю предательского дезертирства.

Глубина, с которой пациент может чувствовать себя преданным своим ближайшим поверенным, видимо, еще более возрастает благодаря тому факту, что свидетелем измены становится другой, — фактору, который чрезвычайно значим во многих ситуациях с тремя участниками. Обиженный человек вполне может вести себя по отношению к обидчику сдержанно и услужливо, когда эти двое находятся одни, выбирая прежде справедливости мир. Однако присутствие свидетеля, по всей видимости, что-то привносит в следствия нанесения обиды. Ибо тогда уже не во власти обиженного и обидчика забыть о случившемся, вычеркнуть его или утаить; оскорбление становится публичным социальным фактом[989]. Когда свидетелем становится комиссия по душевному здоровью, как это иногда бывает, предательство, свидетелем которого она является, может граничить с «церемонией опускания»[990]. В таких обстоятельствах оскорбленный пациент может почувствовать, что перед свидетелями необходимо предпринять какое-нибудь широкое исправительное действие, дабы были восстановлены его достоинство и социальный вес.

Следует упомянуть еще два аспекта ощущаемой измены. Во-первых, те, кто предполагает возможность помещения другого человека в психиатрическую больницу, вряд ли будут давать реалистическую картину того, как она на самом деле может шокировать его, когда он туда поступит. Часто ему говорят, что там он получит необходимое медицинское лечение и покой, а через пару месяцев вполне может оттуда выписаться. В некоторых случаях они, стало быть, могут скрывать то, что знают, но я полагаю, что в общем и целом они будут говорить то, что сами считают правдой. Ибо здесь существует весьма значимое различие между пациентами и посредующими профессионалами; посредники даже еще больше, чем широкая публика, могут воспринимать психиатрические больницы как медицинские учреждения, где можно по собственному желанию обрести на некоторый срок необходимые покой и внимание, а не как места принудительной ссылки. Когда будущий пациент наконец прибывает в учреждение, он обычно очень быстро догадывается, что это совсем не то, о чем ему говорили. Затем он понимает, что информация о жизни в больнице, которой его потчевали, имела следствием понуждение его к оказанию меньшего сопротивления помещению в больницу, чем, как он теперь уверен, он оказал бы, когда бы ему были известны факты. Какими бы ни были намерения участников его превращения из персоны в пациента, он может чувствовать, что они, в конечном итоге, «хитростью завлекли» его в его нынешнее затруднительное положение.

Я предполагаю, что будущий пациент отправляется в путь, располагая по крайней мере частью прав, свобод и удовлетворений гражданина, и завершает свой путь в психиатрической палате почти всего лишенным. Возникает вопрос, как осуществляется это лишение. Это второй аспект предательства, который я хочу рассмотреть.

