Pound;0 4 страница

Мне казалось, что я отчетливо помню одну из тех фанта­зий, какие вынашивал этот человек (я назвал его Mr. Jocelyn), гуляя по улицам Парижа, я начал ее воспроизводить по памяти: как господин Jocelyn смело бросается на улице навстречу понес­шейся лошади и останавливает ее; дверцы отворяются и из эки­пажа выходит высокопоставленная особа, жмет господину Jocelyn руку и говорит ему: «Вы мой спаситель, я обязана вам жизнью. Что я могу для вас сделать?»

Я утешал себя тем, что ту или иную неточность в передаче этой фантазии нетрудно будет исправить дома, имея книгу под рукой. Но когда я перелистал «Набоб» с тем, чтобы выправить это место моей рукописи, уже готовое к печати, я, к величайшему своему стыду и смущению, не нашел там ничего похожего на та­кого рода мечты. Mr. Jocelyn'a, да и этот бедный бухгалтер назывался совершенно иначе: Mr. Joyeuse. Эта вторая ошибка дала мне скоро ключ к выяснению моего обмана памяти. «Joyeuse» — это женский род от слова Joyeux: так именно я дол­жен был бы перевести на французский язык свое собственное имя Freud. Откуда, стало быть, могла взяться фантазия, которую я смутно вспомнил и приписал Доде? Это могло быть лишь мое же произведение, сон наяву, который мне привиделся, но не дошел до моего сознания; или же дошел когда-то, но затем был основа­тельно позабыт. Может быть, я видел его даже в Париже, где не раз бродил по улицам, одинокий, полный стремления, весьма нуж­даясь в помощнике и покровителе, пока меня не принял в свой круг Шарко. Автора «Набоба» я неоднократно видел в доме Шарко. Досадно в этой истории то, что вряд ли есть еще другой круг представлений, к которому я относился бы столь же враж­дебно, как к представлениям о протекции. То, что приходится в этой области видеть у нас на родине, отбивает всякую охоту к этому, и вообще с моим характером плохо вяжется положение протеже. Я всегда ощущал в нем необычайно много склонности к тому, чтобы «быть самому дельным человеком». И как раз я должен был получить напоминание о подобного рода — никогда впрочем не сбывшихся снах наяву! Кроме того, этот случай дает хороший пример тому, как задержанное — при паранойе победно пробивающиеся наружу — отношение к своему «я» мешает нам и запутывает нас в объективном познании вещей.

Б. ЗАБЫВАНИЕ НАМЕРЕНИЙ

Ни одна другая группа феноменов не пригодна в такой мере для доказательства нашего положения о том, что слабость вни­мания сама по себе еще не может объяснить дефектности функции как забывание намерений. Намерение — это импульс к действию, уже встретивший одобрение, но выполнение которого отодвинуто до известного момента. Конечно, в течение создавшегося таким образом промежутка времени может произойти такого рода изме­нение в мотивах, что намерение не будет выполнено, но в таком случае оно не забывается, а пересматривается и отменяется. То забывание намерения, которому мы подвергаемся изо дня в день во всевозможных ситуациях, мы не имеем обыкновения объяснять тем, что в соотношении мотивов появилось нечто новое; мы либо оставляем его просто без объяснения, либо стараемся объяснить психологически, допуская, что ко времени выполнения уже не ока­залось потребного для действия внимания, которое, однако, было необходимым условием для того, чтобы само намерение могло возникнуть, и которое, стало быть, в то время имелось в достаточ­ной для совершения этого действия степени. Наблюдение над нашим нормальным отношением к намерениям заставляет нас отвергнуть это обьяснение как произвольное. Если я утром прини­маю решение, которое должно быть выполнено вечером, то воз­можно, что в течение дня мне несколько раз напоминали о нем; но возможно также, что в течение дня оно вообще не доходило больше до моего сознания. Когда приближается момент выполне­ния, оно само вдруг приходит мне в голову и заставляет меня сделать нужные приготовления, для того чтобы исполнить заду­манное. Если я, отправляясь гулять, беру с собой письмо, которое нужно отправить, то мне, как нормальному и не нервному челове­ку, нет никакой надобности держать его всю дорогу в руке и вы­сматривать все время почтовый ящик, куда бы его можно было опустить; я кладу письмо в карман, иду своей дорогой и рассчи­тываю на то, что один из ближайших почтовых ящиков привлечет мое внимание и побудит меня опустить руку в карман и вынуть письмо. Нормальный образ действия человека, принявшего извест­ное решение, вполне совпадает с тем, как держат себя люди, ко­торым было сделано в гипнозе так называемое, «послегипнотичес-кое внушение на долгий срок». Обычно этот феномен изображается следующим образом: внушенное намерение дремлет в данном че­ловеке, пока не подходит время его выполнения. Тогда оно просыпается и заставляет действовать.

