Культура как общественно-историческое явление

Н.Я. ДАНИЛЕВСКИЙ

Данилевский Николай Яковлевич (1822-1885) – русский философ, социолог, естествоиспытатель, публицист, развивавший идеологию панславизма, разрабатывал теорию локальных культурно-исторических типов, смена которых и составляет суть человеческой истории,

В отрывке из главной работы Данилевского «Россия и Европа» представлены рассуждения автора об отличии цивилизаций Европы и России, о самобытности русской истории и культуры, а также о предназначении каждого народа развивать и создавать собственный, неповторимый и несводимый к иным цивилизационный тип.

...Несправедливо было бы думать, что Европа составляет поприще человеческой цивилизации вообще или, по крайней мере, всей лучшей части ее; она есть только поприще великой германо-романской цивилизации – ее синоним, и только со времени развития цивилизации слово Европа получило тот смысл и значение, в котором теперь употребляется.

Принадлежит ли в этом смысле Россия к Европе? К сожалению или к удовольствию, к счастью или несчастью, – нет, не принадлежит. Она не питалась ни одним из тех корней, которыми всасывала Европа как благотворные, так и вредоносные соки непосредственно из почвы ею же разрушенного древнего мира, – не питалась и теми корнями, которые почерпали пищу из глубин германского духа. Не составляла она части возобновленной Римской Империи Карла Великого, которая составляет как бы общий ствол, через разделение которого образовалось все многоветвистое европейское дерево,... не имела в себе почти ничего национального, а представляла собой учреждение общеевропейское – в полном смысле этого слова. Затем, когда настал новый век и зачался новый порядок вещей, Россия также не участвовала в борьбе с феодальным насилием, которая привела к обеспечениям той формы гражданской свободы, которую выработала эта борьба; не боролись и с гнетом ложной формы христианства (продуктом лжи, гордости и невежества, величающим себя католичеством, и не имеет нужды в той форме религиозной свободы, которая называется протестантством. Не знала Россия и гнета, а также и воспитательного действия схоластики не выработала той свободы мысли, которая создала новую науку; не жила в германо-романской форме искусства. Одним словом, она не причастна ни европейскому добру, ни европейскому злу; как же может она принадлежать Европе? Она не заслужила этой чести и, если хочет заслужить иную, не должна изъявлять претензий на ту, которая ей не принадлежит.

Столь же непримиримым с самим собою... представляется другой взгляд, получивший такое распространение в последнее время. Он признает бесконечное во всем превосходство европейского пред русским и непоколебимо верует в единую спасительную европейскую цивилизацию; всякую мысль о возможности иной цивилизации считает даже нелепым мечтанием; а между тем, однако, отрекается от всех логических последствий такого взгляда... Здесь, очевидно, народное чувство пересилило логический вывод и потому-то этот взгляд более сочувственен. Народное чувство, конечно, не имеет нужды ни в каком логическом оправдании; оно, как всякое естественное чувство, само себя оправдывает; но тем не менее жалка доля того народа, который принужден только им довольствоваться, – который как бы принужден если не говорить, так думать: я люблю свое отечество, но должен сознаться, что проку в нем никакого нет. Под таким внешним политическим патриотизмом кроется горькое сомнение в самом себе, кроется сознание жалкого банкротства. Он как бы говорит себе: я ничего не стою; в меня надобно вложить силу и вдунуть дух извне, с Запада; меня надобно притянуть к нему; насильно в него втиснуть – авось выйдет что-нибудь вылепленное по той форме, которая одна достойна человечества, которая исчерпывает все его содержание. В нашей литературе слишком тридцать лет тому назад появилась журнальная статья покойного Чаадаева, которая в свое время наделала много шума. В ней выражалось горькое сожаление о том, что Россия, вследствие особенностей своей истории, была лишена тех начал... из развития которых Европа сделалась тем, что она есть. Соболезнуя об этом, автор отчаивается в будущности своего отечества, не видя и не понимая ничего вне европеизма. Статья эта имела на своей стороне огромное преимущество внутренней искренности. В сущности, то же горькое сознание лежит и в основе нашего новейшего, чисто внешнего политического патриотизма; он только менее искренен, сам с собою, менее последователен, – надеется собирать там, где не сеял.