С возможной точки зрения пациента, упомянутая цепь значимых фигур может функционировать как своего рода водоворот предательства. Переход от персоны к пациенту может осуществляться через ряд взаимосвязанных стадий, каждой из которых управляет разный агент. В то время как каждая стадия ведет к резкому преуменьшению взрослого свободного статуса, каждый агент может пытаться поддерживать фикцию, что никакого дальнейшего его преуменьшения не произойдет. Он может даже ухитряться перепоручать будущего пациента следующему агенту, продолжая поддерживать эту обнадеживающую ноту. Далее текущий агент неявно просит будущего пациента словами, намеками и жестами присоединиться к нему в поддержании плавного течения маленькой вежливой беседы, тактично обходящей стороной административные факты ситуации, в то время как с каждой стадией эти факты все более перестают его устраивать. Супруге обычно не приходится кричать, чтобы уговорить будущего пациента посетить психиатра; психиатрам не приходится устраивать сцен, когда будущий пациент узнает, что с ним и его супругой встречаются по отдельности и разговаривают по-разному; полиция нечасто доставляет будущего пациента в больницу в смирительной рубашке, полагая, что во всех отношениях намного проще угостить его сигаретой, сказать ему пару ласковых слов и предоставить свободу расслабиться на заднем сиденье патрульной машины; и наконец, принимающий психиатр полагает, что сможет лучше выполнить свою работу в относительно тихой и уютной атмосфере «приемного покоя», где — в качестве случайного следствия — все еще может удерживаться представление о том, что психиатрическая больница действительно комфортное место. Если будущий пациент отзывчиво реагирует на все эти молчаливые требования и подобающе разумно относится ко всему этому делу, он может совершить путешествие по всей цепочке от дома до больницы, так и не заставив никого прямо взглянуть на то, что происходит, или расправиться с грубой эмоцией, которую его ситуация вполне могла бы побудить его выразить. Проявление им предупредительности по отношению к тем, кто ведет его в сторону больницы, позволяет им проявлять предупредительность по отношению к нему, и общим результатом их усилий становится то, что эти взаимодействия могут поддерживаться с некоторой долей охранительной гармонии, характерной для обыденных взаимодействий лицом-к-лицу. Но стоит только новому пациенту окинуть ретроспективным взглядом всю последовательность шагов, приведших к госпитализации, как он сразу же может почувствовать, что в то время как каждым деловито поддерживалось его текущее удобство, его долгосрочное благосостояние все более подрывалось. Осознание этого может конституировать моральный опыт, который еще больше отделяет его на какое-то время от людей из внешнего мира[991].

Теперь я хотел бы взглянуть на цепь агентов карьеры с точки зрения самих агентов. Посредники в переводе пациента из гражданского статуса в статус пациента — равно как и присматривающие за ним, когда он уже попал в больницу, — заинтересованы в утверждении ответственного ближайшего поверенного в качестве представителя пациента или его опекуна; если вдруг не окажется очевидного кандидата на эту роль, кого-то могут отыскать и вручить ему эту роль принудительно, хочет он того или нет. Таким образом, по мере того как человек постепенно превращается в пациента, ближайший поверенный постепенно превращается в опекуна. Когда на сцене присутствует опекун, весь процесс перевода может быть осуществлен без сучка и задоринки. Скорее всего он будет знаком с гражданскими увлечениями и делами будущего пациента, а, следовательно, может распутать некоторые узлы, которые в противном случае пришлось бы распутывать больнице. Какие-то из аннулированных гражданских прав пациента могут быть переданы ему, помогая тем самым поддержать правовую фикцию, что пока пациент в действительности не имеет своих прав, он каким-то образом в действительности их не потерял.

Пациенты, как правило, чувствуют, по крайней мере какое-то время, что госпитализация — это массивная несправедливая депривация, и иногда им удается убедить кого-то на стороне, что это так. А, следовательно, для тех, кто идентифицируется с навлечением этих лишений, сколь бы правомерным оно ни было, часто оказывается полезно иметь возможность указать на сотрудничество и согласие кого-то, чье взаимоотношение с пациентом ставит его выше всяких подозрений, твердо определяя его как человека, который вероятнее всего будет всей душой отстаивать личный интерес пациента. Если уж опекун доволен тем, что происходит с новоиспеченным пациентом, то мир и подавно должен быть этим доволен[992].

Отсюда, казалось бы, должно следовать, что чем б о льшую законную заинтересованность одна сторона имеет в другой, тем лучше этот человек может принять роль опекуна в отношении другого. Однако структурные аранжировки в обществе, ведущие к признаваемому смешению интересов двух лиц, приносят дополнительные последствия. Ведь человек, к которому пациент обращается за помощью — за защитой от таких угроз, как принудительное помещение в больницу, — это тот самый человек, к которому посредники и больничные администраторы обращаются за соответствующими полномочиями. Отсюда понятно, что некоторые пациенты будут, по крайней мере временно, приходить к ощущению, что близость отношения ничего не говорит о том, можно ли ему доверять.