В двоякого рода случаях жизни даже и профан отдает себе от­чет в том, что забывание намерений никак не может быть рассма­триваемо как элементарный феномен, не поддающийся дальней­шему разложению, и что оно дает право умозаключить о налично­сти непризнанных мотивов. Я имею в виду любовные отношения и военную дисциплину. Любовник, опаздавший на свидание, тщетно

8* 115

«будет искать оправданий перед своей дамой в том, что он, к со­жалению, совершенно забыл об этом. Она ему непременно ответит: «Год тому назад ты бы не забыл. Ты меня больше не любишь». Если бы он даже прибег к выше приведенному психологическому объяснению и пожелал бы оправдаться множеством дел, он достиг бы лишь того, что его дама, став столь же проницательною, как врач при психоанализе, возразила бы: «Как странно, что подоб­ного же рода деловые препятствия не случались раньше». Конеч но, и она тоже не подвергает сомнению возможность того, что он действительно забыл; она полагает только, и не без основания, что из ненамеренного забвения можно сделать тот же вывод об известном нежелании, как и из сознательного уклонения.

Подобно этому на военной службе различие между упущением по забывчивости и упущением намеренным принципиально игно­рируется— и не без основания. Солдату нельзя забывать ничего из того, что требует от него служба.

Служение женщине, как и военная служба, требует, чтобы нич­то, относящееся к ним, не было забываемо, и дает таким образом повод полагать, что забвение допустимо при неважных вещах; при свещах важных оно служит знаком того, что к ним относятся легко, стало быть, не признают их важности. И действительно, налич­ность психической оценки здесь не может быть отрицаема. Ни один человек не забудет выполнить действий, представляющихся •ему самому важными, не навлекая на себя подозрения в душевном расстройстве. Наше исследование может поэтому распространяться лишь на забывание более или менее второстепенных намерений; совершенно безразличным не может считаться никакое намерение, ибо тогда оно, наверное, не возникло бы вовсе.

Так же как и при рассмотренных выше расстройствах функции, я и здесь собрал и попытался объяснить случаи забывания наме­рений, которые я наблюдал на себе самом; я нашел при этом, как общее правило, что они сводятся к вторжению неизвестных и не­приязненных мотивов, или, если можно так выразиться, к встреч­ной воле. В целом ряде подобных случаев я находился в положе­нии, сходном с военной службой, испытывал принуждение, против которого еще не стал сопротивляться, и демонстрировал против него своей забывчивостью. В силу мучительных переживаний, ко­торые мне пришлось испытать в связи с этим, я не способен выра жать свое участие, когда это приходится по необходимости делать в утрированной форме, ибо употребить выражение, действительно отвечающее той небольшой степени участия, которое я испыты­ваю, — непозволительно. С тех пор как я убедился в том, что не раз принимал мнимые симпатии других людей за истинные, меня возмущают эти условные выражения сочувствия, хотя, с другой сто­роны, я понимаю их социальную полезность. Соболезнование по случаю смерти изъято у меня из этого двойственного состояния;.раз решившись выразить его, я уже не забываю сделать это. Там,

где импульс моего чувства не имеет отношения к общественному долгу, он никогда не подвергается забвению.

