Психические расстройства: что такое болезнь и что такое сумасшествие?

Хотя точки зрения Платона и Фрейда на болезнь и сумасшествие не идентичны, мне хотелось бы провести некоторые важные аналогии между платоновским понятием сомы и определением болезни по Фрейду.

Во-первых, сумасшествие и бешенство (неистовство) не были вовсе чуждыми для жизни Афин V в. до н.э. Греческие трагедии полны сцен, в которых герой переживает внутренний конфликт, а также таких, где герой в конечном итоге сходит с ума. Наиболее плодовитым автором в этом отношении был, вероятно, Еврипид, но и у Эсхила (Ио в Прикован­ном Прометее) и Софокла (Аякс)¹, без сомнения, используются драмати­ческие описания сумасшествия. Право и медицина, хотя и с иных пози­ций, также были вынуждены иметь дело с крайними формами сумасше­ствия, и к V в., например, врачи стали говорить о сумасшествии более естественно и в плане морали более нейтрально. Платоновское обсужде­ние «сумасшествия» и «душевной болезни» проходило на фоне этих тен­денций. Термин «душевная болезнь», хотя и был введен не Платоном, использовался им значительно чаще, чем другими классическими авто­рами. У Платона оба термина встречаются довольно часто и в самых разнообразных контекстах, причем сумасшествие и его варианты трак­туются в значительной степени прозаично. Однако Платон трансформи­ровал понятие болезней души и исцеления от этих болезней, что выхо­дило далеко за пределы достижений культуры его времени. В работах Платона, если попытаться сформулировать вкратце, уникально то, что психическое здоровье отождествляется с высшими абстрагирующими и рациональными видами деятельности, тогда как сумасшествие относит­ся к телесным, вожделеющим и связанным с ними формам мышления. «Кажущееся», тень, жажда, выход из-под контроля — все это из разряда сумасшествия. Термин «кажущееся», или «мнение» (doxa), Платон ис­пользует для описания мышления низших частей души. Кроме того, этот

¹ Еврипид (ок. 480-406 до н.э.), Софокл (ок. 496-406 до н.э.) и Эсхил (ок. 525-456 до н.э) - величайшие древнегреческие поэты-драматурги. (Примечание редакторов-соста­вителей.)

432 Тема 13, Строение личности

термин соответствует обычному, повседневному мышлению, — здесь мож­но говорить о верном мнении (хорошо выверенное эмпирическое знание и здравый смысл) или о плохом мнении, однако мнение всегда является низшим по отношению к знанию (episteme). Похоже, что мнение (doxa) обозначает и то, что другие греческие авторы называли «галлюцинаци­ей», или иллюзией.

Платон, как и другие греки того времени, отождествляет здоровье (и психическое здоровье) с гармонией, а болезнь и сумасшествие - с недо­статком гармонии между частями психики. Этот же принцип характе­ризует рассуждения Фрейда относительно равновесия между импульсом и ограничением, желанием и запретом. Если мы зайдем слишком дале­ко в одном направлении, то будем иметь дело с безудержным варвар­ством, в другом — с неврозом. Платон, как мне кажется, принял доста­точно < < не-эллинистическую» точку зрения относительно того, где должен быть расположен пункт равновесия — между правящим разумом и под­чиненными ему страстями.

Разумеется, точка зрения Фрейда относительно ценности влечения была более позитивна, и сам Фрейд находился под более сильным впе­чатлением опасности чрезмерного подавления влечений. Тем не менее, борьба между влечением и разумом, и та же самая борьба в связи с поня­тиями болезни и недуга, отражена во всех работах Фрейда. «Там, где было Оно, должно стать Я», — таков один из вариантов целей терапии. Ана­логичным образом, в обсуждении недугов цивилизации и недовольства ею (в Будущем одной иллюзии и в первой главе Недовольства цивилизаци­ей) можно увидеть ту же самую модель: культура требует от людей от­каза от удовлетворения влечений, а люди обижаются и готовы к тому, чтобы когда-нибудь сбросить хомут цивилизации. Культура должна пред­ложить хоть какую-то оболочку для этой горькой пилюли¹.

Но есть еще один аспект платоновского определения сумасшествия и душевной болезни, который связан для Фрейда с чем-то более фунда­ментальным и центральным, а именно, с важностью «невежества». «Не­вежество» у Платона не является чем-то случайным или легко попра­вимым благодаря передаче знаний. Оно представляет собой глубинное явление и поддерживается интересами человека, исконно ему присущи­ми. (Общий термин Платона — aphrosune, т.е. «безрассудство» как смесь невежества и сумасшествия.) Например, Сократ в раннем диалоге Гип-пий меньший говорит своему собеседнику: «Искоренив невежество моей души, ты сотворишь мне гораздо большее благо, чем если бы ты излечил болезнь моего тела»². «Познай самого себя» и «Неизученная жизнь не стоит того, чтобы ее проживать», — вот формулировка сократовских цен-

¹ Вторая часть Недовольства цивилизацией дает принципиально новую версию про­
блемы, включая скрытые действия вины.

² Цит. по: Платон. Диалоги. М.: Мысль, 1986. С. 168-169. {Примечание редакто­
ров-составителей.)

Саймон Б. Платон и Фрейд: психика в конфликте и психика в диалоге 433

ностей. Менее известно определение сократовской позиции, принадле­жащее Ксенофонту: «Сумасшествие он называл противоположностью свободы, хотя и не заходил столь далеко, чтобы отождествить невежество и сумасшествие. Несмотря на это, он действительно думал, что не знать себя и воображать, что ты знаешь вещи, о которых ты знаешь, что их не знаешь, — вещь, наиболее близкая к ярому сумасшествию» (Memorabilia III, ix, 6).

Переходя от диалога к диалогу, можно увидеть сдвиг от акцента Сократа на самопознании к акценту Платона на познании форм, абсо­лютной истины и добродетели. Но я считаю, что это всего лишь разница в акцентах. С обеих точек зрения, невежество вызывается, поддержива­ется и отождествляется с преходящим, иллюзорным и изменчивым, с одичавшими желаниями. Чрезмерные страсти, нарциссическая гордость, воля к власти — все это может помешать познанию (например, самопоз­нанию) и представляет собой разновидности сумасшествия. Это понятие невежества — важный аналог видов «невежества» в отношении к свое­му Я, обсуждаемых Фрейдом (например, истерия — это незнание по при­чине нежелания знать). Важность этого сопоставления тем более заме­чательна, что теперь мы переходим к обсуждению лечения, необходимо­го для устранения невежества и замещения его знанием. Представление о том, сколь много усилий на это потребуется, и каково сопротивление со стороны человека, которому пытаются открыть глаза на мир, объеди­няет обоих мыслителей.

Итак, в своих рабочих установках Платон и Фрейд сходятся в воп­росе о важности «невежества»: Фрейд — в аналитическом диалоге, а Платон — в философском. Но, по-видимому, это сходство становится не­избежным при расщеплении психики на части или при взгляде на че­ловека как разделенного на части. Одна часть человека будет иметь дело с другой частью, используя все известные ей трюки, с тем, чтобы одержать верх — угрозы, убеждение, подкуп и, наконец, полный обман, являющий­ся в облике невежества.