Есть еще и другие функциональные следствия, вытекающие из этого взаимного дополнения ролей. Если и когда ближайший поверенный обращается за помощью к посредникам в трудном положении, в котором он оказался с будущим пациентом, он может, на самом деле, вовсе даже не помышлять о госпитализации. Он может даже не воспринимать будущего пациента как психически больного или, если он так его воспринимает, не придерживаться этой точки зрения последовательно[993]. Именно цепь посредников со всей присущей им психиатрической изощренностью и верой в медицинский характер психиатрических больниц часто будет определять ситуацию для ближайшего поверенного, убеждая его, что госпитализация — возможное решение, притом хорошее решение, что в ней нет никакого предательства, а только медицинское действие, предпринимаемое прежде всего в интересах будущего пациента. Тут ближайший поверенный может узнать, что выполнение им своего долга перед будущим пациентом может на какое-то время вызвать у будущего пациента недоверие или даже ненависть к нему. Но факт, что этот курс действий может быть указан и прописан профессионалами и определен ими как моральный долг, освобождает ближайшего поверенного от какой-то доли вины, которую он при этом может чувствовать[994]. Трогательно, что в роль посредника иногда могут быть загнаны взрослый сын или дочь, так что враждебное чувство, которое в противном случае могло быть направлено против супруги, переводится на ребенка[995].

Как только будущий пациент оказывается в больнице, та же функция оттягивания вины может стать важной частью работы персонала в отношении ближайшего поверенного[996]. Эти поводы чувствовать, что сам он не предавал пациента, даже если пациент может так потом подумать, могут в дальнейшем обеспечить ближайшему поверенному неуязвимую линию поведения, которую он может принимать, навещая пациента в больнице, и основания надеяться, что их взаимоотношение после наложенного на него больничного моратория может быть восстановлено. И, конечно, эта позиция, когда она ощущается пациентом, может предоставить ему оправдания для его ближайшего поверенного, когда и если он приходит искать их[997].

Таким образом, в то время как ближайший поверенный может выполнять важные функции для посредников и больничных администраторов, они, в свою очередь, могут выполнять важные функции для него. Выявляется, стало быть, спонтанный непреднамеренный обмен, или взаимное выполнение функций, да и сами эти функции часто непреднамеренны.

Последний момент, который я хотел бы рассмотреть в моральной карьере будущего пациента, — это ее специфически ретроактивный характер. До тех пор, пока человек действительно не прибывает в больницу, обычно кажется, что нет никакого способа узнать наверняка, что ему суждено это сделать, учитывая определяющую роль карьерных обстоятельств. И до тех пор, пока не достигнута точка госпитализации, он или другие могут не воспринимать его как человека, становящегося душевнобольным пациентом. Однако, поскольку удерживаться в больнице он будет против собственной воли, его ближайший поверенный и больничный персонал будут крайне нуждаться в каком-то обосновании тех невзгод, спонсорами которых они являются. Медицинские элементы персонала будут нуждаться также в свидетельствах того, что они все еще занимаются тем самым ремеслом, которому их обучили. Решение этих проблем облегчается — несомненно, непреднамеренно — конструированием истории болезни, которая накладывается на прошлую жизнь пациента, производя эффект демонстрации того, что все это время он все больше и больше заболевал, что наконец он стал совсем больным и что, если бы он не был госпитализирован, с ним могло бы случиться нечто гораздо худшее (все это, разумеется, может быть верно). И если вдруг пациент захочет осмыслить свое пребывание в больнице и, как уже было предположено, сберечь возможность снова воспринять своего ближайшего поверенного как порядочного человека, действующего из лучших побуждений, то и он тоже будет иметь основания отчасти поверить этой психиатрической обработке его прошлого.

Здесь содержится очень щекотливый момент для социологии карьер. Важной стороной любой карьеры является точка зрения, которую человек конструирует, когда оглядывается на пройденный путь; однако в некотором смысле вся допациентская карьера проистекает из этой реконструкции. Факт обладания допациентской карьерой, начинающейся с эффективной жалобы, становится важной частью ориентации пациента психиатрической больницы, но эту роль он может начать играть только после того, как госпитализацией будет удостоверено, что то, чем он до сих пор обладал, но теперь уже не обладает, — это карьера будущего пациента.