Столкновением условного долга с внутренней оценкой, в кото­рой сам себе не признаешься, объясняются также и случаи, когда забываешь совершить действия, обещанные кому-нибудь другому в его интересах. Здесь неизменно бывает так, что лишь обещаю­щий верит в смягчающую вину забывчивость, в то время как про­сящий, несомненно, дает себе правильный ответ: он не заинтересо­ван в этом, иначе он не позабыл бы. Есть люди, которых вообще считают забывчивыми и потому извиняют, подобно близоруким, которые не кланяются на улице. Такие люди забывают все мелкие обещания, не выполняют данных им поручений, оказываются та­ким образом в мелочах ненадежными и требуют при этом, чтобы за эти мелкие прегрешения на них не были в претензии, т. е. чтобы не объясняли их свойствами характера, а сводили к органическим способностям. Я сам не принадлежу к числу этих людей и не имел случая проанализировать поступки кого-либо из них, чтобы в вы­боре объектов забвения найти его мотивировку; но по аналогии невольно напрашивается предположение, что здесь мотивом, ути­лизирующим конституциональный момент, для своих целей явлЯ' ется необычно крупная доля пренебрежения к другому человеку.

В других случаях мотивы забвения не так легко обнаружива­ются и, раз будучи найдены, возбуждают немалое удивление. Так, я заметил в прежние годы, что при большом количестве визитоз к больным, я если забываю о каком-нибудь визите, то лишь о бесплатном пациенте или посещении коллегии. Это было стыдно, и я приучил себя отмечать себе еще утром предстоящие в течение дня визиты. Не знаю, пришли ли другие врачи тем же путем к этому обыкновению. Но начинаешь понимать, что заставляет, так называемого, неврастеника отмечать у себя в пресловутой «запис­ке» все то, что он собирается сообщить врачу. Объясняют это тем, что не питает доверия к репродуцирующей способности своей памяти. Конечно, это верно, но дело происходит обыкновенно следующим образом. Больной чрезвычайно обстоятельно излагает свои жалобы и вопросы; окончив, делает минутную паузу, затем вынимает записку и говорит, извиняясь: «Я записал себе здесь кое-что, так как я все позабываю». Обычно он не находит в запис­ке ничего нового. Он повторяет каждый пункт и отвечает на него сам: «Да, об этом я уже спросил». По-видимому, он лишь демон­стрирует своей запиской один из своих симптомов: то именно обстоятельство, что его намерения часто расстраиваются в силу вторжения темных мотивов.

Я коснусь дефектов, которыми страдает большинство взрослых здоровых людей, которых я знаю, если признаюсь, что я сам, осо бенно в прежние годы, очень легко и на очень долгое время забывал возвращать одолженные книги или, что мне с особенной легкостью случалось, в силу забывчивости, откладывать уплату денег. Недавно я ушел как-то утром из табачной лавки, в которой

сделал себе свой запас сигар на этот день, не расплатившись. Это было совершенно невинное упущение, потому что меня там знают и я могу поэтому ожидать, что на следующий день мне напомнят о долге. Но вообще, что касается таких тем, как деньги и соб­ственность, то даже у так называемых порядочных людей можно легко обнаружить следы некоторого двойственного отношения к ним. Та примитивная жадность, с какой грудной младенец стре­мится овладеть всеми объектами (чтобы сунуть их в рот), быть может, вообще лишь в несовершенной степени парализовалась культурой и воспитанием.

Боюсь, что со всеми этими примерами я впал прямо-таки в ба­нальность. Но я только могу радоваться, если наталкиваюсь на вещи, которые все знают и одинаковым образом понимают, ибо мое намерение в том и заключается, чтобы собирать повседневные явления и научно использовать их. Я не могу понять, почему той мудрости, которая сложилась на почве обыденного жизненного опыта, должен быть закрыт доступ в круг приобретений науки. Не различие объектов, а более строгий метод их установления и стремление ко всеобъемлющей связи составляют существенный порядок научной работы.