Прогресс... состоит не в том, чтобы идти всем в одном направлении (в таком случае он скоро бы прекратился), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях. Поэтому ни одна цивилизация не может гордиться тем, чтобы она представляла высшую точку развития, в сравнении с ее предшественниками или современниками, – во всех сторонах развития.

...Правильная, сообразная с законами естественной системы, группировка исторических явлений приводит нас к выводу, что до сих пор развитие человечества шло не иначе, как через посредство самобытных культурно-исторических типов, соответствующих великим племенам, т.е. через посредство самобытных национальных групп – остается показать, что оно иначе идти и не может.

Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1871

С. 60 – 61, 66 – 67, 113 – 114, 117

О. ШПЕНГЛЕР

В тексте раскрываются понятия культуры и цивилизации. Отрицая единство человеческой истории, Шпенглер признает лишь формально-логическое единство – общность стадий зарождения, роста, расцвета и умирания локальных культур, их завершение в виде цивилизаций.

Я называю эту привычную для западного европейца схему, согласно которой все высокие культуры совершают свои пути вокруг нас, как предполагаемого центра всего мирового процесса, Птолемеевой системой истории и противополагаю ей в качестве Коперникова открытия в области истории изложенную в настоящей книге и заступающую место прежней схемы новую систему, согласно которой не только античность и Западная Европа, но также Индия, Вавилон, Китай, Египет, арабская культура и культура майя рассматриваются как меняющиеся проявления и выражения единой, находящейся в центре всего жизни, и ни одно из них не занимает преимущественного положения; все это отдельные миры становления, все они имеют одинаковое значение в общей картине истории, притом нередко превышая эллинство величием духовной концепции и мощью подъема.

Под этим углом зрения падение западного мира представляет собой ни более ни менее как проблему цивилизации. В этом заключен один из основных вопросов истории. Что такое цивилизация, понимаемая как логическое следствие, завершение и исход культуры?

Потому что у каждой культуры своя собственная цивилизация. В первый раз эти два слова, обозначавшие до сих пор смутное этическое различие личного характера, рассматриваются здесь в периодическом смысле, как выражение строгой и необходимой органической последовательности фактов. Цивилизация есть неизбежная судьба культуры. Здесь мы достигаем того пункта, с которого становятся разрешимыми последние и труднейшие вопросы исторической морфологии. Цивилизация – это те самые крайние и искусственные состояния, осуществить которые способен внешний вид людей. Она – завершение, они следуют как ставшее за становлением, как смерть за жизнью, как неподвижность за развитием, как умственная старость и окаменевший мировой город за деревней и задушевным детством, являемым над дорикой и готикой. Они – неизбежный конец, и тем не менее с внутренней необходимостью к ним всегда приходили.

Все снова и снова появляется этот тип – сильных духом, но совершенно неметафизических людей. В их руках находится духовная и материальная участь каждой поздней эпохи. Они были осуществителями вавилонского, египетского, индийского, китайского, римского империализма. В такие периоды буддизм, стоицизм, социализм созревают до степени окончательных мировоззрений, способных еще раз захватить и преобразовать угасающее человечество во всей его сущности. Чистая цивилизация, как исторический процесс, представляет собой постепенную разработку (уступами, как в копях) ставших неорганическими и отмерших форм.

По моему убеждению, империализм, окаменелые формы которого вроде египетской, китайской, римской империй, индийского мира, мира ислама могут просуществовать еще целые столетия и тысячелетия, переходя из рук одного завоевателя к другому, – в качестве мертвых тел, бездушных человеческих масс, использованного материала истории, — следует понимать как символ начала конца. Империализм – это чистая цивилизация. В его появлении лежит неотвратимая судьба Запада. Энергия культурного человека устремлена вовнутрь, энергия цивилизованного – на внешнее. …«Расширение – это все» — содержат в своей наполеоновской формулировке подлинную тенденцию всякой созревшей цивилизации. Это столь же применимо к римлянам, арабам и китайцам. Здесь нет выбора. Здесь не имеет никакого значения даже сознательная воля отдельного человека, или целых классов и народов. Тенденция к расширению – это рок, нечто демоническое и чудовищное, охватывающее позднего человека эпохи мировых городов, заставляющее его служить себе независимо от того, хочет ли он этого или не хочет.

Шпенглер О. Закат Европы. Новосибриск, 1993.

С. 51-52 69-70, 73