По отношению к намерениям, имеющим некоторое значение, мы в общем нашли, что они забываются тогда, когда против них восстают темные мотивы. По отношению к намерениям меньшей важности обнаруживается другой механизм забывания: встречная воля переносится на данное намерение с чего-либо другого в силу того, что между этим «другим» и содержанием данного намерения установилась какая-либо внешняя ассоциация. Сюда относится следующий пример. Я люблю хорошую пропускную бумагу и со­бираюсь сегодня после обеда, идя во внутреннюю часть города, закупить себе новый запас. Однако в течение четырех дней под­ряд я об этом забываю, пока не задаю себе вопроса о причине этого. Нахожу ее без труда, вспомнив, что если в письме обозна­чаю пропускную бумагу словом «Loschpapier», то говорю я обык­новенно «Fliesspapier». «Fl'iess» же — имя одного из моих друзей в Берлине, подавшего мне в эти дни повод к мучительным мыслям и заботам. Отделаться от этих мыслей я не могу, но склонность к отпору проявляется, переносясь вследствие созвучия слов на без­различное и потому менее устойчивое намерение.

В следующем случае отсрочки непосредственная встречная во­ля совпадает с более определенной мотивировкой. Я написал небольшую статью о сне, резюмирующую мое «Толкование снов». Г. Бергман посылает мне из Висбадена корректуру и просит ее просмотреть немедленно, так как хочет издать этот выпуск еще до рождества. В ту же ночь я выправляю корректуру и кладу ее на письменный стол, чтобы взять с собой утром. Утром я, однако, забываю о ней и вспоминаю лишь после обеда при виде банде­роли, лежащей на моем столе. Точно так же забываю я о коррек­туре и после обеда вечером и на следующее утро; наконец, я беру

себя в руки и на следующий день после обеда опускаю ее в поч­товый ящик, недоумевая, каково могло бы быть основание этой отсрочке. Очевидно, я ее не хочу отправить, не знаю только поче­му. Во время этой же прогулки я отправляюсь к своему венскому издателю, который издал также и мое «Толкование снов», делаю у него заказ и вдруг, как бы под влиянием какой-то внезапной мысли, говорю ему: «Вы знаете, я написал «Толкование снов» вторично» — «О, я просил бы вас тогда...» — «Успокойтесь, это лишь небольшая статья для издания «Lowenfeld-Kurella». Он все-таки был недоволен, боялся, что статья эта повредит сбыту книги. Я возражал ему и, наконец, спросил: «Если бы я обратился к вам раньше, вы бы запретили мне издать эту вещь?»— «Нет, ни в коем случае». Я и сам думаю, что имел пол­ное право так поступить, и не сделал ничего такого, что не было бы принято; но мне представляется бесспорным, что сомнение, подобное тому, какое высказал, мой издатель, было мотивом того, что я оттягивал отправку корректуры...

По-немецки есть поговорка, выражающая ходячую истину, что забывание чего-нибудь никогда не бывает случайным.

Забывание объясняется иногда также и тем, что можно было бы назвать «ложным намерением». Однажды я обещал одному молодому автору дать отзыв о его небольшой работе, но в силу внутренних, неизвестных мне противодействий все откладывал, пока наконец, уступая его настояниям, не обещал, что сделаю это в тот же вечер. Я действительно, имел вполне серьезное намерен ние так и поступить, но забыл о том, что на тот же вечер было назначено составление другого, неотложного отзыва. Я понял, благодаря этому, что мое намерение было ложно, перестал бо­роться с испытываемым мной противодействием — и отказал ав­тору.

Зейгарник Блюма Вульфовна (род. 9 ноября 1900) —советский психолог, доктор психологических наук, про­фессор психологического факультета МГУ, крупнейший специалист в обла­сти патопсихологии, лауреат Ломоно­совской премии I степени. Свое первое исследование, выявляю­щее зависимость памяти от динамики мотивационной сферы, Б. В. Зейгар­ник выполнила в Берлине под руко­водством немецкого психолога К. Ле­вина. С 1931 г.— работала в психо­неврологической клинике Института экспериментальной медицины. Яв-

ляясь ближайшим сотрудником Л. С. Выготского, Б, В. Зейгарник возглавь ляла.лабораторию патопсихологии Института психиатрии МЗ РСФСР (1943—1967). Исследования Б. В. Зейгарник затрагивают основные про» блемы патопсихологии: соотношение-развития и распада психики, патоло­гию мышления, памяти и личности. Сочинения: Патология мышле­ния. М., 1962; Введение в патопсихо­логию. М., 1969; Личность и патоло, -гия деятельности. М., 1971; Основ» патопсихологии. М., 1973.

В предшествующих экспериментальных работах по памяти ис­следовалось влияние уже установившихся связей между различ ными впечатлениями на последующее воспроизведение (ассоциа­тивный эксперимент). Далее ставился вопрос, каково влияние при­роды упомянутых впечатлений, например, их бессмысленность или осмысленность, положительный или отрицательный характер пере­живания, степени направленности внимания на запоминание и т.п.

У нас же речь идет о влиянии актуальных потребностей, в осо­бенности квазигютребностей, на работу памяти. Мы исследуем вопрос: как соотносятся запоминание действий, которые были пре­рваны до окончания, и запоминание завершенных действий.

Тем самым ставится вопрос, находящийся в тесной связи с по­нятием «забывание», употребляемым обычно в повседневной жизни. О забывании говорят не только при полном незнании, свя­занном с выпадением из памяти, но и при невыполнении задания или намерения. Термин «забывчивый» употребляется почти исклю­чительно в этом смысле.

Опыты проводились-в 1924 —1926 гг. в психологическом инсти­туте Берлинского университета. Со 164 испытуемыми (студентами, учителями и детьми) были проведены индивидуальные опыты, 2 массовых опыта, первый — с 47 взрослыми, второй — с 45 школь­никами от 13 до 14 лет.

Б. В. 3 ейгарник

ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ

НЕЗАВЕРШЕННЫХ

И ЗАВЕРШЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ¹

Тенденция к выполнению запланированного действия как следст­вие акта намерения возникает не только при условии возникно­вения подходящего случая, предусмотренного в а«те намерения.

Такая тенденция скорее соответствует некоторой потребности (квазипотребности), которая ведет к выполнению намерения сама по себе, без наступления так называемого «подходящего» случая, что динамически эквивалентно состоянию напряжения. Можно поставить вопрос о том, проявляется ли состояние напряжения (по­требность) только в направлении осуществления намерения или оно сказывается в любой форме деятельности человека в целом.

Наши опыты непосредственно связаны с проблемой влияния таких актуальных потребностных напряжений на некоторые осо­бенности мнестической деятельности.

'См.: Зейгарник Б. В. Das Behalten erledigter und unerledigter Handlun-gen. — «Psychol. Forsch», 1927, N 9.

ОПИСАНИЕ ОПЫТОВ И ОСНОВНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ

ОБЩАЯ МЕТОДИКА ОПЫТОВ

Экспериментатор дает инструкцию испытуемому: «Вы получите ряд заданий, которые вам нужно выполнить как можно лучше и быстрее». Затем испытуемому предлагается одно за другим от 18 до 22 заданий. Однако ему не дают выполнить все задания до кон­ца, а половина задании прерывается экспериментатором до завер шения.

Завершенные и прерванные задания следовали в случайной для испытуемого последовательности, например, после двух незавер шенных шли два завершенных, затем одно незавершенное, затем два завершенных и т. д.

Продукты работы и материал прятались, причем таким обра­зом, чтобы это не бросилось в глаза испытуемому. (Например, под' тем предлогом, что на столе слишком большой беспорядок, экспериментатор убирал продукты работы в ящик стола).

После того как испытуемый возвращал последнее задание, экс­периментатор спрашивал: «Скажите, пожалуйста, какие задания Вы делали во время опыта?»

Время для перечисления заданий для испытуемого не ограни­чивалось. Испытуемый занимался этим до тех пор, пока сам не останавливался. Экспериментатор записывал задания в порядке их перечисления.

Таблица

Соотношение воспроизведения незавершенных ВН и завершенных ВЗ действий

Часто вслед за относительно плавным перечислением следова­ла заминка, во время которой испытуемый пытался вспомнить остальные задания.

Наши количественные сопоставления касаются прежде всего заданий, перечисленных до заминки. Те задания, которые припо­минались испытуемым после заминки, будут приводиться особо. Следует сразу заметить, что добавление заданий, указанных испы­туемым после заминки, лишь незначительно меняет результаты.

После окончания опыта испытуемый сообщал данные самона­блюдения. Кроме того, в нашем распоряжении были «полуспонтан­ные» высказывания испытуемого во время опыта.

Частью задания представляли собой ручную работу (склеить, слепить какое-нибудь животное из пластелина), частью — решение интеллектуальных задач (математическая задача или загадка); наряду с этим были задания другого характера (например, напи­сать какое-нибудь стихотворение). Отдельные задания не должны были быть слишком короткими, чтобы у испытуемого было доста­точно времени по-настоящему погрузиться в работу. Длительность большинства заданий — около 3—5 мин, только некоторые реша­лись за 1—2 мин. Наконец, было обращено внимание на то, чтобы в течение часа не встречались два сходных между собой задания.

Все задания мы разделили на две группы: А и Б. Одной поло­виной испытуемых до конца выполнялись задания группы А, дру­гой половиной — задания группы Б, так что в конечном счете каж­дое задание одинаково часто встречалось в качестве завершенно­го и незавершенного. (В дальнейшем,, ради краткости, задание, доведенное до конца, будет обозначаться как завершенное, за­дание же, прерванное экспериментатором до окончания, — соответ­ственно как незавершенное.)

К группе А относились задания 1, 3, 6, 7, 10, 11, 13, 16, 17, 20, 22; остальные относились к группе Б.

Результаты опыта представлены в табл. 1. Для того чтобы вы­ступили различия между незавершенными и завершенными дей­ствиями, необходимо было выбрать такой метод вычисления, что­бы, по возможности, исключить индивидуальные различия памяти у различных испытуемых. Нужно было сопоставить количество за­вершенных и незавершенных заданий, удержанных в памяти каж­дым испытуемым, и охарактеризовать эту разницу не только через разность, но и через отношение.

Отклонение отношения (ВН/ВЗ) от значения 1 является мерой преобладания или уменьшения числа незавершенных заданий при воспроизведении.

Данные таблицы свидетельствуют о том, что незавершенные действия запоминаются лучше, чем завершенные.

Среднее арифметическое от (ВН/ВЗ) составляет в наших опы­тах 1, 9; это означает, что незавершенные действия запоминаются на 90% лучше, чем завершенные. Верхний предел колебаний до­ходит до 6 (соответственно преобладание незавершенных действий

на 500%), нижний — только до 0, 75 (что соответствует преобла­данию завершенных действий на 25%).

Преобладание в памяти незавершенных действий выражается

также в том, что из 32 испытуемых для 26 испытуемых 4S-> 1, для 3 испытуемых -33-= 1 и только для 3 испытуемых ~- < 1.

То, что прерванные действия удерживаются значительно луч­ше, чем завершенные, показывают также сопоставление резуль­татов отдельных заданий.

Из 22 заданий для 17 (ВН/ВЗ)> 1, для 2 (ВН\ВЗ)= 1 и только для 3 испытуемых (ВН/ВЗ) < 1

Кривая (рис. 4) наглядно показывает, как часто определенное число выполненных заданий (пунктирная кривая) и прерванных